Прохладное мглистое утро встретило их ледяной моросью и далёкими раскатами грома. Джон так толком и не уснул, поэтому сидел на кухне и пил уже вторую кружку крепкого кофе, силясь прийти в себя и собрать воедино расщепленный этой ночью разум. Открытия не просто перевернули его мир — они выжгли его дотла, только чтобы возродить на них новую, неизвестную, странную жизнь. Джон чувствовал себя разворошено. А ещё он не знал, как поступать с Чесом. Может, заклятие толком не снялось, и настолько рано парнишку втягивать не стоило?

      Он помнил о словах Габриэль, но ещё лучше помнил, скольких невероятных усилий им с Чесом стоило его хрупкое, но очистившееся сознание, лишённое всяких безумств и галлюцинаций. Разрушить его одним нелепым разговором — как щёлкнуть пальцами, ничего не стоило! И если информация о том, что они с ним — герои историй, ещё могла как-то безболезненно войти в его напряжённые мысли, то вот Бальтазар и всё связанное с ним ударит по Чесу так сильно, что курс придётся начинать заново.

      Джон разрывался между тем, чтобы сказать парню это первым, и тем, чтобы отодвинуть разговор до лучших времён (которые, как известно, не настанут) или до момента, пока сам Чес не начнёт задавать вопросы. Увы, у Джона не нашлось даже времени, чтобы прийти к какому-то выводу.

      Телефон звякнул от уведомления. Судьба снова торопила их в дорогу, не дав прийти в себя. Джон прочёл: Аарберг. Шестнадцатый город. Город, где решится всё, развернётся битва, эффектная или скучная, но в конце какая-то сторона точно падёт, проиграет, а что случится потом? Джон понятия не имел, не был готов сражаться, не знал, чем защищаться, кроме как небольшим кинжалом, которым он даже не научился толком драться — мог нанести лишь прямой, очевидный выпад и удар. Его окутывали паника и страх неизвестности, липким облаком сгущаясь вокруг вечно холодной головы.

      Чес же, проснувшись, выглядел весёлым и пребывал в отличном настроении, но от Джона не укрылись его излишняя задумчивость и усталость, связанная с недосыпом. Чес уже явно что-то видел, но не спешил задавать лишних вопросов, списав всё на фантазию и сон. К тому же ему отчаянно нравились рассказы неизвестного автора, и впечатление от них могло так глубоко отпечататься в нём, что дошло до снов. Именно поэтому Чес пока не бил тревогу.

      Джон не нашёл времени, чтобы вызвать его на разговор, заражённый его позитивом, сборами вещей и ласковыми поцелуями, что в перерывах дарил ему Чес, лукаво улыбаясь и этим напоминая о прошлом вечере. Джон даже отвлёкся: и правда, вчера они сошли с ума, но обоим это пошло на пользу. Джон со смущением вспоминал их короткие, яростные поцелуи, нежный шёпот, в котором струились неприличные просьбы, и много, чарующе много близости, касаний, кожа к коже, сладких вздохов и переплетённых пальцев. Пожалуй, никогда они не отдавались друг другу с такой страстью.

      Аарберг находился тоже в Швейцарии, но ехать до него всё равно прилично, почти четыре часа. Всё из-за горной местности: дороги петляли между холмами, удлиняя путь. Джон предложил ехать на автобусе, потому что не желал рисковать. Чес с ним быстро согласился, услышав про его плохой сон ночью, но на деле причина была в том, что Джон боялся во время вождения провалиться в воспоминание и потерять управление автомобилем. Упрощать работу Бальтазару (если тому действительно хотелось их убить) он не планировал.

      Джон сходил к священнику, когда-то доброжелательно разрешившему им остаться в гостевом домике, и предупредил, что сегодня вечером они уедут, но обязательно польют сад. Не хотелось прощаться с этим местом — здесь так спокойно и размеренно жилось, но приходится. Джон с сожалением вздыхал, оглядывая их скромное, но уютное жилище, пока стоял со шлангом и поливал цветы. Внезапно его тело вздрогнуло, и…

      «Он стоял около стены своего дома и прислушивался к тому, что происходило снаружи. Там плакал и молил его вернуться к нему Чес. Чес из другого мира, недоступный, недосягаемый, слишком желанный. Когда-то они заключили контракт, и всё шло ровно, профессионально, как подобает духу и человеку. Поэтому Джон и не думал, что после смерти что-то изменится: они встретятся и соблюдут правила договора. Но что-то надломилось — в них обоих и в каждом по чуть-чуть. Какая же нелепость — полюбить духа, но большая нелепость — нарушить свой же договор, отдав духу жизнь и полноценное земное существование, а себе — лишь бесплотную вечность.

      Джон тоже плакал, слушая его. Но никому не будет легче, если он разрешит ему увидеть себя. Их будущее попросту не существовало, потому как один уже смертен и его жизнь коротка, а второй — бесполезно вечен и не желает видеть смерть первого. Он бы мог вернуть ему бессмертие, но для этого нужно выполнить договор и уничтожить Чеса. Порочный круг. Он же его и придумал. И теперь сам же ненавидит себя и наказывает. Чес его скоро забудет. Но Джон нет. И только последний невинный поцелуй будет стыдливо гореть на губах, навечно храня его вкус».

      Джон оторопело вздохнул и тут же переместил шланг на другую клумбу, с недовольством заметив, что немного залил цветы. Его ещё потряхивало от воспоминания. Это же история про Каверно! Джон уже вроде бы понял, что во всех историях, которые ему рассказывал Чес, персонажами были они, но ещё так и не осознал. Каждый раз его передёргивало от реалистичных чувств, заполнявших сердце до краёв. Это уже не бездушные буквы и небрежно набросанные воображением картинки, это эмоциональное погружение.

      Вечером, когда они с Чесом сели в автобус и сложили багаж на верхнюю полку, Джона накрыло ещё одним воспоминанием.

      «Он поддерживал Чеса под руку и гулял с ним в окрестностях их деревни. Чес уже познакомился с ним, но поглядывал ещё с удивлением. Это повторялось каждый день, уже на протяжении месяцев. Ничего не менялось. Память не возвращалась. Но Джон, питаемый слабой, постепенно затухающей надеждой и любовью, каждый раз повторял свою историю. Он рассказывал Чесу про них, про свою любовь, про их первый поцелуй и трагедию после него. Чес всему охотно верил и проникался историей каждый раз, в конце дня даже удостаивал Джона коротким, нежным объятием и обещанием скорее стать прежним собой. Но к утру он просыпался с чисто отдраенной памятью и невинным выражением лица.

      Джон начинал ненавидеть свою жизнь, но ради Чеса ещё почему-то улыбался и находил в себе силы. Сегодня они зачем-то шли лугами рядом со скалистым обрывом. Здесь они часто любили проводить время в прошлом… И тут где-то вдалеке нежно зазвенел колокольчик — когда-то давно его привязали к палке, чтобы отпугивать птиц от грядок, но теперь здесь всё заросло, а колокольчики остались. Джон с улыбкой вспомнил, что когда они целовались впервые, тот тоже звенел, отдаваясь нежной мелодией в их памяти, растворяя сладость их любви в своём звоне. Чес остановился как вкопанный и теперь смотрел на него другим, осознанным и удивлённым взглядом. Его глаза тут же наполнились слезами, и он бросился ему на грудь. «Я вспомнил, Джон…» — только и смог он прошептать… О боже, он всё-таки вспомнил!»

      Джон очнулся, разглядывая пейзаж за окном, но тот не особо менялся, то возникая высокими горными хребтами, что упирались в самые звёзды, то расстилаясь желтовато-грязными, покусанными сумерками полями. Джон тяжко выдохнул и прикрыл глаза. Ещё одна история, теперь уже из какого-то итальянского городка. Там хватило всего одной мелочи, чтобы воскресить в Чесе память о них. Что же требуется Джону, чтобы вспомнить, желательно всё? Он не услышал ответ, зато почувствовал на своём плече тяжесть: это Чес мягко скатился головой к нему, заснув быстро и спокойно. Джон легонько пододвинул его к себе и поцеловал в макушку.

