— я недавно нашел рисунок, который сделал, когда был здесь в юности. трудно поверить, что… что ты восстановил все это.

все это — большие слова в контексте. масштабное деревянное сооружение, мосты, соединявшие пристани и беседки на воде, потайные ходы, числящиеся на планах-чертежах неясными набросками и личными переговорами главы ордена с мастерами. 

хуайсан отвел взгляд, прикрывая лицо веером. вины в его взгляде было больше, чем вина, разлитого по чаркам. 

говорить о пристани лотоса до начала войны никогда не было легко, вспоминать о былой жизни никогда не было легко, и смотреть цзян ваньиню в глаза, произнося что-либо касающееся прошлого, было так тяжело. хуайсан не представлял тяжесть титула главы, давящего любовнику на шею и плечи, не представлял, что происходит в его душе, когда заходит речь о тех временах, и ему всегда было страшно сделать больно. 

он смотрел ему в глаза и боялся увидеть в них бурю. 

— покажешь? хочу сравнить, так ли хорошо я это сделал.

— а? 

— рисунок. покажешь? 

подобный опыт — не то, что можно было бы пережить, не то, что зажило бы с течением лет, эта рана закрывается и перестает кровоточить, но она болит на погоду, раскрывается время от времени, и цзян чэн никогда не перестанет биться лбом об пол в храме предков, но он научился жить с этим. 

искать красоту в новом юньмэне. 

называть пристань лотоса своим домом. 

дать поправки в чертежи при предыдущем ремонте, изменив планировку спален клановой семьи. 

он старается. он преодолевает тяготы прошлого каждый день своей жизни. он не раздирает собственную рану, и не боится наложить на нее бинты. 

— я оставил его в цинхэ, — хуайсан обмахивается веером, взяв чарку со стола, — но обязательно возьму в следующий раз. может быть, я найду еще что-то, я не мог ограничиться только одним. 

— можешь нарисовать что-нибудь до отъезда? время еще есть. 

— это отличная идея, а-чэн. я хочу нарисовать это место, именно его, — его глаза загорелись, веер лег на стол, а хуайсан предпринял попытку выпутаться из подола ханьфу, чтобы встать, но чужая рука осторожно остановила его. 

цзян чэн взглянул на него по-особенному — тяжелым, давящим на душу взглядом, но никогда в негативном смысле. 

желающим взглядом. 

— найдешь время для меня? 

он не пытался сопротивляться. 

— в любое время.

напоминание о течении времени присутствовало всегда, даже здесь, в отдаленной от всего мира беседке, они знали, что не молоды, что есть так много вещей, которые они просто не успеют сделать. хуайсан видел это в морщинках в уголках глаз своего партнера, тот видел это в чужих отрастающих волосах. 

беседка отдалена от мира, но не от пристани — она построена на воде позади дворца, не с парадного входа, но отсюда можно видеть патруль, различить черты лица адептов, если сощурить глаза. их могут увидеть, думает хуайсан, когда сдвигает чарки в стороны, их могут увидеть и им все равно, думает ваньинь, укладывая его спиной на стол и склоняясь над ним, чтобы поцеловать. 

счастье главы ордена было острой темой, никогда не обсуждавшейся вслух или при нем непосредственно. если глава цзян нашел его — адептам не было дозволено заглядывать в спальни, они не могли знать наверняка, — то пусть так и будет. 

ваньинь считал хуайсана большим, чем собственным счастьем, и пытался сформулировать эту мысль каждый прожитый день. 

касания выученные, знакомые, хуайсан тянет его руку к вороту ханьфу, укладывая там, где бьется сердце, и цзян чэн прижимает пальцы к его груди, целует его лицо. они отчаянны, страх пульсирует внутри них в такт, они цепляют каждый миг, который им отведен. хуайсан тянется к нему, кожей к коже, найти его руку, быть рядом, шепчет что-то бездумное, идущее изнутри.

быть так близко к нему — почти больно. 

