Первые дни октября давят кучевыми облаками и прибивают бесконечными гвоздями дождя остатки ещё теплившейся надежды на нормальную осень. С балкона хорошо видно, как серый город постепенно просыпается и то здесь, то там снуют бегущие по делам маленькие человечки. На балконе прохладно уже и в демисезонном пальто и вязаной жилетке под ним, и Хэйдзо, глядя на покрасневшие — ледяные, он уверен — пальцы с зажатой сигаретой, выглядывающие из рукава его бордового кардигана, и записывает в чертоги разума принести Казухе свитер потеплее.

Балкон у них обычный, особо не развернёшься, сидеть можно на узеньком подобии дивана, вероятно, когда-то бывшем частью кухонного уголка. Кружки с кофе — бордовая с клёнами и бежевая с плохо пропечатавшейся картинкой с Гарри Стайлзом, подаренная Ёимией на Новый год — от которых идёт пар и приятный аромат, ютятся рядом на узком подоконнике.

Казуха молчит, изредка делая неспешную затяжку. С ним вообще молчать комфортно, ощущение, будто они уже поговорили на все возможные темы, не проронив ни слова.

Волшебство какое-то, не иначе. А в волшебство Хэйдзо не верит.

Вот так вот посидеть с Казухой, как ни странно, удаётся только изредка и только на их балконе, потому что пары наваливаются лавиной, лишая возможности жить, а также думать о том придурочном сне, так что режим Хэйдзо превращается в бесконечный круг дом — университет — работа — дом. Иногда он даже сомневается в верности своего решения согласиться на рабство у Ёимии, потому что Казуха не только до сих пор не добавлен в их чат, но и был всего лишь на одном собрании, на котором молчал, пока шло бурное обсуждение будущего мероприятия к Хэллоуину, точнее спор Ёимии и Итто, который перетёк бы в драку, если бы Казуха не встал и со словами: «Вы там определитесь, а потом напишите или пришлите кого-то со сценарием мероприятия, я должен идти» вышел из кабинета. К общему решению они так и не пришли за месяц, и надежда Хэйдзо на то, что им понадобится что-то от театралов, таяла с каждым днём.

Казуха будто чувствует желание Хэйдзо пробраться ему под кожу, чтобы узнать ближе, потому и предлагает ездить в университет вместе. Вариант, где Казуха и сам хочет с ним подружиться, в голову приходит, но тут же отметается. Зачем бы ему?

Сначала они обсуждают учёбу и преподавателей, раздражающих временами однокурсников, еду в кафетерии, вкус которой меняется в зависимости от настроения повара, и постепенно переходят на страдальческие вздохи по зависимости от кофе.

— Кстати, ты варишь великолепный кофе, — Хэйдзо и сам удивляется, что из его рта вдруг вылетают цветочные комплименты, потому что его максимум похвалы для Горо это: «Круто, чел», хорошо, что Казухе об этом знать неоткуда. Но почему-то на него хочется произвести впечатление. Хотя бы словарным запасом, — не хочешь устроиться в нашу кофейню на полставки?

— Нет, спасибо, — он тихо смеётся и заправляет прядь волос за ухо, прикусывает губу (нет, Хэйдзо точно не пялится), а затем говорит: — Вы с Ёимией чудесные люди, но, если с тобой работать я смог бы, то с ней — никогда. Она слишком непредсказуемая.

— Не то слово, — всё, что может Хэйдзо ответить, переваривающий «чудесный» в свою сторону, приятно растекающееся по венам.

И переваривает он его долго. Из рук ничего не валится, наоборот, задания решаются быстро, лекции активно пишутся, вопросы вдруг формулируются самые неожиданные, он даже задаёт пару Камисато Аято на занятии, берёт на себя несколько заданий от Аяки в обход Ёимии и помогает закончить сценарий мероприятия, предложив неожиданное решение, которое устроило обе стороны конфликта. Попрощавшись со всеми, он забирает ещё тёплую свежеотпечатанную версию сценария и, окрылённый невиданной продуктивностью, несётся в труппу.

