***

Погода с каждым днем становилась всё хуже. Солнце всё меньше показывалось на глаза людям, предпочитая проводить время за огромными серыми тучами, угрюмо нависающими над Берлином непробиваемым куполом.

Вдалеке, ближе к окраине, блеснуло две молнии, образовав ослепительный росчерк между тучами, и Герман в уме начал считать до десяти, ожидая раската грома. Тот не заставил себя долго ждать: прогремел через семь секунд, объявив о приближении грозы всему Берлину.

От грохота, ворвавшегося через распахнутые двери балкона, Кристен дёрнулась и свернулась калачиком, зажав уши ладонями с такой силой, что они отозвались тупой болью; голова раскалывалась от каждого нового громового залпа всё сильнее. Так, что мозги готовы были взорваться в ее черепной коробке, превратиться в единую пульсирующую массу, мало чем походящую на то, что было прежде. Бинты царапали лицо, доставляли больше дискомфорта, а припухшие раны на ладони болели от веса головы. Она слышала не столько сам гром, сколько грохочущую в её висках кровь, несущуюся по ее вздувшимся от напряжения венам, выступившим из-под полупрозрачной кожи на руках, шее и висках.

Кристен затряслась. Кровать под ней заходила ходуном. Завыла, будто раненый зверь, надеясь облегчить мучительную боль хотя бы так, не имея других способов. Открыть рот и позвать Германа не получалось: язык отяжелел и прирос к небу, а изо рта вылетали только бессвязные рыдания.

Герман на миг сомкнул опухшие веки, когда до него донесся вой Кристен.

Парень встал с плетенного белого кресла и вернулся в теплую квартиру с холодного балкона, прикрыв за собой стеклянную дверь. Ноги обожгло теплым паркетом, от резкого перепада температуры ощущавшимся донельзя горячим, болезненным. С кофейного столика был подхвачен неначатый блистер с обезболивающим, который привезла Джульетта пару дней назад.

Она долго у них пробыла, не отходила от Кристен ни на минуту и намекала ей о возвращении в поместье, где девушке было бы спокойнее и безопаснее, чем в центре Берлина без охраны и семьи рядом. Ведь если поместье было напичкано вооруженной до зубов охраной, рыскающей по его территории день и ночь, то жилой комплекс в районе Митте обеспечить первоклассной охраной было нереально. Приобретенная с годами паранойя не давала Джульетте спокойно относиться к такому положению дел. Но Кристен отказалась, хоть и пообещала — приедет, как только утихнет непрерывная головная боль от любого, громче взмаха крыла мухи, звука. Тем более, поместье располагалось вблизи Шпрее, и шум от неё, особенно в дождливую погоду, не пошел бы ей на пользу настолько же, насколько не идет шум машин и людей под окнами.

Джульетте только и оставалось покорно согласиться с племянницей — все-таки их статусы в этой семье не были равны, — хоть и заглядывала с надеждой в затянутые болезненной дымкой глаза Кристен, желая услышать, что она передумала и поедет вместе с ней в поместье. Пока близнецы были в Штатах, а Аццо — проводил всё время в одном из зданий Клана, работая за троих, ей приходилось коротать нескончаемые дни отпуска в гордом одиночестве в поместье или в городе с подругами, которые, к сожалению, не могли унять тоску, затаившуюся в груди женщины. Будь Кристен рядом, она могла бы посвятить всё своё время ей и избавиться от давящего чувства печали и одиночества, но Кристен предпочла остаться с Германом в Берлине.

Джульетта не злилась ни на Кристен, ни на Германа: как можно злиться на молодых людей за знакомое ей самой желание побыть подольше с любимым человеком?

На стене от сквозняка громко шелестели страницы скромного бежевого календаря; Герман замешкался и взглянул на него, обвел взглядом зачеркнутые черным маркером цифры и прикреплённую объемную пачку красных стикеров. За этот месяц ни один не использовали; Кристен была в Германии почти три недели, но ничего, кроме сильных головных болей и бессонницы, у неё не наблюдалось. Герман был рад этому. Октябрь близится к завершению, вот-вот его сменит ноябрь, а стикеры не понадобились.

Спальня была огромной — могла вместить в себе две комнаты Германа в родительском доме, — и оформлена аскитично, так, чтобы всё нужное и ничего лишнего. Много больших предметов: белые тумбочки и комод под окном, огромная гардеробная, в которой можно было жить не хуже, чем в самой квартире, и шкаф с книгами — за всем этим можно было легко спрятаться, если начнут палить через окна, ведь у Кристен на первом месте стояли безопасность и удобство на случай облавы или чего похуже.

В прошлом году Кристен разгромила квартиру из-за отряда GSG 9 (1), ворвавшихся глубокой ночью по приказу ныне отставного министра внутренних дел Германии, решившего "арестовать" одного из Трех Лидеров Клана и попытаться вытрясти из них — членов семьи — огромные деньги за сохранность любимой дочери Босса Клана. Это должна была быть месть за завуалированное оскорбление, брошенное Яном Ренном при встрече. Его эго не смогло выдержать замечание от Босса преступного мира Германии, поэтому он решил отомстить ему подобным образом.

Он не предусмотрел одного: Кристен Ренн — не хрупкая девушка, а монстр ростом в сто девяносто и хваткой, способной переломить человеку запястье. На фотографиях и видео она выглядит куда меньше, чем есть на самом деле, из-за выбора одежды, состоящей из всего закрытого и объемного.

Кристен после этой схватки носила эластичные бинты на запястье и плече, ведь собственным телом вытолкнула одного из спецназовцев в панорамное окно и выпала вслед за ним с пятого этажа. Несчастный послужил матрасом, смягчившим ей падение. Ему повезло бы намного больше, если бы он не целился в ошарашенного, вжавшегося между кухонным гарнитуром и стеной Германа; мужчина умер от ножа, вонзенного ему в сонную артерию ещё до падения, а парочка пьяных прохожих, оказавшихся на улице в неподходящее время и неподходящем месте, точно обделалась от её выходки и обязалась больше никогда не возвращаться домой так поздно.

