Ночью холодно. Сколько бы не грелся дом, сколько бы одеял на нем не лежало - все равно тело дрожало, сжималось, пытаясь сохранить хотя бы толику тепла. Ночные кошмары, подобно пауку плели вокруг жертвы крепкий кокон: выбраться удается не каждому. Ты видишь сон, ты осознаешь небыль воспаленного сознания, но ни сладостного пробуждения, ни конца истязаниям. 

За ним вечно гнался белый и властный тигр, преследовал порой и во сне и наяву. Чудился между деревьями в лесах синтоистского храма, желтые глаза блестели в темноте ночной комнаты. Лапы падали тяжело на грудь, сдавливая дыхания. Тяжёлый кашель раздавался ночью раза три, не критично, ибо днем не мешало. Однако время сна от того сокращалось. Ацуши просыпался в холодном поту, хватаясь за рубашку пижамы. Никаких демонов, никах тигров-людоедов, лишь болезнь после приюта. 

В общих спальнях приюта лежали циновки, накрытые ослепительно белыми накрахмаленными простынями. Футонов не хватало. Спасибо за, что было. И зимы в холодных сырых помещениях давались детям тяжело. Каждый второй болел: кашлял, температурил. Жизнь в окружении болезненно бледных худых детей, создающих вирусную среду нисколько не укрепляла истощенный иммунитет в купе с шатким ментальным здоровьем. 

Он кашлял всегда, приступы закончились с днями в приюте. Новые родители, люди интеллигентные и посвящённые, с безумной страстью к классике китайской литературы не жалели ни времени, ни средств на лечение двенадцатилетнего мальчишки. Чему он готов кланяться в полы и благодарить этих людей до их смерти за новую жизнь, за то, что они сорвали чёрные занавески в его комнате внутреннего мирка и впустили яркое и теплое солнце. Страшным напоминанием о приюте и былых временах остался шрамы и редкие ночные приступы кашля. 

Ацуши повернулся на бок в сторону письменного стола, кипа школьных книг, тетрадей, диктофон на углу, вот-вот грохотом свалится на пол. Статью для газеты они совместно уже написали и отправили на печать. А диктофон все кочевал и кочевал по столу, откладывался все дальше краю. 

Перед глазами всплыл образ мужчины в бинтах и кимоно, безобразной копной волос и до боли пустыми глазами. Ацуши хотелось узнать многое: почему он в бинтах? Почему отгородился от людей? Не одиноко ли ему там в лесу? И как за четыре года подобного образа жизни он не свихнулся? Накаджима обязательно спросить это у него, но потом, как судьба взблаговолит устроить им новую встречу. Впрочем, чего ждать подаяния невидимых сил, он сам может сходить к нему, как только статью напечатают. 

Губы растянулись в благодатной улыбки от мысли, как заблестят глаза у господина Дазая, когда увидит газету со статьей. И почему он так думал? Да, дураку ясно, что писатель дорожит своим трудом, пусть этого граничит с раздутой гордыней и ложности своего великого предназначения. Однако каждому дана вера. К чему рушить чужую веру в себя и свои ориентиры?! 

«Мое понимание счастья шло вразрез с тем, как понимают его другие люди, и это становилось источником беспокойства, которое не давало мне спать ночами, сводило меня с ума…»*, – немного кривил почерк Накаджимы в дневнике, что спрятан в шкатулке, за стопкой сложенной чистой одеждой. Небольшой блокнот жадно поглощал аромат стирального порошка, коим благоухали брюки и рубашки на полке. Это был приятный запах, успокаивающий разум, несущий положительный эффект. 

Дазай разбрасывался текстами то ли нарочно, то ли случайно. Но если каждый подобный текст смянался и летел ведро, Ацуши лично готов выкупить рукописи. Зачем? Да, из уважения к труду. Пусть он был слишком малого мнения о себе и своих рассказах, Накаджима их хранил бережно в страницах дневника, который, быть может, однажды лопнет от количества вложенных страниц и записок от членов клуба. Это один большой дневник чудесных и тёплых воспоминаний. 

