Хэйдзо вечеринки не любит, особенно, когда знает всего пару человек из всей толпы, и эти пара человек — компания, состоящая из однокурсников и членов студсовета, от общения с которыми у него не пухнет голова, и не факт, что не начнёт, когда они всë-таки напьются.

— Тебе надо развеяться, — мантра, с которой Ёимия в костюме кицунэ, вернувшая свой безграничный энтузиазм, наряжала его в костюм Ромео из фильма 96 года, потому что, во-первых, Хэйдзо желанием идти сюда особо не горел, а потому и не пытался придумать себе костюм, а, во-вторых, он безоговорочно капитулировал, когда она предложила разделить его страдания с кассой, если он наденет костюм, поэтому и не сопротивлялся, когда на него надевали холодную кольчугу и укладывали его непослушные волосы, которые он обычно собирал в хвост.

Но в чём-то она права. Развеяться ему и правда надо, если это вообще возможно в компании студентов, у половины из которых выгорание, а у другой — депрессия.

Сейчас, глядя на то, как Итто, одетый, или, точнее, раздетый в костюм они, решивший, видимо, всем продемонстрировать анатомическую карту мускулатуры человека, с овчаркой на входе проверяет приходящих на предмет веществ, он думает, что есть вероятность, что зря он согласился на страдания в неудобном костюме ради призрачного шанса станцевать на костях своей безответной влюблённости. Ёимия прерывает его размышления тихим шёпотом прямо в ухо:

— На самом деле, эта собака такая старая, что вряд ли что-то унюхает, просто в прошлом году из-за вечеринки его чуть не отчислили, потому что у кого-то нашли кокаин, — она замолкает и делает глоток пива. — Повезло ему со связями с Камисато, иначе бы его выперли.

— Не знал, что Аяка такое влияние имеет…

Он не договаривает, потому что Ёимия вытягивает голову, чтобы посмотреть ему в лицо и серьёзно спрашивает:

— Ты когда успел отупеть? Я говорю об Аято. Они, вроде как, лучшие друзья или типа того.

Настроение у неё заметно улучшилось после того, как они закончили украшать дом и она заставила посмотреть всех «Сумерки», утверждая, что это шедевр кинематографа, который должны хоть раз в жизни увидеть все. Хэйдзо так и не понял, всерьёз она это говорит или нет, потому что ему хотелось умереть от смеха где-то уже на моменте, где Бэлла и Эдвард впервые встретились, не говоря уже о долгих планах и переходах. Вопрос «Почему никто не говорит о том, что Эммет носит с собой пакет с яйцами?» так и застревает неозвученным где-то в горле, потому что приходит Горо. Точнее, вплывает в длинном женском кимоно с большим декольте и парике — в принципе, ничего необычного, это же Хэллоуин, но по тихому смеху Ёимии Хэйдзо понимает, что его заставили, по удручённому виду Горо — что заставили шантажом. Спрашивать об этом он отказывается, скорее всего, Горо сам завтра в красках расскажет, из-за чего на этот раз они спорили и как его пытками заставляли наряжаться в этот костюм.

Он наблюдает за тем, как прибывают гости и заворачивается смерч безудержного веселья, подкрепляемого изрядной долей алкоголя, и не замечает, как сам оказывается в эпицентре бури.

Музыка играет невыносимо громко, слушать оглушительные крики Горо и Ëимии, которые никак не могут решить, чья команда в бирпонге будет первая, невозможно. Горо распаляется так, что одно из его флисовых собачьих ушей, заботливо закреплённое недавно впорхнувшей в костюме рыбки Кокоми заколками, падает прямо под ноги, рискуя погибнуть в самом начале вечеринки, поэтому Хэйдзо, вместо того, чтобы быстро уйти, пока его не убили в потасовке, тянется за несчастным ухом. И касается чьих-то ледяных пальцев. Он поддевает ткань и всё же вытягивает её из столпотворения ног, и только сейчас понимает, что чужая бледная холодная рука всё ещё сжимает ухо с другой стороны. Он сталкивается взглядом с глазами цвета жжёной карамели и мысленно себя бьёт за такое сравнение.

— Привет, — Казуха говорит тихо, и в таком шуме его не слышно, но у уже выпившего две бутылки пива Хэйдзо в голове отчётливо звучит его мягкий голос.

