За день до того, как вся команда отправится на задание от самого босса, Джорно приходит снова. С собой он приносит частичку живого уличного солнца, хотя держится довольно замкнуто, устроившись за столом напротив. Тем не менее настроение у тебя поднимается. Между вами лежит книга, полная сухих цветов, которые тебе захотелось сохранить. Сушить их – довольно однообразное занятие – очень успокаивало, и тебе нравилось, как таким образом можно было запечатлеть кусочек мира за дверью в пределах дома.

Сегодня Джорно принёс новых цветов: прелестные лилии Пикассо¹, с изящными бутонами, напоминающими тромбон, и восхитительным переходом цвета, из чёрного в белый. Ты невольно отмечаешь:

— Они...чем-то похожи на Бруно.

Джованна внимательно смотрит, как ты орудуешь ножницами по стеблям и опускаешь букет в воду. Под его чутким взором цветы как будто распускаются краше прежнего и ярче наливаются цветом, честное слово.

— Не хочешь чаю, Джорно?

Юноша смотрит как-то безучастно, и хочется взять его лицо в ладони, притянуть к себе и рассмотреть получше: что у него на уме, с таким выражением? Знакомый взгляд, и это чувство, такое, будто-

Он качает головой и всё снова в порядке. Даже выяснять ничего не пришлось.

— Благодарю за гостеприимство, но мне пора, — говорит Джорно, вежливый, как обычно.

— Уже, так скоро?

Он улыбается с какой-то светлой решимостью во взгляде и шагает к двери, очень осмысленно. И, пока не ушёл, ты едешь проводить его, да так торопишься, что предплечья горят от усердия при каждом движении.

— Джорно, — он оборачивается, а ты смотришь на него и думаешь: совсем ведь ещё мальчишка.

— Удачи.

Он кивает и коротко говорит:

— Спасибо.

***

Через пару часов возвращается Бруно и вы вместе располагаетесь в кухне. Он с интересом слушает, как ты без умолку перечисляешь азы сушки растений:

— Цветок нужно положить в книгу, а книгу – в микроволновку.

— А он так не сгорит? — рассуждает капо.

— Ну, как раз из-за этого их лучше греть на низкой мощности где-то полминуты. Вот если хочешь высушить что-то естественным путём, необходимо будет прождать где-то неделю, и пусть сначала просто подсохнут.

Бруно кладёт лилию в согнутый пополам лист пергамента, а затем – между страниц увесистой книги. Когда микроволновка начинает тихо жужжать, постепенно высушивая растение, он внимательно за этим наблюдает. Следит, чтобы ничего не случилось.

— Не думал, что сушка цветов занимает столько времени. У тебя их так много, всё-таки.

— Просто для этого есть много разных методов, — поясняешь ты, — и я обычно пользуюсь утюгом, так намного быстрее. Только вот сейчас сильно спешить не хочу, потому что… — ты запинаешься и осознаешь, что собираешься сказать. — …В таком случае они будут готовы, как раз когда ты вернёшься. А вместе мы могли бы..

Бруно достаёт книгу из микроволновки, кладёт её рядом, чтобы остыла, и мягко тебе улыбается. В животе непривычно поднимаются бабочки.

— Звучит потрясающе. С нетерпением буду ждать.

Он перекладывает книгу на кухонный стол, где перед тобой лежит несколько других, всяких разных, от словарей, до романов и телефонных справочников внушительных размеров.

Ты передаешь их по одной, и Бруно складывает все друг на друга, помещая книгу с лилией под своеобразный пресс. Посреди стола вы возводите целую книжную башню. Он переспрашивает, не помешает ли это есть за столом, если всё останется здесь, и ты его успокаиваешь: не помешает. Пергамент нужно будет поменять через пару дней, и без лишних перестановок сделать это будет намного проще. Он молча кивает и целует тебя в лоб.

Вы до вечера проводите время вместе на кухне, за готовкой. Бруно собирает еду на всю следующую неделю, чтобы тебе точно не пришлось заниматься чем-то настолько утомительным, пока его нет. И хотя ты только подаёшь ему специи и составляешь компанию, валишься от усталости ничуть не меньше (если не больше), когда всё готово. В процессе вы достаточно напробовались всяких ингредиентов и даже вполне наелись. В полудрёме после тёплой ванны ты незаметно оказываешься в постели.

