В пять утра любой город — словно прочерченный пылью на древнем камне рисунок, а уж такой небольшой и скромный, как Бад-Кройцнах — тем более. Джон сразу же утонул в его липком и морозном тумане, в его узких влажных улицах и в его дыхании — степенном и величественном. Тишина неустойчиво нависла над городом, изредка обрываясь лёгким шумом далёкой реки, сейчас полноводной и бурлящей, и рокотом угрюмых грузовиков, подвозивших продовольствие в рестораны и магазины. Джон одиноко бродил по улицам, желая скоротать время и затем найти себе подходящий отель. Его завтраком была слойка с джемом и стакан растворимого кофе — это всё, что удалось найти в местном круглосуточном супермаркете. Прохлада забиралась под пальто, и Джон уже думал вернуться обратно на вокзал, в котором было чуть теплее.

      Он ни разу не слышал о городе, куда прибыл этим утром. С виду небольшой, но гораздо крупнее и оживленнее Швица, обыкновенный европейский городок, где цветные черепичные дома старой постройки ютились вместе с современными офисами на одних и тех же узких улицах. По традиции — несколько готических церквей и площадей с ярмарками перед ними, серебристо-мутная речка, сладкий от выпечки и сахарной пудры воздух, пёстрые сувенирные лавки, цветы на каждом шагу и ощущение праздности и праздника — бесценное, но расслабляющее.

      Каким-то таким был Бад-Кройцнах, и Джон осознал это за жалкие минуты хождения по его пустым улицам в пять утра. Он с усмешкой прикидывал, что мог придумать автор тех безымянных рассказов про этот город… кем были его герои здесь? На самом деле затея Чеса отдавала легкомысленностью и ребячеством, но вместе с тем Джон отыскал в ней слишком глубокий и мудрый подтекст: сам того не зная, Чес пытался выбраться из своего гнетущего состояния самостоятельно, и его идея до сих пор вызывала у Джона одобрительную улыбку. Каким бы скептиком он ни был, эти путешествия, казалось, почти втянули его с головой своим очарованием и авантюрой.

      Чес не позвонил и не написал даже к вечеру, когда Джон уже отдыхал в апартаментах, не дешёвых, но уютных. Карман грела банковская карта с довольно крупной суммой, которой он мог распоряжаться как угодно для оплаты жилья и переездов. Джон ощутил лёгкую смуту, повисшую среди кремовых занавесок его квартиры, и тогда решил написать Чесу сообщение — непритязательное и равнодушное, на уровне отношений врач-пациент, а не так, как это было вчера. «Не переходить грань», — постоянно повторял себе Джон, но каждый раз внутри что-то тоскливо сжималось, когда он понимал, что они могли бы подружиться — но разве что в других обстоятельствах. Пожалуй, кого-то подобного сильно не хватало в жизни Джона, но он научился останавливать свой поток мыслей и приводить себя в относительный порядок — годы практики и одиночества.

      В тон его размышлениям на город надвинулись лилово-красные тучи, искрившиеся молниями, и улицы размыло за плотным потоком воды. Из-за шума за окном Джон не сразу услыхал уведомление. Только спустя час, вернувшись из ванны, он прочёл сообщение от Чеса. «Прости, что не ответил сразу. Наверное, заставил волноваться. Я доехал хорошо, поселился в отеле рядом с площадью Рингштрассе. Был сегодня кое-чем занят… Если тебя не затруднит, давай встретимся завтра?» Джону оставалось только отправить «Ок, хорошо» и дожидаться времени и места встречи. Перечитывая сообщение Чеса, он не мог не заметить его поспешность и импульсивность: не прошло и недели, а Чесу уже необходимо было поделиться чем-то с Джоном, когда он оказывался в чужом городе.

      «О нет, — думал Джон, укладываясь спать. — Было ошибкой соглашаться на это. Слишком соблазнительные условия, чтобы не подружиться». Он думал об этом с усмешкой, иронично, больше фальшиво, чем искренне, и некоторая правдивость этих слов нисколько не смущала его. Глупо, но он не хотел думать об этом; безусловно, знал, что всегда бежать от самого себя не выйдет, но временно эта тактика всегда помогала. Да и, пожалуй, он устал уже от набившей оскомину рациональности, просочившейся из работы в личную жизнь и превратившей её в пустырь, выжженный и дикий.