После этого случая на федеральном канале RBB (2) появилась информация об убийстве премьер министра, а также сообщение Яна Ренна, возмущенного нарушением закона о неприкосновенности членов Клана Ренн.

А сейчас этот монстр сжимает голову руками и воет от боли; Кристен еще никогда не была такой беззащитной и слабой. Даже в свои шестнадцать, когда она не владела боевыми искусствами и не имела внушающей физической силы, она была способна постоять за себя. Герман был свидетелем того, как Кристен невозмутимо отправила пристающего к ней парня в бессознательное состояние, пережав ему сонную артерию пальцами. Ворвись кто с облавой сейчас, она не сможет защитить ни себя, ни его.

А она всегда защищала его, даже если он не просил — это её способ проявления заботы — по-другому Кристен не умела выражать свои чувства. Герман не был против, хоть иногда и чувствовал себя неловко из-за этого.

— Крис, выпей, — мягко попросил Герман, попутно подливая из хрустального графина в полупустой стакан еще воды. — Это поможет.

— У меня мозги взрываются, — цедит сквозь зубы Кристен, не имея возможности и головы приподнять. — Мне в голову будто пушечное ядро запустили. Сука, я сейчас сдохну.

— Крис, тебе нужно выпить таблетку. Тебе станет лучше, и ты сможешь поспать, — повторил Герман чуть настойчивее, чтобы достучаться до девушки.

Она не спала четыре дня. Обычная бессонница в конечном итоге сменилась непрекращающимся гулом в висках и болью в глазах, вызванной поднявшимся артериальным давлением; ощущением, будто её голову запихнули в огромный церковный колокол и монотонно ударяют по нему кувалдой.

Кристен всё же попыталась приподняться, но тут же опустилась обратно на подушку из-за подступившей к горлу тошноты и лёгкого головокружения. Герман осторожно просунул под девушку руку и посадил её самостоятельно, бережно прижав её к себе для удобства; две таблетки тут же оказались во рту Кристен вместе с прохладной водой из стакана. Кристен принялась быстро глотать дарящую желанное облегчение жидкость, откинув голову на плечо парня. Сейчас она была такой хрупкой, что у Германа от боли повторно сжалось сердце. Он ненавидит смотреть на беспомощных, беззащитных людей, которым он ничем не мог помочь из-за собственной слабости, на Кристен — тем более.

Кристен для Германа — самый дорогой человек на планете, потеряв которого, Герману грозила потеря самого себя. Без помощи Кристен он не сидел бы здесь, не учился бы в самом престижном университете Германии и не готовился получить от отца его бизнес. Он бы гнил в грязной подворотне, утопая в беспросветном отчаянии от того, что он никому не нужен. Что он — главная ошибка его родителей, за грехи которых расплачиваться придется ему. Кристен разрешила ему стать частью своей жизни, помогла всем, чем могла, приказав отдать взамен лишь одно — свободу.

— Хочешь что-нибудь? Может, поесть? — шепотом спросил Герман, чтобы не потревожить начавшую клевать носом Кристен. Она быстро замотала головой, сморщившись. Отвратительный ком в горле был слишком велик, чтобы она могла пересилить себя и запихнуть хотя бы мелкую крошку хлеба. — Можно мне лечь рядом?

— Делай что хочешь. Мне плевать. — прохрипела Кристен. Крепко зажмурилась в ожидании боли, когда свинцовая голова соприкоснулась с прохладной подушкой, но её не последовало; рука Германа, бережно поддерживавшая её под голову, исчезла. Кристен рвано выдохнула от потери столь ценного и нужного ей сейчас тепла.

Герман прекрасно понимал, что ей было не плевать. Сейчас она уязвима и хрупка, любое неправильное прикосновение могло разозлить или наоборот испугать её, спровоцировать новый приступ. Герман не желал становиться его причиной. Больше всего на свете он ненавидел моменты, когда Кристен не могла встать с кровати после подобного. Когда кричала и плакала, видя и слыша чудовищные галлюцинации, а Герман ничего не мог сделать. Ни обнять ее без страха, что навредит ей своими прикосновениями только больше, ни успокоить или облегчить страдания без применения сильных успокоительных. Но оставлять ее в одиночестве и ждать тоже было нельзя — откровенное игнорирование быстрее свело бы её с ума, чем попытка помочь.

Оставлять ее одну в эти моменты было преступлением.

Отставив стакан на прикроватную тумбочку и спрятав в верхний ящик блистер с обезболивающим, Герман медленно перелез через Кристен, постаравшись выкинуть из головы навязчивые мысли о восемнадцатом глоке, лежащем у девушки в ящике около этих самых таблеток и коробки с патронами. От вида оружия ему становилось не по себе. Хоть в детстве и в подростковые годы парень увлекался им — как и множество других мальчиков его возраста, — от вида настоящего и осознания, что им напичкана вся твоя квартира, словно банка — шпротами, Германа колотило от ужаса.

Оружие — всего лишь способ защититься, возможность почувствовать себя увереннее в этом враждебном мире, ведь его наличие автоматически давало тебе преимущество и повышало шансы на выживание. Герман убеждал себя в этом каждый день, стоило вспомнить о его существовании, но ведь это было не так. Он не был глупцом и понимал, что Кристен использует оружие не для защиты. Не для ощущения уверенности и спокойствия. С его помощью она убивает. Лишает жизни людей, перешедших дорогу Клану или лично ей. Они ведь не всегда нападали на неё. Кристен убивала не с целью защититься.

Когда кто-то приходит в гости — в особенности во время отсутствия Кристен, — его нервозность достигает точки кипения, ведь никогда не знаешь, где гость найдет спрятанный пистолет или охотничий нож, о котором Герман сам не знал. Ему было известно расположение только трех пистолетов и одного ножа в квартире, но он понимал — их намного больше, просто Кристен прячет их слишком хорошо. У Германа нет опыта в сокрытии и использовании настоящего оружия, так что он никогда бы не смог отыскать его, пока ему не подпихнут его под нос.

