Марля под подушечками пальцев шершала и колола. Он тихо и осторожно разматывал их на худых запястьях Дазая, оголяя белесые следы самоповреждения. Затаив дыхание, разглядывал каждый шрам. Он не смотрел на Осаму, зная, как тот стыдливо прятал печальные, пугливые глаза. Не хотел.

Ацуши лёгким касанием тёплых ветров гладил каждый шрам, каждый след на безупречном теле. Это было тяжело, но вместе с тем легко от того доверия, что оказал писатель.

Он сидел каменной статуей, томно дыша от каждого нежного касания.

— Как угодно твоему сердцу, — сказал он перед тем, как скинул верх юкаты, открыв торс.

Ацуши складывал марлю в сторону, глядя на каждую рану ему хотелось на неё подуть, чтобы боль скорее ушла. Дазай был прекрасен. Был шарм в тёмных кругах под глазами, домашней бледности. Накаджима не желал его ругать за каждый шрам, их хотелось сцеловать и выпить из них душевную тягость писателя.

Мимолетом прошла и скромность. Он гладил напористо и уверенно. Желания спрашивать «почему тут», «что случилось тогда» не было. Хотелось его пожалеть, что приходилось так решать душевное состояние.

Смотря на исцарапанную спину, Ацуши все же спросил:

— Как?

— А, я тогда под машину бросился, — нервно посмеялся Дазай, не оглядываясь на него.

Ацуши ничего не ответил, лишь коснулся губами старых ран от чего Дазай вздрогнул, не ожидая такого. Он поцеловал шрам под лопаткой и на плече, встретившись со взглядом Дазая в мраке. Он тихо глядел непонимающе и долго.

Накаджима потянулся к лицу Осаму, и коснулся тонких солоноватых губ. Хотел большего, но едва заметного румянца на щеках писателя было достаточно.

***

За закате дня лучи солнца золотом растекались по бумажным перегородкам, мягко ложились на лицо улыбающегося Осаму. Глаза казались цвета молочных рек. Вьющиеся волосы пушились от влажности, что осталась после весеннего дня. Ацуши щекотал его за подбородок подобно коту, отчего Дазая довольно жмурился.

Даже после беседы он так и не расставил по полкам мысли об Осаму и отношениях. Ему они казались эфемерными, мигом сейчас, который раствориться в течение мутный вод. Скоро был выпускной, а значит предстояло уехать из Симукаппу на учебу. А значит оставить родных, друзей, Нэко и Черныша.

— Что надумал по поводу поступления? — спросил спокойно Осаму.

— Колледж, — уверенно ответил Ацуши. — Университет дорого и долго. А колледж я закончу за два года.

— А дальше? — Дазай игрался с его волосами, что окрасились пшеном на закате.

— Сюда вернусь, наверное. Не знаю, как судьба сложится. Сложно знать, кем ты будешь через месяц, а тут через два года ещё отвечать, — он говорил тихо, не выдавая волнения и страхов об их стечении в полотне судьбы. Накаджима хотел бы спросить будет ли место Дазаю в будущей его жизни.

— Уже неплохо. Если надумаешь вернуться, я всегда тут и двери в мой дом тебе открыты, — несмотря на явное желание скрыть досаду, голос Осаму дрогнул, словно то было предвестником слез печали. Ацуши поднял глаза, чтобы убедиться в своих догадках, но встретил лишь печальную улыбку.

— Дазай-сан, — сердце дрогнуло и заныло. Накаджима поднялся и сел напротив.

— Я все понимаю, — ответил Дазай на немое предложение Ацуши, которое он не успел озвучить. — Слишком скоро все началось, оттого и сгорает безумным пламенем.

Он прятал глаза за каштановыми отливающими золотом волосами. Перебирал пальцы дрожа, содрогался от каждого движения, будто действительно расплачется. Его можно было понять, Ацуши самого обуревали сомнения и страхи о многом в этом мире. Завлеченный малым миром Дазая, он забывал о мире реальном и долгом.

Юноша не находил слов для утешений, которые не просились в эту меланхоличную беседу. У них ещё был месяц, такой короткий и тлевший на календарных страницах. А что было дальше? Обещанные созвоны и письма, сгорающие в новых разных мирах. Дазай бы ждал его, псом у дома, но имел бы это смысл.

— Так и есть, особо и разгуляться не успели, — к чему-то отметил Ацуши. Он мягко и осторожно огладил щеку Осаму, прильнувшего к теплым прикосновениям. Ему нравились касания Накаджима, он ластился подобно коту под них. — Глупо, наверное, но есть ведь ещё месяц.

