Громкое гудение холодильника было единственным источником шума в квартире. Тихо — одиноко. Плед мято лежал на диване, пыль душно летала в помещении, батареи молчали — отопление всё никак не давали. Время не стояло на месте, к превеликому сожалению первокурсника: сигареты копились в литровой банке вместо пепельницы — бюджетный вариант тоже неплох, — спички исчезали из коробков, потому что иначе на газовой плите пельмени не сварить.
Пельмени невкусные, слипшиеся. Прямо как чувства Поперечного.
Дане всё ещё плохо — Даня все ещё ужасный человек, потому что его мысли до сих пор крутятся вокруг одного и того же человека. Ему снился один и тот же старшекурсник ночами, а затем Данила целыми днями думал о нём, перебирая каждую свою эмоцию. Звал Баженова к себе, но тот отказывал. Порой, конечно, давал надежду, обещая прийти — однако, рыжий почему-то всё равно засыпал один под утро и ждал.
Ждал. Только вот чего ждал? Зачем ждал? Зачем надеялся на то, что один крайне занятой старшекурсник всё-таки заглянет к нему на огонек в тихую прокуренную халупу?
Да хуй его пойми. Ждал просто и всё тут.
Баженов перестал с ним здороваться — максимум, на что мог расчитывать Данила — кивок головой и взгляд этот снисходительный снизу-вверх, будто бы им теперь даже говорить друг другу «привет» при встрече нельзя. Странно это всё, хотя Поперечный догадывался, в чём дело.
Дело в одной мадам, чьи длинные волосы уже путались где-то в пыльном ковре квартиры Дани.
Регина была правильной: правильной во всевозможных смыслах. Регина — девушка, причём, девушка свободная; их отношения явно никто бы не порицал, плюясь ядом. Регина всеми силами училась, желая, в отличие от похуистичного дымящего Данилы, всё-таки не просрать свою стипендию. Регина не курила, но могла позволить себе легко алкогольные напитки в компании, Регина — аккуратистка. Регина никогда не упрекала его в отвратительных поступках, шутках или даже взглядах на вещи — Регина выслушивала, а после высказывала своё мнение.
Жданова правильная до скрипа зубов, зато вот Поперечный слишком далек от идеала. И на кой-чёрт такой человек нашел что-то в нём — вопрос, наверное, века.
Хотя нет, вопрос века — почему Баженов так пристально смотрел на него, когда видел в компании девушки? Нет, Поперечный правда недоумевал, почему старшекурсник так реагировал на общение с ней — глаза уж слишком холодно блестели у входа в университет. Слишком подозрительно Евген поджимал губы. Слишком много «слишком», чтобы рыжий не обратил на это внимание.
А Даня-то всё равно витал в облаках, даже и не замечая флирта в словах Ждановой. То есть, нет, безусловно, замечал, однако отвечать на него отчего-то не спешил, ловя себя на мысле о Баженове. Как-то уже и не очень забавно и весело это — торчать на человеке, как на игле, чересчур нервно и тревожно. Ревность — если, безусловно, это была она — зачем-то давала ложную надежду, а её Данила ел ложками.
Надежда сладкая и липкая, как варенье. Надежда заставляла сердце ёкать от одной всплывшей фотографии в фидленте социальных сетей. Надежда лично трясла руки перед тем, как написать старшекурснику, надежда пульсировала в горле, стоило улыбнуться Евгену около гардероба. Надежда делала всё единолично, надежда — то, что давало повод не увянуть в грязной, вонючей депрессии.
Надежда вкусная, а вот магазинные пельмени — нет.
А Евген, пообещав прийти, обязательно не возвращался.
Поперечный не спал почти третьи сутки — хворал от ужасной бессонницы. Терял ощущение времени и пространства, чувствовал, как ехал головой куда-то не туда. Куда-то в Москву, о которой рассказывал давно Баженов в компании трех укуренных товарищей. Куда-то на север. А может и на юг, кто знал, у Поперечного давно уже потерял ориентацию. Мысли казались кашей, которую кто-то один «крайне занятой» всё никак не прекращал варить в чугунной голове. «Горшочек, не вари!» — сказал бы с радостью рыжий, да только не получится — старшекурсник не даст, усмехнувшись где-то там, в общежитии, себе под нос.
Хватит с него. Каши так много, что ей можно кормиться вместо полуфабрикатов.
И вот никак не понять Дане, зачем всё это. Зачем продолжать держать его около себя, когда рядом есть девушка? Это уже не весело — это уныло и отвратительно. Наверное, издеваться над Поперечным слишком забавно — наверное, издеваться над людьми, в принципе, забавно, но явно не Поперечному. Ему настолько хреново, что ни одна длинноволосая щекастая Жданова не сможет помочь.