***

      Они встретились в парке Ганс после обеда. Джон и не думал, что та часть города, по которой он прошёл вчера, лишь вершина айсберга. Когда он взглянул на карту в подробностях, чтобы выстроить себе маршрут до неизвестного парка, его поразило, что почти треть города утопала в изумрудном цвете, скромно говорящем о наличии парков и заповедников. Но гораздо сильнее было восхищение, когда он сумел увидеть это воочию. Нет-нет, Бад-Кройцнах — не город-пустышка, сотканный из вековых стандартов типичной Европы, а природный заповедник, окружённый настоящими горными массивами, причудливыми замками и манящим шумом шелковистой листвы.

      Чес ждал его, сидя на скамейке и уткнувшись в какую-то книжку. Смачный пар влажности висел в воздухе, проникал глубоко в лёгкие, заставляя делать вдохи полными и до спазмов приятными. Отголоски весны слишком хорошо видны в таких местах: пряный запах свежевырытой почвы, маслянистое жужжание первых пчёл и лёгкая, утончённая сладость ранних цветов. Чес ощутил его присутствие и, отложив книгу, глянул прямо на него. Его глаза горели пока что живым, ясным огнём — Джон расценил это как хороший признак, потому что это значило — у Чеса была цель.

      Они решили прогуляться немного по парку, дойти до знаменитой крепости Средних веков и большого пруда с лебедями. Между ними проскользнуло пару вежливых, пустых слов и вопросов, и Джон не без удовольствия наблюдал, как нелегко даётся Чесу ждать момента, когда можно будет приступить к самому главному. Однако парнишка играл свою роль достойно и до конца. Только в начале следующей, хвойной, аллеи, он проговорил несколько равнодушно, как бы между делом:

      — Я тут историю прочитал, кстати, от того анонимного автора про здешний город… — Джон не стал мучить Чеса и позволил ему поделиться этим, ведь и сам, чего уж таить, питал интерес к странным рассказам, оригинально прикрученным к реальной истории.

