Солнечный свет резал по сетчатке, но алый взгляд намертво впился в ослепительно яркий диск, поднимающийся над горизонтом. Шаги принца по скрипучим половицам эхом отдавались в голове, пока их не сменил стук собственного колотящегося сердца. Дилюк выдохнул сквозь сжатые зубы, и прислушался, стараясь игнорировать нарастающий шум в ушах. За дверью никого. Взгляд скользнул вниз, во двор таверны, и спустя вечность он увидел скрытую плащом фигуру принца. При малейшем намеке, что он готов обернуться, и посмотреть наверх, Дилюк дернулся, отступив прочь. 

Фатуи он нигде не заметил. 

Тело покрыла испарина, липкий холодный пот щипал свежие царапины и порезы. Дилюк скинул с себя плащ, раздраженно пнул его в сторону и тут же, бледнея от резких движений, осел на стул. Боль и слабость нервировали, злили, словно воспалившийся зуб, с каждым биением сердца накатывая новой волной разноцветных пятен перед глазами. Склянки с темно-пурпурной жидкостью — «прощальный подарок» Дотторе — тихо звякнули друг о друга, спрятанные во внутреннем кармане поношенного истертого жилета. Руки чесались разбить их, сжать стекло до хруста, до впившихся в ладони осколков, чтобы больше никогда не пить эту дрянь, забыть о ней и о ее создателе. Но забывать Дилюк не умел.

Разговор с принцем от начала и до конца казался сном, бредом, наваждением. Само появление этого человека в его жизни, и собственное имя, которое никто не использовал — которое нельзя использовать — так легкомысленно слетевшее с чужих уст вскрыло гнилые нарывы души и посыпало их солью. Дилюк выплеснул часть накопленного за годы, повторяя то, что раз за разом обдумывал ночами, не в силах заснуть от голода, боли или страха. Кто бы мог подумать, что вся обида и ненависть, которую он растил в себе, чтобы не сломаться, чтобы продолжать жить несмотря ни на что, лопнет мыльным пузырем при виде какого-то глупого куска металла. Возможно это какая-то игра, а возможно в принце действительно осталось что-то сентиментальное.

Кэйа, нет, принц Каэнри’ах, был не похож на того юношу, которого Дилюк знал когда-то. Там, в своей каморке, он увидел совершенно чужого человека. Чужого, и предательски завораживающего, от вида которого сердце пропустило удар. Непробиваемая скорлупа изо льда и сковывающий сердце холод, режущая циничность лазурного взгляда, королевское высокомерие и брезгливость — вот, кем стал его бывший лучший друг. А здесь, в таверне, Дилюк против воли заметил в нем знакомые черты, от которых болезненно ныло в самом крохотном уголке сердца, до которых не дотянуться самозабвенной злобе. То, что он всегда помнил, словно не было этих лет разлуки. И так хотел забыть. Вырвать из себя с корнями и сжечь любое напоминание о предательстве, к которому оказался не готов. Из-за которого погиб его отец, а он сам…

Дилюк резко втянул в воздух. Тошнота подкатила к горлу, обжигая желчью гортань. Мир вокруг сделал кульбит, в попытке вернуть равновесие, подбросил со стула. Дилюк успел сделать шаг в сторону к кровати, но ноги подкосились, суставы тела ломило, словно под прессом. С губ сорвался тихий стон. Собрав остатки сил, рывком дотянулся к кровати, навалившись на неё корпусом.

Дотторе решил увеличить дозу, и конечно, побочный эффект был сильнее. Чертов ублюдок продал его, не дав восстановиться, не боясь, что от него тут же избавятся, как от больного и испорченного? Что за бред. Он конечно знал, что принцу нужен не Полуночный Герой, а Дилюк Рагнвиндр. Козырь, который он так долго прятал, и наконец смог разыграть. Планирует извлечь выгоду, как всегда. Поэтому и дал запасы этой дряни, так что ли? Ублюдок. 

Когда тело сдавило первой волной судорог, Дилюк уже вцепился зубами в подушку, сдавленно рыча. Судороги были всегда, когда действие препарата сходило на нет. Тело мстило за свою эксплуатацию, но никогда прежде так яростно. Мышцы перекручивались жгутом, дыхание сопровождалось прострелом легких, каждое биение сердца пронзало тысячью игл. Возможно, Дотторе изменил рецептуру. Дилюк чувствовал на себе его пронзительный взгляд, словно и сейчас он нависал, с безумной полуулыбкой на губах, фиксируя все, что происходит с его телом. Чувствовал на себе кандалы-фантомы, хотя сейчас от них остались лишь кровоподтеки и синяки. Хотелось кричать до срыва связок, напороться на нож, подставиться под стрелу, позволить себя придушить, лишь бы не чувствовать, как тело разрывается на кусочки, снова и снова, снова и снова, снова и снова. 