Вот же.

Вот же.

Казуха отпускает многострадальное ухо, позволяя растерянному Хэйдзо вернуть его владельцу, подчёркнуто вежливо здоровается с Ёимией, которая тут же мрачнеет так, что, кажется, если сейчас не утянуть Казуху отсюда подальше, ещё минута — и она разразится грозой. С разозлённой Ёимией шутки плохи, под раздачу может попасть кто угодно, поэтому Хэйдзо, зная, что потом его ждёт выговор, хватает недопитую бутылку вина — ему нужно что-то покрепче, но за «покрепче» нужно идти аж на кухню, а Казуха точно не переживёт эти две минуты — со столика, причину своих бессонных ночей и ведёт на террасу, набросив по пути на плечи чью-то огромную куртку. Он спиной чувствует, как Ёимия не сводит с него взгляд, но сейчас она слишком пьяна, чтобы сосредоточиться только на нём, и быстро возвращается к спору с Горо. Хэйдзо своё получит потом, на трезвую голову. Ничего хорошего это не предвещает, но ему слишком плевать сейчас на потенциальные нотации. В голове немного шумит от лёгкого опьянения, и ни единой здравой мысли или страха, что его язык развяжется в самый неподходящий момент.

Где-то внутри теплится сомнение в том, что он пришёл сюда не ради того, чтобы выцепить Казуху и, спрятавшись ото всех в какой-то из комнат на втором этаже, самозабвенно его целовать, списав это на пьяный порыв.

На террасе намного тише, и, наконец-то, голос Казухи звучит не в его голове, а совсем рядом — они сидят на широких качелях, и Хэйдзо всё ещё сжимает недопитую бутылку вина. Здесь совсем холодно, изо рта выходит пар, уши неприятно колет, потому что кое-кто не надел шапку. И он искренне надеется, что их разговор не продлится три часа.

— Не знал, что тебе нравятся мелодрамы с Ди Каприо, — хмыкает Казуха, окидывая его взглядом.

Он на вид ужасно уставший, с синяками под глазами, в которых блеска почти нет, даже не давит свою дежурную улыбку, и Хэйдзо понимает, что он сильно нервничает — весь секрет чтения людей в жестах и мимике, и он в этом хорош: он замечает сжатые руки в кулаки, закушенную губу и потупленный взгляд.

— Не знал, что тебе нравятся вечеринки.

— Я пришёл, потому что надеялся, что ты здесь будешь. Даже костюм надел, — он натянуто — вымученно — улыбается и демонстрирует свои перебинтованные руки и шею и, столкнувшись с непонимающим взглядом Хэйдзо, поясняет: — я мумия. Так сказать, вылез из саркофага в поисках того, кто поможет мне снять проклятие серотониновой ямы.

Хэйдзо уже ничего не понимает. Он собирается спросить, зачем тот вообще пришёл, но Казуха его опережает:

— Мне жаль за те слова, что я сказал тогда, — голос хрипит, пальцы дрожат от холода — хочется взять в свои руки и согреть, и не отпускать — когда он тянет мятую сигарету из кармана и, вложив её между губ, растерянно хлопает по карманам. — Блин, и где я её оставил? — Хэйдзо не хочется ему ничего говорить, ни ехидного, ни хорошего, он честно устал, ему хочется вернуться в дом и напиться чем-то покрепче, а Итто, говорят, делает отличные коктейли с ромом, да и хотя бы там не знобит и никто душу изнутри не царапает, но тихое, расстроенное: — Мне страшно сближаться с людьми.

Почему-то останавливает.

Он начинает злиться, потому что это не то, что он хотел услышать.

— И? Боишься, что я перестану общаться с тобой? — он вскакивает с качелей, потому что ему неудобно злиться, хочется размахивать руками и кричать в пустоту, потому что он не заслужил влюблённости в такого тупого человека, но голос он не повышает и, сделав глубокий вдох: — Слушай, я не знаю, кто там с тобой переставал общаться и почему, и я не могу дать гарантию, что мы однажды не разойдёмся, потому что никто не знает наверняка, как там дальше всё сложится, но ты предлагаешь вообще не пытаться заводить социальные связи? Я всё это время сидел и думал, что я что-то сделал не так, вместо того, чтобы спокойно мне всё сказать, ты решил просто запить нахрен свои переживания, и это блядь вообще нездоровая хрень. Если бы я хотел перестать с тобой общаться, я бы сейчас не распинался перед тобой и точно не стал бы спасать тебя от гнева Ёимии, которая жаждет тебя уничтожить.