— Короткий месяц, который ты проведешь в экзаменах, — заметил Дазай.

— Портишь момент, — надулся Ацуши, не заметив как начал фамильярничать. — Пессимист. Целый месяц. Да, каждый день я не смогу приходить. Однако дней не два или три в марте. Берите, когда дают.

— Мне всегда мало, — тяжело и громко выдохнул Дазай. — Не лучше ли сразу обрезать нити?! Сшивать разбитые сердца тяжело.

— Я вам ещё надоесть успею за этот месяц, — он навис на шеи Осаму. — Не паясничайте и ешьте, что дают.

— Намекаешь тебя съесть? — писатель начал лезть под школьную рубашку и щекотать Ацуши, по телу прошла мелкая дрожь от хлада чужих касаний. И почему его руки всегда холодные?

— Нет, не так, — покраснел и брыкался Ацуши.

— А как? — глупо глядел на него мужчина. Смотря на него, Ацуши иногда не понимал, кто из них старший: он или Осаму. Он был не глупым, он был ребячливым и наивным. До ужаса девственным в действиях и словах. Скажи юноша, что хочется его телом, писатель бы стыдливо покраснел.

— Так, — коснулся он губами губы Осаму. Пытаясь распробовать на вкус сухие и обветренные губы, толкнулся языком в чужой рот не встретив сопротивления. Сам Дазай целовался неумело и осторожно, позволяя перетягивать все дело на себя Ацуши.

Юноша оторвался, когда комок шерсти начал толкаться между ними, вытесняя Ацуши с колен Дазая. Нэко недовольно подавал голос и тыкался мордой в бедро Накаджимы.

— Я не нравлюсь Нэко, — нахмурился школьник, пытаясь погладить белого кота.

— Ревнует, — посмеялся Дазай, облизывая губы. Кот забрался на его плечо и довольно разложился, точа когти.

— Я не видел, чтобы Чёрныш с тобой так нежился.

— А он кот сам по себе. Приходит только ночью или утром. Особенно любит ложиться на мое лицо задницей после лотка, — Ацуши рассмеялся во весь голос. — Ничего смешного в пробуждении от запах кошачьего говна нет.

— Его надо было назвать Дазаем, очень похож на вас, — вытер слезинку на щеке Ацуши.

— Ха-ха, да очень смешно, — надул губы Дазай.

***

В гостевой комнате стоял складной стол для ящиков с саженцами цветов, что Дазай высаживал перед предстоящей весной. Ацуши лишь наблюдал, как подвязав рукава юкаты, он возился с черной землёй голыми руками. Не совсем понимая удовольствия от таких работ, он хмурился, смотря как серым окрашивались желтоватые бинты на запястье.

Комнатушка хорошо освещалась естественным образом. Кроме шкафа, встроенного в бежевую стену, ничего не было. Футоны лежали в шкафу, ни картин, ни фотографий. Тонкий слой на полу намекал, что сюда открывались седзи лишь в дни приезда друзей.

— Почему вы не надели перчатки? — спросил Ацуши, завороженно оглядывая, как тонкие пальцы изящно втыкали по одному семеню из подаренных когда-то Ацуши семян. В другой руке Дазай держал пакетик с герберами.

— У меня руки потеют в них. Люблю, когда кожа дышит, — ответил писатель, сосредоточившись на расстояниях, что оставлял между семенами в деревянных ящиках.

— По вам не скажешь. Всегда в бинтах, — зевнул Ацуши. Дазай умиротворенно занимался своим делом с полуулыбкой на лице, зацепив заколками передние пряди волос.

— Вижу тебе скучно, Ацуши-кун, — он встряхнул землю с рук. — Может тебе приобщиться к садоводству?

— И как же? Научите сажать семена? — неловко улыбнулся Накаджима, ожидая, что Дазай лишь передаст ему пачку семян с бугенвиллеями.

Однако Осаму подошёл к нему со спины и пристроился очень близко, отчего Ацуши сглотнул. Он положил подбородок на плечо юноши и принялся закатывать рукава рубашки, оставляя на них свои серые отпечатки. Мама вряд ли будет довольна пятнам грунта на белоснежной рубашке. Дазай разложил семена по грунту, и, взяв за руку Накаджиму, принялся сажать их в землю.

Ацуши завороженно наблюдал за процессом посадки, чувствуя прохладную землю и холод Дазаевских рук. Он мельком рассматривал сосредоточенное и улыбчивое лицо писателя: слегка опущенные брови, светлые карие глаза. Заметив на себе внимания, Осаму оглянулся на него. Накаджима смущённо перевёл взгляд на ящики с рассадой.