К концу выписанных строк школьник неделю назад приписал: «Сегодня я побывал в гостях у Дазая Осаму. У него чудесный садик перед домом, под забором высажены олеандры, что к осени уже отцвели. Перед верандой росли саженцы платана, множество цветовых кустов и камней. Интересно, он сам занимается садом или нет? Человек он немного странный, причудливый. Его эксцентричность смущала в начале, но то, может быть, природный шарм настраивал на беседу, и я немного расслабился. 

Очень его жалко. Носит много бинтов, наверное, сильно пострадал когда-то, да и в целом, складывает впечатление одинокого человека. Не против был бы зайти к нему в гости ещё раз, разглядеть сад вдоль и поперек». 

Глаза смыкались в сонном дреме в час полуночи. Голубая луна освещала крыши низких домов, насылая чудесные и страшные сновидения. Никто не станет тигром-людоедом. Ведь так? 

***

В дни теплой осени занятия по физкультуре все ещё проводились на улице. Как только похолодает и наступит сезон дождей, густых туманов, школьников заведут в спортзал. А пока вдоволь наслаждаются легким осенним воздухом, греются на чуть остывшем солнцем и бояться учителя. 

Сегодня Ацуши разминался с Сорой, школьником из параллельного класса. Накаджима слышал, что в школе он единственный имел смелость подниматься и спускаться к дому Дазая, так как волонтером помогал почтальону. Словом, последний был дядька немного странный. Вроде, крупный, высокий и мощный, но побаивался худощавого и бледного писателя. «А вдруг у него пистолет», – как-то он сказал, передавая Накаджиме родительские письма и уведомления. Юноша ничего не ответил, лишь поблагодарил за работу. Много болтал почтальон, а детям за работу не платил. Потому и звались они волонтёрами. 

– Сора-кун, – шепотом отозвался Ацуши, скрепляя руки в локте с одногодкой. – Ты ведь таскаешь почту для Дазая-сама. Можешь сказать какой он человек? 

– Да, обычный. Не понимаю, чего воду мутят о нем, – присели школьники вместе. – Я, конечно, в первый раз очень побаивался его. Знаешь, городские байки. Но в тот день он сажал олеандры в саду. Я маленько удивился: человек суровых нравов возиться в саду? 

– Так, он сам за садом смотрит, – приседать в положении сцепленных рук было сложновато, но выполнимо. Однако лукавить не буду, Ацуши это упражнение менее всего нравилось. Баланс равновесия зависел от партнёров одинаково. 

– А кто же ещё?! Он же пьянчуга, откуда деньги на содержание садовника, – шепотом усмехнулся Сора. – А чего это ты интересуешься? 

– Да, так. Дела клуба, – нервно улыбнулся юноша. 

– А-а, ну. Ясно. 

Как только с разминкой заканчивалось дело, начиналось новое: футбол. Благо корт за школой позволял разгуляться, однако и это не приносило особой радости Накаджиме. Впрочем, из-за кашля его редко брали в команду играть, поэтому ему оставалось сидеть на скамье запасных, разглядывать кучерявые, чудные облака. Вместе с ним же сидел и Рампо, если не находил причины для прогула. 

Накаджима немного побаивался его в первые дни в клубе. Он был подобно ребенку капризен, легкомыслен и казалось кроме сладостей ничего его не интересовало. Но стоило начаться дискуссиям в клубе, Рампо разносил в своей аргументации всех в пух и прах. Ты придерживаешься его мнения? Молодец, держи конфетку. Твое мнение разница с ним? Не смеши, такого не бывает, и вообще кто ты. 