      Задумчиво разглядывая их зеркальное отражение в окне автобуса, он спрашивал себя: неужели это вообще реально, чтобы любовь имела такой долгий срок сразу в несколько веков? «Насколько же сильной она, должно быть, была… — подумал он и тут же решительно добавил: — И есть сейчас». Убаюкиваемый этими мыслями, он тоже заснул, но, вопреки ожиданиям, ему не привиделись моменты из прошлого — видимо, даже они сжалились над его жалким, разгорячённым разумом, что уже не вмещал в себя столько эмоций.

***

      В Аарберг, сумеречный, размытый из-за лёгкой дымки и подкрашенный топлёной гуашью света, они въехали ближе к полуночи. Джон предусмотрительно заказал им номер в отеле ещё из Каверно, а автобус довёз их до конечной станции, откуда идти всего десять минут пешком до отеля. Они оба чувствовали себя немного устало и вымотано. Увесистые чемоданы с одеждой, собравшей уже пару сезонов весны и лета, тащились за ними, поскрипывая на кочках.

      Джон точно знал, как идти, и уверенно шагал по небольшим, почти заснувшим улочкам. Трудно сделать вывод о городе, ступая в ночи, думая совершенно о других вещах, например, о том, как бы не пропустить поворот, и поэтому Джон охватывал взглядом мелочи, случайно или невзначай брошенные им городом, как карты из колоды. Крытый мост, заманчиво мигающий зеленоватыми огоньками ночных лавок, изгиб речки, звонко разбивающей тишину своим весёлым журчанием, пушистый кот, в одиночестве восседающий у подножия статуи в одном из боковых двориков, вплётшийся в созвучную гамму ночного городка недолгий перезвон колоколов, возвестивший о полуночи; выхваченный подсветкой рисунок на стене ресторана, изображавший юношу в старинных одеждах на фоне далёкого замка, с гербовым флагом в руках, балконы, вырезанные из камня под фигуры черви из игральных карт, фонтан, украшенный цветами, из которых летели брызги, орошая одновременно и землю, и чашу — удивительное решение!

      А ещё Джон заметил особую привлекательность местных домиков: этакий горный стиль, где все деревянные конструкции выделялись ярким цветом, а дома выглядели мощно, статно, способно выстоять самые ужасные морозы, смешался с мягкостью форм и разнообразием цветов, совсем как те дома из одной венецианской раскраски, которую они с Чесом увидели однажды в магазине. И вот теперь до этих домов как будто наконец дошёл кто-то, до зубов вооружённый фломастерами и красками! Ставни, фасады, балконы, створки дверей, арки — всё, до чего могла дотянуться фантазия человека, раскрашено, но не аляписто, а сообразно стилю и вкусу.

      Джон так отвлёкся на дома, что едва не упустил нужный. Номер им достался самый обычный, не слишком шикарный в сравнении с теми, что принимали их в прошлом, но приемлемый для двух уставших с дороги людей. Да и пора бы себя немного почувствовать бюджетными туристами, улыбаясь, решил Джон.

      Чес уже лёг спать, вытащив из чемодана только нужные вещи и зубную щётку, а мужчина вышел на узенький балкон и достал пачку сигарет. Древовидные розы настырно лезли в лицо, расползаясь по каменной стене отеля, и ладони сами сминали сочные, источавшие терпкий аромат лепестки. Отель навис над зеленоватой лентой реки, вьющейся через центр города, и Джон увидел вдалеке мост и подсвеченные набережные. Приятное расслабление обволокло его за плечи, как хорошего друга, и глубоко в душе воцарился неожиданный, никем не прогнозируемый покой, очень похожий на тишину, разлившуюся по городу. Джон хмыкнул и выпустил дым изо рта, разглядывая, как тот рассеивался, улетая в ночное небо.

      «Смеясь, они неспешно шагали по ночной набережной, не обращая внимания на позднее время и приконченную на двоих бутылку амаретто. Алкоголь туманил разум, но, кажется, ни для кого из них это не было проблемой. Чес рассказывал об искусстве Ренессанса, о живописи Средневековья, о бесчувственности современных художников и частенько запинался на булыжной дорожке. Джон, хихикая, его поддерживал, но не спешил убирать руки с его плеч. Ему нравилось к нему прикасаться. Жгучее, пьянящее чувство. Это не амаретто, Джон вполне разбирался в том, как воздействует алкоголь, а как — нечто другое…

      Щёки парнишки залил здоровый румянец. Устав, они упали прямо на травянистый берег реки. Около воды они ощутили долгожданную прохладу, Чес даже порывался искупаться, даже подвернул штаны и зашёл по колено, но Джон вовремя его оттуда выволок. Они всё равно облились по пояс и теперь лежали в обнимку, разглядывая звёзды.

      — Ты вообще замечал где-нибудь такие звёзды? — вдруг спросил Чес, сделавшись серьёзным. Видно, он изрядно захмелел, поэтому позволял Джону себя обнимать, но сейчас его вопрос показался совсем серьёзным. — Везде, где я жил или бывал, ночное небо просто чёрное, даже если безоблачное. Это называется световым загрязнением. Слишком много искусственного освещения. А здесь, в Брешиа, всё иначе… — задумчиво пробормотал парень и придвинулся ближе к Джону, положив голову ему на грудь.

      Так не делают близкие знакомые, тревожно и с замиранием думал Джон, боясь сам себя и своих чувств. Это всё алкоголь — можно сказать и ощутить облегчение. Но они сближались день за днём, и каждый такой шаг — ещё безумнее и больнее…

      — У тебя так сильно колотится сердце… — прошептал Чес и поднял голову, посмотрев на него туманным, но серьёзным взглядом.

      Теперь оно забилось ещё быстрее… Джон знал: достаточно немного переместить голову, и их губы соприкоснутся. От этой мысли всё нутро дрогнуло и горько, пристыженно вспыхнуло страстным пламенем. Они бы могли беззаботно поцеловаться, катаясь в клевере и мелких цветках. Но между их губами возник страх Джона и всё, абсолютно всё погубил».

      Очнувшись, мужчина лишь тоскливо вздохнул и сбил с сигареты накопившийся пепел. Он помнил эту историю. Два туриста встретились в городе Брешиа, влюбились друг в друга, но один из них женился, а второй сошёл с ума, сымитировал собственную смерть, написав о ней первому, и в конце отравил его невесту. Они встретились в церкви, и невысказанное тяжким грузом нависло между ними. Они так и не простили друг друга, но и отпустить не смогли.

      Джон не помнил, никогда не помнил, что следовало после этих историй, как же и где они прерывались, но здесь почему-то ощутил, что понимает. Эти воспоминания как будто слишком свежи. Немудрено: эта история из современного века. Вздохнув, он докурил сигарету и вернулся в номер. Улёгшись недалеко от Чеса и взглянув на него, он подумал будто бы не свою, но знакомую и когда-то прочувствованную им мысль: «Любить тебя никогда не было легко…»

***

      Джон так устал, что, пребывая во сне, сам себе разрешил поспать чуть дольше. Он надеялся, что Чес разбудит его, или, в крайнем случае, высоко вставшее солнце проникнет ярким светом сквозь веки, но не произошло ни того, ни другого. Он очнулся, почувствовав странный, резкий укол тревоги прямиком в сердце. И, как оказалось, не зря: подушки рядом печально пустовали.

      Резко вскочив на ноги, Джон быстро посмотрел на время и немного ужаснулся: время близилось к одиннадцати! Чеса в номере не было, его телефон не отвечал. Мужчина изрядно запаниковал, даже успел одеться и быстро умыться, чтобы сойти вниз, к администратору, и уточнить, не проходил ли там парень. Вроде бы особых причин волноваться не было — Чес не выглядел как человек, который стоял на грани нервного срыва, только если что-то не довело его так стремительно до такого состояния… Джон отмахнулся: это должно быть нечто ужасное и эмоционально невыносимое.