Дилюк не помнил, когда сознание его покинуло. Он давно не отключался от боли, и почти забыл, каково это, просыпаться после такого. Его давно не использовали как подопытного. Он так и сидел на полу, облокотившийся о кровать, утыкаясь лицом во влажную от пота, слюней и слез подушку. Сознание очнулось раньше, чем тело. Судороги отступили, жар тоже, оставив после себя лишь промокшую от пота одежду. Тело, ватное, тяжелое, пульсирующее словно оголенный нерв, наконец откликнулось. Разомкнув веки со слипшимися ресницами, Дилюк медленно огляделся. Комната. Не темница. Солнце. Не лампа. Запахи еды: специй, мяса и хлеба. Не плесень и кровь. Он один. Больше не у Дотторе. 

Солнце клонилось к горизонту. Время перевалило за обеденное. Но в комнате Дилюк все ещё был один. Медленно, минута за минутой, он приходил в себя. Встать не мог — голова кружилась, словно колесо, мчащееся с горы. Руки и ноги покалывало онемением, вынуждая поменять положение. 

— Больной выродок, — дрожащим голосом выдохнул он, убирая со лба взмокшую челку.

Он убьёт его. Не важно когда, как и где, но он не испустит дух, пока эта мразь ходит по этому свету. Рука дернулась к торсу, проверяя склянки. Все целы. Дрожащими пальцами, он вынул их одну за другой и бросил перед собой на пол. Три пузырька Драконьей крови — так Предвестник назвал своё творение — переливались в свете солнца. Дотторе долго разрабатывал ее, пуская в расход людей, пойманных для него Фатуи. Дети, женщины, старики, даже подчиненные, которые ему не угодили. Дилюк тоже был среди тех, кто попал к Предвестнику в руки, но ему повезло больше прочих, — хотя, тут как посмотреть, — Дотторе его узнал. И решил использовать по другому. Он позволил ему выжить, можно даже сказать, сделал для этого все, не забывая извлекать прибыль. Но не из Дилюка Рагнвиндра, а из Полуночного Героя. 

В дверь постучали. Дилюк вскочил, встрепенувшись, и тут же был наказан вспышками боли: резанула в бедре, гвоздем вонзилась в висок. Скривившись, он оперся о стол, тут же натыкаясь взглядом на тарелку с остывшим рагу и большим кувшином. Дрожащими руками вцепившись в чугунные стенки, он жадно припал к горлышку, впиваясь в него губами. Прохладная жидкость поглощалась большими глотками — словно кислород утопающему. 

Стук повторился. Дилюк игнорировал, не в силах напиться. Голова раскалывалась, бедро ныло, тело едва слушалось, и кто бы то ни был за дверью, даже если Дотторе самолично явился, сейчас он был не способен что-либо сделать. Сил едва хватало, чтобы стоять на ногах.

— Господин? — раздался робкий приглушённый голос, высокий и тоненький, явно принадлежал девушке или ребёнку, с сильно местным акцентом — С вами все в порядке?

Лишь осушив кувшин полностью, едва не задохнувшись, потратив время на то, чтобы отдышаться, он нехотя ответил:

— Что нужно? — Дилюк не кричал, насколько он помнил, но хрип, который из него вырвался едва походил на человеческий голос. Откашлявшись, он просипел чуть громче, — Все нормально.

— Господин, обед? 

Дилюк посмотрел на рагу: остывшее, жир белой плёнкой прожилок осел на овощах, хлеб заветрился и должно быть зачерствел, с того момента как его сюда привели, прошло несколько часов, и все это время еда стояла на столе. 

— Нет, не нужно, — бросил он, ожидая услышать удаляющиеся шаги, и решил, что может сесть.

Боль в бедре резанула острой вспышкой. Дилюк посмотрел вниз и мысленно чертыхнулся. Швы должно быть разошлись во время припадка. Кровь бурым пятном выступила на тёмной ткани штанов.