Актовый зал погружён в полумрак, и Хэйдзо, пройдя через входные двери, чувствует, что перенёсся в другой мир: здесь никто не спешит, как снаружи, все чем-то заняты: кто-то повторяет шёпотом роль, кто-то декламирует свои строки со сцены, кто-то занят декорациями. Муравейник, в котором все муравьи дружно трудятся. И руководит всем этим…

— Казуха! — чей-то голос разносится на весь зал, но никто не обращает внимания, видимо, обычное дело. Хэйдзо замечает знакомую светлую макушку, мелькнувшую за кулисами и идёт туда, надеясь поймать его раньше, чем он куда-то исчезнет.

Коридоры здесь узкие, завалены пылящимся хламом, плакатами и мелкой мебелью. Ассоциация с Алисой, прыгнувшей за белым кроликом приходит в голову сама собой, и Хэйдзо хмыкает. Лампочки едва мерцают жёлтым светом, то ли для атмосферы, то ли для того, чтобы незваный гость сломал себе ногу, споткнувшись о притаившуюся во мраке отломанную ножку стула. Потирая ушибленное колено, Хэйдзо всё-таки находит подобие гримёрки и без стука заходит.

Здесь уже намного тише, слышно только, как негромко переговариваются Казуха и незнакомая смуглая девушка. Её тёмные волосы с красными прядями собраны в пышные хвосты резинками с шипами, а в ушах столько пирсинга, что кажется, что эти самые уши в какой-то момент отпадут. Они рассматривают детали самодельного картонного замка и, кажется, их что-то напрягает, потому что в зеркале отражается нахмуренный лоб Казухи. Девушка, будто почувствовав присутствие Хэйдзо, который снова беззастенчиво пялился на Казуху, смотрит ему в глаза через отражение и легонько толкает Казуху локтем:

— Кажется, к тебе.

Казуха оборачивается, вид у него всё ещё серьёзный, хоть он и улыбается, перебинтованные — опять поранился? — пальцы вертят карандаш, и он выдыхает тихое:

— Привет.

— Привет, — Хэйдзо не понимает, что с ним творится, потому что он забывает, зачем пришёл и просто стоит и всё ещё пялится на Казуху, пока тот на него выжидающе смотрит. К счастью, хоть один человек здесь в здравом уме, поэтому девушка, увидев стопку ещё тёплых листов в его руке спрашивает:

— Боже, неужели это сценарий, из-за которого у вас была драка с жертвами? Простите, что вмешалась в ваш оживлённый разговор, — она ехидно щурится и добавляет. — Я Синьянь, кстати.

Её по-странному низкий, но звонкий голос как по щелчку снимает наваждение, и Хэйдзо, что-то мямля, протягивает многострадальный сценарий Казухе, который тут же отправляется в его рюкзак.

— Хэйдзо, работаю за еду в студсовете, — он протягивает ей руку и слегка морщится, когда она своими изящными пальцами с новеньким маникюром сжимает её едва ли не до хруста. В голове мелькает мысль о том, что надо бы обновить лак на своих ногтях, а то давно консервативно настроенные окружающие не подвергались сеансам шоковой терапии.

— Ого, вас ещё и кормят? — ей почему-то очень весело, она косится на Казуху, который пытается положить сценарий так, чтобы он не помялся, переводит взгляд на Хэйдзо и заговорщицким тоном полушепчет, чтобы все, кто должен, обязательно это услышали: — Оставлю вам комнату, за вами наблюдать просто невыносимо.

И, оставив парней в недоумении, выходит, прикрыв за собой дверь.

— Ты не обращай внимания, — наконец говорит Казуха, первый справившийся со своим смущением, но не с господибоже горящими ушами. — Она иногда бывает говорит ерунду.

Ерунду или не ерунду, но Хэйдзо только сейчас, стоя в этой почему-то ужасающе душной комнате с зеркалами напротив Казухи, задумчиво вертящего в руках карандаш, понимает, что, кажется, пропал.

***

В какой-то момент Хэйдзо даже ловит себя на мысли, что Казуха с ним стал более открытым. Он как будто снимает часть внутренних барьеров и подпускает к себе, потихоньку рассказывая что-то о себе, и это подкупает. И пугает до чёртиков.