Кристен учила его, как разбирать-собирать и перезаряжать глок, и последнее их занятие закончилось тем, что одна из пружин выскользнула у него из пальцев и затерялась в черном ворсе большого ковра в гостиной. Кристен заставила его, в качестве наказания, вручную перебирать ворсинки в поисках злосчастной пружины; он мог управиться за секунду просто встряхнув ковер, но тогда, по мнению Кристен, он бы не усвоил урока и не начал бы внимательнее относиться к деталям и оружию. Как обращаться с оружием Герман научился, а урок запомнился ему надолго, но стрелять он все так же не умел. Да и не хотел особо. Он надеялся, что ему никогда не придется попадать в ситуации, где ему оно бы пригодилось.

— Через неделю обещают потепление. В этом году погода не будет мешать проводить фестивали, — тихо сказал Герман, пытаясь отвлечь и Кристен, и самого себя от дурных мыслей. — Знаешь, Клара, ну та, что из конторы, собирается на "Юлу" (3). Мы должны обязательно побывать там и попасться ей на глаза. Будет очень мило, когда она увидит тебя, а потом — начнет избегать меня на работе, как чумного.

— Если она увидит нас и растреплет об этом всему отделу, я лично вырежу ей и всем твоим коллегам языки и принесу тебе в праздничной коробке, как подарок на Рождество. Я читала досье на неё, оно полное дерьмо. Она даже хуже Джонатана.

— Это будет мой самый незабываемый подарок. После него я стану бояться твоих подарков, — засмеялся Герман, хоть по спине и пробежали мурашки от слов девушки. Никогда не следовало воспринимать её слова как шутку, ведь шутить она особо и не умела, и во всем, сказанном ей, могла скрываться отвратительная правда, намек на нее. — Стоп, у тебя есть досье на Клару?! Дашь почитать?

Кристен на это что-то проворчала и затихла, давая понять о своем нежелании вести диалог дальше. Герман какое-то время полежал на своей половине кровати в позе трупа, обдумывая свои дальнейшие действия, и, не решив ничего конкретного, медленно перекатился на бок — лицом к затылку Кристен. Ее светлые, вьющиеся волосы примялись и растрепались от долгого отсутствия ухода; Герман не удержался: неловко пододвинулся ближе к девушке и зарылся пальцами в шелковые пряди, принялся кропотливо и бережно перебирать их.

От неё всё так же пахло цветами и легкими духами, запахи которых впитались в кожу Кристен за годы использования ароматических масел и гелей для душа. Кристен купалась в них, как Клеопатра в молоке, что поистине удивляло Германа. Все эти прекрасные запахи не вызывали дискомфорта или отвращения; они наоборот влекли к себе, заставляли вдыхать их снова и снова в попытке насытиться ими.

— Крис?.. — подал голос Герман, когда, намереваясь добраться до своей цели, подцепил пальцами капюшон белой толстовки Кристен, оголил ее бледную шею с россыпью рыжих веснушек и тонкой красной полосой от сорванной цепочки. От увиденного Герман подскочил, как ошпаренный, и перегнулся через девушку, чтобы заглянуть ей в лицо. — Что это?

— Моя шея, придурок, — безразлично ответила Кристен, не открывая глаз. Герман заметил, как от его прикосновения и, вероятно, раскрывшейся тайны, светлые брови Кристен поползли к переносице. — Прекрати меня лапать и дай поспать.

— Крис, откуда рана? Она от нападавшего? Он душил тебя?

— Нет. У него хватило мозгов украсть цепочку, но не хватило — расстегнуть застежку, — пробубнила Кристен в подушку, чувствуя раздражение от такого внимания к себе в данный момент. В другое время она бы с удовольствием купалась в нем и требовала его от Германа, но не сейчас. Вполне оправданные вопросы и беспокойство, но от этого они не становились менее раздражающими.

Она тщательно скрывала раны от Германа при помощи водолазок и бадлонов, коих в ее гардеробе было достаточно много, и парня не настораживало постоянное их ношение; Кристен всегда спала, завернувшись в тонкое одеяло с головой, что тоже препятствовало обнаружению ран и пропаже цепочки. Не сказать, что Кристен не доверяла Герману. Все-таки, они вдвоем прожили достаточно много времени вместе, и Кристен довольно хорошо узнала его, и точно знала — он не из тех людей, кого пропажа украшения или элемента гардероба будет волновать сильнее, чем физическое или ментальное здоровье партнера. Но она также понимала значимость этого подарка для Германа, и Кристен не желала портить ему настроение или добавлять ещё одну лишнюю проблему.

Это ее проблема. Разбираться с ней должна она.

— Но зачем? — недоуменно задал вопрос Герман, не видя в этом никакого смысла.

Кольцо и цепь были не из дешевых, но точно не могли сравниться в стоимости с вещами и украшениями Кристен, от заоблачных цен на которые у Германа начинал дергаться глаз. Он купил их на свои деньги, честно заработанные с продажи портретов и университетской стипендии, и подарил девушке на двадцать первый день рождения; Герман навсегда запомнил тот момент, когда в потухших глазах Кристен на секунду вспыхнуло удивление и восторг, а губы — дрогнули в подобии ломанной улыбки. Дарение вышло спонтанным и странным, ведь день рождение Кристен "отпраздновала" в отделении психиатрии, где проходила принудительное лечение. Видеть хотя бы подобие улыбки на ее губах было для Германа праздником. Он понимал, что Кристен переживала в тот момент и каких усилий стоило ей проявить хоть каплю эмоций. Из-за этого момент был для Германа еще ценнее.

— Раньше отец часто забирал у жертв кольца, сережки или другую ненужную безделушку, чтоб оставить на память. Трофей — вещь интересная и значимая.

— Что ты испытала, когда впервые убила человека? — вопрос сорвался с губ раньше, чем Герман успел хорошо его обдумать.