      Уже выбегая из номера, он зацепился взглядом за журнальный столик и сначала с облегчением увидел там записку с почерком Чеса, лежавшую на его планшете. Закрыв дверь, Джон было отругал себя за беспочвенную панику, уже никак не вязавшуюся с ним и упорно кричавшую о том, что его привязанность уничтожила его почти полностью, и взял бумажку в руки. Но, прочитав, он ощутил, как кровь отхлынула от лица, и в груди сжался ледяной комок.

      «Если все эти истории — о нас, то тогда… и эта тоже?..». Короткое предложение, но сколько холода и отчуждения почувствовал Джон, читая его! Когда он открывал планшет — прямиком на страничке с блогом, Чес специально оставил так — его уже слегка подташнивало от тревоги перед будущим рассказом. Руки дрожали, пока он лихорадочно водил глазами по строкам. Задней мыслью пришло осознание, что блог стал каким-то… другим. Оформление потемнело, как и аватарка автора, став какой-то чёрной, угрюмой массой… Но Джон мало придал этому значение. Рассказ вошёл в его глотку острым ножом и до болезненного хрипа провернулся там несколько раз.

      Это был краткий пересказ всей их жизни после встречи друг с другом. Но рассказ прерывался на городе Аарберг слишком внезапно. Более того, в него просочилась жуткая, глупая неправда, но та неправда, что была слабостью Чеса, что темнела на его сердце уязвимым пятном, в которое легко прицелиться и которое мучительно, вязко болело после выстрела. Тот, кто целился, знал, куда бить.

      В рассказе писалось: «Они приехали в Аарберг, следуя своему маршруту, но уже давно их отношения висели на грани из-за одной тайны у персонажа Б. Она часто вставала между ними и в прошлом, но здесь недосказанность достигла пика. Б никогда никого в своей жизни не любил так, как своего бывшего пациента, когда-то ранившего его в живот. Даже в А он любил только его черты и видел в нём только его, никого больше. Так было всегда и не могло поменяться. А устал играть пешку в его спектакле, и они расстались. В конце же они оба умерли в одиночестве и отчаянии».

      Прочитав, Джон со злостью откинул планшет на кровать и сжал голову в ладонях. «Что за ужасная, гнусная ложь? Почему кто-то знает, куда давить больнее? И почему Чес поверил этой чуши?» Задумавшись, Джон сам себе ответил: учитывая состояние Чеса после всех недавних воспоминаний, наверняка круживших ему голову последний день, он вполне мог потерять контроль даже из-за такой мелочи, вспыхнуть, как огонёк зажигалки — мгновенно и легко. К тому же эти истории всегда ассоциировались у него с чем-то, что находило подтверждение в реальности…

      Возможно, глубоко в душе он ревновал к нему Джейка, хотя они проговаривали, что тот остался в далёком прошлом. Да ещё эта ужасная концовка про смерть… что вообще имелось в виду? Зачем её вставлять в лёгкий рассказ? Джону начинало казаться, что блог сменил автора. Тёмное оформление тому доказательство. Только кому это нужно? Зачем? Но самое главное: где теперь искать Чеса? Джон разволновался, схватил телефон и, спускаясь по лестнице, ещё раз набрал парня. «Только бы с ним всё было в порядке…» — молил он, выбегая на улицу.

      Не успел Джон добежать до первого поворота, его телефон разошёлся трелью. Он ожидал звонка от кого угодно, но только не от… Чеса. Увидев его имя на экране, мужчина даже опешил, но затем взял в себя руки и поспешно принял вызов.

      — Привет! Как ты? Где ты вообще? — вопросы сыпались настойчиво, и Джон, осёкшись, замолчал, побоявшись спугнуть парнишку. Чес немного помолчал, думая, что он продолжит, а затем хрипло проговорил:

      — Я был определённо не прав, что сбежал, Джон… Мне кажется, у меня случился срыв, — его голос отдавал равнодушием, какое случается, когда перед этим из тебя выжимают эмоции, как сок из фруктов — до последней капли. — Пожалуйста, помоги мне. Я сожалею о своём поступке… — Чес хрипел и в конце спустился вообще на глухой шёпот, но Джон уловил все интонации.

      — Ничего. Давай я за тобой зайду… Скажи мне, где ты, — Джон подбирал нейтральные выражения, стараясь обходить фразы «Всё будет в порядке» или «Мы с тобой потом поговорим». Эти слова могли лишь всколыхнуть в нём злость и досаду. Чес послушал его и ответил:

      — Я в заповеднике рядом с городом. Это как выйти из нашего отеля и всё время идти на север. Начнутся поля, затем лес. И дальше будет вход в заповедник. Я останусь сидеть здесь, где и звоню тебе, это ближе к концу… — Чес измученно замолчал — слова давались нелегко, со скрипом проходя сознание и горло.

      — Ладно. Я скоро приду, — Джон поспешил открыть карту и провести маршрут до ближайшего заповедника. Действительно, такой виднелся чуть дальше от города, разливаясь бесконечным зелёным полотном. Идти до него минут пятнадцать, но Джон перешёл почти на бег и оказался около небольших кованых ворот уже через десять минут. Из-за влажной травы и листьев, а ещё густой облачности заповедник тонул в тумане, ретушируя яркие цвета и заглаживая острые углы природы. Люди здесь не гуляли, сторонясь зябкости и прохлады: куда лучше провести это время в уютной домашней кофейне. Джон бы и сам с радостью желал быть сейчас там вместе с Чесом.

      «Надо быстро его отыскать и скорее вернуться в город! — подумал Джон, сильнее вжимаясь в свой лёгкий плащ. — Что-то тут слишком холодно для августа!»

      И впрямь, от сырости после лившего всю ночь дождя не спасала даже верхняя одежда. Джон вошёл на территорию заповедника и прошёл немного вперёд, между холмами, поросшими крючковатыми деревьями. По бокам встречались пустые скамейки, вдалеке темнели силуэты круглых беседок. Хотя Чес и сказал искать его в конце заповедника, Джон решил уточнить его местоположение. Набирая его, он вдруг с лёгкой полуулыбкой подумал о том, что Чес всё-таки сделался лучше себя прошлого: по крайней мере, он сам осознал, что поступил опрометчиво, и искал спасения. Раньше он лишь отчаянно убегал от любой помощи. Но его приятные мысли разрушил глухой, булькающий рокот позади него…

      Джон медленно обернулся и, вздрогнув, едва не уронил телефон. Его окружали странные звери, пять или шесть штук. В тумане их очертания напоминали то ли диких собак, то ли волков, злых и голодных. Джон сделал шаг назад и тихо чертыхнулся про себя, вспомнив, что хотел взять кинжал, но забыл. Вот где он точно бы пригодился!

      Пока он судорожно перебирал в памяти, как вести себя с дикими животными, стая проступила из тумана, и все его жилы налились колючим холодом, когда он их рассмотрел. Это не просто собаки или волки… Это непонятные существа, изуродованные до такой степени, что неясно даже, к какому виду они относились! Почти вся шерсть была содрана или висела клочками где попало, у иных животных не хватало глаз, ушей, частей головы, туловища. Куски мяса болтались наживую, но животные не замечали боли, из многочисленных ран сочилась кровь. Создалось ощущение, что по ним несколько раз проехалась машина или их пропустили через огромную мясорубку!

      Джон не знал, как это описать и как эти животные вообще живы. Только разве что благодаря какой-то… нечеловеческой силе! Он ощутил, как подкосились ноги, во рту пересохло, а тело наполнилось неподчиняемой слабостью. Но взгляд его остановился на глазах существ: они горели злым алым огнём. Это не их глаза, это глаза того, кто захватил их души и управлял ими! Джон не понимал, откуда взялись эти мысли в голове, но думать времени уже не было: существа, рокоча остатками своих дрянных глоток, медленно подбирались к нему, скаля едва сохранившиеся, но острые клыки. Оставив все попытки вспомнить об адекватном поведении, Джон просто рванул с места и побежал вперёд — иначе бы в следующую секунду зубы лязгнули на его руке.