Он просит его сходить вместе в библиотеку, чтобы найти статьи, необходимые для подготовки к семинару, где Хэйдзо, забывая периодически дышать, без зазрения совести наблюдает за тем, как он своим каллиграфическим почерком выписывает нужные фрагменты; играет для него на гитаре по выходным и пытается научить его играть, мягко касаясь рук; показывает свои стихи в потёртом блокноте, рассказывает миллион фактов про «Человека-паука» с Эндрю Гарфилдом, доказывая, что он лучший, и, узнав, что Хэйдзо видел только классический фильм, который, по его словам, очень плоский и просто убил образ Мэри-Джейн, превратив её просто в мотиватор главного героя, предлагает его посмотреть.

Супергероика Хэйдзо не интересует, ему больше нравятся детективы без сверхсил, сложные сюжеты, над которыми можно поломать голову, угадывать, что произойдёт дальше. И «Человек-паук» его не удивляет никак, он предсказывает все повороты сюжета задолго до них, Казухе, конечно, об этом не говорит, потому что для него важно, что ему это нравится. И ещё более важно, что его голова сейчас покоится на плече Хэйдзо, у которого внезапное осознание того, что он может повернуться и его поцеловать, проходит по телу разрядом электричества.

Только этого не хватало.

Казуха ещё много чего шёпотом говорит, не умолкая, редкий момент, когда он так делает, и Хэйдзо внимает каждому его слову, будто это инструкция о том, как жить счастливо или что-то вроде того. Он слушает его, ловя шёпот нежной кожей левой ключицы, потому что старая растянутая футболка безнадёжно сползла на плечо, лишая его последней возможности спокойно дышать, сосредоточившись на фильме, а не на чудовищно пугающей гамме чувств. И он честно старается, честно пытается разобрать что-то из того, что Казуха говорит, но думает только о том, каково его целовать. Ему хочется, нестерпимо хочется спросить, можно ли, но.

Слишком много но.

Он не уверен в том, нужно ли это Казухе, не сломает ли это их с таким трудом выстроенные взаимоотношения, потому что, честно говоря, Казуха и без ореола романтической симпатии Хэйдзо человек, несмотря на свои заскоки и травмы, замечательный. Хэйдзо не нравится думать об этом, как не нравится, что он упустил момент, когда отец Гвен узнал, что Питер и есть паук, потому что Казуха ставит на паузу, не дождавшись окончания сцены и начинает уже громким голосом новую лекцию на тему «Почему просьба отца Гвен несправедлива по отношению к Питеру». Он начинает жестикулировать и выдавать сто слов в секунду, стараясь вложить в небольшой отрезок времени всё, что хочет сказать, чтобы не было большого разрыва с фильмом, и Хэйдзо не может перестать улыбаться, глядя на него такого. Он понимает, что нет ничего красивее Казухи, чем-то взбудораженного, неважно, Питер Паркер это или новые стихи.

И вот здесь он понимает, что, похоже, влюблён.

Делать он с этим пока ничего не собирается, но обещает себе, что попросит ясности, как только решится. Хэйдзо мирится с мыслью, что Казуху хочется целовать, к нему хочется намеренно и случайно прикасаться, но всё, что осмеливается сделать, — не будить его, когда он засыпает под его боком, пока они разговаривают обо всём и ни о чём, так и не досмотрев фильм.

***

Хэйдзо себя не ненавидит за свои жизненные решения, он вообще не разменивается на такое сильное чувство, потому что считает, что безразличие всегда сильнее, но за то, что он выложил всё Горо и Ёимии, он готов врезать прошлому себе со всей дури, а её у него, как выяснилось, достаточно. После его излияний не проходит и дня чтобы они не писали в чат что-то, по смыслу похожее на «ну как там у вас всё продвигается». И это раздражает, потому что больше всего Хэйдзо ненавидит не понимать что-то, а сейчас он не понимает ничего и просто мечтает, чтобы нашёлся кто-то, кто смог бы разложить по полочкам всё, что происходит между ним и Казухой. Потому что он сам, видимо, безнадёжно тупой. Хотел разгадать Казуху, в итоге запутался сам.

Время летит так быстро, влюблённость и внезапно осознанная всесильность так сильно затуманивают взгляд на реальность, что Хэйдзо замечает, что что-то не так, поздно. Когда Казуха внезапно становится холодным, отстраненным и неожиданно тихим. Он не отвечает на вопросы, практически полностью игнорирует Хэйдзо, только всё такой же вкусный кофе в одинокой кружке стоит на столе по утрам молчаливым свидетельством минутной слабости.