— хочу видеть тебя в одеждах юньмэна чаще, — вслух думает ваньинь, ослабляя пояс на талии и распахивая клановые одежды. он отдал хуайсану свои старые, как подарок, как память, как что-то, в чем он мог почувствовать близость к их мечте. 

и даже если ему было больно, он нашел свои старые одежды со времен своей юности, потому что разница в размерах тел была большой проблемой, — он был счастлив. 

хуайсан расслабляется на столе, обмякает под руками, повернув голову набок и не пытаясь поймать что-либо в фокус. его внимание сосредоточено на прикосновениях губ к телу, на руках, которые он так упорно пытается удержать, но должен держать себя в своих собственных, чтобы не лишить удовольствия их обоих. 

патруль сменяется с вечернего на ночной. адепты с бумажными фонарями маячат на периферии зрения, им нужен лишь один взгляд в сторону беседок, чтобы увидеть главу цзян, спускающего с себя нижние одежды перед мужчиной, которого сопровождал по всей пристани в течении последнего месяца, и у хуайсана перехватывает дыхание. 

так близко к опасности. так мало времени. 

— кажется, я никогда не забуду, как ты выглядишь снизу. 

— настолько часто смотришь? 

— настолько ты прекрасен. 

— рад слышать, любовь моя, — выдыхает хуайсан и льнет к его рукам, приподнимает бедра, когда нижние одежды стягивают с бедер. 

у ваньиня пьяный взгляд — не от вина, это не его вина, все лежит только на хуайсане. разнежил, приучил к любви, научил получать удовольствие от жизни, начертил руководство по счастью и вверил цзян чэну, не расписавшись за последствия и не испытывая ни угрызений совести, ни страха по этому поводу. он принимал все, что могло произойти, будь то волнения из-за слухов или такие ночи, как сегодняшняя. 

он ни о чем не жалел, и цзян чэна призывал к этому. кажется, ему удалось. 

движения глубокие, обрывистые, ваньинь входит грубо, после отводя бедра так, словно дрожь ему сильно мешает. его руки на теле хуайсана держат крепко, не давая ему дрожать, и хуайсан покорен, хуайсан принимает его полностью, обхватывает плечи, сводит ноги за чужой спиной, обхватив и прижав к себе, хуайсан позволяет ему быть собственником, будучи им же в ответ. 

никогда не было страшно потерять себя друг в друге. если хуайсан забудет собственное имя, насаживаясь и всхлипывая, то вспомнит его имя — шумный и никогда не способный контролировать себя, он стонал, скулил, умолял и быть таким чувствительным, таким отзывчивым, что ваньинь никогда не пытался зажать ему рот ладонью или приказать молчать. не слышать мольбы и вздохи было непривычно, вбиваясь в податливое, дрожащее тело, он привык прижимать его к себе и чувствовать горячее дыхание на шее, позволяя хуайсану спрятать в изгибе плеча лицо и кричать, будучи на пике, лишь бы высвободить эмоции, лишь бы чувствовать. 

урвать еще мгновение, когда им не нужно будет нести ответственность, быть сосредоточенными на внешнем мире и других людях. глава ордена цзян сбегает от всего, приникая губами к шее партнера и оставляя поцелуи один за другим, советник ордена не прогибается от стола и дрожит всем телом, пытаясь сменить положение и ослабить давление внутри себя. 

так мало времени, так много ответственности. 

убежать, не слышать титула и обращений. 

быть обнаженными, быть свободными. 

ваньинь ценил хуайсана так сильно, потому что тот научил его. выдернул из череды свитков и собраний, за руку вывел в зону спокойствия, ослабил хватку на его шее, и глава цзян никогда не прекратит благодарить его, никогда не посчитает сделанное в ответ благо достаточным для того, чтобы в полной мене отблагодарить хуайсана. 

он будет делать это до тех пор, пока не лишится рассудка. в последнее время он чувствовал себя еще лучше обычного. 

движения замедляются, ваньинь входит и замирает, накрывая зацелованные губы ладонью, и хуайсан под ним вдыхает перед нос. безмолвный вопрос в его глазах, и цзян чэн оборачивается на пристань, всматриваясь в ее, освещенную только наполовину. 