— Как скажете, — пролепетал голос, — Простите за…

— Стой, — просипел, закашлявшись , — мне нужна вода для умывания и тряпок побольше…

— Да, сейчас!

Легкие шаги заторопились прочь от комнаты. Дилюк осел на стул, уткнувшись лицом в сложённые перед собой руки, едва вновь не проваливаясь в сон. Всякий раз после боев ему нужно было спать почти сутки, и это при более малых дозах Драконьей крови. Соблазн лечь и отрубиться щекотал мысли, манил тяжестью тела и тупой болью в каждой косточке. 

Спустя время, которое выпало у Дилюка из мироощущения полусознательного состояния, в дверь вновь постучали. На тихое разрешение войти, она со скрипом отворилась, обнаруживая за собой девушку, лет 16, с тёмной, словно кофейные зёрна кожей, черные волосы собраны в высокую прическу, открывая вид на длинную красивую шейку. В руках у неё большой таз, под тяжестью которого она сгибалась. Песочного цвета накидка, перехваченная веревкой на поясе, пестрела ручной вышивкой. Темными большими глазами она робко поглядывала на Дилюка, мазнувшего по ней небрежным взглядом, и тут же поставила таз в указанное им место.

— Если господину нужна помощь…

— Нет, спасибо, я сам, можешь идти.

Сконфуженно поджав губы девушка удалилась, напоследок бросив ещё более робкий взгляд на бледный профиль красивого, но болезненного лица. 

Дождавшись, пока шаги девушки стихнут, Дилюк, собрав волю в кулак, поднялся, вцепившись в столешницу. Кровь от раны на бедре пропитала штанину. Пара капель, одна за другой, упали на пол. Дело дрянь. Взяв тупой столовый нож, лежащий рядом с тарелкой, и поддев ткань, проткнул, с усилием, которого победитель девятерых головорезов должен стыдиться. С треском ткань поддавалась, разойдясь и открывая вид на пропитанную кровью белую повязку. Кусок разорванной штанины повис на бледной, словно мел, покрытой шрамами ноге, перепачканной в разводах тёплой алой крови.

Разбинтовать, промыть едва тёплой смоченной тряпкой, отжать, окрашивая воду в мутно-красный, снова промыть, прижать сухую тряпку к ране и давить, надеясь, что кровь остановится раньше, чем накатит новый приступ слабости, на это раз от кровопотери. Как же он жалок, это даже смешно. Сейчас с ним справилась бы даже девчонка-служанка, что уж говорить о бойцах с арены или солдатах Фатуи. Посмотрели бы они на прославленного Полуночного Героя, что едва нож в руке держит.

Когда кровь остановилась — быстрее, чем Дилюк опасался — в ход пошла последняя тряпка, примотанная к ране старыми бинтами. Пот стекал градом, руки слегка дрожали от напряжения. Он повернул голову в сторону окна. Солнечный диск подступал все ближе к горизонту. А Дилюк понятия не имел, каким будет его завтра. Апатия давила на плечи. Все эта чертова Драконья кровь.

Свобода ощущалась странно, все ещё слишком эфемерная, неправдоподобная. Он ведь может уйти куда угодно? Быть кем угодно, сбежать, выдумать себе имя и прошлое, поселится в глуши родного Мондштадта, зарабатывать на жизнь охотой или даже торговлей. Возможно жениться, или взять сироту на воспитание, или завести собаку, или заняться соколиной охотой. А затем состариться и умереть в мягкой постели. Не то, чего хотел отец, но хоть что-то. По крайней мере, не рабство у Фатуи. Губы изогнулись в улыбке, горечью искаженной гримасе. Глупость. Он убийца. Лучше всего он умеет безжалостно и без колебаний лишать людей жизни. И ему есть, где применить это умение, так есть ли у него выбор? Что ему остаётся, кроме мести? Мести за то, во что превратилась его жизнь. За отца, с которым он не смог попрощаться, которого никогда не сможет даже похоронить. За своих людей, убитых просто за то, что они служили в его доме. И за… Дилюк зажмурился, вспоминая слова принца. За того, чьё тело сожгли и выдали за него. Дилюк отгонял все мысли об этом, не в состоянии осознать. И все это вина одного человека. Короля Каэнри’ах. 

Самая легендарная схватка ему ещё предстояла. 