Хэйдзо всё ещё лучший на курсе и единственный среди однокурсников, кто умеет пользоваться логикой и дедукцией, но здесь ему даже не приходится сопоставлять факты. Прибывающие в мусорном ведре бутылки из-под алкоголя, крепкого и не очень, отсутствующий взгляд и исчезновения с пар складываются в одну невеселую картину под названием «то самое что-то, о котором его предупреждал Тома, случилось, надо звонить Аято».

Чрезмерная уверенность в себе Хэйдзо почти никогда не подводила, но на то в статистике есть погрешность, и в неё отлично вписывается Казуха. Почему-то он слишком хорошо вписывается не только в неё, но и в саму его жизнь, но сейчас думать об этом себе же во вред.

Казуха впервые за долгое время утром на кухне, что-то бормочет себе под нос, слегка пританцовывая — лопатки режут тонкую желтоватую футболку — пока варит кофе, и эта картина так приятно отзывается теплом где-то в груди, что рушить её не хочется.

Но в этот раз надо.

Он не заходит издалека и, лишь мягко позвав Казуху по имени, который напрягается всем телом, прежде, чем развернуться к нему недовольным лицом, всё ещё безбожно красивым, говорит:

— Если тебе нужно о чём-то поговорить, я буквально в соседней комнате. Тебе не обязательно напиваться до беспамятства в одиночестве, — тёмные некрашеные брови сводятся к переносице, но, прежде, чем из потрескавшихся губ вылетает хоть звук, Хэйдзо мягко добавляет, — можем выпить вместе. Обещаю, что не буду лезть в душу.

— А что ты сейчас делаешь? Да как же вы, — несчастная нижняя губа прокушена от злости, Казуха слизывает выступившую капельку крови, не сводя с Хэйдзо глаз. Руки его нервно дрожат, кажется, если он сожмет кулак чуть сильнее, по бесценному фарфору пойдут трещины. Он смотрит зло, забито, но где-то на самом дне его покрасневших глаз плещется усталость. Быстрый вздох, и уже тихое: — заебали.

И трещины идут по иллюзорному мирку Хэйдзо.

Вины за собой он не чувствует, лишь обиду. Он так долго пытался найти подход, так долго пытался стать ему хотя бы другом, не встречая никакого сопротивления и только взаимность, что сейчас не выдерживает.

— Если у тебя есть какие-то претензии лично ко мне, можно было и сказать. Потому что я понятия не имею, что я тебе сделал, чтобы заслужить такое отношение, кроме того, что пытался быть тебе другом.

Казуха долго не отвечает, только смотрит. Исподлобья, будто раздумывая, как бы побольнее ударить словом. Напряжение между ними уже искрится молниями и, кажется, вот сейчас уже грянет гром, который разнесёт одним ударом их квартирку. Но грома нет.

На замене сегодня — Казуха.

— Ты со своими попытками процарапать себе путь мне под рёбра, — он кривится будто от боли и выплёвывает, — достал. Я не хочу, чтобы ты был моим другом.

— Невероятно! Ты умеешь разговаривать ртом! Можно было сразу послать, я бы даже не пытался.

Он с размаха хлопает кухонной дверью, которая у них никогда не закрывается, и, едва не забыв телефон от кипящего возмущения, выбегает из дома.

***

У Ёимии есть шкала злости, от «всё в порядке, но больше так не делай» до «не попадайся мне на глаза ближайшую вечность», но Казуха, видимо, открыл новую грань, потому что после рассказа Хэйдзо её злоба сейчас на уровне «я сотру тебя в пыль, смешаю с порохом и запущу фейерверки», и Хэйдзо даже почти не стал бы её останавливать. Они, уставшие от бесконечных поручений Аяки, каждую секунду всё больше волнующейся о будущем мероприятии, хотя до него ещё две недели, от приёмки товара и отчего-то невиданного потока посетителей в четверг, уходить домой не торопятся, точнее, Ёимия не позволяет, пока Хэйдзо не расскажет, почему на нём сегодня нет лица, и почему он пересчитывал молоко сегодня пять раз. Так что выбора у него особо не было.

