— Будешь? — слышится совсем рядом, практически у самого уха.

Джимин весьма лениво поворачивается в сторону одноклассницы, обводит взглядом тонкую сигарету в её пальцах, а затем отрицательно мотает головой, снова возвращаясь к пейзажам, открывающимся с крыши школы. Сюда приходить запрещено, но им всё равно каждый раз удаётся выбить дверь, сшибая стул, подпирающий её изнутри. Точнее как им? Ичжуо удаётся.

— Странная ты, — последняя снова даёт знать о себе спустя недолгое молчание, когда она успевает с ног до головы осмотреть подругу нечитаемым взглядом, и сделать первые несколько неглубоких затяжек.

Ю ждёт, когда младшая продолжит свою мысль — должно же что-то быть в качестве объяснения, почему именно она странная, но этого не происходит. Вместо всего — Нин просто цокает недовольно языком и, наконец, отводит взгляд от девушки, полностью погружаясь в себя, привычно замолкая на том самом моменте, когда стоило бы говорить. В этом вся Чжуо.

За те года, что они знакомы, Джимин успела заметить в ней несколько весьма забавных черт, которые довольно часто проявляются, и так же довольно часто исчезают в никуда. К примеру — частые влюблённости. Стоит только Ниннин встретить симпатичного парня, или харизматичную девушку, так она тут же падает ему (или ей) в объятия и тает до тех пор, пока не встретит кого-то более красивого и более властного. С Джимин их общение тоже началось примерно так: Ичжуо просто запала на одноклассницу, стоило только той впервые появиться на пороге их кабинета.

Сложно найти в школе человека, который ни разу не ходил с ней на свидание, или же просто не прогуливался к ней домой, потом на следующий день приходя с ужасным настроением, а то и вовсе не приходя — отказывает она тоже безумно часто и почти каждому. Единственный, с кем её отношения продлились дольше одного дня — Чон Юно с второго класса. Оказалось, что у них действительно было всё серьёзно, и дело уже к трём месяцам подходило, но Ниннин попросту надоело.

Дело в порядке вещей. Девушка предельно ветреная, безумно общительная, с лёгкостью может спрятаться с кем-то под лестницей и долго-долго целоваться. А потом просто уйти, пожелав хорошего дня и обещая когда-то угостить обедом, но забывая об этом на следующей же минуте. Старшеклассники к этому уже успели привыкнуть, и никто даже не бьётся часами у порога её дома, толкуя о безумной любви и разбитом сердце.

— У нас через две минуты алгебра, — даже не глядя на часы тихо произносит Ичжуо, всё также изучая глубоким взглядом заходящее за горизонт солнце — здесь уроки допоздна, и вполне нормальным можно считать то, что они возвращаются домой в тёмную пору.

— Знаю, — Джимин отвечает шёпотом, будто бы боясь нарушить то спокойствие, царившее сейчас между ними.

И обе продолжают мирно стоять на месте, опираясь локтями на довольно высокие края крыши, словно в ожидании чего-то значимого и неизведанного, до чего рукой просто так не дотянуться. Не то, чтобы они настолько безразлично относились к учёбе, что могут спокойно проигнорировать уже раздавшийся по всему зданию звонок на урок, но сейчас... Сейчас Ю пообещала себе рассказать единственной подруге обо всём.

Даже не смотря на то, сколько знакомых и друзей у Ниннин по школе, её можно назвать куда более надёжной, чем швейцарский банк. Никто ничего не узнает, пока Джимин сама не позволит. Это ещё одна особенность характера младшей, за которую стоит благодарить тех, кто её воспитал.

— Давай вечером выпьем? — пианистка сама от себя не ожидает подобного предложения, но что она может сделать, если уже озвучила его? Ровным счётом ничего. Ведь у Нин есть ещё одна особенность — всё, что сказано и предложено — сказано и предложено. А значит пути отступления нет.

— Какой повод? — Чжуо едва успевает выдохнуть подходящий к горлу дым, когда, шокированная подобной выходкой всегда послушной и слишком правильной Джимин, случайно перебарщивает с затяжкой.