В голову сейчас бьёт кровь и алкоголь, времени подумать о том, что сказать, если представится случай, у него было предостаточно, но пьяный мозг решил сгенерировать качественно новую речь, о которой Хэйдзо, скорее всего пожалеет.

Но это всё — потом.

Сейчас — у него остолбеневший Казуха, который, кажется, вообще не знает, что говорить. Он ломаным движением вытаскивает так и не понадобившуюся сигарету изо рта, из которого с выдохом выходит только небольшое облачко пара. Хэйдзо пристально на него смотрит, ожидая хоть какого-то ответа на свою тираду, потому что это всё мучило его всего две недели, а кажется — вечность. Коротко стриженные ногти впиваются в ладони, прячущиеся в карманах. Ветер противно дует в лицо, выветривая остатки серьёзности — таким оставаться просто невозможно, когда пряди Казухи, выбившиеся из причёски, развеваются так, будто он принц из сказки, а не студент с красными глазами и кучей психологических проблем. Хэйдзо на его такого уязвимого, хрупкого смотреть не может, поэтому принимает самое логичное решение — сесть обратно на качели.

— Ты во всём прав, — он звучит так несчастно, что его хочется обнять и никогда не отпускать, и это жгучее желание, кажется, скоро проделает в груди Хэйдзо огромную дыру, но Казуха не знает о его внутренних терзаниях и продолжает: — но это не главная причина. Два года назад у меня был, — он закусывает губу, Хэйдзо не смотрит на него, но он так хорошо изучил его мимику, что может предсказать, что он сделает сейчас. Он, кажется, болен им, и поможет ему только лоботомия. Казуха, наконец, подбирает нужное слово и продолжает: — друг. Точнее, мы встречались. Как выяснилось, он торговал наркотиками, лгал мне, украл чемодан денег и товара, и в конечном итоге его убили и пытались убить меня, потому что решили, что я знал не только обо всём, чем он занимается, но и о том, куда он всё спрятал. В итоге они ничего от меня не добились, подожгли его дом и оставили меня умирать с трупом человека, которого я, как оказалось, даже не знал. Меня обвинили в убийстве, но отпустили, так как против меня не было улик. Позже их вроде поймали, Аято не говорит мне всего, но, кажется, кто-то избежал наказания. Потому что некоторое время назад мне показалось, что за мной следят. И я сорвался. Мне стало безумно страшно, что с тобой что-то может случиться из-за меня, а я не хочу этого, потому что ты мне… — он растерянно замолкает на полуслове, не решаясь продолжить, и вздыхает. — Мне правда очень жаль, я и сам не понимаю, почему ты всё ещё здесь выслушиваешь этот поток сознания.

Вот теперь Хэйдзо чувствует себя виноватым и не знает, что сказать. Глоток вина ледяной, царапает горло, в голове уже и так пусто, и он думает, что будет очень жалеть ещё об одной вещи, которую сейчас произнесёт.

— Потому что ты мне нравишься, — он говорит еле слышно, по крайней мере, так кажется из-за дурацкого пьяного ощущения, что он сейчас под водой, смотрит куда-то вперёд в пустоту, зная, что его щёки сейчас похожи на помидоры, и в глубине души надеется, что Казуха его не слышит.

Надежды не оправдываются, потому что тот кладёт свою ледяную руку поверх его и слегка сжимает.

— Честно говоря, я и не ждал услышать это.

Уши Хэйдзо внезапно обжигает жаром, и он задаёт вопрос, ответ на который ему уже очевиден.

Но он хочет, чтобы он был проговорен вслух.

— Так я тебе, — теперь его голос звучит хрипло, возможно, виной тому ледяное вино, а, может, тот факт, что Хэйдзо не может совладать со своими голосовыми связками, — нравлюсь?

Казуха поворачивается к нему и, левой рукой всё ещё держа несчастную сигарету, обхватывает его лицо ладонями, приближая к себе на расстояние, с которого Хэйдзо чувствует, как губы опаляет чужим дыханием:

— Ты мне нравишься, — он впервые за это время искренне улыбается, и Хэйдзо понимает, как сильно скучал по его улыбке. — Раз уж мы во всём разобрались, у тебя нет зажигалки случайно?