Но для начала нужно дожить до утра и покинуть эту жаркую красную пустыню как можно скорее. Как можно дальше от Фатуи и от принца Кэйи. О том, должен ли Дилюк забрать и его жизнь, он задумался лишь на секунду. Нет. Незачем. Не принц Кэйа отдавал приказы, не он обрёк его на рабство и унижения, он вообще, судя по всему, давно смирился с его смертью. Что ж, может оно и к лучшему, и сделать вид, что Дилюк для него мёртв будет самым разумным и безболезненным решением.

«Как будто Кэйа оставит безнаказанным убийство собственного отца».

Ну, тогда им предстоит столкнуться как враги. Но это слишком далекое будущее, чтобы иметь значение сейчас.

Почувствовав, как головокружение отступает, а конечностям постепенно возвращается подвижность, Дилюк стянул с себя обноски раба, облачившись в так любезно оставленную ему новую одежду, ничем не примечательную, из тех, что носит каждый второй горожанин. Ни денег, ни оружия ему не оставили. Видимо, принц действительно верил, что Дилюк останется с ним ради большей безопасности. 

Он свободен. Ничьих приказов более терпеть не станет, и не станет как марионетка ждать, пока подергают за ниточки, чтобы нанести удар его руками. Его жизнь, какой бы никчемной она ни была, теперь только под его контролем. И если Дилюк всего лишь инструмент, оружие, то не принадлежащее никому. Больше никогда. 

Отдохнув после переодевания, подобрав склянки — потом решит, что с ними делать, но конечно он больше не станет принимать снова — почувствовав наконец, что в состоянии удержать содержимое желудка, он смёл остывшее рагу в минуту, разгрызая чёрствый хлеб с жадностью оголодавшей собаки. Возможно обед все-таки стоило попросить, раз уж сном ему сил не восстановить. Дилюк задумался, вдыхая щекотавший ноздри пряный запах. Видимо, обед уже оплатили, раз поступало предложение.

Дилюк спустился за едой и, истекая слюной, пока нёс ее к себе в комнату, захватил небольшой кусочек угля и клочок бумаги. Расправившись с горячим обедом — на этот раз медленнее и с куда большим удовольствием — и осушив кувшин с кислым соком местных плодов, он едва удержался от того, чтобы не уснуть тут же за столом. Ему предстояло одно последнее дело, прежде, чем он покинет это место. Вооружившись углём, попытался собрать разбегающееся по ниточкам сознание в кучу, чтобы оставить послание. Конечно, он мог уйти ничего не сказав, но ему было важно сообщить о своей воле человеку, что его освободил. Даже если от самого человека он не в восторге. Но спустя уже несколько минут, голова вновь начала раскалываться от неспособности выбрать наиболее подходящие слова, которые ему почему-то было важно найти.

Вытаскивая из себя слово за словом, словно клещами вырывая зуб за зубом, хмурясь, словно действительно чувствуя от каждой буквы боль, Дилюк дописал послание. В груди неприятно кольнуло от вида собственного почерка, когда-то красивого и изящного, а ныне едва способного удержать буквы под одним наклоном. Что ж, даже такие мелочи остались в его прошлом.

Хотелось отдохнуть, но клонившееся к закату солнце явно не позволяло такой роскоши. Ночь - лучшее время для побега. Отдохнёт он где-нибудь за пределами столицы. Оставив записку на подоконнике, с которого тщательно осмотрел окрестности, убеждаясь, что принца нигде нет, он обернулся к двери, но прежде чем успел отойти, был остановлен громким стуком.

Это не служанка. Принц? Проскочил, пока Дилюк не смотрел? Что ж, тогда придётся высказать ему все в лицо. Все ещё осторожными и неуверенными шагами пересекая комнату, он коснулся ручки и резко распахнул дверь. 

Брови взлетели вверх в ту же секунду, как он увидел кто стоял на пороге с занесённой для очередного стука рукой. В следующую же, все инстинкты ощетинились, и словно дикий кот Дилюк отскочил от двери, чувствуя, как внутри все обрушивается волной отчаяния. Он едва вкусил свободы, нет, только учуял ее запах, как тут же ее увели у него из под носа. 

— Как я рад, что успел! — звонкий голос, сквозивший задорным дружелюбием разнесся по комнате, — сколько лет сколько зим, Полуночный Герой! 

— Что, во имя Бездны, ты здесь делаешь? — прошипел Дилюк, озлобленно сузив глаза.

— Как что? — откинув рыжую челку взмахом головы, оскалил зубы в улыбке нежадный гость, — Сразимся?