До чего интимным казались эти уроки садоводство. Руки медленно проникали в мягкие почвы, осторожно выходили из небольшой лунки и дальше до конца первого ряда и вновь по второму ряду. Другой рукой Дазай мягко придерживал Ацуши за талию. Сердце стучало гулом в ушах, становилось немного душно.

— Ну, вот, — Дазай опустил его руку и талию, встав подле. Он встряхнул вновь руки над ящиками и принялся присыпать лунки грунтом.

— Расслабляющее занятие, — облегчённо выдохнул Ацуши, стряхивая руки.

— А мне показалось, ты был напряжен, — хихикнул Дазай, лукаво улыбаясь глазами. От такого взгляда Ацуши необратимо отводил свои глаза в смущении. И не поймёшь этого писателя порой. — Ты интересный букет подарил, Ацуши-кун.

— Я просто выбирал их по подходящему климату, — неловко пожал плечами Ацуши.

— Бугенвиллеи растёт в тёплых регионах, например, в Окинаве. Хоккайдо не совсем им подходит, — принялся поливать саженцы Осаму из аккуратной маленькой железной лейки.

— А почему мы их тогда высадили? — ужасно краснел Ацуши. Изображай глупого, и никто ничего не заподозрит.

— Хочу посмотреть получиться ли из этого что-нибудь, — мило улыбнулся Дазай. Ацуши спокойно выдохнул от этой улыбки.

— Я хочу посмотреть, как они цветут.

— Я тоже, надеюсь, у нас это удастся посмотреть, — потрепал грязными руками его Дазай, отчего посыпалась пыль в глаза.

— Дазай-сан! — недовольно скинул он его руку с головы.

***

Густой дым сигарет растворялся в пылающем небе на закате дня. Он сидел на скамейке перед идзакаем, куда они пошли после церемонии вручения аттестатов в школе. Все были в гакуране, кроме Йосано. Она была сегодня особенно мила и ярка: красная рубаха с золотыми бабочками и бордовые брюки-хакамы, волосы были собраны в простую укладку. Акико сидела с ровной спиной, разглядывая пушистые облака на небе. Рядом вальяжно раскинулся Рампо без своей фирменной фуражки.

Чуя курил чуть в сторонке, дабы не тревожит друзей из клуба приторным и едким ароматом сигарет. Акутагава стоял, оперевшись на белые стены таверны, с ним же стоял Куникида. Они молча ожидали Кэнджи и Танидзаки, что потеряли в громком зале идзакая.

Ацуши было совсем грустно покидать своих друзей, свой клуб, который они организовали вместе ещё три года назад, когда впервые пришли на осеннюю выставку и не нашли подходящего для них занятия, но нашли друг друга. В груди что-то ныло от скорого расставания.

— Мы вас потеряли уже, — недовольно окликнул Чуя только прибывших одногодок, кинув в урну сигарету и плюнув куда-то в сторону. Он повернулся в их сторону, и Ацуши заметил отсутствующую на распахнутом пиджаке вторую пуговицу.

— Чуя-кун, кому-то подарил вторую пуговицу? — заулыбался Ацуши.

— Такако Уэно, — замялся Чуя, совсем тихо ответив на вопрос.

— Это та второгодка с театрального клуба? — присоединилась Акико.

— Так, мы тут не про мои любовные похождения болтаем, — яростно топнул Чуя.

— Мило-то как. А на свадьбу нас пригласите? — Кэнджи искренне верил, что любовь на второй пуговице однажды и навсегда. Его нельзя было винить. И говорил он это от всего сердца. Однако Чуя лишь сильнее начал сгорать то ли от зла, то ли от смущения, что сливался с заревом за его спиной.

— Ждем от вас приглашения, Чуя-кун, — согласился Танидзаки.

— Свадьба будет, но нас не пригласят. После такого, — закинул конфету в рот Рампо.

— Мне кажется, вы задели его пацанское эго, — отметил безучастно Акутагава. — Вон, сейчас полыхать начнёт.

— Прекратите уже, — продолжал топать Накахара, пока все смеялись над этим зрелищем. Ацуши не было смешно, но тепло от вечных подколок в группе его немного успокоило. Он улыбался, оглядываясь на каждого, что не заметил, как слезы сами катились по щекам.

— Ацуши-кун, ты чего? — забеспокоилась Акико рядом, приобняв его за плечи. — Все ведь хорошо.