      — В этом городе они жили в конце девятнадцатого века — автор уносит нас всё дальше и дальше. Персонаж А (я уже научился определять, кто из них кто), который в прошлой истории отравил полдеревни пойманной рыбой, жил здесь с самого детства и приходил к крепости Кауценбург, чтобы поиграть с другими мальчишками — на момент рассказа ему было всего девять лет. Там он встретил персонажа Б, который был чуть старше его и сразу же привлёк его внимание. Б впервые появился у стен крепости, уже тогда ставшей рестораном, на заднем дворе которого позволяли играть мелким детям. А вызвался показать ему место, его тайные ходы и лабиринты под землёй, подвалы с продовольствием для ресторана, где можно было запросто стащить свежие фрукты или вяленое мясо. А до смерти перепугал Б, когда они забрались на стену крепости, и А, ловко оттолкнувшись ногами, сделал сальто в воздухе и скрылся за стеной. Б, крича и едва не умирая от испуга, бросился к краю стены и… Выдохнул облегчённо и с ругательством, потому что А, зная эту крепость вдоль и поперёк, схватился за один из щербатых выступов, когда падал вниз, а удар своего тела о стену приостановил сильными ногами. Когда А забрался на стену, Б был бледнее снега, и они едва не подрались, потому что Б обзывал его дураком и шутом, который так напугал его, а А, смеясь, называл его трусишкой. Они не дрались, только катались по пустой площадке крепости, щипая друг друга и стремясь сильнее обвалять соперника в пыли. Они стали друзьями, наверное, прямо в тот же день, но долго не подавали вида, что это так. Они дружили долгих семь лет, пока Б не отправили учиться в другой город. Б часто писал письма своему другу, но А едва умел их прочитывать, что уж говорить об ответных письмах… Так и разлучили их время и судьба. Прошло ещё пять лет. Б выучился в семинарии на священника, а А остался в этом городе и помогал на родительской ферме. Он часто вспоминал Б, но, прежде чем среди его друзей появился грамотный человек, который бы смог написать для него сообщение Б, связь между ними порвалась и угасла. Но по воле случая в этот же год Б распределили проводить мессы в Бад-Кройцнахе, и он, испытывая смутные чувства, отправился в город своей юности. Он даже не знал, увидит ли А, а если увидит — всё ли останется между ними так гладко? Б едва переступил черту города, а на его плечи уже посыпались обязанности, казалось, отдалявшие его от А всё дальше и дальше. Судили паренька, подозревавшегося в гомосексуальных связях, и Б, как священнику, нужно было присутствовать на его казни. Б почувствовал себя неуютно, но ещё неприятнее ему стало, когда он узнал, что казнь должна была проходить на той самой крепости — крепости его детства. Оттуда просто расстреливали виноватого, а затем подбирали его тело у стен, чтобы сбросить в общую безымянную могилу. Но перед глазами у Б всё поплыло окончательно, когда он увидел на вершине стены своего друга — А, повзрослевшего и похорошевшего собой. А тоже его заметил и почему-то улыбнулся ему — но не грустно, а самоуверенно. Б ничего не успел сделать, когда услыхал, как зарядилось ружьё. Не успел прогреметь выстрел, как толпа удивлённо вздохнула. А, стоявший спокойно на краю стены, неожиданно взмыл прыжком вверх, сделал восхитительное сальто и исчез. Толпа не сразу бросилась за крепость, чтобы глянуть на тело. Б, ещё не понимавший всего целиком, начинал догадываться, вспоминая улыбку своего друга. Когда объявили, что тело не найдено, он уже не удивился и испытал чувство гордости за своего друга, повторившего опыт с прыжком, который так напугал его в детстве. Никто в городе не мог понять, куда делся парень: кто-то верил, что он погиб, спрыгнув со стены, кто-то приписывал ему дьявольские силы и уверял, что он ещё жив. Его немного искали по домам и переулкам, но не могли найти. Вечером, собираясь идти домой и закрывая часовню, Б столкнулся в дверях с А. Они обнялись крепко и нежно, и целая вечность прошла, когда они отпустили друг друга. После своего трюка А по выступам спустился на нижнюю площадку крепости, а оттуда по тайным лестницам и коридорам спустился в подвал, где переждал до сумерек и отправился затем на поиски Б. Б пожурил его за то, за что А сегодня хотели казнить; он сразу всё понял по его вспыхнувшим щекам, но не стал читать проповедь. Вместо этого они на следующий день до рассвета уехали далеко-далеко отсюда, и никто их больше не видел, — Чес выдержал паузу, чтобы дать голосу отдохнуть, а затем заключил: — Захватывающая история, да?

      — С этим не поспоришь, — Джон был ещё в замешательстве от рассказа — таким неоднозначным он выходил. — Не удивлюсь, если ты сейчас расскажешь про что-то, что может подтвердить это в реальности…

      — Почти, — Чес кивнул, и сладкая карамель в его глазах зажглась на солнце, подпитываемая изнутри энергией. — Я был вчера в местном музее истории, который по размерам едва превосходит трёхкомнатную квартиру. Мне любезно рассказали, что в крепости очень много впадин — камни иногда сыпались, и про интересный случай примерно в тот же период времени, кое-как дошедший до наших дней, возможно, не в первозданном виде. Про какого-то паренька, который ловко мог лазить по этой стене, пользуясь выбоинами, а ещё преспокойно перепрыгивал с крыши на крышу и показывал свой смертельный фокус с падением, прыгая назад и цепляясь за впадины. Вот так-то.

      — Впечатляет. Твоему расследованию позавидовал бы сам Шерлок Холмс, — Джон одобрительно покачал головой. Чес смутился и поспешно отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

      — Я думаю, он бы узнал гораздо больше моего. Но уж как есть.