Зато один старшекурсник замечательно смог бы решить проблемы, учитывая, что они напрямую относились к его гордой ухмыляющейся персоне.
Даня не ходил на учёбу уже неделю — не высыпался, сил и желания встать с кровати становилось уж совсем мало. Регина предлагала помощь, однако Данила тактично отказывал — не за чем ему лишние свидетели ужасного состояния. Как похмелье, только раза в три хуже: о похмелье тебе постоянно напоминала тошнота и рвота, а тут приступ рефлексии и мигрени могла спровоцировать любая мысль о человеке. Без лени, конечно, тоже не обошлось, но рыжий предпочитал не винить себя своем же состоянии.
Короткая, отрезвляющая вибрация — кто-то опять пишет, интересуясь его состоянием. Пальцы вяло нашарили под подушкой телефон — не хотелось даже на другой бок переворачиваться, не то что подниматься с постели.
«Ты как? Как самочувствие?»
Надежда вязко потекла вниз по горлу — прямо к затрепетавшему сердцу. Он это действительно делал специально?
«Пойдет. А что?»
Пальцы дрожали, будто бы от этого зависела его судьба. Зачем писать, спрашивать о самочувствии? О делах? Каши становилось так много, что, казалось, она вытечет из носа, ушей и рта, вниз, по подбородку, шее, кадыку — прямо к ключицам. А там уже и до ребер недалеко.
«Слышал, ты приболел. Я завтра зайду тебя проведать?»
Как никогда хотелось сказать это ебучее «не вари», да только Евген ехидно вздернет носом, потрепав по макушке, растрепывая ржавые патлы. Зачем проведывать, когда у тебя есть девушка? Зачем так издеваться? Кто научил тебя, Баженов, так ловко манипулировать людьми, заставляя глотать собственные чувства, чтобы не подохнуть в однушке с голода?
«Конечно».
Хотелось добавить, как сильно будет ждать — как страшно одному неделю в тишине, однако, такого, безусловно, никто себе не позволит. Даня вновь ждал его, искренне не понимая, специально ли тот заставлял его чувствовать этот водоворот эмоций. Каша вытекала из головы, наверное, прекратив только тогда, когда наступило это чертово «завтра» — когда звонок домофона прогнусавил поздно вечером.
Когда на пороге вновь появился Баженов, отчего-то совсем заросший и уставший.
Не похоже на то, что ему прямо сейчас очень весело. Похоже на то, что он по-настоящему заебался: голос тихий, хриплый, вид помятый, глаза — всё те же зеленые омуты — потухшие. Евген готовился к какому-то мероприятию — всю кафедру на уши подняли. Евген заебан к чертям, однако почему-то — господи, да почему же?! — нашел время проведать Данилу.
Баженов пил чай на его кухне за столом, рассказывая что-то про то, как их чуть комендантша не спалила когда-то давно, на первом курсе — это так, пришлось к слову. А затем спросил, чем же болел Данила, и слов совсем не нашлось. «Тобой, наверное».
— Ужасная апатия, знаешь, — фыркнул Поперечный, больше ничего не говоря. Нечего.
— Хреново, — ответили ему, — собирай себя в кучу поскорее и возвращайся. Нельзя торчать дома целыми днями.
Это что, только что было заветное «не вари»?
— Знаю, — на выдохе. На вдохе проглоченное «это всё из-за тебя».
И продолжения не было, что ввело в диссонанс. Обычно Евген появлялся в квартире Дани только после его очередного наивного приглашения, а тут ни с того ни с сего переворот — прямо как в голове первокурсника. Баженов просто пришел проведать его по собственному желанию спустя месяц, просто так. Разве они не были «друзьями»? По такой дружбе получают разрядку, щекотят свои извращенные предпочтения, но никак не пьют чай на кухне, спрашивая о самочувствии.
— Приходи на вписку, там у моего друга в конце месяца день рождения, — сказал Баженов на прощание.
Дверь вновь захлопнулась, однако в этот раз при свете Данилу никто не целовал. И не обещал встречаться почаще.
— Вали из моей головы очень срочно, — процедил сквозь зубы в пустоту Поперечный от безысходности.
Данила плохой человек, потому что спустя пару дней всё равно напишет Евгену, спрашивая, где же будут всё-таки все будут собираться и во сколько, потому что это личное приглашение от него. Такое нельзя игнорировать — по крайней мере, так говорила за Поперечного вкусная надежда.