Ю немного теряется, когда чувствует на щеке внимательный и уже спокойный взгляд Ниннин, пристальный и слишком заинтересованный в ответе. Это ведь совершенно не нормально — само предложение, да и человек, сделавший его. Такое не случается просто так.

— Скажем так, — Джимин опускает голову и слегка усмехается сама себе, пытаясь придумать хотя бы какое-то подходящее название причине, по которой у неё, наконец, появляется желание настолько сильно пойти наперекор правилам матери. — Будем праздновать то, что я тебя слышу.

Тишина. Раздражающая вещь. До ужаса. Джимин настолько сильно бесит, что Ичжуо, вместо сотни возможных ответов выбирает именно это, настолько заставляет пожалеть о том, что начала это... Если бы только она вернулась буквально на какую-то минуту назад, и отмахнулась чем-то в духе «ой, да я просто пошутила, не воспринимай всерьёз», всё было куда лучше. Ведь тогда Ниннин могла бы попросту обиженно надуть губы, обещая однажды напоить Джимин до состояния кота под валерьянкой, либо треснуть её сильно за то, что увиливает от ответственности за свои же слова, но уж точно не молчать, совершенно нечитаемо вглядываясь куда-то вдаль, и лениво вдыхая запах тлеющей сигареты носом.

Эта девушка простая до ужаса. Ей достаточно просто неловкого «привет» от кого угодно, чтобы он через пару минут общения стал её лучшим другом, или (как сама Нин любит выражаться) крашем. Любая вечеринка, любая тусовка не проходит без Ичжуо, ведь как так — не позвать на спонтанно устроенную дискотеку ту, которая с лёгкостью познакомит ботаника и хулигана, да ещё и сделает так, чтобы у них складывалось ощущение, будто дружат всю жизнь? Этому Ю всегда завидовала. Немного детской невинности, простота и никаких надуманных проблем. У неё всё слишком прямо и без всяческих мертвых петель на пути, на подобии тех же болезней. И даже если Ниннин спотыкается порой, ей всегда и повсюду помогают. Потому что она делает то же самое.

— Как давно? — ей не нужно объяснять, что именно имеет ввиду под этим давно. Джимин прекрасно всё понимает сама.

— Сама не знаю, — девушка пожимает плечами и слегка мотает головой, то ли отрицая собственные мысли, то ли наоборот — отказываясь верить в то, что целиком и полностью с ними соглашается. — С августа где-то.

Ичжуо ненадолго замолкает после её ответа. Весьма забавно, что Джимин выглядит вполне себе спокойной, не смотря на всю кошмарность своего положения — у неё ведь толком увлечений нет, помимо игры на фортепиано и периодических визитов в библиотеку. И если от второго она хоть как-то может отказаться, то нельзя ли назвать странным то, как она себя ведёт, теряя первое? Тринадцать лет, как-никак, просто так из памяти и сердца не сотрёшь.

— Болит?

Джимин не знает, о чём именно её спрашивают сейчас. Не знает, как ответить на, казалось бы, довольно простой вопрос, ведь и сама не знает точно болит ли у неё. Сейчас — нет. Треска в ушах нет уже около получаса, головная боль утихает с каждой минутой, в скором времени совсем спускаясь на нет, но вот верным ответом кажется совсем иной...

— Немного.

Девушка врёт и Нин это прекрасно понимает. По её дрожащим ресницам (на секунду складывается ощущение, будто Ю и вовсе расплачется), по тому, как та неловко кусает нижнюю губу и тут же опускает взгляд вниз: там множество маленьких людей, спешащих в непонятном направлении, а где-то среди них виднеются опоздавшие на урок второклассники, одному из которых лишь секундно машет в приветствии Ичжуо, затем снова возвращая всё своё внимание старшей.

— А если честно?

Джимин не может уверенно сказать, что подруге действительно интересно знать, как она себя чувствует. Для пианистки это всё — чистой воды формальности, из которых состоят абсолютно все отношения, на которых строятся все до единого знакомства и которые помогают как соблюдать определённые рамки, так и рушить их, когда нужно. Не важно: деловые отношения, дружеские, романтические, семейные (Джимин не знает, какие ещё могут существовать, помимо этих всех) — везде присутствует громадное количество всех этих фраз, которые и говорить-то не особо хочется, но приходится. Собственно, как это самое «честно» от Ниннин.