      Словно зарядившись ловкостью мальчишки из рассказа, Чес юрко добрался до вершины крутого утёса — конечно, пологие тропинки были не для них. Джон и сам так думал, пока не застрял на последнем подъёме — слишком высокий камень, а схватиться было не за что. Чес тут же помог ему, протянув руку. Взбираясь, Джон разглядел татуировку на открывшемся запястье и немного удивился её рисунку. Цветки лилий — казалось бы, банальнее некуда, но их цвет… чёрный. Чёрный с лиловыми прожилками. Выходило эффектно и даже потрясающе, и Джону показалось, будто и сам Чес понял, что ещё одна его тайна раскрылась, но почти не отреагировал, только край его губ дрогнул в равнодушной усмешке.

      Влажные листья кустарников касались лиц, мягкий мглистый ветер завивал их волосы, и они, держась рядом, шли по неровной щербатой тропинке вглубь пустынных лесов. Джон думал о татуировке уже очень давно, как только осознал, что она там есть. Любая татуировка — отражение того краткого мига сильных эмоций человека, когда ему становилось необходимо увековечить хотя бы на своей коже нечто особенное и важное. Почему лилии, почему чёрные? Джон плохо разбирался в цветах и не мог сказать точно, есть ли в природе такой оттенок лилий; хотя наверняка есть. Джон прикидывал десятки различных вариантов, но понимал, что этого недостаточно — только если Чес решится на откровение сам. Но даже это откровение будет жалким клочком общей картины, которая пока что смутно складывалась в его голове.

      Они дошли до стен старой крепости, прошлись по внутренним дворам, узким и мрачным, забрались на смотровую площадку, где ворковали голуби и пахло сладкой ватой. День в маленьком германском городе не задавался, переливаясь сединой туч и венозными жилами дождей. Перегнувшись через толстую стену, Джон разглядывал пятнистый черепично-башенный город, раскинувшийся перед ним, как живописная дорогая карта. Размеренное дыхание Чеса неподалёку успокаивало и возвращало утраченное чувство уюта и равновесия.

      Джон сожалел, что обстоятельства их встречи такие официальные и сухие, что им совершенно ни к чему дружить и привязываться друг к другу — и для пациента, и для самого врача это как хомут, туго затягивающий шею в экстремальных случаях, когда нужно вновь становиться психиатром и душевно больным. Однако он понимал, что ситуация безнадёжная: они вдвоём в целом мире, таком хрупком и меняющемся. Чес этого ещё не понимал, но он уже привязался Джону. Чес хотел обрести свободу, отправившись в бездумное приключение, но получил взамен лишь горькое одиночество, от которого, возможно, бежал всю жизнь. А Джон и не знал, что думать, потому что всё это изначально не сулило ничего хорошего. Чужой город с двумя незнакомцами, которых судьба свела воедино, — это всё равно чужой город с двумя сообщниками, партнёрами, одиночками, которые держатся друг за друга и горделиво пытаются отрицать привязанность. Чес не читал его мыслей, конечно, но его слова только сильнее врезались в душу Джона, неожиданно и приятно расшевелив.

      — Я и не думал, что эти поездки будут такими… Ещё только начало, а я радуюсь им. Хотя как только узнал, что мне придётся путешествовать с незнакомым человеком, слегка расстроился. Я не знал, какой ты, — Чес подумал, опустив лукавый взгляд, и Джон прочёл на его губах усмешку, невидимую, но сильную. — Точнее, я и до сих пор не знаю, если уж честно, но хоть какую-то часть… возможно.

      — Я тоже рад сопровождать тебя, потому что ты знаешь, что я думал, — теперь настала очередь Джона смотреть вдаль и делать вид, что он не замечает пары любопытных карамельных глаз, пристально смотрящих на него и ловящих каждую его мимику. — Но ты же понимаешь, что это — неизбежность. Всего-навсего.

      Чес нахмурился и покачал головой.

      — Нет, Джон, это не неизбежность. Это выбор.

      Они посмотрели друг другу прямо в глаза, и Джон подумал, что сказанное Чесом — не бред и не вычурность. А правда. «Парнишка мыслит ещё слишком наивно, но в чём-то он прав: если бы мы не хотели, мы бы оттолкнули друг друга ещё в самом начале, — Джон искоса наблюдал за ним, за тем, как сладкий мутный ветер трепал его непослушные пряди. — Он и я. Мы сделали свой выбор».