      Никогда бы он не подумал, что способен на такой стремительный бег. Существа не отставали от него, но и не приближались на опасное расстояние. Их движения сковывали физические недостатки: вывернутая или обрубленная нога, цеплявшаяся за кустарники свисающая шкура. Джон понимал, что выбрал неверную сторону, и надо было рвануть к выходу из заповедника, ближе к людям или зданиям, где будет возможность спрятаться. Но, перепрыгивая через древесные коряги и сворачивая на более пологую главную дорогу, он подумал, что в конце наверняка есть второй выход. Только бы увести этих отвратительных животных подальше от Чеса!

      Хотя Джон и думал, что это он уводит существ, в какой-то момент он с содроганием осознал, что всё как раз наоборот… Несколько раз он порывался свернуть на другие тропы, чтобы, возможно, развернуть погоню и всё же не убегать в сторону Чеса, как на его пути вставала пара-тройка изуродованных волков, грозно рычащих на него и не желающих пропускать. Джону приходилось убегать дальше, убегать так, как они того захотят, потому что выбора не было. Когда такое случилось уже в который раз, он отстранённо решил, что его просто загоняют в какое-то… очевидно, глухое и «выгодное» место.

      Дыхание болезненно спёрло, во рту жгло сухостью и болью, к лёгким подкатила пульсирующая кровь, чей привкус тошнотворно чувствовался на языке. Джон устал и постепенно выбивался из сил. Волки же темпа не сбавляли. Он теперь бежал рядом с лесом, уже дезориентировавшись, в какую сторону теперь направлялся, а рядом с ним тянулся скалистый обрыв. Вдалеке шумела вода. Где-то внизу находилось озеро, потому что влажность здесь клубилась клочковатым туманом.

      Джон тревожно оглянулся назад: существ стало лишь больше! Уже не чувствуя усталых, налитых свинцом ног, он подумал, что это плохо — позволять уводить себя куда-то к обрыву, туда, где, судя по звукам, низвергался небольшой водопад. Несколько раз он порывался рвануть в лес, но тот, как назло, казался непроходимым, и шансов быстро бежать там не было: плотные кустарники с колючими ветками, поваленные массивные деревья, ямы, резкие овраги. С такими препятствиями нет шансов убежать далеко.

      Джон тихонько взвыл, увидев, чем же закончилась его дорога: каменная тропа сузилась и оборвалась. Здесь шум воды почти оглушал. Лес закончился, его сменила каменная стена, уходящая высоко. Джон заметил только небольшой широкий выступ слева от себя, но он вёл в никуда, возвышаясь над самим водопадом, что тёк откуда-то из недр подземной реки. Джон осознал, что это, вероятно, его конец.

      Волки же продолжали наступать, словно их не удовлетворило положение Джона. «Они что, сталкивают меня вниз? — оторопело думал он, судорожно оглядываясь вокруг себя. — Здесь больше некуда идти…» Тогда он отошёл к выступу, и волки, как по команде, остановились и больше не приблизились к нему ни на шаг. Но стоило ему попытаться пройти вперёд, как они тут же начинали скалиться и злобно напирать. Он оказался в ловушке. Впереди — волки, готовые наброситься на него в любое мгновение, позади — высокий смертельный обрыв, вода, грохочуще падающая в озеро.

      Джон аккуратно подобрался к краю и оценил на глаз расстояние: не такое большое, как казалось по грохоту воды, но неизвестно, будет ли Джон в сознании, когда шлёпнется о воду. Метров тридцать-сорок, он никогда с таких высот не прыгал и тонкостей прыжков не знал. Да ещё водопад, так и желающий подмять его под себя… Он вздохнул и пока отказался от такой идеи. Слишком рискованно. Но привели его сюда не просто так…

      — Ну здравствуй, Джон. Наконец-то мы встретились!

      Джона передёрнуло от этого слащавого, мерзкого голоса, который он узнал сразу. На записи он уже слышал его несколько раз, но в реальности он оказался ещё более отвратительным и злобным. Джон чувствовал себя в опасности, даже когда просто слышал его. Наконец он поднял взгляд и приметил фигуру, что шла к нему сквозь стаю волков. Те податливо расступались. Бальтазар вышел вперёд и ухмыльнулся сальной, тошнотворной улыбочкой. Он ничуть не поменялся с того момента, когда Джон видел его на записи: всё в том же тёмно-синем пиджаке, отглаженных брюках, с идеально зализанной причёской. Теперь Джон мог разглядеть его лучше, но с каждой секундой находил всё более мерзким: его внешность можно было назвать приятной, но всё портило презрительное, лживое выражение лица. Даже не так — как будто само лицо было лишь маской, натянутой на уродливую морду демона! Джон почему-то не мог представить иначе.

      — Чего тебе от меня надо? — грубо бросил он, хотя вполне осознавал своё отчаянное положение. Бальтазар вскинул брови от удивления и в ту же секунду гнусно расхохотался. Джон услышал, как скрипят от ярости его собственные зубы во рту. Невыносимо смотреть на это лицо, залившееся в хохоте, и не иметь возможности ударить его. Но Джон понимал, что все силы ушли на бег, и в этом сквозила продуманность плана Бальтазара, который просчитал каждый его шаг.

      — Ох, Джонни, извини! — пытаясь успокоиться, проговорил демон и вытер глаза. — Ты меня рассмешил, и впрямь!

      Его «Джонни» — совсем не то «Джонни» Чеса, от него веяло насмешкой, яростью и холодом. Джон тут же вспомнил о Чесе, и его сердце тоскливо сжалось. «Где ты, Чес? Всё ли с тобой хорошо? Как скоро мы увидимся?» Что ни вопрос, то боль в груди сильнее обвивала его массивными ледяными цепями.

      — Твой вопрос глуп, — резко голос Бальтазара перестал сквозить натяжным смехом и наполнился холодной, но тщательно скрываемой яростью. У Джона от этой перемены по телу прошла крупная дрожь. — Хотя конечно, я всё забываю, что ты ни о чём никогда не вспоминаешь. И каждый раз в конце я рассказываю тебе всё заново. Жаль, что сегодня нет с тобой парнишки. Ну ничего, мои псы его найдут, будь уверен.

      Сначала Джон обрадовался, что Чеса так и не отыскали, но тут же испугался, осознав, с какой жестокостью те будут его искать, и что случится, если найдут…

      — А пока начнём без него! — хлопнув в ладони, усмехнулся Бальтазар и сделал пару шагов в сторону, как профессор, который начинал свою лекцию и готовился записать что-то на доске позади себя. Сцепив руки за спиной, демон фамильярно улыбнулся и произнёс: — Всё, чего я хочу, Джон, довольно просто — убить тебя! Но убить медленно, жестоко, глядя тебе в глаза и наслаждаясь твоей болью. Ну, то есть как делал это всегда, — буднично договорил он, а у Джона холодок прошёлся по спине и заставил поёжиться. — Ох, знаешь, рассказывать это раз из раза становится всё нуднее и скучнее. Я уже думаю давать тебе что-то вспомнить, чтобы появился хоть какой-то интерес, а с твоей стороны — хоть какая-то надежда. Люблю разрушать надежды!

      Тут Джона осенила мысль, казавшаяся среди всего этого мрака спасительным маячком: «А ведь он не знает, что кое-какие воспоминания ко мне вернулись…» Может ли это сыграть в его пользу? Разве только потянуть время. Джон задумался. Возможно, спасения ждать совсем неоткуда, но растянуть миг до своей смерти — почему бы и нет? Надежда в человеке не умирает даже в тот миг, когда он сам в сантиметре от смерти.

      — Что ты имеешь в виду? — воспользовавшись паузой, вставил Джон. — Я не понимаю, что тебе сделал и за что ты желаешь моей смерти.