— Вот козёл, — она с силой ставит бумажный стаканчик с кофе, разбрызгивая его на только что протёртый несчастным Горо стол под его протяжный стон. — И ведь не производит впечатление человека, которого хочется побить после пары разговоров.

Хэйдзо кивает. Но драться ему не хочется, вся его злость уже выветрилась после недолгого разговора со встревожившимся Аято, который после него сразу же, отменив занятия, поехал к Казухе. За злостью пришло разочарование и всепоглощающее чувство полнейшего непонимания, что вообще он сделал не так.

— Начнём с того, что в этом явно нет твоей вины, — Горо, вытерев кофе со стола, тряпку оставляет рядом, на случай рецидива гиперактивности Ёимии, и устало, но с проницательным видом смотрит на Хэйдзо, видимо, пока Ёимия горит праведным гневом, он решил взять на себя роль местного психолога. — Ты, конечно, своеобразный, но безвредный, с тобой даже спорить неинтересно, потому что накидаешь фактов и попрощаешься. Так что сомневаюсь, что ты мог кого-то даже косвенно обидеть.

— Во-вторых, — подключается Ёимия, — взрослые люди разговаривают ртом. Ты не экстрасенс, чтобы читать мысли и знать, о чём он там думает.

— Может, я был слишком очевиден? — голос Хэйдзо звучит побито и жалко, и от грустных взглядов друзей лучше не становится.

— Да боже! — Ёимия взмахивает рукой, сталкивая многострадальный стакан на пол, и, не обратив на него внимания, продолжает мысль: — Нет, конечно, твоё сияющее лицо, когда он рядом, увидит даже слепой, но, судя по тому, что ты сказал, ты даже не пытался с ним флиртовать, а то, что ты на него пялился, можно списать на плохое зрение.

— У меня всё в порядке со…

— Я в теории. То, что он сначала с тобой сближается, а потом отстраняется, похоже на попытку не подпускать к себе людей ближе, и дело тут, — она больно тыкает длинным ногтем в грудь Хэйдзо, — точно не в тебе.

Она, наконец, поднимает стаканчик и идёт за шваброй, чтобы вытереть сладкую кофейную лужу.

— Так, всё, благотворительная сессия с психологом окончена, просьба освободить помещение. Я закрою.

***

В квартире теперь практически всегда пусто, и видно, что Казуха дома вообще не бывает, потому что в ванной переключатель не повёрнут на душ: он всегда забывает повернуть его на кран, и Хэйдзо пару раз незапланированно ополаскивал голову; потому что кофе на кухне больше не пахнет; потому что свитер с оленями, который Хэйдзо дал Казухе, бесхозно лежит на кресле; потому что чайная ложка не торчит из сахарницы… Хэйдзо думает, что это на пару дней — слишком много его вещей здесь, чтобы он вот так исчезал, но Казухи нет больше недели.

И он зачем-то скучает.

За это время мало что вообще происходит, кроме того, что Хэйдзо перестаёт появляться на собраниях неанонимных жертв активной деятельности для университета. Видеть Казуху ему не хочется совсем. Ёимия не спрашивает, только слишком понимающе смотрит и на пару с Горо постоянно пытается его развеселить и повторяет, что его вины ни в чём нет, но тут даже съеденный полностью «Ганнибал» не справляется. Приходится включать подборку трукрайма, чтобы хоть как-то держать себя в порядке. Самое то для проработки травм. Подкасты с ним постоянно, он даже включает их во время работы, если нет посетителей, что в последнее время почему-то бывает редко.

И, честно говоря, справляется он откровенно плохо, потому что, как только остаётся наедине с собой, его бесконечно атакуют навязчивые мысли о том, что он что-то сделал не так. Иногда, даже зная наверняка, что мы ошибаемся, мы всё равно ведёмся на внутренние сомнения от недостатка информации, а у Хэйдзо из вводных данных — запечатанный в собственный кокон Казуха, и этого слишком мало, чтобы завести дело.