      Неизвестно почему, но дальше стало как-то легче: постепенно и плавно из общения стали выскальзывать сухие, обременительные нотки официоза и правильности, а сообщения в мессенджерах становились чаще и беспричиннее. Это Джон заметил много дней спустя, а пока только изумлялся себе и Чесу и их неожиданному многогранному дуэту.

***

      В Бад-Кройцнахе они пробыли что-то около недели — Джон не считал дней, которые проходили плавно и безмятежно под глазурью пасмурного неба и свежестью проливных дождей. Первый весенний месяц всегда ступал по северным землям неохотно и лениво, словно оттягивал до мая, и Джон уже привык к сырости и тёплым кофтам. Раз в день, иногда чаще, они встречались с Чесом под самыми разными предлогами. Джон изумился, когда понял, что придумывал некоторые из них самостоятельно. Не то чтобы ему было нечего делать — он занимался научной работой, которую начал писать несколько недель тому назад, когда ещё не знал, что его отправят в самую странную командировку в мире. Но даже работа за ноутбуком давила на мозги тошнотворным грузом, и лёгким требовался свежий пряный воздух местных колоритных лесов. Так Джон оправдывал себя, хотя и понимал, как это смешно.

      Они с Чесом обошли каждый уголок в Кройцнахе. Город, сотканный из дымчатого спокойствия, ранних тюльпанов и стрельчатых сводов, вдохнул в Джона невиданное раньше умиротворение, как будто вот именно здесь он сумел расслабить плечи, всегда приподнятые в напряжении, и выдохнуть спокойно и даже с улыбкой. Чес привёл его к знаменитой крепости, где развивались события рассказа неизвестного автора, и Джону подумалось, что тому пареньку-ловкачу требовались неимоверные тренировки и усидчивость, чтобы суметь выполнить этот трюк. Ещё и в детстве к тому же!

      Джон не старался делать что-то особенное, чтобы сойтись с Чесом, и это было единственное в его истории, в чём он был точно уверен. Но это происходило вопреки всем законам, казалось бы, ранее исследованным на собственном опыте. Джон рассказывал — о себе или не о себе, всегда поверхностно и равнодушно, глубоко в душе надеясь, что Чес примет его за никудышного рассказчика и наконец прервёт свои попытки подружиться с ним. Но Чес был бы глупцом, если бы не видел глубже, и Джон ценил это до бесконечности, потому что с таким уникумом, как Чес, он был знаком впервые. И, словно вторя его открытию с татуировкой (Джон, конечно же, поискал информацию про чёрные лилии, и оказалось, что они были выведены где-то в юго-восточных азиатских странах), Чес как бы случайно рассказывал о том периоде своей жизни, когда они с семьёй жили в Таиланде. Липкая жара, острые специи и волнующий сердце океан — такой запомнилась Чесу страна за три летних месяца в его двенадцать лет. Джон пытался связать татуировку и отдых в азиатской стране, но они оба понимали, что это ложная связь, и Чес просто смеялся над ним — но легко, без злого умысла. Пожалуй, Джону никогда не хватало загадок, действительно сложных для его разума, и Чес почему-то это уже понимал, хотя они ещё толком не увидели и не почувствовали друг друга.

      Однако в своей работе Джон продвинулся мало — по сути, он ничего не знал о Чесе, о его галлюцинациях и проблемах, и это его беспокоило. Пациент отказывался говорить об этом, откладывая на неопределённый срок, и Джон знал, насколько это опасно.

      Электронную карточку Чеса он уже вызубрил наизусть, как и его привычки, характер; но до его сути, смысла, кажется, ещё так и не добрался. Впрочем, это только сильнее распаляло Джона: если не так, значит, как-то по-другому он узнает о тайнах Чеса — естественно, только о тех, которые были нужны ему. Так он себя убеждал и с каждым словом верил в это меньше.