— Косвенно или лично? — лениво уточнила Кристен. Решив, что разговаривать с панорамным окном — не очень увлекательно, она, кряхтя от боли, повернулась к Герману лицом, которое исказилось непонятной для Кристен гримасой, похожей на боль или отчаяние. — Ничего. Отец хорошо постарался, чтобы я ничего не чувствовала, когда убиваю. Эмоции — проблема, от которой нужно избавляться, чтобы выполнять свою работу. Слишком много людей пытались навредить мне, когда я была неспособна дать им отпор самостоятельно, вместо меня это делал отец.

— Твой отец — псих.

— Спасибо, открыл Америку, — съязвила Кристен. Ей не нравилось, что диалог о цепочке перешёл к обсуждению Яна. — От того, что ты напомнишь мне об этом, я не перестану любить и уважать его. Все, что он сделал, — лишь вынужденная мера. Убийства не всегда являются чем-то плохим.

— Ты не можешь решать, кому умирать, а кому — жить.

— Жертвам, случайно убивших напавшего на них, ты это же скажешь? Полицейским и военным? Не смеши меня, Герман. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Мы все способны на убийство — такова сущность человека. Вопрос лишь в том, позволишь ли ты себе это или будешь терпеть. Ждать помощи от правоохранительных органов, которым глубоко насрать на тебя, пока ты не можешь предложить им деньги.

— Мне не нравится, куда зашел наш разговор. — Проскрежетал Герман, когда вспыхнувшие детские воспоминания заполонили его голову, напомнив о давно забытой боли. — Давай прекратим. Все равно у нас не получится разубедить друг друга. Пустая трата времени и только. Тебе стоит поспать.

Кристен лишь фыркнула, скривившись. Не стала отвечать, ведь знала, откроет рот — не заткнется. И она так же понимала, что за Германа сейчас говорит детская травма, вызванная постоянным насилием со стороны родителей и игнорированием со стороны полиции и окружающих. Но это не стало причиной недоверия к правоохранительным органам и неверием в справедливость, а наоборот — Герман был убежден, что ему стоило просить помощи лучше и больше, что он виноват в том, что ему никто не помог. Она думала, что Герман давно проработал эту травму, но время от времени, несмотря на постоянные сессии с психиатром, эта тема возвращалась и проскальзывала в разговорах. Часто совершенно случайно и незаметно для самого парня, но заметно для Кристен.

А заметнее всего — для Яна.

Он бы никак не смог повлиять на то, что с ним сделали в детстве по одной простой причине — деньги в этом мире решают все. Даже вопросы жизни и смерти.

***

К ночи свинцовые тучи исчезли, очистив тёмный небосвод над осветившимся тысячами огоньков Берлином, оголив вкрапления вспыхивающих звёзд и полупрозрачную луну. Тучи убегали подальше от столицы, чтобы скрыться от её зла и тьмы, но лишь уносили их с собой, распространяли по всей Германии, словно смертельный вирус, заражающий всё на своем пути одним своим присутствием. Дождь давно кончился, оставив после себя мягкий запах озона и сырости, просачивающийся через приоткрытый балкон в гостинной. С улицы было слышно, как шины шуршат по мокрой городской дороге, нарушая покой холодных луж и окатывая ими не менее мокрый тротуар и прохожих, дрожащих от осеннего холода и хмурящихся из-за скверной погоды.

В спальне царила гробовая тишина, изредка нарушаемая шуршанием простыней и неровными вздохами Кристен, казавшихся оглушающими и ломающими идеальный порядок. Девушка приоткрыла глаза, насторожившись из-за слишком спокойной атмосферы; провела раскрытой ладонью по второй половине кровати и с раздражением обнаружила отсутствие Германа. Простыни были давно остывшими и неприятными. Поморщившись из-за шуршания бинтов по постельному белью, Кристен неожиданно глухо застонала от прострелившей голову оглушающей боли; она, словно кусок раскаленного металла, проходила навылет через виски, распространяя боль дальше — от головы по всему телу, сковывая, разрывая его на мелкие куски. По вискам вниз скатывались капли холодного пота и исчезали в ушных раковинах, создавая неприятный мокрый вакуум.

Попытка двинуться увенчалась разочаровывающим провалом, стало только больнее.

Кристен разомкнула сухие губы и попыталась позвать Германа, чтобы убедиться в его безопасности и избавиться от удушающего чувства страха. Что-то пугало ее. Неизвестный ужас сдавил ей грудь и пригвоздил к кровати, сжал своими костлявыми пальцами ее бледное горло, перекрывая доступ кислорода в легкие и подчиняя своей воле. За закрытой дверью раздались шорохи и непонятная возня, напоминающие быструю ходьбу и женский шёпот. Кристен дернулась от слишком знакомого шокированного вскрика; от лица моментально отлила та немногочисленная кровь, что еще оставалась в нем, и полностью покинула её тело, оставив от себя лишь обескровленный кусок мяса, скованный фантомной болью и ужасом. Зубы громко застучали друг об друга; побелевшие губы задрожали; глаза с полопавшимися капиллярами истерично забегали по белому потолку комнаты.

— ..., что ты здесь делаешь?.. — раздался за дверью громкий, напуганный вскрик Керстин.

Знакомый до дрожи в теле голос матери спровоцировал у Кристен натуженный всхлип.

— ..., нет...Отойди от меня! Не смей ко мне подходить!

— ..., если ты думаешь, что я не позову охрану, ты ошибаешься...

— Ну так зови. Чего ждёшь? — в ответ раздался до ужаса знакомый, но одновременно неузнаваемый бесстрастный мужской голос.

Тело Кристен прошибла мощная дрожь. Настолько сильная, что кровать под ней задрожала. После короткого вскрика и глухого удара тела о пол, раздавшихся за дверью, Кристен получила контроль над своим телом: перекатилась на бок и упала с кровати на пол, больно ударившись коленями о грубый ворс ковролина. Она прижалась грудью к твердому полу и остекленевшими глазами уставилась на видневшуюся из-за кровати дверь, слыша оглушительное биение сердца.

— Хватит...хватит, пожалуйста, хватит... — взмолилась Кристен, кожей ощущая приближение кого-то к двери спальни.

