Мастер жарко. Не так, как обычно, больно или пошло, нет. Солнце заливает жаром и её саму, курящую в тени сиреневого куста, и Маргариту, скидывающую тонкое летнее платье, чтобы окунуться в пруд. Они здесь одни, далеко от города, в какой-то глухой деревне, где когда-то бабушка Мастер варила вишнёвое варенье и гоняла её, мелкую ещё, в поле собирать травы для чая. Бабушки уже почти двадцать лет на свете не было, сначала она сама слегла от чахотки, а потом революция дожгла её старый дом с резными ставнями. Мастер уронила только слезу и пепел сигареты на давно истлевшее пожарище.
Светлые лопатки Маргариты крыльями горят на солнце. Мастер прикрывает глаза и дорисовывает по памяти на них родинки: она помнит каждую до единой, вычерченные ею когда-то не в созвездия, нет, это глупо и пошло, в станции метро. Метрополитен загривка тянется к груди, ветками оплетает рёбра, бежит сосудами к талии и бёдрам, конечными станциями останавливаясь у колен. Желтоватые от сигарет пальцы вели линии, где тонко, где крепко, оставляя временные полустанки синяков. Сейчас их уже нет, но скоро появятся новые. Мастер всегда ненасытна.
Маргарита ныряет и тут же выныривает – солнечные зайчики бегут по мокрым прядям. Она улыбается довольно, не Мастер, не небу – самой себе. Русалка посреди тихого пруда распугивает лягушек, звонким ручейком смеётся, а потом смотрит глубокими, как омут, глазами в самую душу и манит зайти к ней в воду. Мастер пускает колечки из дыма и качает головой. Она плавать не любит, а ласкаться в озёрной воде не дело – тины слишком много. То ли дело в маленькой ванной в её подвальчике, где можно расплескать воду и где некого топить, а потому вечно топят её саму. Мастер прикрывает глаза и закусывает губу: она отдаётся фантазии целиком, не замечая, как Маргарита выходит на берег и усаживается рядом на полотенце. Она стягивает с себя вязаный купальник, обнажая грудь и, ничего не стесняясь, льнёт к Мастер, устраивая голову на плече. Холодную кожу греет хлопковая рубашка Мастер и её руки, нежно растирающие плечи.
Они сидят на берегу почти до самого вечера, когда до электрички обратно остаётся чуть меньше часа. Маргарита натягивает платье обратно, кутает плечи в мастеровом пиджаке и переплетает их пальцы, когда они полем идут на станцию. Мастер хмыкает и целует её в висок. Закатное солнце окрашивает всё вокруг пламенем горящего Ершалаима и бликами алого плаща с белым подбоем. Ветер носится вокруг заигравшейся Бангой. Маргарита перехватывает у Мастер папиросу, сама чиркает спичками и закуривает.
Ей не идёт курить, думает Мастер. Ей бы пошли дорогие платья, алые губы, цветы в волосах и всеобщее восхищение. Мастер бы ей не пошла. Однако сама Маргарита отдаёт ей папиросу после пары затяжек, оправляет ситцевое платье из магазина «подешевле», закусывает некрашеные губы и любуется ей, Мастер, окружённой сизым и горьким дымом.
Сама Мастер думает, что вечно так продолжаться не может, и сжимает чужую руку крепче. Она умеет наслаждаться моментом.