— Случайно есть, — да-да, совершенно случайно запрыгнула в карман некурящему Хэйдзо. Он, всё ещё не отводя взгляд от багряных глаз, достаёт её из кармана, но, прежде, чем протянуть, просит: — только не закуривай сейчас. Мне мало признания.

Он говорит это, не подумав, и понимает, что сказал только когда слова уже вылетели изо рта. Тут же появляется внезапное желание зайти в дом — здесь холодно до мелкой дрожи, но он слишком пьян, чтобы принимать адекватные решения. И слишком много думает о том, чтобы Казуху целовать. Тот так и замирает, с сигаретой, печально свесившейся между перебинтованных пальцев, и правой рукой на щеке Хэйдзо, которая, кажется, ещё секунду — и сожжёт нежную кожу до мяса, и, спустя пару секунд, уже задорно щурясь, будто в полушутку спрашивает:

— Хочешь меня поцеловать?

— Хочу, — алкоголь в крови не даёт ему возможности соврать, и, спасибо всем богам, что щёки уже пунцовее некуда от холода и пристального взгляда Казухи, которому отчего-то очень весело, потому что он приближается ещё ближе и шепчет в самые губы:

— Ну так целуй.

А Хэйдзо долго уговаривать не надо.

Губы Казухи обветренно-шершавые, покусанные, на вкус — кофе и клубничные леденцы, он целует так мягко, практически невесомо, что у Хэйдзо ощущение, что он не человека целует, а какое-то внеземное существо, которое сейчас закружит его в танце и унесёт куда-то в иной мир. И как будто кто-то здесь был бы против — если там нужно будет бесконечно целовать Казуху, он готов собирать чемодан. В голове шум, в шорохе которого пробивается сбившееся с ритма сердце, и калейдоскоп огней в закрытых глазах, но это всё ощущается так правильно и нужно, что прекращать совсем не хочется, даже если в лёгких в какой-то момент закончится воздух.

Где-то за его спиной хлопает дверь, и Казуха, напоследок слегка прикусив нижнюю губу Хэйдзо, отстраняется. Чей-то притворный кашель, видимо, Горо, не даёт потянуться за ещё одним поцелуем, и Хэйдзо, испытывая непреодолимое желание кого-то испепелить, поворачивается на звук.

— Ёимия просила тебя позвать, — видимо, пока они тут продуктивно беседовали, Горо тоже времени зря не терял — парик растрепался и слегка съехал, одно ухо всё-таки отвалилось, а пояс кимоно был повязан как попало. Казуха едва слышно хихикает, и Хэйдзо уверен, что он подумал о том же. К счастью, Горо, едва держащийся за дверную ручку, сейчас не способен что-либо замечать, поэтому, услышав «Сейчас» от Хэйдзо, спешно вваливается в тёплый дом.

— Она меня убьёт, — дышать рядом с Казухой после поцелуя всё ещё сложно — ледяной воздух обжигает лёгкие, но Хэйдзо бы собой не был, если бы даже так не смог страдальчески вздохнуть, — я обещал помочь ей с фейерверками, там ничего сложного, но я не выдержу её осуждающий взгляд ещё и по этому поводу.

Казуха смеётся громко, заливисто, ему, похоже, действительно весело, что Хэйдзо может не вернуться из этого боя, и говорит, уже успокоившись:

— Продолжим, когда исполнишь свой священный долг.

***

— Ты прожжёшь во мне дыру, — фейерверки тяжёлые, ребята из студсовета не поскупились и набрали столько, что можно взорвать половину планеты, и всё это в поле за дом приходится вытаскивать несчастному Хэйдзо и не менее расстроенному Итто, которого, похоже оторвали от флирта с какой-то девушкой с подозрительно знакомым именем Хина, о которой он говорит, не затыкаясь.

— Поговори мне ещё, — Ёимия всё ещё настроена негативно по отношению к Казухе, и даже краткий пересказ их драмы смягчает её гнев всего лишь до «не смей говорить со мной, с моим Хэйдзо и моим Горо», что, конечно, минус целых три позиции, но всё ещё недостаточно, чтобы она не возмущалась при виде него в поле своего зрения.