Он знал, что она здесь. Что она все слышит и не может убежать от него. От Неизвестно-известного мужчины, действия и повадки которого она знает наизусть, как у облупленного. Но лица и имени которого не знала никогда.

— Кристе~н, иди к дяде~,— послышался из-за двери до дрожи знакомый и отвратительный голос.

Кристен вздрогнула от слова "дядя".

Это не мог быть Аццо. Аццо никогда не называл ее полным именем и не общался с ней в такой манере. Это не его голос. Не его походка — Кристен умела различать членов семьи по ней, чтобы, расценив звук как потенциально незнакомый, быть наготове и не стоять к дверному проему спиной. Этот человек шел — нет, почти бежал — грузно и напряженно, прихрамывая на правую ногу. Уверенность в этом била по мозгам кувалдой.

— Иди сюда, мелкая мразь! Если ты думаешь, что я не доберусь до тебя, ты, блять, ошибаешься! Я прикончу тебя, тварь!

Дверная ручках резко до упора опустилась вниз, потом — до упора вверх. Дверь распахнулась настежь.

Два силуэта ворвались в комнату. Заметались перед ней и задрожали. Их истерический хохот и отвратительные вопли врезались в уши Кристен. Они схватили ее и отодрали от пола, словно прилипшую жвачку, не переставая кричать на неё пронзительными голосами.

— Кристен, иди ко мне!

— Кри~стен!

— Дрянная девчонка, разве отец не учил тебя слушаться старших?!

— Нет! Не трогайте меня! Нет-нет-нет-нет! — срывая голос, завопила Кристен. — Папа!

Истеричные "нет" переросли в бессвязный, надрывный крик, от которого легко могли разорваться связки и барабанные перепонки.

Кристен брыкалась изо всех сил. Ударила одну из фигур в живот стопой. Та с хрипом отлетела от неё.

Другая тень испуганно вскрикнула от выходки девушки и неожиданно уронила ее на пол. Кристен почувствовала нарастающую боль в подбородке и голове. Не имея сил встать, Кристен принялась отползать от нападавших, чтобы попытаться спрятаться под кровать, но удерживающая её тень навалилась сверху. Чужой локоть на уровне лопаток пригвоздил ее ноющей от непрерывного крика грудью к полу. Воздуха перестало хватать, чтобы Кристен могла продолжить кричать; она принялась мычать, почти рычать на тени, изворачиваясь в безуспешной попытке посмотреть на них.

Они были полностью черные и бесформенные. От любого действия Кристен они начинают колыхаться и плыть, как если бы она дотрагивалась до водной глади и мутила отражения. Кристен не понимала, кто они такие. Их тела искривлялись, не позволяя объективно оценить их и догадаться, кто перед ней.

Руки тени больно надавили на уголки челюсти, зафиксировав девушке рот в открытом состоянии. Кристен замычала громче прежнего. Вязкая слюна потянулась до пола непрерывной толстой нитью, заструилась по пальцам другой тени, зачем-то полезшей ей в самое горло.

Кристен дернулась от резкого горького вкуса. Шайба таблетки прилипла к стенке горла, и девушка издала непонятный звук, смахивающий то ли на рвотный позыв, то ли на попытку выплюнуть. Тень моментально выдернула руку из ее рта. Челюсти Кристен схлопнулись, словно зубья медвежьего капкана. По комнате пронесся громкий стук соприкоснувшихся верхних и нижних зубов.

Кристен попыталась дернуться в сторону тени, вцепиться ей в руку зубами, но вторая тень, прижимающая её к полу, вдавила её голову в ворс ковра свободной рукой, лишив последнего шанса на сопротивление. Горькая таблетка исчезла в пищеводе, оставив после себя отвратительно-острое послевкусие, от которого немело горло.

Окружение поплыло и помутнело еще больше. Кристен удивленно моргнула и расслабилась. По телу прокатилась волна нестерпимой усталости, придавившей к полу даже ощутимее, чем тень. Кристен уже не хотелось вырываться и нападать на тени. Хотелось заснуть и больше никогда не просыпаться. Освободиться от боли и мучений, преследующих её по пятам.

Смех теней и отвратительный голос затихли, утонули в тяжелом дыхании троих.

— Всё-всё, милая, всё закончилось, — торопливо зашептала одна из теней, поглаживая ее по всклокоченным волосам.

Поняв, что приступ закончился, хватка на её голове ослабла. Тень оторвала безвольную Кристен от пола и прижала к себе; её тепло показалось Кристен смутно знакомым. Она была невероятно горячей. Такой, что можно было запросто получить ожог.

Таким был Герман.

Новый приступ тошноты подступил к судорожно сжавшемуся горлу. Кристен согнулась, и из пустого желудка изверглась порция отвратительной белой пены. Её тело скрутило в болезненном спазме такой силы, что её как будто постарались вывернуть наизнанку. Она конвульсивно содрогалась от боли в пустом желудке, который настырно продолжал сокращаться, пытаясь вслед за пеной исторгнуть и себя.

— Тише, милая, тише. Вот так, всё хорошо.

Джульетта.

Остатками разума, всё ещё продолжавшего функционировать, Кристен попыталась понять, что она здесь делает. Она что-то пропустила? Она все это время была у них в квартире, просто не попадалась Кристен на глаза?

— Тише, все хорошо. Я с тобой. Я рядом, — принялась успокаивать её женщина.

***

Джульетта осторожно водила пенной губкой по подрагивающему спине Кристен, смывая скопившиеся грязь и пот. Стоило помочь ей вымыться перед тем, как дать ей снова заснуть; Джульетте не хотелось обрекать Германа на борьбу с капризной из-за отсутствия ощущения чистоты Кристен, сейчас смирно сидящей в большой ванной, опираясь виском о холодный белый кафель стены.

— Кто это?

— Кто, милая? — уточнила Джульетта, вздрогнув от неожиданно прорезавшегося у племянницы голоса, хриплого и замогильного.