      Бальтазар криво усмехнулся и прикрыл глаза.

      — Сейчас ты всё вспомнишь сам… Я специально наложил на тебя заклятие, одно из сильнейших, на которые способен, хотя раньше был способен на большее, и ты никаким образом не можешь вспомнить своё столь насыщенное прошлое. Я делаю это специально, ведь с воспоминаниями приходят и твои знания… Это сейчас ты — бессильный и беспомощный, как котёнок, что даже неинтересно, но вот в прошлом драться с тобой было одним удовольствием, — Бальтазар хмыкнул, а бесстыдная улыбка всё не сползала с его лица.

      — И кем же я был?

      На его вопрос демон только щёлкнул пальцами, и Джон услышал треск — прямо внутри себя, казалось, внутри черепа. Голова неприятно заныла, а треск на пару секунд оглушил. Затем перед глазами отрывками поплыли воспоминания. Джон понимал, что Бальтазар снял с него заклятие, и ожидал, что его сейчас будет накрывать эмоциями и шатать из стороны в сторону. На самом же деле никакое заклятие не снялось, ведь его уже не было, но Бальтазар об этом не знал. Однако в голову стали приходить новые воспоминания: они не успели появиться раньше, ведь относились к более позднему времени, к тем временам, что предшествовали историям. Джон подыграл и, схватившись за голову, бессильно присел на камень. Голова и впрямь ещё ныла от «щелчка», но разум не туманился, как в прошлый раз, огромным потоком информации, что неслась в него бурно и бесконечно. В голове Джона «взболтнули» со дна самые старые, осевшие обрывки.

***

      Джон стоял посреди выжженного поля, чья земля даже подёрнулась сухими трещинами. Грудь тяжко вздымалась от частого дыхания, а сердце желало вырваться, попутно поломав рёбра. Длинный, покрытый грязью, чёрной липкой жидкостью и кровью меч дрожал в напряжённых руках. Но в душе воцарилось облегчение: он выиграл! Подле него, у ног, постепенно истлевало разлагавшееся тело демона Бальтазара, превратившись лишь в чёрную горстку смрадного пепла. Вокруг ещё ощущалась тёмная сила, пропитавшая местный воздух, но достаточно нескольких дней — и ничто вокруг не будет напоминать о битве. Джон без сил упал на колени, придерживаясь руками за меч, воткнутый в землю.

      Они сражались несколько дней, не прервавшись ни на час! То была битва не ради славы, не ради дальнейшего существования небольшой кучки людей, которой не посчастливилось попасть под горячую руку Бальтазара, а ради дальнейшего существования вообще всех существ!

      Пока ангелы и остальные экзорцисты, не находя в жалобах жителей небольшого городка на участившиеся преображения людей в демонов правды, бездействовали, Джон первым почувствовал неладное и тут же приехал сюда. И оказался прав. Бальтазар, могущественный демон, долгое время скрытый в глубинах Преисподней, всеми забытый, но незаметно отточивший своё мастерство управления тёмной силой, вдруг проявил себя здесь. Он захватывал людей, обращая их в своих марионеток без возможности вернуться в прежний облик, и в тайне работал над артефактом, который мог разом превращать людей в его подопечных. Он желал восстановить «доброе» имя Ада, если это слово здесь вообще было уместным.

      Джон успел как раз вовремя: он бесцеремонно уничтожил артефакт, превратил в пыль, растёр в порошок все многовековые тщания и давшиеся неоплатной ценой страдания. Когда Джон разрушал его, Бальтазар шипел, впервые за всю их встречу перейдя на шёпот:

      — Если ты уничтожишь артефакт, я уничтожу тебя и буду делать это каждый раз, буду самолично отлавливать твою душу, улетающую на Небеса, в ладонь и возвращать в порочный круг, чтобы в следующей жизни вновь насладиться твоей смертью.

      Джон лишь усмехнулся:

      — Сначала попробуй меня победить!

      И с треском сломал артефакт. Глаза Бальтазара, тогда ещё человеческие, наполнились кровью и яростью. Из груди послышался оглушительный рёв, и началась битва, которая длилась три дня. На стороне Бальтазара — ярость, вскипавшая его демоническую сущность, и тёмные силы, многими веками оттачиваемые им до совершенства. На стороне Джона — осознание, что именно ему выпала честь защитить хлипкий баланс между Добром и Злом, и все искусные умения экзорциста, которые прославили его доброе имя.

      И вот, наконец, эта битва закончилась. Джон получил серьёзные раны, потерял много крови, его обычно аккуратные одежды превратились в грязные лохмотья, а сознание едва держалось на поверхности, грозясь с каждой секундой всё-таки пойти ко дну. Жители деревни, увидев их сражение, почти в тот же день разослали гонцов за помощью, но добираться сюда, как назло, отовсюду было слишком долго. Поэтому поле битвы пустовало, и Джон, уже чувствуя, как покидают его силы, заметил вдалеке фигурку человека. Взгляд расфокусировался, заплыл, но Джон, падая, увидел Чеса, взволнованно бегущего в его сторону и зовущего по имени. После этого — непроницаемая темнота, продолжавшаяся очень долго.

      Джон очнулся на шестой день, пролежав без сознания, с перевязанными ранами и твёрдыми пластинами на одной из ног, вероятно, сломанной во время битвы — а он сам этого даже и не заметил… Первым, кого он увидел, был его Чес — всё ещё волновавшийся, но улыбающийся мягко и нежно. Он выглядел слегка бледно и измученно, и Джон уже без объяснений знал, что юноша не спал ночами напролёт, переживая за его здоровье, и ухаживал за ним всё это время.

      Первое, что Джон спросил: прибыли ли остальные экзорцисты и ангелы на поле битвы после того, как он отключился, и осмотрели ли его? Чес ответил утвердительно. Чуть позже это подтвердила сама Габриэль, зайдя к нему на минутку, чтобы выразить благодарность.

      — Когда мы прибыли туда, от битвы не осталось и следа, — сказала она. — Бальтазар ничего после себя не оставил. Кстати, — тут же перевела она тему, улыбнувшись. — Как ты знаешь, среди жителей местной деревни есть и обычные люди, и заклинатели, и экзорцисты средних способностей. У них появилась одна интересная мысль — создать клан!

      — И кто же будет управлять кланом? — искренне, ещё ничего не понимая, спросил Джон. Габриэль лишь усмехнулась.

      Он входил в церемониально украшенную залу, высокую и сверкающую от золота. Люди, ангелы, экзорцисты — все столпились здесь и, увидев его, расступились, давая дорогу по сверкающему мрамору полу. Джон не мог понять, что это за век, что за страна: на людях надеты свободные, развевающиеся одежды, с широкими рукавами, штанинами, подпоясанными мечами. На нём самом похожая одежда, приятная телу, расшитая золотыми нитями и узорами.

      Он дошёл до возвышения, напоминавшего алтарь, поднялся по ступеням и развернулся. Толпа смотрела на него с обожанием, он взглядом пробежался по ней и тут, остановившись, ощутил, какой любовью и нежностью наполнилось сердце. В первом ряду стоял Чес и, улыбаясь, неотрывно смотрел только на него. Их взгляды встретились, и щёки юноши налились красивым румянцем. В зале курились благовония, воздух отдавал сладостью, свечи наполняли помещение мягким уютным светом.

      Наконец кто-то в толпе зашевелился и вышел вперёд. Джон узнал в фигуре Габриэль — её крылья белые, как и прекрасные одеяния, скрывавшие худобу, а на голове — копна белокурых кудряшек. Этот образ сильно отличался от того, который встретился ему недавно. Улыбаясь, она произнесла:

      — Джон Константин, народ единогласно желает сделать вас своим главой! Мы, Ангелы, здесь, чтобы духовно закрепить их желание своим благословением.

      Джон улыбнулся и сдержанно кивнул, прикрыв глаза. Толпа завершила слова Габриэль одобрительными криками.