Смотреть фейерверки у него нет никакого желания, поэтому, не заметив среди выбежавших на зрелище людей Казуху, Хэйдзо, стараясь как можно незаметнее исчезнуть и вернуться обратно в дом.

В доме после уличного воздуха слишком жарко и слишком сильно пахнет алкоголем так, что он становится ещё пьянее, сделав вдох. Или, возможно, это из-за того, что Казуха полулежит на огромном диване в гостиной, по очереди поглаживая трёх котов, непонятно откуда взявшихся здесь. И это тоже слишком для и без того уязвимого Хэйдзо.

Отпечатать бы эту картину на внутренней поверхности век.

— Здесь вроде не было столько котов?

— Они просто не любят пьяных людей, — Казуха тихо смеётся, когда Хэйдзо пытается погладить одного из них, лежащего прямо на его коленях, но он тут же с шипением сбегает на второй этаж, нанеся самооценке Хэйдзо непоправимый ущерб. — Вот видишь.

И, добавляет через пару секунд:

— Можешь занять его место.

Хэйдзо второй раз предлагать не надо.

Диван достаточно длинный, чтобы Хэйдзо спокойно умостил свою голову на колени Казухе, который тут же начинает гладить его по волосам, нежно перебирая их под размеренное мурчание кошек. Ему внезапно становится так спокойно и хорошо, кажется, у него больше нет никаких проблем, все они такая ерунда, важно только то, что он сейчас здесь в этой тишине с человеком, в которого влюблён. И который, кажется, чувствует то же самое. Полудрёма от усталости и дозы выпитого алкоголя едва не накрывает его, когда Казуха вдруг прекращает водить пальцами по его голове и негромко говорит:

— Похоже, они возвращаются.

Хлопнувшая дверь и радостные крики разгорячённых студентов спугивают и кошек, и Хэйдзо, который резко садится. Помещение заполняется людьми, весельем и снова оглушающей музыкой, и Хэйдзо начинает скучать по холоду качелей и тишине вечерней улицы. Казуха что-то говорит, но под музыкой его голос не слышно, поэтому он наклоняется к самому уху и шепчет:

— Жди здесь.

Удивительное дело, но пить Хэйдзо больше не хочется, кажется, всего несколько часов назад он чувствовал бесконечную тоску, которая своими щупальцами норовила утянуть его на дно и топить, топить, топить. А сейчас, он уверен, его лицо такое сияющее, что освещает половину гостиной, ему кажется, что он сейчас взорвётся от своих чувств, как все школьники в том дурацком фильме, но этого к его счастью, не происходит. Было бы грустно умереть, не поцеловав Казуху ещё хотя бы один раз.

Рядом кто-то садится, и он понимает, что это Сара, только когда слышит от неё:

— Я что-то не помню у нас факультета будущих преступников, — она говорит это наполовину задумчиво, что-то упорно пытаясь разглядеть в своём бокале с виски с колой. И тут Хэйдзо понимает, что место самого сияющего в этой комнате по праву отходит ей, потому что все открытые участки её кожи покрыты блёстками. Всегда найдётся рыба покрупнее. Он присматривается к ней повнимательнее: зачёсанные волосы, серое пальто, не на все пуговицы застёгнутая сизая рубашка, обтягивающие джинсы. Как там было? «Это кожа убийцы, Бэлла»? Помутневший взгляд — она пьяна, Хэйдзо думает, что ни разу её такой не видел — обращается на Итто, который всё ещё на ногах только благодаря стене, на которую навалился всем телом, оживлённо что-то рассказывая девушке, которая стоит к ним спиной. И очень подозрительно кого-то напоминает.

Хэйдзо теряет мысль, когда Ёимия садится между ними и обоих обнимает, при этом задев бокал Сары и расплескав пойло на них всех.

— О чём говорите?

Сара делает такой глубокий вдох-выдох, от которого лёгкие обычного человека могут склеиться от образовавшегося вакуума, но ей не привыкать, она практикует это на всех собраниях их группы, и после этого обычно следует длиннющая бранная речь. Но сейчас она просто отставляет бокал на столик и почти умоляюще:

— Я тебя прошу, осторожнее, ты смоешь весь глиттер, думаю, хозяин дивана не обрадуется, когда обнаружит, что вся его мебель теперь будет сиять до скончания веков.