— Не строй из себя дуру, Джульетта. Ты знаешь. Кто это? — достаточно грубо и резко произнесла Кристен, посмотрев на нее краем глаза, не поворачивая головы.

Её пронзительные голубые глаза вцепились в еле различимый силуэт Джульетты, и у той по спине пробежали мурашки. Кристен никогда не разговаривала с ней в подобном тоне, даже если они ссорились. Это звучало обидно. Ответь ей кто-то другой подобным тоном, Джульетта бы сразу ответила тем же, но это говорила Кристен. Кристен, при желании способная размозжить ей череп о кафель. Кристен, не терпящая неповиновения и вранья. Кристен, отчаянно нуждающаяся в помощи и подсказке.

Её Кристен.

— Послушай, сейчас неподходящее время для этого. Я скажу тебе это после того, как ты пойдешь на поправку. Мы всё скажем, если ты не вспомнишь сама. Никто из нас не имеет цели обидеть тебя или скрыть важную информацию, но сейчас действительно рано. Понимаешь? Ты слишком слаба, а воспоминания могут сделать тебе еще хуже.

— Отец тебе это сказал?

— Конечно.

— А я думала, что вы последний раз беседовали, когда мне было четыре года.

— Все, что касается твоего здоровья, является достаточно веской причиной для беседы. И да, последний раз мы говорил о чем-то, кроме тебя, когда тебе было четыре, — усмехнулась Джульетта.

Кристен ничего не ответила. Насупившись, она сидела в прохладной воде и не понимала, что происходило вокруг неё в последние полчаса. Сильные успокоительные делали свое дело, и сейчас Кристен была способна почувствовать только адскую усталость и неприятную путаницу в голове, не дающую выстроить никакой логической цепочки, способной объяснить хоть что-то. Голова, набитая ватой, не приносила облегчения; Кристен ненавидела отсутствие возможности здраво мыслить, контролировать ситуацию на все двести процентов, ведь это означало её подчинение и слабость. Мозг стал вязким, как смола, и уперто не желал работать; по ощущениям, её IQ со ста восьмидесяти семи упал до пятидесяти. Отвратительно. Просто невыносимо.

— Почему ты здесь?

— Решила заехать и проверить вас. Примерно за час до того, как ты проснулась. Узнать, помогли ли тебе обезболивающие, — объяснила Джульетта, поддерживая Кристен, пока та переступала через бортик ванной и усаживалась на него. Кристен была не намного выше женщины, но куда тяжелее, поэтому пришлось приложить немало усилий, чтобы помочь ей удержаться на ногах. — Это они вызвали приступ?

— Нет. Сонный паралич.

Кристен не могла утверждать это, но паралич был единственной доступной ей причиной — использовать перелом височной кости как объяснение было неправильно из-за скудности её познаний в области неврологии и медицины в целом. Такое мог заявлять только врач-травматолог, которым Кристен никогда не являлась. Ответ, впрочем, удовлетворил Джульетту: она молча кивнула, ероша мокрые волосы Кристен большим махровым полотенцем.

Кристен была в замешательстве. Никогда раньше приступы не случались на пустом месте. Важной частью её приступов были триггеры: злость, сильный испуг или травмирующие воспоминания, но никак не обезболивающие или беспокойный сон. Во время приступа жизнь как будто останавливалась, огромный мир — сужался до размеров молекулы, а Кристен — насильно вырывалась из его общего течения и выбрасывалась туда, где человека быть не должно. Где его ничего не ждёт, кроме удушающего страха и боли.

Первый раз Кристен испытала это в десять лет через три месяца после убийства матери. В тот момент она находилась в Бергене (4), в доме своего троюродного старшего брата и его жены, приютивших её на неопределенный срок по приказу Яна. Это был сильнейший нервный срыв, вызванный посттравматическим стрессовым расстройством и сломавшейся детской психикой. Она помнит всё урывками. Бесконечные душераздирающие крики и боль в лице и руках от ногтей, которыми она раздирала себе кожу в приступе отчаяния и осознания, что мамы больше нет.

Мама никогда не вернётся к ней

Мама умерла.

— Ты знаешь, что я люблю тебя?

Вопрос получился ненужным в данный момент, но Джульетта все равно задала его, желая отвлечь себя и Кристен от плохого. К тому же, стоило напоминать это Кристен время от времени. Особенно сейчас.

— Да.

***

— Вроде бы уснула.

Джульетта со вздохом откинулась на спинку стула и прикрыла карие глаза. Время давно перевалило за полночь — нужно было или отправляться в поместье, или оставаться в квартире Кристен и Германа, что казалось ей неправильным, хоть она и хотела этого. Кристен будто специально избегала встреч с ней и Аццо, общаясь только с Яном и Германом, что Джульетту очень расстраивало. Джульетта скучала по ней. Скучала даже в разы сильнее, чем когда Кристен училась в Швейцарии на протяжении пяти лет.

В Швейцарии у Клана было много связей — как и по всей Европе и Азии, — так что ездить в командировки и видеться с Кристен было намного проще, чем сейчас, когда она учится в США. Действия Клана хоть в последнее время и получали огласку в Соединенных Штанах из-за инцидента с Кристен и визита в Филадельфию членов Исполнительного Комитета и Ищеек, не имели такого сильного влияния, как в Европе.

— Извините, что подслушал, но Вы говорили, что не разговариваете с Господином Яном уже лет восемнадцать. Почему? — решился спросить Герман из любопытства. Он знал не так много о взаимоотношениях в семье Кристен — она не часто рассказывала ему об этом, считая не особо важной темой для разговора.

В плане разговоров о семье Кристен не доверяла Герману. Кристен знала абсолютно всё о его семье, вплоть до мельчайших подробностей, а он про её — ничтожно мало. Для шестилетних отношений, в понимании Германа, данный факт казался неправильным, ведь, насколько он мог судить, в семье Кристен царили вполне здоровые взаимоотношения. По крайней мере, между Кристен и остальными членами семьи. Он видел с какой любовью и заботой к ней относятся родственники, её теплые сестринские чувства к близнецам и их ответная любовь. Что же могло случиться такого, что ее отец игнорирует невестку, живущую с ним под одной крышей, на протяжении восемнадцати лет?