      Началось посвящение. Он присел на колени перед Габриэль, та осенила его крестом, произнесла речь на латыни и надела лёгкую, украшенную листьями и древними узорами серебристую диадему ему на голову. Затем попросила его ладонь и провела по ней кинжалом. Джон ощутил небольшое, но терпимое жжение. Кровь медленно закапала с ладони в чашу со специальным раствором. Как только кровь растворилась, жидкость задымилась разноцветным плотным паром, и Габриэль отнесла чашу на алтарь. Дымок начал виться вверх, образуя плотные цветные спирали, и уходил в небольшое отверстие в крыше. Таким способом связь клана и экзорциста, их правителя, скреплялась Небесами. Джон замотал ладонь чистой тканью. Церемония завершилась громкими аплодисментами, а затем народ потянулся в соседнюю залу — там приготовили шикарный пир в честь праздника.

      Джон же предпочёл удалиться из ставшей душной залы в уединённый сад, где росли благоуханные розы и нежные пионы — он ещё не привык к подобному вниманию и шуму. Он спрятался в белоснежной, выточенной из мрамора беседке, откуда мог видеть небольшую деревню, раскинувшуюся внизу. Извилистая река, отражавшая розовый закат, жаркая дымка, укутавшая дома… Джон ощутил умиротворение.

      Позади него послышались шаги, но, обернувшись, Джон не испытал раздражения: это его нашёл Чес. На парнишке были надеты лучшие одежды светлых оттенков, богато расшитые, а сбоку красовался небольшой клинок. Он замялся, не зная, что и сказать, а Джон распахнул руки в стороны, приглашая его в свои объятия. Чес влетел в них, мягко уткнувшись носом в его грудь. Не надо было даже слов, чтобы понять: он рад за него даже больше него! Тут неожиданно вспомнив, Чес легонько отстранился и аккуратно взял его раненую ладонь в свои руки.

      — Как твоя рука? Не сильно болит? Может, нужно поменять повязку или наложить снадобье? — обеспокоенно спрашивал он, переводя взгляд с него на ладонь и обратно. Джон только усмехнулся.

      — Это всего лишь царапина, не переживай!

      — Но!.. — Чес хотел возразить, но на его подбородок легли прохладные пальцы, а губы замолкли в сладком, нежном, искреннем поцелуе. Его щёки загорелись краской, но тело податливо упало в руки Джона. Воспоминание, наполненное любовью и тоской, к сожалению, служило не счастливым концом их безумной истории, а началом другой, ужасной и грустной.

      — Зачем ты привёл меня сюда? Я никогда не бывал здесь, — слышался позади заинтересованный голос Чеса. — Это что, твоя секретная комната?

      Джон не мог без улыбки слушать его звонкий, наполненный радостью голос, даже сейчас, когда мысли в голове блуждали сплошь мрачные. Они спустились сюда по узкой винтовой лестнице, вход в которую находился в самом дальнем конце личной библиотеки Джона, за потайной дверью, на которой лежало сильное заклятие. В комнате немного ощущалась сырость из-за её глубины, но мужчина быстро хлопнул в ладони, и в камине затлел огонь, согревая и освещая всё вокруг. Эта комната и впрямь была секретной, даже Чес узнал о ней только сейчас, в минуту острой необходимости. Её окружали сильнейшие печати и заклинания, никто и никаким образом не смог бы найти её и тех, кто скрывался в ней. Только здесь Джон мог бы поделиться откровением, которое никто не подслушает. Говоря о подслушивании, он имел в виду вовсе не своих придворных — в них он никогда не сомневался. Подслушать их мог (и вполне подслушивал) кое-кто другой, очень знакомый Джону…

      — Нам надо поговорить, — спокойно произнёс мужчина и сел прямо на пёстрый ковёр перед камином, боком к огню. — Садись, — кивнув перед собой, пригласил он.

      Чес только сейчас осознал: разговор серьёзнее, чем он думал. Комната была обставлена весьма скромно: один небольшой шкаф, наполовину заполненный книгами, кресло, стол, кувшин с вином и два стакана. Чес огляделся и заметил даже не отшлифованные каменные стены — комнату наверняка создавали быстро, ничуть не заботясь об уюте. Он уселся перед Джоном, и тот посмотрел в его карие, отражавшие огонь в камине и нежность глаза. Сердце привычно тоскливо сжалось в груди, слишком маленькое для тех объёмных и мощных чувств, которые испытывал к нему Джон.

      — Я должен рассказать тебе одну мерзкую новость, которую пока не знает ни одна живая душа за пределами этой комнаты, Чес, — ровным, холодным от неприятных эмоций голосом заговорил Джон, опустил взгляд и сжал ладони в кулаки. — Бальтазар выжил.

      Чес ощутимо вздрогнул, а кровь мгновенно отлила от его лица, сделав кожу мертвенно-бледной. Не слушаясь, сухие губы прошептали: 

      — Как?.. Но ты же?..

      — Да, я тоже так думал… — усталым шёпотом возразил Джон и на секунду прикрыл глаза ладонью. — Помнишь, когда я очнулся, то спросил у Габриэль, что они увидели на поле битвы? Она сказала, что теперь уже ничего не напоминает о сражении. Меня это смутило, но я был так слаб, что не придал этому значения. Потом же, когда я окреп, то вернулся на поле и стал потихоньку припоминать события того дня… Если честно, я был так измучен, что память о днях, когда я сражался, стала подводить меня, но кое-что вспомнить я сумел. Перед тем, как упасть в обморок, я отчётливо видел горстку, можно сказать, пепла — того жалкого остатка, чем являлся когда-то Бальтазар. В нём ещё сохранилась крупица тёмной энергии, её необходимо было также расщепить с помощью нескольких заклинаний. Но у меня не хватило на них сил, я упал без сознания и допустил огромную ошибку, когда, падая, думал, что смогу безболезненно переложить эту ответственность на других. Ангелы и экзорцисты прибыли только через пару дней после битвы, и поле было чистым. А всё потому, что у Бальтазара хватило времени собрать свою сущность из этой горстки, свои силы из этих крох тёмной энергии и сбежать, ещё даже не обретя физической формы, но всё-таки, чёрт возьми, сбежать! — Джон не сдержался в конце и выругался, повысив голос; холодный пот выступил на его лбу. Чес же смотрел на него со смесью страха и волнения. — Он сбежал, Чес, и хорошенько спрятался. Я уже несколько недель пытаюсь его найти, но если он притаился в глубинах Преисподней, то мне никак до него не добраться. Меня никогда ничего не страшило в этой жизни, ты это знаешь, как никто другой, но сегодня я действительно боюсь нескольких вещей. Первое — это своей опрометчивости и беспомощности. Я не имел права на ошибку, но допустил. Второе — неизвестности. Я боюсь её, правда боюсь. Демон лишён и десятой части своих сил, он не опасен так, как был во время битвы со мной. Но на его стороне — истинно демоническая ярость и месть, которые раздирают его изнутри. Демоны никогда не прощают. Демоны всегда мстят. Он затих, и затишье хуже всего. Он может нанести удар внезапно, а мы даже не успеем узнать. Даже я могу быть бессилен. Ну, а третье — я боюсь за весь свой новый клан. Я взял слишком большую ответственность и не вынес её груза. Но ни о чём не подозревающие люди не должны страдать из-за меня.

      Джон примолк, остановив поток уничижительной речи. Чес слушал его, затаив дыхание, и с каждым словом его лицо только мрачнело. Они оба не находили слов, и молчание продлилось несколько минут, прерываемое потрескиванием свежих поленьев в камине. Наконец Чес решил заговорить первым:

      — Джон… неужели совсем ничего нельзя сделать?