***

      — Почему психиатрия, Джон? — Чес задал вопрос неожиданно, когда они сидели на древнем обломке какой-то крепости, откуда открывался панорамный вид на город. — Выбор был велик…

      Джон согласился с этим и одновременно покачал головой в неоднозначности, ведь на самом деле Чес ответил на свой вопрос — выбор был велик…

      — Передо мной открывался целый спектр областей. Но ни одна из них меня не прельщала. Я сразу не полюбил хирургию и всё, что с ней связано. Терапия — слишком однообразно. — Джон встретился взглядом с Чесом и увидел в нём только неподдельный, слишком сильный интерес. — Остальные области тоже не вызывали восторга. Неврология — немножко другое, специфичное, и я тоже отказался от этого. Так что выбрал психиатрию. Иногда приходится решать сложные проблемы, искать первопричины и всё такое. Мне это пришлось по душе, — Джон перевёл взгляд на мглистый, покрытый сетью мягкой светлой паутины город и подумал, что лучше бы уж солгал.

      — А у меня вот до сих пор нет профессии… — с сожалением проговорил Чес, вздыхая и кутаясь сильнее в пальто. — Передо мной открывался спектр занятий ещё больший, чем тебе. Но я всё упустил.

      — Тебе двадцать три года, ты ничего не упустил.

      — Да, но… ощущение такое, что я уже всё проиграл, — Чес склонил голову набок, и Джон осторожно глянул на него, пытаясь понять, были ли это первые признаки очередной депрессии. — Джон, не думай, что я впадаю в апатию! Ты и сам уже понял, что это у меня бывает после приступов… — Чес зачем-то взял его за ткань пальто выше локтя, и это импульсивное нежное движение дало понять Джону, какой же Чес, в сущности, ребёнок. — Но вот это чувство… оно постоянно. Что бы я ни пробовал. Звучит глупо, так?

      — Наверное, — Джон помолчал, думая, что тема стихнет сама собой, но Чес продолжал пытливо смотреть на него. Выдохнув, Джону пришлось добавить: — Я не знаю, серьёзно. Я даже не знаю тебя, о чём я могу тебе сказать?

      — Ты знаешь меня, Джон, даже лучше, чем себе можешь вообразить, — Чес опустил ладонь рядом с его ладонью, и Джон ощутил — как электричество, как клубок энергии — это лёгкое прикосновение кожи к коже. Слишком странно для него быть таким чувствительным, но глупо считать, что они не влияют друг на друга. Почти одиночки, брошены судьбой в чужой город; слишком банальная и гремучая смесь, ведущая только в один конец.

      — Я рад, что поехал не Томас, — наконец признался Чес, спрыгнув с камня и обернувшись, и Джон, откровенно говоря, ожидал этого. — Он хороший, но слишком далёкий. Ты другой. Я знаю, тебе не терпится узнать мои тайны и мою историю, разобраться со мной и вернуться домой, — Чес говорил правду, хотя облачённая в слова, она меньше походила на правду, и смотрел ему в глаза. — Обещаю, что расскажу тебе. Только… дай мне немного времени.

      Джон не стал ему отвечать — любые слова, опровержения или согласия, априори значили тошнотворный псевдо-оптимизм или холодную расчётливость. Он промолчал, потому что уже не знал сам, прав ли Чес, говоря это. Он лишь кивнул, показав, что готов дать ему время. Чес бесцветно улыбнулся и, развернувшись, направился вниз по цветистому склону, говоря, что пора возвращаться — чернильно-синие тучи шли на город с севера, обещая ливни. Джон последовал за ним, следя за его одинокой хрупкой фигурой, и думал о том Чесе, которому всё-таки хотелось найти друга в этих суровых краях. Друга, но не надзирателя, гнусно сверявшегося с инструкциями и отсчитывающего время до конца миссии. Джон не испытал сожаление, но что-то после этих слов мягко надтреснуло внутри него, высвобождая наружу его личные желания и надежды…

***

      Когда Чес пришел к нему прямо в гостиницу, чтобы сообщить о следующем городе, Джон уже начал привыкать к Бад-Кройцнаху, к его мрачным крепостям и мощёным улицам, к ярмаркам с гренадином и аутентичным лавкам. Жизнь здесь уже казалась чем-то обыденным и приятным, разве что спина до сих пор затекала от гостиничных твёрдых матрасов. Чес назвал город — Миттельберг, и Джон покачал головой: если честно, это название он слышал впервые. Чес признался, что рассказ опубликовали пару часов назад, и он тоже не успел посмотреть, где вообще находится этот город, но одно известно точно: теперь их путь лежал в Австрию.