Уверовав однажды в разум Рампо, никто не смел сомневаться в нем никогда. Кроме разве, что Чуи. Он был любитель поспорить с ним до пены изо рта. Иж, чего раскомандовался. Все в конечном счете заканчивалось спорами Куникиды, Йосано, Рампо и Чуи. 

– Сельский шляпник, ты чего в стену уперся? – усмехалась Акико. – Или тебе с позиции низкого роста виднее? 

– Ну, да это ж мне нужны каблучки, чтобы видеть выше. Как там погодка? – разгорелся Накахара. 

– Ну, шляпы тебе все равно нельзя носить в школе, так что мериться ростом мы не станем, – вступился уже Рампо. 

– Че сказал? – вскочил Чуя. 

– Ну, все-все. Достаточно высокопарных споров. К чему эти рассуждения о росте, – Куникида поправил очки на переносице. – Давайте обсудим дальше по списку. 

– Я ещё успею вырасти. 

– Как только меня занесло к этим балбесам, – тяжело вздохнул Акутагава, закрывая книгу, что читал. – Эти вечно спорят, а Кэнджи с Танидзаки здесь ради чая с печеньем. 

– Но они ведь вправду очень вкусные, – пропел Миадзава, откуда-то со стороны подоконника. 

Рампо подсел ближе к Ацуши, потирая очки об подол белой футболки:

– Наблюдай, Ацуши-кун. Кто-нибудь да точно получит травму, – лукаво улыбнулся Рампо. И все же он был странно пугающим в своих рассуждениях и предсказаниях. 

– А ты точно не предсказатель какой, Рампо-кун, – немного отодвинулся Ацуши. 

– Неа, это просто моя супердедукция, – зевнул школьник, он хотел было откинутся на несуществующую спинку скамьи, но в итоге чуть не завалился за нее, схватившись за край в последний момент. 

И Ацуши внимательно следил за матчем, за каждым школьником в ожидания травмоопасной ситуации. И как-то будто в сговоре, чуть ли не каждый второй падал и поднимался, сменялся запасным игроком. Однако в этом не было ничего удивительного, скорее нечто обыденное. 

Отвлекшись на стаю перелетных птиц на небо, Ацуши мечтал взвыть под небосвод подобно им. Быть немного свободным от людских обязанностей, совсем на чуть-чуть. Взлететь и опустится вновь. Сквозь гагаканье школьник расслышал болезненный крик, действительно, кто-то сильно потянул ногу. Ища глазами пострадавшего, Накаджима лишь обнаружил столпотворения на середине поля. 

– Сказал же, – обыденно отметил Рампо. 

– Знаешь, иногда я тебя боюсь, Рампо-кун, – заметил Ацуши. 

– И правильно.

Пострадавшим оказался Сора, школьник с которым он проводил разминку. Видимо, плохо проводил. От вида его болезненной гримасы на лице парня юноше стало дурно, начало посасывать под лопаткой. Его вины ведь не было в случившемся, но он явственно ощущал свою причастность. 

Ацуши опустился к нему на скамью и сел рядом. 

– Из.. – Начал было школьник. 

– Ацуши-кун, – он схватил его за руки. Весь вспотевший, на лбу образовались новые испарины, лицо побледнело. – Выполни мою просьбу. 

– Х-хорошо, – у Накаджимы немного отлегло от мысли, что он сможет окупить свою вину.

– У меня в шкафчике, рюкзак с почтой для писателя. Хотел ему его занести сегодня после школы. Сделай за меня это, пожалуйста, – звучал писклявый голос. Ацуши лишь кивнул. – Стукни раза два по шкафчику, он сам откроется.

– Понял. 

– Благодарю тебя, – Сора опустил руки. Что он там вспоминал о судьбоносных встречах?

В полдень Ацуши отстучал в железному шкафчику дважды и из него вывалился и рюкзак, и уличная обувь, и многое другое, что было впопыхах закинуто туда. Он переложил содержимое рюкзака к себе, то было пару писем и среднего размера коробка, посылка. Вернув все вещи на место, школьник хлопнул дверцей, чтобы та закрылась по принципу двух ударов. 