      — Можно, но не факт, что нас ожидает счастливый финал. Я уже распорядился в скором порядке собрать всех ангелов и сильных экзорцистов, чтобы откровенно им признаться. Но они будут долго добираться до нас, а каждая секунда важна… Я постарался выслать приглашения тайно и запечатать их, но глаза демонов — всюду, и маленькая печать может им не помешать, а на большее я не имею права тратить свои силы. Также потихоньку я приказал постепенно отправлять людей подальше отсюда, для начала обычных, кто вообще не имеет способностей. Я начал этот процесс аккуратно и без спешки, чтобы не вызвать подозрений — делаю это максимально осторожно, о нём знает минимальное количество людей, и подаётся оно под предлогом переселения в другую местность. Но всё это… — Джон скривился, будто от боли. — Слишком мало и слишком медленно. Я в замешательстве, у меня нет времени на обдумывание, нет более нормальных идей, но самое главное — есть много ненависти к самому себе!

      — Ох, Джонни… — прервал его преисполненное к себе злости восклицание Чес и, пододвинувшись, коснулся рукой его ладони. Джон тут же ощутил тёплое, разнеженное спокойствие, но это лишь сильнее напомнило ему о том, ради чего он позвал Чеса сюда. — Твоя ненависть к себе абсолютно беспричинна. Если бы не ты, никто бы из нас сегодня не сидел здесь или не веселился где-то наверху, попивая вино и наслаждаясь жизнью. Ты дал всем шанс. Всему миру. Тогда, сражаясь, ты был совсем один. Но теперь ты не один, и ответственность разделяют все. Мы все поможем тебе…

      — Чес… — надеясь, что его зардевшиеся от ласковых слов щёки не сильно выделялись на лице, Джон измученно улыбнулся и переплёл их с Чесом пальцы. — Ты всегда был таким, — мягкая усмешка скользнула по их губам одновременно. — Всегда будешь вселять в меня надежду, даже когда я напрочь её лишён… Не знаю, каким образом я заслужил тебя.

      Джон внимательно посмотрел на него и, заметив его пунцовые скулы и смущённый взгляд, почувствовал болезненный укол, прицельно попавший в самое сердце. Чес наверняка думал, зачем он ему говорит такие смущающие вещи, но Джон говорил слишком болезненную, откровенную до треска в голове правду. Наконец, сделав глубокий вдох, он мог сказать Чесу то, ради чего они оказались сегодня здесь.

      — Есть одна тайна, которую я от тебя скрывал долгое время, — вернув ладонь Чеса обратно на его колени, Джон сжал пальцы в кулаки и незаметно напрягся. — То было не моей прихотью, а желанием твоих родителей. Конечно же, лично я с ними никогда не встречался, но умения позволили мне пообщаться с их усопшими душами. Ты помнишь что-нибудь о своих родителях?

      Чес тут же побледнел и весь сжался, как только Джон упомянул его родителей. Стиснув пальцы до вздувшихся вен, он прохрипел в ответ:

      — Почти ничего… Они погибли, когда я был совсем маленький. В два года я оказался в приюте. У меня даже ничего не осталось от них на память… — его губы легко задрожали, а в глазах застыли лёгкие, сверкающие в свете огня слезинки.

      Джон испытал минутную слабость: ему хотелось прекратить разговор, обнять Чеса и, целуя в макушку, заставить его забыть эту ужасную неловкость, которую он посмел допустить. Но, чувствуя своё обливавшееся ядовитой горечью сердце, он выдержал и не бросил то, чего с таким трудом достиг. Отведя взгляд, чтобы не бередить душу вновь, Джон кое-как продолжил:

      — Прости, что приходится задевать такую тему. Я знаю, как это до сих пор тяжело для тебя. Но мне нужно сказать. Твои родители сами нашли меня, сами попросили связаться с ними, как только я достиг высокого уровня заклинательства. Они… рассказали кое-что про тебя. Чес, ты не просто человек… — Джон охрип и дрогнул на этом моменте, осознавая, как же тяжело и вязко это ложилось на слова. — Ты сын ангела и заклинателя. Твоя мать была ангелом, а отец — искусным экзорцистом и магом. Их любовь стоила каждому своей цены, и они оба заплатили её сполна, но, несмотря на неприятности и препятствия, у них родился ты, и они радовались тебе, как никому другому. Только подобная нежная и чистая любовь способна создать такого редкого человека, как ты. Кроме личных качеств, в тебе была заложена невероятная сила, взявшая всё лучшее от каждого из них, от матери и отца. Но… зная, как ухабист, опасен и неровен путь заклинателя, они вдвоём приняли трудное решение, которое даже после смерти раздирает их сомнениями, стоило ли так поступать. Они так намучились и устали, постоянно сражаясь за право быть теми, кем они являются, за право быть вдвоём, что решили накрепко запечатать твою силу ещё в младенческом возрасте. Объединив свои усилия, они создали искусную печать, разбить которую под силу лишь тебе, но ты даже не знал, что она в тебе существует, потому что они не менее мастерски скрыли её. Чес, твои отец и матушка желали, чтобы ты вырос обычным человеком и никогда в жизни не повторил их тернистый путь. Они понимали, что сила, заложенная в тебе, слишком мощна и необычна. Даже они толком не знали, где же кончаются её границы и чего с её помощью можно добиться. А ещё… мне кажется, они предчувствовали свою кончину и понимали, что если их не будет рядом, некому будет подсказать тебе, как ею управлять. Так и случилось. Они погибли в отчаянной схватке с тёмными силами, а ты остался сиротой, и никто не мог ощутить в тебе подобную силу. Они связались со мной, потому как почувствовали, что никого ближе у него больше нет… — на этих словах Джон метнул быстрый взгляд на Чеса и с удовлетворением заметил его лёгкую, влюблённую улыбку. — Они попросили снять печать, которая скрывает способности от тебя самого, но не от остального мира. Это довольно сложное заклинание, я долго тренировался, чтобы его повторить — твои родители любезно мне его показали. Они захотели, чтобы ты сам выбрал наконец, как же воспользоваться этими силами. Решение далось им нелегко, но они надеются, что ты не возненавидишь их, узнав об этой тайне. К тому же мир стал слишком опасен, гораздо опаснее, чем управление такими силами — с их слов. Поэтому… — Джон не знал, чем закончить, и замолчал, нервозно сжав полы своей одежды. Чес тяжко вздохнул, затем печально, одними уголками губ улыбнулся и нежно проговорил:

      — Я бы никогда не смел ставить решение матушки и отца под сомнение. Если они так решили когда-то давно, значит, так правильно. И если же они теперь изменили своё решение, в этом тоже есть доля истины: получается, они помнят обо мне и наблюдают за мной из соседнего мира. Я жалею только, что никогда не сумею увидеть их… и завидую тебе белой завистью, ведь ты видел, — Чес поднял на него взгляд, напрочь лишённый злости или обиды, сияющий лишь тоской и преданностью. Этот взгляд пробрал Джона до глубины. — Какие они, Джон? Мои отец и матушка?

      Джон усмехнулся и подумал про себя: «Ему только что открыли тяжёлую тайну про самого себя, которую, понятное дело, нелегко принять, а он спрашивает, как выглядели его родители!» В этом, пожалуй, и был весь его Чес. Не смея отказать в наивной просьбе, он кратко описал его родителей: мать была красивой и грациозной, каждое её движение дышало изяществом и лёгкостью, как и подобало всем ученицам верховных Ангелов, а отец обладал приятной внешностью, хорошими манерами и невероятными способностями. А ещё глазами Чес пошёл в отца, а вот мягкостью и цветом волос — в мать…

      Это были такие простые, незамысловатые подробности, рассказанные Джоном без особого шика и мастерства, но Чес внимал им, как пышным речам, и ловил каждое слово. Для него любая мелочь о родителях, нарисованная в собственном сознании, откладывалась в памяти бесценным грузом. Наконец они оба замолчали: Джон — давая Чесу время, а Чес — обдумывая всё, что так неожиданно свалилось на него этим вечером.