— Сейчас не сильно. Обычно неприятно в ушах звенит, иногда голова сильно кружится. Но сегодня всё довольно спокойно.

— Поэтому зовёшь меня? — с лёгкой иронией в голосе спрашивает Ичжуо, поднимая болтающийся в ногах стаканчик из-под кофе, который весьма удачно ветер подтолкнул именно сюда. — Пак Джисон, — внимательно читает не совсем аккуратно выведенное на нём знакомое имя, тут же недовольно хмурясь и цокая языком, — вот придурок мелкий. Найду — закопаю.

— Ага, — и тут уже совсем не понятно, на что именно сейчас отвечает Джимин этим своим сухим и не совсем уместным «ага»: то ли на вопрос Нин, то ли на её возмущения по поводу того стаканчика, который не сумели донести до урны, что здесь, в принципе, дикость и огромная редкость. — Может прогуляем?

Девушка тяжело вздыхает, наконец отходя от края крыши, непонятно зачем отряхивает юбку и вопросительно поднимает обе брови (одной так делать пока не научилась, сколько не пыталась), переводя взгляд на одноклассницу, что уже успела выбросить злосчастный стаканчик в стоящее на самом входе мусорное ведро.

— А мы, разве, не это сейчас делаем? — Ичжуо слегка усмехается, пожимает плечами и вновь возвращается к Джимин, опираясь обеими руками на бетонные ограждения крыши. — Всё равно влетит, так что уже без разницы за что.

И это её «без разницы» заставляет пианистку вновь убедиться в том, что сейчас в жизни всё неумолимо катится в целиком и полностью понятном направлении. И не то, чтобы Джимин не хотелось бы остановить себя, сделать, по мнению большинства, «правильный» выбор, сейчас, когда она полностью осознаёт, что осталось всего ничего, Ю Джимин решает жить по-своему. Так, как хочется только ей одной.

***

— Чем занимаешься сегодня? — Джемин появляется совершенно не понятно откуда. Как обычно, по привычке падает прямиком на свой стул, предварительно немного отодвинув его от парты и тут же делая несколько коротких записей у себя в блокноте.

— К тёте иду, — Хёнджин отвечает коротко, почти машинально, пытаясь вчитаться в учебник по истории хотя бы на немного — он снова крайне сильно жалеет о том, что ничего не повторил дома.

— Снова Джимин? — На поднимает внимательный взгляд на парня, тут же получая в ответ что-то издалека напоминающее кивок, и едва поджимая губы в негласном возмущении. — У госпожи Хван никого получше не нашлось? Она ведь девушка, как-никак. Уверен, скоро вообще забудет дорогу к пианино.

Джемин даже не пытается скрыть в голосе иронию, получая в ответ едва слышимое «отвали» от Хёнджина, которое сразу ясно даёт понять — он сейчас вообще ничего не слышит, поэтому смысла разговаривать нет от слова совсем. И парень прекрасно это понимает, поэтому преспокойно возвращается к тем наброскам бестолковых стишков, которые вот уже несколько лет мелким почерком записываются на знатно потрёпанных листах одного и того же блокнота, доступ к которому есть только у одного человека. И этот самый человек сейчас, на удивление, сидит и действительно заинтересованно бегает глазами по страницам в учебнике, стараясь запомнить хотя бы важные термины (что уж там о датах говорить).

Видеть Хёнджина действительно погружённым в какое-то дело — огромная редкость. Он относится к тому типу людей, которые, вроде-как, и не делают ничего плохого, но и к хорошему остаются максимально безразличными, поэтому-то весьма удивительно понимать, что и у него к чему-то бывает тяга. И даже Джемин, который проводит в компании Хёнджина немалую часть своего свободного времени, встречал его действительно воодушевлённым только при едином обстоятельстве:

когда он садился за фортепиано.