— Да, просто так грустно с вами расставаться, ребята, — он утер слезы с щек. — Вы столько эмоции и воспоминаний мне подарили.

— Думаю, это взаимно по отношению к каждому, — заметил Куникида, который молчал все это время и печально улыбался. — Я рад был с вами работать в клубе.

— Что вы такие кислые? Будто мы никогда больше не увидимся, сидим на похоронах, — ухмыльнулся Чуя. — У нас есть ещё чат. Не забываем туда писать. Каждый декабрь все мы вернёмся сюда. Поэтому встретимся тут в декабре.

— Твой агрессивный оптимизм, Чуя-кун, поражает, — встал с места Рампо. — Но я согласен.

Он раскинул руки в ожидании объятий от своих друзей. Первым полезли обниматься Ацуши и Акико, после присоединились все остальные. По щеке прокатились пару слез: печального счастья в предвкушении будущих встреч.

***

Ранним утром на одиноком перроне они ждали поезда. То был душный апрельский день. Ночью ударил тёплый дождь, а солнце выглянуло за облаками поутру, отчего нагретая влажная почва начала циркулировать. Влага оседала грузом в легких, солнце палило весенним жаром.

Ацуши сидел с Дазаем на старых разноцветных пластиковых креслах, на другой скамейке сидели родители, что-то активно обсуждая и поглядывая иногда в смартфон. Осаму посапывал на плече Накаджимы, крепко сжимая его ладонь в своей.

Вновь разнервничался и не спал этой ночью, а утром надо было бежать провожать на поезд до Саппоро Ацуши. Накаджима старался улыбаться, но так тяжело было на душе покидать ставшие родными края. Сердце бешено стучало в груди, вот-вот и выпрыгнет. Ребра будто росли в легкие, отчего так тяжело дышалось последние дни. А письмо в кармане ужасным грузом тянулось к земле. Руки тряслись от мысли, что его нужно отдать Дазаю на прощание.

Гудок в дальней глуши оповещал о скором приезде экспресса, разбудив заспанного писателя. Он резко вскочил и глупо моргал, пытаясь понять, где он. Осаму крепче сжал руку Ацуши, нахмурившись. Ацуши лишь вновь тяжело и болезненно вздохнул.

— Пора, — слова застряли в горле и противным писком вырвались из уст.

— Да, — кивнул Дазай.

— Дазай-сан, хотите и мы вас усыновим, — улыбалась и пыталась шутить Чие. В последние дни это давалось ей очень сложно, все шутки казались такими наигранными и такими вымученными.

— У меня есть родители, — поджал губу Дазай. — Чие-сама, ваш сын вас не навсегда покидает. Он обязательно вернётся в декабре.

— Да, мам. Я ведь буду приезжать.

— Знаю я, — мать крепко сжала в своих объятиях Ацуши. Она поцеловала его в макушку и тихонько сказала. — Я так боялась стать матерью, что не набралась смелости рожать сама. И это было лучшее решение, ведь иначе бы я не встретила такого чудесного и золотого мальчика, как ты Ацуши.

— Спасибо, мама, — он улыбнулся, смахивая слезы с щеки. — И тебе, папа.

— Хорошей дороги, Ацуши, — он приобнял за плечи сына. Табито увёл жену, пытаясь успокоить её и оставив Дазая с Ацуши наедине.

Накаджима вынул из кармана письмо и нервно передал его Дазаю, который принял его дрожащими руками. Ничего больше Ацуши не мог сказать, язык тяжестью повис, на душе было тоскливо. К тому же раздался гудок, оповещая о отправлении.

— Я всегда тут, и мой дом всегда рад тебе, — он обнял Ацуши, невесомо и легко.

Дазай остался один на станции, когда он совсем не растворился в голубом горизонте неба.

***

Ручка скреблась по бумаге, оставляя грязные помарки на ней. Ацуши взялся учиться писать ручками из набора, что подарил Дазай, и давалось это ему тяжело. Он уже проклинал это занятие всей душой, ему была жалко чернила, что лились за края, жалко было черновики с подготовки к национальным экзаменам.

Накаджима научиться держать эти ручки, писать ими чище. Чуть-чуть усилий, чуть дольше таяния снегов — он обязательно освоит и напишет письмо дражайшему другу сердца, вложет вторую пуговицу с формы.

«Я вернусь, когда зацветут мои бугенвиллеи в твоем саду по лету.

Обвенчаю твои тёплые локоны волос венком из красных анемон и белых лилий.

Просто дождись»