Одной рукой Бруно обнимает тебя со спины, крепко и бережно. От непонятного смущения пылают щёки. Другой он играет твоими волосами. Ненавязчивые касания и его гулкое сердцебиение – ровное, ты чувствуешь – убаюкивают. Ближе к полуночи Бруно включает лампу на тумбочке и её свет мягко разливается в непроглядной темноте. Через несколько минут он шёпотом зовёт тебя по имени, но ты не отзываешься: спишь спокойно и крепко. Пусть так. Он берёт тебя за руку, сплетаясь пальцами, и коротко сжимает.

— Сладких снов, любовь моя.

***

Когда ты просыпаешься, Бруно уже нет. Только складки на другой половине кровати напоминают о том, что кто-то лежал рядом.

Утро тянется медленнее обычного: многое нужно делать без чьей-то помощи, но ты достойно со всем справляешься. Благо сухие цветы и вкусный завтрак обеспечивают нужную атмосферу. Удаётся даже вымыть посуду, пускай из кресла это делать достаточно неудобно.

Наранча и Фуго оставили тебе кучу игр, фильмов и книг, заверив, что скучать с таким арсеналом не придётся, даже если рядом никого не будет. Время движется заторможено, и тебе как-то неспокойно. Но вот слегка затянувшийся день подходит к концу и за ужином следует долгожданный закат. Ты умываешься и чистишь зубы, но купаться не хочешь, – боишься уснуть в ванне — поэтому просто отправляешься в кровать.

А потом в какой-то момент просыпаешься посреди ночи в холодном поту. Пижамная кофта насквозь промокла, по спине носятся колючие мурашки; так болит голова, что кажется, будто множество разных сигналов сейчас буквально разнесут изнутри твой мозг. Ты откидываешь одеяло, – жарко – но в следующую секунду кутаешься в него что есть сил, чтобы согреться: непонятно, мёрзнешь ты, или сейчас поджаришься.

В этой бесконечной агонии чувств и ощущений удаётся кое-как уснуть. Но ничего не снится. К утру хоть немного легче не становится. Тебя странно мутит, но удаётся заставить себя поклевать завтрак, и выпить воды – вдруг поможет. В телевизоре мелькают какие-то картинки. Ты лежишь на диване, с холодным компрессом на лбу, в болезненной полудрёме, то и дело впадая в беспамятство. Время мешается в кашу, и непонятно, день сейчас, или вечер. Быть может, и вовсе глубокая ночь.

Шторы плотно задернуты и в комнате глухая темень. Ты растворяешься в своём бреду, как в этой темноте, уже не разбирая реальность. Знакомые образы и события кажутся такими далёкими, но в то же время поразительно настоящими, что ты веришь.

Аббаккио грубовато убирает тёплую повязку у тебя со лба и кладёт новую. Он молчит и ты тоже ничего ему не говоришь. Совершенно нет сил хоть "спасибо" бросить. Непонятно как тебе удалось доползти до ванной и обратно.

Тем временем Наранча постоянно шатается где-то рядом, что-то рассказывает (никак не получается уловить главную мысль) и кормит тебя с ложечки, несмотря на всякие возражения. Он, как всегда, довольно неловкий, но тебе всё равно приятна такая забота. И вдруг ты понимаешь, что держишь ложку без всякой помощи и умудряешься в который раз промахнуться мимо рта и опрокинуть всё на себя: руки дрожат намного сильнее обычного.

Пока ты не спишь, каждое мгновение ощущается мучительно-странно. Во сне всё путается ещё сильнее, и где реальность, а что вымысел, становится совсем непонятно. Словно в нескончаемой симуляции, ты день за днём метаешься из фантазий в настоящее, морально ослабевая.

К концу недели жар постепенно проходит и ты в целом чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы даже набрать ванну. И проснуться там же, в холодной воде, а потом чуть не поскользнуться на выходе. Тело инстинктивно дёргается, когда ты опускаешь ногу, чтобы как-то удержаться, потому что сигнал от этого движения не прошёл. При этом не возникает и мысли о том, куда делось кресло.

Позже, закутавшись в белое узорчатое одеяло, ты натыкаешься на него в коридоре и неожиданно для себя осознаёшь, что без Бруно словно распадаешься на части во всех отношениях. Ходить всё ещё больно, но ты уверенно ковыляешь по дому только на своих двоих. Привычная радость от возвращения этой возможности тонет в притуплённом мироощущении, но не всё ли равно.