– Ацуши-кун, – возник сам собой Чуя. – А ты куда? 

– Я просьбу Соры-куна выполнять, – спокойно ответил он, прижимая к себе коробку. 

– А дежурство, – радостно пропел Чуя, был в его словах контекст. 

– Я завтра отдежурю. Сейчас пойду предупрежу Куникиду, – отчеканил юноша, отходя к шкафчику. – Что задумал? 

– А можно мне тоже? – лукаво улыбнулся Чуя. – Отпроси меня тоже, а-а. 

– Сам и отпрашивайся. Я-то чего сразу. Домашку ему дай списать, за обед заплати. Чуя-кун, у моей доброты есть предел. 

– Ай, ну и бяка ты сегодня, Ацуши. Ладно, сам так сам, – махнул рукой Чуя, куда-то уходя. И чего он так в последнее время делает? Может, что скрывает. Девушку? Акции на шляпы? Его не поймешь иногда. 

Отпросившись у Куникиды, который как-то двусмысленно прокомментировал сложившуюся ситуацию, школьник направился по старой знакомой тропе к писателю. И как-то щекотало все внутри от скорой встречи с Дазаем, в этот раз он точно спросит то, что не смог в прошлый раз. Вопросы, которые поедали разум в течении недели. 

Не доходя до калитки, Ацуши приметил мужчину в серо-голубом кимоно, сидящего на веранде и отстукивающего какой-то ритм ногами. Подойдя ближе, он расслышал песню. 

– Двойной суицид не совершить одному... – в полтона распевал Дазай. 

– Здравствуйте, – окликнул его Ацуши, уже самостоятельно открывая калитку и придерживая под подмышкой коробку. 

– О, Ацуши-кун. Какими судьбами?! – немного оживился писатель. Он выглядел чуть бледнее той недели, но при этом как-то свежее что ли. Прядь каштановых волос была заправлена за ухо. И признаться ему шла такая простая прическа, сразу делало его лицо открытым. 

– Я принёс вам почту, – протянул коробку юноша, так и не вставшему с места Дазаю. – Сора-кун потянул ногу себе сегодня, не смог занести ее.

– Вот, оно как. Бедное дитя, желаю скорейшего выздоровления. Ото как-то совсем скучно без навещающего почтальона-школьника, – внимательно рассматривал коробку писатель. 

– Думаете, что в коробке бомба? – все ещё стоял и мялся Ацуши. 

– Вообще, если бывшие девушки узнали о моем месте проживания, более чем возможно. Но на вряд ли, – потряс коробку он. – Присаживайся, чего стоишь. 

Ацуши последовал указаниям и присел на веранду чуть поодаль от Дазая. Он снял кроссовки и подтянул к себе ноги, уложив голову на колени. Осаму отложил коробку в сторону и сходил домой за канцелярским ножом, чтобы вскрыть ее. Накаджима не удержался, чтобы не взглянуть в содержимое. Там было пару пачек сигарет, пачка чая, сладости, какой-то сборник с синей птицей на обложке и письмо.

– А, это посылка от Дана, что ж не ожидал, – уточнил Дазай. 

– Дан Кадзуо? – почему-то вспомнил Ацуши. 

– Он самый, – щёлкнул пальцем и расплылся в радостной улыбке Осаму. 

– Вы и с ним знакомы? – без малого удивился юноша. 

– Что-то вроде того, да. Ацуши-кун будет чай? 

Писатель вытащил из посылки чай и потряс её в руках. Ацуши лишь кивнул, кажется он заходил просто занести почту и немного поболтать. Дазай вновь пропал дома, оставив Накаджиму одного. Он разглядывал осыпающийся осенний сад, кусты редели, листва медленно кружила в воздухе. Тишина и благодать. 