— кто-нибудь видел главу цзян? 

— тронный зал пуст, тренировочный полигон тоже. где он может быть? 

— храм предков? 

— кто-нибудь искал его в спальне? 

— спальня главы ордена неприкосновенна, — адепт звучит раздраженным даже на таком расстоянии, — ищите дальше, но это может подождать до утра. 

— ты уверен? разве все письма не должны быть прочитаны сразу? 

— разве глава ордена не должен иметь право на отдых в конце дня? возвращайся в казарму и готовься ко сну, а письма оставят в тронном зале. 

— они даже не додумались заглянуть сюда, — шепчет хуайсан, перемежая слова с прикосновениями губ к кончикам пальцев. — как будто мы не можем оказаться здесь. 

— возможно, они думают, что однажды я сбегу с тобой. 

хуайсан не отвечает — приникает к его губам, обхватывая под руками и обнимая так крепко, как способно истощенное физической нагрузкой тело, и ваньинь отвечает ему взаимностью, подтаскивает к краю стола и входит снова, нежит дрожащие бедра руками, забывая об адептах, о письмах и обо всем остальном. 

он ни о чем не думает, он уже сбежал от них всех, он сделал выбор и наслаждается им сполна, забирая все, что может, принимая все, что ему предлагают. эфемерная свобода пьянит не хуже вина, цзян чэн не разберет, что именно ударило ему в голову, но и не ищет ответов. 

— пожалуйста, — голос дрожит и срывается, тонкие брови изламываются в жалобном выражении лица, и хуайсан напрягается, ловит воздух ртом, — пожалуйста! 

— люблю тебя, — врезаясь в него, он не щадит, сжимая одной рукой за талию и подводя к границе другой, хуайсан вытягивается в струну и вскрикивает, — я люблю тебя. 

отсветы бумажных фонарей пляшут по коже, адепты на пристани тушат половину из них, сменяясь на ночной караул, и в полумраке все еще видно, как хуайсан заходится в удовольствии, как барахтается в ощущениях, как теряется в чувствах перед тем, как вцепиться в чужие плечи и обмякнуть, откидывая голову. цзян чэн разглядывает его безмятежное лицо, и сердце щемит так сильно, что почти страшно. 

он его любит. 

так сильно любит. 

перед небесами, перед видениями прошлого, перед собственным орденом. он любит его, ваньинь смакует истину на языке, сгребая хуайсана в объятия и укрывая его своими одеяниями. тело теряет тепло, хуайсан прижимается к его плечу, слишком ослабленный для того, чтобы ухватиться, опускает голову на грудь, доверяя себя ему, и цзян чэн заботится. 

пройти мимо адептов ночного патруля, держа едва соображающего любовника на руках, не пугает ваньиня совершенно. они здороваются, кланяются, желают спокойной ночи главе, и тот кивает в ответ, аккуратно открывая двери покоев ногой, передвигаясь особенно осторожно. 

— мне кажется, вся пристань видела и слышала. 

— и пусть. 

— тебе не страшно? 

— с тобой — нет, — цзян чэн распускает порядком растрепавшиеся в пучке волосы и прочесывает пальцами перед тем, как лечь в постель к хуайсану. — я получил лучшее, и вроде бы имею на это право. 

— имеешь, — хуайсан зевает, поджимая ноги и улыбаясь, — ты заслужил. 

заслужил. 

простое слово, имеющее под собой слишком много смысла. у ваньиня на душе прошла буря, и она затихает с каждым мгновеньем, уменьшается под давлением.

он старался.

он заслужил.

он имеет право. 

понимать простые человеческие истины оказалось так трудно. цзян чэн ложится, устраивается рядом и принимает любовника в объятия, позволяет ему спрятать лицо у себя на груди. 

— ты заслужил, — сонно бормочет хуайсан, вытягивая руки за его спиной. — ты заслужил все, что имеешь. 

— я рад. я люблю тебя. 

— я тебя тоже. люблю. 

— люблю.