Вы никогда не расставались так надолго.

Он никогда не был далеко так долго.

Бруно – первая скрипка твоей безумной симфонии – что-то готовит на кухне, обнимает тебя во сне и постоянно где-то рядом. Вот бы только сказал что-нибудь, не то одиночество совсем изнутри погубит.

В конце следующей недели больные выдумки уныло оседают где-то в затылке, оставив разум в покое. Ты наконец-то снова стабильно ешь с аппетитом. Тем не менее в груди просыпается пустота, но можно отвлечься и не думать об этом: проверить цветы, или прибраться в доме хоть немного после своих страдальческих приключений.

Когда внезапно звонят в дверь, ты чуть не падаешь, в спешке как можно скорее открыть. Распахнув её, ты едва стоишь на ногах и уже спешишь показать Бруно готовую чёрную лилию в толстой книжке.

Надеюсь, не очень заметно, как сильно я жду их возвращения-

Перед тобой только Фуго.

Один, понурый и осунувшийся, стоит, опустив руки по швам, с таким лицом... У него знакомый взгляд, далёкий, но до боли ясный. Он явно хочет что-то сказать, и ты тоже, но вы вместе никак не решитесь. И когда он хватает себя за предплечье, становится понятно, что он чувствует.

Вину.

— Фу...го…?

Он хмурится и ты непроизвольно стискиваешь дверную раму от волнения.

— Они пошли против босса и вряд ли вернутся живыми.

Что он говорит дальше, уже не слышно. Всё сливается в белый шум и ты молча сползаешь по стенке на посиневшие от частых падений колени. В голове гудит и идёт кругом: все переживания и мысли собираются, как фрагменты пёстрой мозаики, в целостную картину. Как долго Бруно это планировал? Поэтому и устроил это всё, да? Он же – по крайней мере один – ни за что бы не ввязался во что-то настолько бедственное, знай ты хоть о чем-то. Ведь ты никогда не бросишь своего капо, отправишься за ним хоть на край света, куда бы он ни приказал. Поэтому выполнить то задание и было для тебя превыше всего. Но разгадать его мотивы не получилось.

На этот раз он не позволил следовать за собой.

Он хотел спасти тебя, и погубил вас обоих. Да пропади он пропадом с этой своей добродетелью. Как он мог?

Ему, на своей высокой должности, уж точно должно быть известно, как Босс поступает с предателями. Бруно, считай, уже мёртв. После красивых речей о том, что вы будете неразлучны, всех страстей и чувственных разговоров, он, в конечном итоге, поставил на первое место свой долг. Словно в душу плюнул.

Ты бесконтрольно призываешь свой стенд, впервые после рокового инцидента, и Фуго делает полшага назад, как только блёклый силуэт, размахнувшись, бьёт по стене, в унисон твоим откровенным ругательствам. На пол обрушиваются осколки стекла и рама старинной картины. Ты, кажется, и не замечаешь свою способность, даже не в состоянии полноценно её проявить. Зато призрачная фигура не скупится на беспорядочные удары и разрушает всё подряд, питаясь твоей яростью. Повсюду летит битое стекло, разорванные холсты, фарфоровые осколки, и бог весть что.

Фуго мрачно глядит на тебя, даже не пытаясь как-то успокоить или просто подойти: боится. Его и без того измотанное сердце ушло в пятки.

Не отдавая себе отчёта, ты швыряешь книжку о стену в приступе слепой злости, задыхаясь в рыданиях. Сухая лилия выпадает из страниц, и хочется раскрошить её на мелкие кусочки. По справедливости. Как жизнь за жизнь.

Силы кричать и злиться неожиданно иссякают. Стенд рассеивается в воздухе, успев обратить всё в комнате в груду обломков и черепков за счёт безудержной энергии твоей страшной обиды. Ты решительно хватаешь цветок и не можешь заставить себя его уничтожить, поэтому, наоборот, прижимаешь хрупкие лепестки к себе, как если бы это был он, чего никогда больше не произойдёт.

— Я тебя, — всхлипываешь; сквозь слёзы всё вокруг размывается, — ненавижу, Бруно…

Солёные капли бегут по щекам, собираются в уголках губ, растекаясь на языке.

На вкус как невероятная ложь.