      Огонь продолжал поглощать поленья, оставляя только чёрные угли. Джон подбросил туда ещё дров, и пламя ярко вспыхнуло, довольное подпиткой. Чес тоже смотрел на огонь, и лицо его впервые казалось таким непроницаемым, что Джон едва ли мог прочесть, что же на нём написано. И тут раздался тихий, спокойный голос юноши:

      — Знаешь, я хоть и поражён до сих пор этими вестями, но не ощущаю себя угнетённо или невыносимо, — тут его лицо наконец преобразилось и засияло ярче, вторя пламени, которое разгоралось сильнее и освещало его лучше. Губы заалели улыбкой, бледность исчезла, а в глазах искрилась воодушевлённость. — Ты же рядом со мной, и все эти испытания уже не кажутся таковыми. Я чувствую твою поддержку, и потому мне не страшно столкнуться с новой силой. А также я благодарю своих родителей, потому что они сделали всё, что могли, даже после смерти, и надеюсь, они почувствуют мою благодарность. Так давай же откроем мою силу и посмотрим, чем она может пригодиться, раз Бальтазар всё-таки остался жив!

      В его словах так много неоправданной храбрости и стремлений, что Джону стало совестно за свой мрачный и печальный вид. Пододвинувшись, он мягко погладил Чеса по щеке, как бы нечаянно коснулся его губ и тем самым разжёг пламенем его щёки.

      — Да, как раз к этому я и вёл… Я подумал, что раз опасность может возникнуть в любой момент, тебе стоит обладать силой, дарованной тебе с рождения. Я помогу тебе разобраться с ней, но только внутри этой комнаты. Не используй её вне и никому не говори, что обладаешь ею.

      — Но… в чём же тогда смысл силы, если её не использовать? — нахмурившись, спросил Чес. — Разве она не дана для того, чтобы бороться со злом, которым и является Бальтазар?

      — Да, это так, но… — Джон задумался и опустил взгляд; гораздо неприятнее ему было говорить именно эту правду. — На самом деле я не думаю, что у нас есть столько времени, прежде чем ты сумеешь достаточно овладеть своими способностями, хотя теперь ты тоже бессмертен. Твои родители… говорили о времени, исчисляемом многими десятками лет. У нас в запасе может не быть и месяца. Чес, — Джон говорил теперь серьёзно и убрал мягкость в выражении своего лица, когда заставил улыбку сползти с губ, — может случиться многое, я не в силах угадать все варианты. Я открываю твою силу, понимая, что она может пригодиться нам не прямо сейчас, а позже… спустя десятки лет и века. Молчи! — положив палец ему на губы, Джон предугадал вопросы и только загадочно улыбнулся. — Нет-нет, никаких вопросов, ничего не хочу слышать, всё равно толком не объясню, а ты не поймёшь! — Джон энергично замотал головой, и Чес, изумлённый его бурной реакцией, прекратил попытки что-либо спросить.

      — Просто послушай! — выпалил вдруг Джон, схватив его за плечи. — Я не знаю, чем одарит нас будущее, но, возможно, нам предстоит не одна попытка усмирить Бальтазара, прежде чем мы сможем вернуться к спокойной жизни. Просто почувствуй, кто ты есть, запомни то ощущение, с каким в тебе откроются силы, и кто бы ни урезал твои воспоминания, ты всегда сможешь обрести эти способности. В тебе течёт кровь ангела и заклинателя, сильнейшая смесь. Ты гораздо могущественнее, чем я, и хотя сейчас тебе кажется, что я говорю бред, поверь, я знаю, однажды ты станешь сильнее меня и вытащишь нас с любого дна!

      Джон говорил порывисто, взволнованно, не вмещая в эти простые слова все свои бушующие эмоции. Ему хотелось сказать больше, сказать: «Не впадай в отчаяние, даже когда мы будем вдалеке, или станем начинать всё сначала, или провалим попытку и попадём в ловушку Бальтазара», но всё это могло прозвучать слишком пугающе и подозрительно, лишь растревожить и так озадаченного Чеса. Поэтому Джон немного отстранился, сосредоточился и поднял ладони, чтобы вычертить ими воздушные знаки и начать ритуал.

      Прошло полчаса, за которые Джон то шёпотом говорил какие-то заклинания, то молчал, то делал быстрые движения руками, то чертил на земле и в воздухе узоры. Чесу оставалось сидеть молча и неподвижно. Сначала он ничего не ощущал, но под конец в его грудной клетке как будто приоткрылась узкая щель, сквозь которую потекло горячее, одурманивающее тепло. Оно разливалось по телу, и эту энергию ни с чем нельзя было сравнить.

       Джон закончил, устало выдохнув и расслабив тело. Его рука нашарила на столе стаканы и кувшин и перенесла их на пол. Мужчина наполнил обе чаши и вручил одну из них Чесу. Оба они ощущали нечто новое, странное и вместе с тем — смертельную усталость, хотя Чес ничего даже не делал. Чаши вина осушились залпом.

      — Теперь… значит, теперь ты сломал печать, и я обладаю всеми своими силами? — замешкавшись, спросил Чес и поставил чашу на пол; его лицо раскраснелось от тепла и вина. Джон усмехнулся.

      — Да, — на самом деле он немного недоговорил. Чтобы полностью сломать печать, требовался последний аспект — испытать сильные эмоции. Необязательно положительные, но Джон не представлял себе, что сможет когда-то причинить Чесу боль. Поэтому, зацепившись взглядом за его налившиеся влагой губы, за помутнённый взгляд и блуждающую улыбку, Джон принял верное решение. Он потянулся к его плотно запахнутой верхней одежде и легонько провёл по видневшемуся краешку ключиц, затем ловко отодвинул ткань и провёл к плечу. Чес затих, наблюдая за его движением и не поднимая глаз.

      Первая половина одежды медленно сползла с плеча, обнажив кожу приятного, чуть загорелого оттенка. На ощупь она ещё мягче. Затем Джон неспешно провёл ладонью в обратную сторону, и через несколько секунд Чес оголился по пояс. Его сердце предательски зашлось возбуждёнными вибрациями, а лицо залила краска. Джон одним пальцем легко повёл по его коже вниз, по грудной впадине, к животу, и шёпотом проговорил:

      — А правда, что тот раз был твоим первым?

      Вздрогнув, Чес закусил губу и быстро заморгал, пытаясь сбросить застлавшую глаза пелену, когда ладонь проскользнула в нижние одежды, за пояс.

      — Правда… — сипло пробормотал он и, улыбнувшись, наконец поднял глаза на Джона. Оба ощущали слишком отчаянное желание, чтобы думать о жёстком ковре под их ногами. Чес не выдержал первым и припал к его губам, целуя жадно и маняще, не желая ни с кем делить Джона и открываясь с такой неожиданной, чуточку эгоистичной и возбуждающей стороны только во время секса.

      — Значит, это будет всего лишь второй раз? — оторвавшись от его губ, спросил Джон и взял горячее лицо тяжко дышащего парня в ладони. Юноша кивнул и снова поцеловал его, а руками принялся развязывать одежды и опускать ладонь к своему поясу ещё глубже. Джон помнил, как восхитительно пах его Чес в ту ночь: всё сплошь цветы из их сада, откуда юноша не вылезал целыми днями. Сегодня же ещё к этому запаху примешался лёгкий, одурманивающий аромат фруктового вина.

      Ковёр был поначалу неудобным и жестковатым, но вскоре это перестало волновать. Они отдавались друг другу всецело, до последнего стона и сокровенного желания. Чес был таким невинным, но сладким, невозможным, сводящим с ума. Джон путался в его мягких локонах, в своих хлёстких чувствах, в их взбунтовавшихся поцелуях, от которых вспухли губы, и в едином, отравленном несчастьем наслаждении. Джон не помнил, чтобы когда-нибудь они были такими страстными и громкими. Чес прижимался к его телу, даже когда их окутало дымкой удовлетворения, и всё тянул момент, когда надо было уже вставать. Джон и сам не хотел его рушить. Они лежали дольше обычного, хотя на этот раз под их взмокшими усталыми телами был грубый ковёр и помятая одежда, и задумчиво смотрели на сникающий в камине огонь.

      Больше так никогда не будет — читалось между строк во всём, что окружало их тем вечером.