Через несколько минут, шумя стаканами, вышел Осаму с деревянным подносом. На нем стоял белый чайничек и две чашки, которые он поставил между ними. Из посылки же он вытащил пару сладостей. 

– Угощайся, – произнёс по слогово Дазай, разливая чай. Ацуши скромно и осторожно взял чашечку, словно одним его касанием она разлетиться на осколки. 

Они молчали с минуту, смакую подаренный другом Дазая чай. Словом он был на редкость мягким и насыщенным, не каждый день можно было себе позволить пить такой вкусный и, возможно, дорогой чай. Тем более в компании прозаика. 

– Скажите, вы сами следите за садом, Дазай-сама? – прервал тишину Ацуши, мельком, краем глаза взглянув на умиротворенного писателя. Тот глядел куда-то вдаль, блаженно улыбаясь в полуулыбуке.

– Можно, пожалуйста, Дазай-сан. Ото -сама звучит, слишком напыщено. Аж тошно. А так да, я сам. Горжусь высаженным олеандрами. Приходи по лето на их цветение. 

– Неожиданно как-то, – бросил невзначай Накаджима. 

– Почему же? – он состроил глупую гримасу. – Я и живописью увлекаюсь. Не одни рассказы же писать мне целыми днями на пролёт. 

– С образом не вяжется, – Осаму недовольно хмыкнул в ответ. – И откуда у вас средства на проживания. 

– Родители, – коротко ответил он, на крайне бестактный вопрос Ацуши, особенно для второй встречи. 

– Я читал, что у вас их нет, – удивленно посмотрел Ацуши. Дазай же посмотрел на него в ответ, что-то внутри екнуло, и школьник отвернулся к саду, заметив краем глаза, как драматично задрал нос Осаму. 

– Я так своих друзей зову: Анго и Ода. В студенчестве я часто ходил в один бар, выпивку, конечно, я оплатить себе не мог. Вот, они и платили за меня. После негласно усыновили. Родитель один и два, – насмешливо ответил он. 

–  Я тоже сирота, – резко выпалил Ацуши. – Рос в приюте, в кошмарных условиях.

– А сейчас? – голос Дазая переменился, будто стал печальнее. 

– А сейчас все отлично, меня усыновила любящая пара в двенадцать, – улыбнулся Накаджима писателю. Рука Дазая дрогнул, словно что-то хотела сделать, но хозяин не позволил. 

– Это хорошо, – лишь отметил Осаму, допив чай и поставив на поднос чашку. – Когда мне ждать газету?

– Скоро, мы отдали статью в редколлегию школы, – водил пальцем по ободку чашки Ацуши. 

– Это тоже хорошо. Очень жду. 

Ацуши хотел спросить ещё, но язык будто связался узлом. Мельком бросая взгляд на бинты, он поворачивал мысли в зародыше. Ему было тревожно от взгляда на них, и тут будто в голове что-то щелкнуло, напомнив ему «радостную» песни в начале. Однако озвучивать свои мысли он не осмелился. 

И вновь сквозь кору деревьев лился красный солнечный свет заката, ветер сменялся с тёплого на холодный. Природа стихала, будто сонная. Пора идти, чтобы не припоздниться дома. 

– Я ещё приду, – немного громко сказал Ацуши, вырывая писателя из раздумий. Он поставил чашку на поднос и начал обуваться. Хотел уже уйти, но вспомнил о письмах в сумке, возложив их после рядом с посылкой. 

Дазай молчал потерянно, глядя на мальчика. И додумался же только стать гостем, другом для него. Нет, конечно же Осаму не был против, но сама мысль пребывания рядом такого солнца то претила, то льстила. Было приятно его нахождение рядом, скрашивая тем самым эти дни. Но все же ему подобному нельзя. Не заслужил. 

Ацуши слишком радостно и восторженно покинул его, так и не услышав ответа Дазая. 

– Буду ждать.