      Чес извинился за вторжение, ведь просто захотел как можно скорее поделиться этой информацией и как раз проходил рядом с его домом, но Джон прервал поток его слов мягким похлопыванием по плечу и прошептал, что всё в порядке. На деле всё было далеко от порядка, ведь Чес позволял себе ошибаться на каждом шагу, обнажая себя и свою душу, болезненную и неустойчивую. Наверное, он и сам это понимал. Джону просто не хотелось брать ответственность за всё это, напоминавшее дружбу. Слишком больно может быть потом, в конце, когда отодрать этого паренька от собственной души будет уже невозможно, но это придётся сделать, чтобы не отравить себя полностью. Но сегодня он просто пригласил его войти в номер и не топтаться на пороге, а сам сделал ему кружку горячего цветочного чая. Когда он вернулся, Чес посмотрел на него виновато и робко.

      — Вот где находится Миттельберг. И вот где мы, — с этими словами он показал карту на телефоне и длинный проложенный маршрут между двумя городами. — На машине без остановок — почти шесть часов. И прямого пути уже нет, придётся искать самостоятельно. К сожалению, это очень маленький городок, меньше Швица, так что… — Джон только тяжко вздохнул, конечно, больше изобразив усталость, чем почувствовав её. — Извини, Джон, что всё выходит так…

      — За что ты извиняешься? Я ведь просто выполняю свою работу, — Джон не хотел этого говорить, потому что с каждым упоминанием их реального положения глаза Чеса потухали и становились безликим тёмным сгустком.

      — Точно, — сухо произнёс Чес, отложив телефон и пригубив чай. Джон уже точно жалел, что сказал это вслух — причём даже сам того не хотел, но сделал по привычке, по старой доброй привычке, отгораживающей его от людей и обрубающей всякую горькую ответственность.

      Чес быстро переваривал подобное — тоже по привычке, не менее старой и не менее доброй. Уже спустя пару минут они обсуждали варианты пути, попутно читая форумы и сайты компаний-перевозчиков, но тяжкий, прогорклый осадок оставался между ними, повиснув в воздухе напряжением и равнодушием. Джон перестал понимать себя и свои намерения, потому что он не хотел совершать ошибок, но ещё больше не хотел делать Чесу больно; всё сильнее ему казалось, что эти два действия противоречат друг другу — и придётся выбрать что-то одно.

      Они сошлись на том, чтобы отправиться в нелёгкий путь вместе, и Джон по телефону арендовал на день машину с возможностью оставить её в самой деревне. Выезжать уже завтра, так что теперь им осталось только подсобрать вещи и отправляться в новый путь.

      Когда они закончили, за окном уже смеркалось, и густые мраморные тени опустились на город. Чес быстро попрощался и даже не вышел, а выскочил из его дома; напряжение между ними явно спало, но боль, колкая и противная, ещё разъедала Чесу сердце. Джон знал это чувство, знал и умолял парнишку забыть об этом и собственных мечтах когда-нибудь подружиться. Джон боялся? Вздыхая, он отвечал на этот вопрос скорее нейтрально, чем положительно, ведь врать в его положении — больше отвратительно, чем смешно. Да, видимо, он боялся ошибиться и боялся заводить дружбу с тем, кого ему в крайнем случае придётся воссоздавать из пепла, на который Чес разорвётся при очередном приступе, когда не будет помнить ни себя, ни Джона. Слишком знакомая история, до скрежещущей боли. Джон правда не хотел допускать этого. Но ещё больше — он не хотел давать одинокому парнишке ложных надежд.