Хэйдзо смеётся, представив лицо Итто, снова переводит на него, ни о чём не подразумевающего, взгляд и вдруг давится смешком, потому что, наконец, понимает, что его так сильно смущало в этой девушке.

— Он случайно не с Горо болтает? — он с трудом фокусирует свой взгляд, но в своей догадке уверен так же, как в том, что пояс с золотыми рыбками ему дала Ёимия. Сразу же вспоминается, почему имя Хина так ему знакомо — это имя Горо в дискорде.

— И правда, — она замирает и, переварив информацию, достаёт телефон, чтобы сделать пару компрометирующих фото, и, почуяв настороженный взгляд Сары, добавляет, — это для коллекции. Ничего криминального, госпожа Каллен.

Она говорит что-то ещё, спрашивает что-то про фейерверки у Сары, и Хэйдзо теряет нить разговора, потому что замечает Казуху, видимо, вернувшегося с улицы, потому что щёки его горят, во взгляде почти алкогольный блеск, и пошатываясь — всё-таки, алкоголь даёт о себе знать — идёт к нему навстречу, будто не видел не пять минут, а десять лет. От него пахнет морозом, улицей, но всё ещё ни капли алкоголя, кажется, он здесь единственный трезвый человек, и это будоражит.

— У меня есть идея, — шёпот опаляет шею, когда Казуха подходит ближе, чтобы его было слышно. Хэйдзо уже смирился, что согласится на всё, что он предложит, поэтому вообще не сопротивляется, когда его хватают за запястье и ведут к лестнице на второй этаж. По пути он встречается с умоляющим взглядом Горо, который, кажется, устал слушать миллионный факт о жуках, и теперь Хэйдзо знает, что жуки-носороги способны пролететь более тридцати километров. Кто бы мог подумать!

Он не успевает даже грустно посмотреть на Горо в ответ, но ему сейчас вообще не до него или кого-либо ещё. Длинный коридор встречает псевдопустотой, звуки здесь приглушённые, Казуха уверенно ведёт его к самой дальней двери и — тут в фильмах ужасов обычно случается что-то страшное — чрезвычайно довольный собой, открывает её.

Здесь ещё тише, чем в коридоре, приятный полумрак бросает тени на углы, большая кровать занята подносом со подостывшей пиццей, и Хэйдзо только сейчас понимает, насколько голоден.

— Я подумал, что с моего прихода ты точно ничего не ел, поэтому бессовестно украл пиццу, — Казуха садится на кровать, жестом приглашая его, и добавляет, — раз уж мы уже целовались, думаю, стоит устроить хоть одно свидание.

Он говорит это со спокойным лицом, но, постепенно краснеющие уши его выдают.

Хэйдзо слишком пьян, чтобы устанавливать последовательность событий, он помнит, что они много ели и смеялись, пока Хэйдзо пытался стянуть с себя кольчугу, обсудили вкусы в еде, и Казуха зачитал целую лекцию о пользе и вкусе морепродуктов, половина из которой тут же вылетела у Хэйдзо из головы. И в какой-то момент он обнаруживает себя лежащим лицом к лицу с Казухой.

Его тихий смех отзвуком эха всё ещё звенит в груди Хэйдзо, они смотрят друг другу в глаза, лёжа на огроменной кровати, прикосновение хрупких пальцев к щеке обжигает льдом, и Хэйдзо чувствует себя, как Бэлла в машине с Эдвардом, только вот гуглить, почему в чужом теле еле теплится жизнь, ему не нужно. Сам скажет.

Но он мысленно делает пометку «не соглашаться на авантюры Ёимии, даже если это просто просмотр фильма», пообещавшей в следующий раз заставить его посмотреть «Новолуние». Он бы подумал о чём-то кроме, но Казуха уже на таком расстоянии, когда чужое загнанное дыхание касается губ, и в этом положении думать довольно сложно. Лёгкая улыбка на его губах в кои-то веки не выглядит вымученной, в другой ситуации он бы решил, что виной этому алкоголь, но Хэйдзо держит в голове мысль о том, что Казуха трезв, и отчаянно надеется, что это из-за него. Он не успевает себя укорить за свои мысли, потому что Казуха придвигается ближе, и тихий хриплый шёпот режет тишину:

— Можно тебя… поцеловать?