У Яна был тяжелый характер — это был общеизвестный факт, не требующий подтверждения от хорошо знавших его людей. Ян Ренн был олицетворением термина "тяжелый человек", рядом с которым для полноценного вздоха придется приложить титанические усилия. Находясь с ним в одной комнате, единственное, о чем мог думать здравомыслящий человек, — как бы незаметно срастись со стеной или полом, чтобы Ян не успел обратить на него своё внимание.

Вторая их встреча произошла в дорогом ресторане; Кристен привела его туда под предлогом отпраздновать Рождество вместе с ней, Изааком и Джонатаном за счет заведения, ведь управляющий ресторана являлся хорошим другом Яна, но по приходе туда он увидел не школьных товарищей, а самого Яна Ренна. Тихо разворачиваться и бежать как можно дальше от этого места было поздно и бесполезно: возле входа их терпеливо дожидалась его охрана, готовая в любой момент схватить его за шкирку и кинуть Боссу в ноги, — оставалось сидеть как на иголках напротив него и вести "непринужденную" беседу, которую правильнее было назвать допросом и завуалированным предупреждением о том, что Герману стоит вести себя спокойнее и учтивее, если он хочет продолжить общение с Кристен и не хочет повторить их предыдущую встречу.

"Герман, я всего лишь хочу поближе познакомиться с человеком, который смог завоевать сердце моей дочери, несмотря на своё неподобающее поведение. Поверь, если желаешь своему ребёнку благополучия, стоит внимательнее относиться к его партнерам и сразу замечать всё то, что может в будущем плохо обернуться", — его голос был до безумия спокойным. Ян Ренн неотрывно смотрел Герману в глаза, затягивая и гипнотизируя своими черными омутами, в которых парень вот-вот утонет.

С тех пор Герман, чему он очень рад, больше не встречался с Яном.

Джульетта тяжело вздохнула. Герман уже был готов закрыть данную тему, еще не успевшую начаться, и просто предложить женщине чай, но Джульетта, недолго подумав, развернулась к Герману всем корпусом, заглянула ему в глаза так, будто хотела в них прочитать ответ на его же вопрос.

— Могу я закурить?

Герман кивнул.

— Это долгая история, так что тебе придется много слушать, — предупредила его Джульетта, зажав в губах тлеющую сигарету. — Когда Кристен было четыре, Аццо пропал. Мы поняли, что что-то произошло спустя восемь часов, когда я пришла к его университету, а его товарищи сообщили, что на занятия он не приходил. Я подумала: "Ну что такого, он взрослый парень, ушел куда-нибудь, скоро вернётся", — хоть и понимала, что это на него пиздец как не похоже. Он не был особо прилежным, но занятия никогда не прогуливал. Я решила, что он по-тихому улизнул в здание Клана, но там его тоже никто не видел. Тут я уже начала паниковать. Знаешь, я грешила тем, что пеклась о нем, как о своём ребёнке. Мы познакомились-то, когда мне было двадцать два, а ему шестнадцать. Ян поднял на уши две трети Берлина точно. Потом начались просмотры камер, я звонила ему, потом — ему звонила Керстин, вдруг, он на меня за что-то надулся и слинял, а на звонки Керстин он всегда отвечал. Он вышел из квартиры, прошел два квартала в сторону университета, завернул за угол и...исчез. Ладно бы он ростом был с куст, но он-то громила еще тот! Как такой-то пропадет посреди улицы бесследно? Начались поиски, бесконечные допросы меня и обшаривание его квартиры вдоль и поперёк. Это был сущий пиздец.

Она сделала небольшую паузу, переводя дыхание. Кровь колотилась в висках вместе с сердцем. Воспоминания всплывали перед глазами одно за другим, быстро сменяясь, словно кино.

— Потом я узнала о беременности. Не знаю, чего тогда испугалась больше: самой беременности или мысли о том, что мне могут вспороть брюхо и скормить ребёнка собакам, если Аццо вовсе не найдут или найдут, но мёртвым. Понимаешь, в Клане невозможно просто так залететь от кого-то из верхушки и радоваться жизни с ребёнком от высокопоставленного человека, особенно, если это член Семьи. Побочная линия родственников, то есть младшие братья и младшие дети Босса полностью подчиняются старшему, если родители мертвы. Буквально во всем: начиная с выбора учебного заведения и заканчивая выбором жены и количества детей. Звучит абсурдно, но это так. В Клане такая иерархия. Старшему — мясо, младшим — кости. Я для Клана была никем. Просто какая-то девка, трахающаяся с младшим братом Босса, поэтому убить меня было не трудно. Я была беременной от Члена Исполнительного Комитета, не являясь ему, по факту, никем. Термина "девушка" у них не существует. Меня за это следовало убить, ведь Ганс и Август были не то что незапланированными, они были ненужными Клану, а значит — должны были быть устранены. А Ян уже тогда недолюбливал меня, от него поддержки и на коленях не добьёшься.

Она вновь остановилась и на этот раз глянула на хмурого Германа, сортирующего и анализирующего полученную информацию. Некоторые детали приходилось опускать и замалчивать, поскольку Джульетта объективно оценивала ситуацию и понимала, что на самом деле не имеет права рассказывать конфиденциальную информацию человеку, не принадлежащему к Клану хотя бы косвенно.

Она видела в Германе молодую себя: обычного человека, еще не подозревающего о том, через что ему придется пройти, чтобы стать полноправным членом Клана; Джульетта не имела права вмешиваться в их с Кристен отношения, зная, какая реакция Кристен может за этим последовать, но она отчаянно желала схватить Германа за плечи и сказать то, что когда-то вызвало у нее часовую истерику и долгое отрицание. Джульетта жаждала показать этому наивному и добросердечному парню, что его ждет в недалеком будущем, чтобы он подготовился к этому или убежал как можно дальше от них. Подальше от Кристен и Клана Ренн.