Как бы сильно Хёнджин не отталкивал людей своим поведением, как бы не пытался казаться невероятно сильным, смелым и абсолютно безразличным по отношению к всему прекрасному (включая прелестных милых девушек) — Джемин уже давно знает об этой его слабости. Ведь, когда Хёнджину удаётся коснуться идеально отполированных клавиш, совершенно не важно как звучащих, и как давно созданных, — он буквально тает на глазах (крайне комично звучит как сама фраза, так и то, к кому она относится).

И вовсе не удивительно, что Хёнджин, не особо раздумывая, согласился на просьбу своей тётушки. Сколько бы он не твердил, что искренне ненавидит музыку и всё, что с ней связано — тут всем понятно, что он ею живёт. Слушает на ночь, почти что на нулевой громкости, дабы никто не мог его за этим уличить, всяческие свои рапсодии, сонаты, ноктюрны — всё, что попадается в интернете; представляет, как сам играет, как касается, отвыкшими от инструмента, пальцами знакомых клавиш в одном из кабинетов музыкальной школы; прячется порой в кабинете искусств в школе, когда попадается возможность, и совсем тихо играет по памяти то, что услышал ночью. Джемин видел абсолютно всё из этого, и он стопроцентно уверен, что это лишь малая часть той немалой любви к прекрасному, которую сам Хёнджин позволял ему видеть. Незамеченным остаётся самое важное, и На прекрасно понимает, сколько всего ещё от него скрывается за этими растёгнутыми сверху рубашками и неаккуратными хвостиками где-то не совсем на затылке.

— Всё, — Хёнджин с гордостью в голосе громко захлопывает книжку, укладывая её на край парты и с довольной улыбкой поворачиваясь к Джемину. У того на лице — абсолютная непоколебимость, когда ручкой снова начинает выводить непривычно мелкие буквы, и только лёгкое пожимание плечами даёт понять, что он в диалоге присутствует. — О чём сейчас пишешь?

— О тебе, — парень говорит это совершенно обыденно, как само собой разумеющееся. Оно и понятно — Джемин из тех людей, которые даже в любви признаваться будут спокойно, даже в случае отказа. И Хёнджин к этому уже давно привык. Не первый раз ведь о нём пишут стихи. Пусть обычно они о том, что мало его скормить акулам.

— О чём теперь?

— О том, какой из тебя ужасный лжец.

Хёнджин вопросительно вскидывает бровь, совершенно не понимая, к чему именно клонит Джемин. При чём тут вообще лжец? Почему именно такая тематика? В честь какого события сейчас пишут стих о нём? Столько вопросов, и ни единого ответа. Вполне нормально для На Джемина, поэтому Хёнджин даже выяснить ничего не пытается, пытаясь придумать, в какое ещё русло можно завернуть жалкое подобие их диалога.

Казалось бы — лучшие друзья, а сколько неловкости в их общении порой бывает. Они не раз ночевали друг у друга, смотрели вместе фильмы, играли в дорогущую приставку дома у Джемина, однажды в детстве даже решили устроить что-то в духе битвы подушками, а в итоге отмывали стены и мебель в комнате отца Хёнджина от гуаши. Только вот всё равно было между ними то, что знатно мешало действительно свободному общению. Возможно, причиной было то, что оба были на постоянной основе ни в чём не заинтересованы, а когда дело дошло до того, что они стали действительно интересны друг другу, то просто не знают как себя вести. А может...

Хёнджина знатно передёргивает от одних только воспоминаний месячной давности. Он заставлял себя забыть каждый раз, когда только в голову приходят недавние «разногласия», но вот только далеко не всегда получалось. Как сейчас, к примеру.

— Пойду покурю, — парень прокашливается и встаёт из-за своей парты, якобы в подтверждение собственных намерений. Резкая смена настроения — совершенно нормальное явление, когда дело доходит до Хёнджина, да вот только...

— Ты ведь не куришь, — Джемин поднимает внимательный взгляд на друга, будто бы сомневаюсь в том, что он действительно может это сделать, а затем с тихим хлопком закрывает блокнот.

— Образно говорю, — Хёнджин пожимает плечами, шумно сглатывает, и стремится как можно скорее подняться на крышу, где свежий воздух и хотя бы не настолько скучно.

И сейчас его вообще не волнует то, что через минуту уже будет звонок. Это ведь просто история, можно и опоздать. Где-то так на часик.