Сессия — страшное и волнительное время, даже если упорно готовишься к каждому экзамену. Спокойно можно вздохнуть только тогда, когда последняя сдача позади и остаётся дождаться одногруппников. Это у нас традиция такая. Ну и зачётки отнести надо. Так уж получилось, что за связь с деканатом в нашей группе отвечала я.

Дрожь не проходит даже после сдачи. Я сижу на лавке, вытянув ноги, и обмениваюсь впечатлениями с одногруппницами. Пока одна из них не тыкает меня в бок — указывает на человека в конце коридора. Прищурившись, невольно расплываюсь в улыбке.

— Удачи, девчонки, — проходя мимо, Т. машет нам каким-то листком.

— Спасибо, — говорит Д., та самая одногруппница, которая привлекла моё внимание к Т., — но мы уже сдались.

— Это прекрасно. На отлично, надеюсь?

— Естественно!

Просто Д. у нас отличница. Для неё это и правда естественно — сдать на отлично.

А потом Т. повернулась к другой моей одногруппнице — той, которая за её спиной пыталась выскочить в пожарный выход.

— Солнышко, — ласково, но с нажимом позвала она, — а о курсовой поговорить не желаешь? Я тебя в июне последний раз видела, — но девушке даже не надо отвечать — Т. понимает всё по бегающему взгляду. — После сессии хотя бы подойди.

Она уходит в кабинет. Я снова провожаю её взглядом. Не могу не смотреть на её изящную фигуру в коротком синем платье. Д. легонько хлопает меня по плечу. А потом придвигается и шепчет на ухо:

— А она хороша. Сзади — особенно. Одобряю твой выбор, Н.

Я прямо чувствую, как к щекам приливает кровь. Откуда она знает?.. Я ведь ничего не говорила про… про свою симпатию! Могу только выдавить хриплое «как?». А одногруппница смеётся и заявляет, что это не видно только слепому. И вот это странно — у Т. хорошее зрение, но она, похоже, даже мысли не допускает, что за всеми улыбками и нелепыми комплиментами кроются чувства далеко не студенческие.

Т. обычно уходит последней. Поэтому я и решаюсь постучать и зайти в кабинет. Мне нечего ей сказать, но увидеть хочется безумно. Она сосредоточено заполняет что-то за компьютером. Молчу и смотрю на неё, улыбаясь. Обычно, когда люди заходят, они что-нибудь говорят. Поэтому, наверное, она поднимает взгляд и смотрит на меня.

— Что ты хотела, Н.?

— Я не то чтобы хотела, просто… — глубоко вздыхаю. — А можно с вами немного посидеть? — она продолжает смотреть на меня, как на ходячую глупость. Приходится лепетать объяснения. — Т-там свет опять выключили, дальше носа не видно. Я тихонько, мешать вам не буду!

— Да сиди, мне стула не жалко, — она усмехнулась. — Чай будешь?

— Нет-нет, спасибо.

Снова пытаюсь сосредоточиться на чтении, но получается плохо. За Т. наблюдать интереснее. Она склоняет голову. Ворчит, заполняя таблицу. Убирает прядь тёмных волос за ухо. Я знаю, что нельзя долго смотреть на людей. Они замечают это и начинают смотреть в ответ. Мне повезло лишь в том, что она не спросила, что же мне нужно. Даже наоборот, прищурилась, будто вспомнив о чём-то.

— Н., а ты сможешь помочь мне? — киваю, убираю книгу и жду дальнейших указаний. — Разрежь, пожалуйста, эти листовки.

Подхожу, чтобы взять внушительную стопку листов, ножницы и линейку, но совершаю ужасную ошибку: случайно касаюсь руки моей Т. Губы сразу пересыхают, сердце замирает, дыхание перехватывает. Я ненавижу прикасаться к ней, потому что всегда чувствую себя так глупо. И в то же время я готова держать её за руку вечно.

— Я закончила, — говорю минут через двадцать и перевожу взгляд на Т. Это самый странный момент вечера. Она даже не поворачивается — как будто уже некоторое время за мной наблюдала. Только слегка вздрагивает.

— Чудесно. Котёнок, можешь побыть тут ещё минутку? Я кружку помою, и пойдём домой.

Киваю и жду, глядя на открытую дверь. Кое-что не даёт мне покоя. Она сказала не «пойдёшь», не «пойду», а именно «пойдём». Значит ли это, что мы сможем хотя бы немного пройти вместе? Всё-таки она всегда внимательна к выбору форм слова — не зря же преподаватель грамматики.

— Достали уже со своей экономией, убиться можно, пока дойдёшь, — ворчит, вернувшись.

Пока Т. собирается, выглядываю в коридор и ничего не вижу. Кромешная тьма, которую как будто можно пощупать. Да уж… Повезло, что я больше не боюсь темноты.

Оборачиваюсь в тот момент, когда она пытается лучше перехватить два объёмных пакета. Она правильно истолковывает мой взгляд и устало вздыхает:

— Ох уж эта проверка…

Мне страшно, что это может быть воспринято как наглость, но пакеты у неё из рук я всё же забираю.

— Вы, наверное, устали… а они тяжёлые и… Можно отвести… то есть, конечно, проводить вас?

Ответ на странный вопрос — тоже странный. Т. касается губами моей щеки (это же не мог быть настоящий поцелуй, да?) и только после говорит:

— Н., ты чудо. Спасибо.