Но она молчала. Смотрела в его наполненные светом и чистотой глаза, омрачить которые она не захочет никогда. Такие, как Герман, не выживали в Клане из-за врожденного миролюбия и нежности, от которых их тело в самом деле светилось, было пронизано насквозь. Но она продолжала молчать. Джульетта считала, что давно потеряла способность сострадать кому-то, кроме близких, но ошиблась: с первого дня знакомства с Германом она видела в нем светлого ребенка, которому пришлось заплатить слишком большую цену за возможность спокойно жить и быть любимым и которого она так отчаянно хотела прижать к себе и успокоить, — он не давал ей окончательно растерять крупицы эмпатии.

Будь на его месте высокомерный парень из знатной семьи, которому удалось завоевать сердце Кристен и стать ее парнем, Джульетта относилась бы к нему так же, как к ней относился Ян в далеком прошлом. С пренебрежением и отвращением. Ведь такие глупые мальчишки полагали, что, став мужем Кристен, смогут забрать у нее все состояние и стать Главой Клана, а на деле они не получали ничего. Они стали бы или финансово зависимыми от Кристен, или пешками Клана, которым нужно будет землю носом рыть, чтобы заработать себе уважение в глазах Верхушки.

Герман не был одним из них. Он был другим. Открытым и чистым. Полным любви к окружающим и к Кристен.

Не такой, как остальные.

— Я сообщила о беременности Яну, когда была на четвертом месяце, ведь нутром чуяла, что рано или поздно он сам догадается. Конечно, блять, догадается. Пузо расти уже начало, и я мучилась от дичайшего токсикоза. Тогда я и совершила ошибку. Вместо того, чтобы невозмутимо ответить ему на вопрос об отце ребёнка, я не нашла ничего лучше, чем использовать его детскую травму против него же. И хрен с ней, если бы это было что-то не критичное, но я-то, самая умная в поместье, ткнула его лицом в то, что сломает любому ребенку психику на раз-два. Если бы не Кристен, которая каким-то непонятным образом отвлекла Яна от меня, честное слово, он бы переломил мне позвоночник в ту же секунду, глазом не моргнув. Я безмерно благодарна Керстин, потому что благодаря ей я и близнецы остались живы. Если бы не она, Ян ни за что после такого не пощадил бы меня.

— А что вы ему сказали, если не секрет? — неуверенно спросил Герман, сгорая от любопытства. Ему хотелось знать о Яне немного больше, чем о нем пишут на странице в Википедии и журналисты. Ему хотелось знать его как человека.

Герману был интересен Ян Ренн из-за Кристен. Он хотел понять, что заставляет такого монстра, как Ян, заботиться о своем ребенке и любить его. Кристен постоянно избегала разговоров о нем, переводя темы или тактично напоминая ему, что в данный момент Герману не обязательно знакомиться с Яном так близко. Парень знал о мужчине ничтожно мало, чтобы иметь представление о нем как об отце своей девушки. Их первая встреча — не самый лучший способ знакомства парня и отца девушки; Герман до сих пор помнит жгучую боль, пронзившую запястье в тот момент, когда Ян потушил о него сигарету, помнит отвратительный запах запекшейся крови и сукровицы и огромный нож, давящий ему под кадыком в целях фиксирования его в таком беспомощном состоянии. Маленький шрам на внутренней стороне запястья напоминает Герману об опрометчивости его поступка шестилетней давности по сей день.

— К сожалению, эту информацию я не имею права разглашать. Я и так много лишнего тебе наговорила, больше тебе знать не следует. Как говорится, два правила жизненного успеха — не рассказывай всего.

— Н-но почему он бы не пощадил вас? В смысле, у него же была Керстин и Кристен, он должен был понимать, насколько жестоко будет отнимать у брата любимых ему людей...

— Яну не известны слова "солидарность" и "поставь себя на место кого-то". Когда родилась Кристен, Яну было тридцать пять. То есть, взрослый человек, который мог бы позаботься о ребёнке и жене. А кем тогда был Аццо? Только вышедшим из пубертата мальчишкой. Ему было столько же, сколько Кристен сейчас. Ян — лютый собственник, а значит всё, что принадлежит ему, — не может принадлежать кому-то другому. Его злило, что в жизни Аццо есть я. Ему плевать, у кого там какие проблемы. Если бы на моем месте тогда была Кристен, он бы с неё пылинки сдувал и по первому зову бежал к ней, но мы — не Кристен. А это значит, что ему похер на нас и наше мнение.

Она как-то резко замолчала и уставилась на него, словно боясь реакции парня.

— Ты не подумай, я очень люблю Кристен. Да, присутствует зависть к ней и Керстин, потому что им через это не пришлось проходить и им намного легче добиться от Яна поддержки и одобрения. Но во мне нет ни капли злости на них. Только на Яна и его ублюдков-родителей, из-за которых он и стал таким.

Джульетта быстро переменилась в лице и по-доброму улыбнулась, подмигнув Герману, в попытке разбавить атмосферу. Дотлевшая до фильтра сигарета отправилась в белую керамическую пепельницу, стоящую на столе скорее для красоты, чем для дела, в окружении салфетницы, солонки с перечницей и стеклянной длинной вазы с искусственными алыми розами, горделиво возвышающимися над своими соседями-приборами, будто их королева. Они напоминали Герману Кристен, такую же гордую и прекрасную, как большие алые розы.

— Ну, рада была поболтать с тобой, Герман, — улыбнулась Джульетта, вставая с насиженного места. — Могу я приехать завтра? Побуду с Кристен, пока ты будешь на учёбе и в конторе; её не стоит оставлять одну в таком состоянии, а тебе — не стоит пропускать учёбу и работу.

— Конечно, приезжайте. И спасибо.

— А?

— Спасибо, что рассказали мне.

Джульетта расплылась в ответной улыбке и скрылась в дверном проеме коридора. Послышался хлопок входной двери.

Герман остался один.

Красный стикер с черной пометкой времени мрачно красовался в календаре, перекрывая собой сегодняшнее число. Рано радовался.