Хэллоуинское мероприятие стремительно приближается, и Ёимия становится ещё более раздражающей, чем обычно, Хэйдзо прекрасно понимает, почему она нервничает, поэтому пропускает мимо ушей все её возмущения и претензии, не забывая вворачивать периодически что-то подбадривающее. Максимально подбадривающие слова, на которые он в своём состоянии фрустрации вообще способен. У неё мешки под глазами, да и сама она выглядит устало, намного хуже чем он сам, голос звучит почти без привычного энтузиазма, если бы он не знал, в чём дело, он бы решил, что её украли пришельцы. Аяка во избежание истерик выбила ей освобождение от пар, и Хэйдзо, честно говоря, ей завидует, потому что лучше уже пойти в добровольное рабство в студсовет, в преддверии мероприятия превратившийся в огромный комок нервов, где даже флегматично-спокойная Кокоми в последний раз, когда он её видел, командовала студентами в актовом зале, не стесняясь в выражениях, выполнять все задания, не связанные с театром, который он всё ещё обходит за километр, чем слушать непрекращающиеся вздохи Горо по Аято. Спасибо хоть, что практические занятия, на которых он присутствует, всего три раза в неделю.

Горо прерывает его размышления легким ударом по плечу, оказывается, все уже ушли из аудитории, только он один задумчиво грызёт карандаш, пялясь в никуда, в последнее время это почему-то входит в привычку.

— Ты слышал, что я сказал? — голос возмущённый до глубины души, Горо мастер разыгрывать страдальческие картины, наверное, стоило бы его порекомендовать в труппу Казухе, были бы на пару с Эми непризнанными королём и королевой сцены.

Ах, да.

— Если там было что-то про Аято, можешь не повторять, ты всегда говоришь одно и то же, — он складывает вещи в сумку, пока смешно раскрасневшийся Горо пытается придумать что-то язвительное в ответ.

— Вообще-то, я говорил не об этом, если бы ты читал сообщения, а не отключал уведомления, ты бы знал, что Ёимия скинула адрес, где будет хэллоуинская вечеринка.

— Ещё бы меня ещё интересовали пьяные сборища, — Хэйдзо эта идея не радует, потому что всё, чего он хочет, — выспаться хотя бы разок в этом месяце, и Хэллоуинская ночь — отличный вариант для этого.

Горо от него не отстает, едва не путается в ногах, когда выходит за ним из аудитории и хватает за плечо:

— Тебе нужно развеяться, нельзя же всё время, — Хэйдзо смотрит на него нечитаемым взглядом, и тот замолкает, пытаясь подобрать наименее обидные слова для восприятия. Выходит у него слабо, честно говоря: — убиваться по нему. Вы даже не встречались.

— Слушай, мы уже обсудили моё состояние тысячу раз, я не хочу снова повторять эти сеансы, — Хэйдзо вздыхает так тяжело, что погрустневший Горо, кажется, вздрагивает.

Но не сдаётся:

— Там будет почти весь студсовет, и не смотри на меня таким взглядом, — Горо закатывает глаза, будто Хэйдзо сделал что-то неприличное, и добавляет: — его там не будет, скорее всего. По крайней мере, по словам Ёимии, которая и скинула объявление в чатик, он прочитал и не отписался. Но, по-моему, он совсем не похож на фаната таких «сборищ», как ты выразился.

Пока Горо расписывает плюсы их небольшой вечеринки в частном доме кого-то из студсовета — он знает только то, что ему сказала Ёимия, поймав в коридоре в пятиминутный перерыв от руководства подготовкой, они доходят до остановки, к которой уже подъезжает его автобус. Горо в него запрыгивает, на прощание помахав рукой, и через минуту Хэйдзо получает сообщение.

Горо

Он почти согласен

Ёимия

Вечеринка через четыре дня, я скидывала, но ты же не читаешь

Тебе нужен будет костюм, но я уже всё придумала, так что тебе нужно только прийти

Всё, не отвлекайте, я исчезла работать

Хэйдзо

Я же ещё не согласился

На что он надеялся, когда писал это в чат, он без понятия, потому что ответа так и не получает. Но действительно задумывается над тем, чтобы туда пойти, всё, что расписал Горо, звучит довольно привлекательно, особенно тот факт, что никто ничего не скажет, даже если он напьётся настолько, что не сможет стоять на ногах.

Перспектива пьяным рыдать по безответной симпатии в плечо Ёимии под гитарные аккорды Томы и загробное пение Кокоми выглядит великолепно, поэтому, хорошо всё обдумав, он всё-таки соглашается.

Хуже ведь не будет, правда?