Внезапный вопрос опаляет щëки, собственная рука замирает на чужом бедре, и всё, на что Хэйдзо хватает, — кивнуть.

Казуха подаётся вперёд и целует его. Мягко, будто прощупывая почву, и, не встретив никакого сопротивления, делает это требовательнее, как будто его жизнь зависит от того, сколько раз они соприкоснутся языками. Хэйдзо чувствует ни капли не отрезвляющий холод пальцев на своих рёбрах, на шее, подаётся им навстречу, прижимая Казуху к себе. Пьяным целовать его — непонятно. В голове все плывёт, а мозг цепляется за любое новое ощущение, будь то чужой язык во рту или рука, чуть сжимающая бедро. По отдельности в голову бьёт, а картина получается смазанная.

Он надеется, что хотя бы сможет всё это вспомнить назавтра, потому что помнить хочется.

***

Бессильно разглядывать потолок собственной комнаты — единственное, на что сейчас вообще хватает сил. Голова раскалывается, наверное, всё-таки не стоило бездумно смешивать в самом начале всё, что было на столе. На то, чтобы протянуть руку к прикроватному столику и взять телефон, уходит минут пять, не меньше, потому что каждое движение создаёт дикий дискомфорт. Вполне ожидаемый исход, но нежеланный.

Сообщений на удивление не так много, только в чате с Горо и Ёимией несколько фотографий «мисс Хины» и Итто, сделанных Ёимией при нём, фотография, на которой Итто поправляет волосы Горо, на которой на фоне засветились и Хэйдзо с Казухой — эту дурацкую кольчугу он узнает теперь где угодно. Он не листает фотографии дальше и кладёт телефон рядом с собой.

Значит, это ему правда не приснилось.

Но как он тогда оказался дома? И почему у него на тумбочке стоит бутылочка напитка от похмелья, которую он тут же выпивает, особо не надеясь на улучшение самочувствия.

Легче ему становится где-то спустя полчаса бесцельного лежания на спине и попыток воспроизвести подробности того, что произошло вчера. Он помнит, как злился на Казуху, пока осушал половину импровизированного бара, как едва не стал жертвой драки; помнит холодные руки, ползущие под футболкой вверх по ребрам; помнит всю отповедь Казухи, слово в слово, что удивительно, потому что свои слова он помнит через одно; помнит вероломно украденную пиццу; и как целовал Казуху несколько раз. Хронологию он уже даже не пытается выстроить — дело гиблое. Его мозг будто достали из блендера и засунули в черепную коробку кашу.

Мысль о том, что Казуха точно всё помнит, скорее всего, до мельчайших подробностей, потому что он не пил даже пиво, сегодня уже не кажется такой будоражащей, потому что Хэйдзо почему-то уверен, что, если он и не наговорил чего-то грубого, то мог опуститься до нелепого флирта, и что из этого хуже, неизвестно.

Он старается не стучать громко, потому что умереть здесь от расколовшейся головы, так и не получив ответы на вопросы, пока не входит в его планы. Но уже через несколько секунд слышит шорохи в комнате и лёгкие шаги. Казуха только что проснулся, но даже так, сонным, со взъерошенными волосами, в своей любимой футболке размера в несколько XL, выглядит прекрасно. Он трёт глаза и мягко улыбается.

— Доброе утро.

— Я пришёл сказать, что, если я говорил или делал вчера что-то неприятное, то... — взгляд сам собой падает за спину Казухи, Хэйдзо в его комнате не был ни разу, даже не заглядывал, но она похожа на близняшку его собственной — вещи так же неаккуратно навалены, стол ломится от книг и тетрадей — за некоторыми исключениями. Первое, на подоконнике вместо цветов исписанные блокноты. Второе — в его кровати спит Камисато Аято. Сначала он думает, что ему показалось, потому что он всё ещё как будто во сне, но он приглядывается ещё раз, и замечает аккуратно сложенные вещи на стуле и знакомый пиджак. Одежда Аято мозолит глаз, выделяясь в этом хаосе осколков разбитой судьбы. Аято в кровати Казухи — чужеродный. Ему здесь не место.

Но Хэйдзо почти что… завидует ему?