Они задерживаются на невозможные полчаса, чтобы дать показания. За это время Хэйдзо успевает замёрзнуть и почувствовать что-то помимо всепоглощающего страха, например, тошнотой подступающий к горлу голод. Госпожа Кудзё, следовательница и по-совместительству, похоже, родственница Сары, потому что Хэйдзо уверен, что такая энергия принципиальности передаётся по наследству, долго его не держит и уже после нескольких вопросов отпускает. Будь у него машина, он бы уже уехал в больницу к Казухе, но его новоиспечённый водитель сейчас беседует с полицейскими, похоже, пытаясь выяснить, нашла ли их команда какие-то зацепки.

К моменту, когда он всё-таки садится в машину, Хэйдзо от нетерпения успевает сгрызть нижнюю губу, а котёнок, который так удобно устроился в его руках — заснуть.

— Из хороших новостей, госпожа Кудзё считает, что это не заказ главы группировки, — Хэйдзо осмеливается сделать вдох только когда машина заводится. — Но, вполне вероятно, что это был акт мести за смерть того человека из прошлого Казухи. В любом случае, они уже работают над тем, чтобы всё выяснить.

Хэйдзо отчасти благодарен, что Аято не называет вещи своими именами, потому что от словосочетания «бывший Казухи» у него уже начинает дёргаться глаз, а где-то внутри бурлить лютая злость. Насколько же он был дерьмовым человеком, что доставляет неприятности даже после смерти.

Удовлетворившись ответом в виде кивка, Аято сосредотачивается на дороге, одновременно записывая голосовое сообщение, судя по содержанию, Бэйдоу с отчётом обо всём, что произошло. Хэйдзо, понимая, что ничего нового сейчас больше не услышит, открывает чат с Горо и Ёимией и, стараясь унять дрожь в руках, пишет, что Казуху они нашли. Если так вообще можно выразиться.

Весь путь до больницы они молчат. Аято, видимо, анализируя события последних дней, Хэйдзо — зацикленный на мысли о том, что с Казухой всё будет хорошо, проговариваемой им как мантра на протяжении всего этого времени. Он мечтает о моменте, когда с ним увидится и хотя бы коснётся, чтобы Казуха знал, что он рядом и ждёт, когда он придёт в себя; почти не читая — на буквах ему вообще сложно сейчас сосредоточиться — односложно отвечает друзьям на десяток сообщений с просьбами рассказать подробности. Обещает поделиться с ними новостями, только позже, потому что сейчас у него только одна миссия.

Которую он проваливает. Точнее, он тут даже ни при чём, потому что ни его, ни даже Аято, козырнувшего своим знакомством с главврачом, не пускают к нему в палату. Хэйдзо, пытаясь осознать, что, скорее всего, увидит Казуху не сегодня в лучшем случае, в худшем — неизвестно когда, нервно хихикает, впервые увидев не прикрытое удивление на лице Аято, который тут же закатывает глаза и с тяжёлым вздохом человека, которому впервые за все его тридцать лет не дали то, что он хочет, кивает медсестре, посоветовавшей съездить домой за необходимыми вещами и дождаться, когда его состояние стабилизируется, потому что раньше их даже со знакомством с главой государства не пустят.

На обратном пути домой они заезжают за всем, что нужно новоиспечённому члену их небольшой семьи, Аято оплачивает всё из своего кошелька, и Хэйдзо, конечно, ему благодарен, но обещает вернуть деньги, как только ему выдадут аванс, что, конечно, произойдёт не так уж и скоро, потому что он уже написал Макото, что возьмёт отпуск за свой счёт минимум на неделю.

Пока он несёт покупки, одновременно придерживая котёнка как можно аккуратнее, в голову почему-то приходит нелепая мысль о том, как вообще так получилось, что он окружён миллионерами. К счастью, появившаяся в дверях их с Казухой квартиры Ёимия, которой он с утра оставил ключи, не позволяет ему погрузиться в мысли о собственной бедности, которые она же и запретила ему до двадцати пяти, в которые как раз и положено переживать кризис четверти жизни. Она сразу же крадёт тихо мяукнувшего котёнка, даже не собираясь притрагиваться к остальной ноше.

— Надеюсь, ты сейчас не начнёшь рассказывать, что Казуха невероятным образом превратился в него, — она смешно хмурит брови, будто действительно рассматривает такой вариант, и Хэйдзо впервые за эти два очень напряжённых дня облегчённо смеётся.

— Нет, Казуха его подобрал до того, как его похитили, и мы нашли его рядом с ним в том доме, — оттягивающие руки пакеты падают мёртвым грузом на пол, пока Хэйдзо раздевается. Она смотрит на него с искренним интересом, явно ожидая подробностей, но приходится её огорчить: — Я позже всё расскажу, хорошо? Сейчас мне нужно собрать вещи Казухи в больницу, чтобы Аято их отвёз.

— А где он сам? — она с сомнением рассматривает корм, который они в спешке покидали в корзину, и, видимо, не заметив ничего вредного в составе, зажимает его в подмышке, продолжая рыться в пакетах в поисках миски, которая находится где-то на дне.

— Ждёт внизу, — Хэйдзо помогает ей вытащить миску и оттаскивает пакеты на кухню, обещая себе, что обязательно всё разберёт, когда отнесёт вещи Аято. — Ему нужно домой, а я не хочу заставлять его оставаться здесь и сегодня, это было бы странно, особенно, учитывая, что Казуха нашёлся.

— Супер, тогда напишу Горо, — она опускает котёнка к миске и достаёт телефон. Хэйдзо продолжает растерянно стоять на месте, не зная, с чего ему начать сбор вещей, но Ёимия расценивает его ступор иначе и неуверенно говорит, — если ты не против, конечно.

Уверив её, что всё в порядке, и что он будет рад увидеть Горо и послушать смешные истории про них с Итто — не виделись же всего пару дней, а без них уже так тоскливо, Хэйдзо всё-таки уходит в комнату Казухи, чтобы собрать всё необходимое. В сумку, найденную на дне шкафа, отправляется пара комплектов удобной одежды, зубная щётка и паста, шампунь, гель для душа, крем для рук, которого у него в жизни не было, но который ему просто необходим, взятый из набора Хэйдзо для путешествий, в которых тот был в последний раз, видимо, в прошлой жизни, просто носить с собой маленький тюбик удобнее, пара книг без пометок на полях, очевидно, нечитанные, зарядка для телефона. На всё это уходит минут пятнадцать, если не считать пятиминутный ступор и сложные размышления о том, нужно ли снять с себя его футболку и положить к вещам, но сомнения развеиваются мыслью о том, что он проходил в ней почти сутки, и было бы не очень отдавать потную футболку Казухе в больницу.

Аято, на лице которого расписано лёгкое недовольство, со вздохом забирает сумку и на прощание советует выспаться сегодня как следует. Хэйдзо послушно кивает, вспоминая, что сейчас всего лишь часов пять вечера, и где-то через двадцать минут приедет Горо с его универсальным набором развлекательных историй о своей жизни, и, по крайней мере, часов до десяти им всем будет не до сна. Он провожает глазами выезжающую из двора машину Аято и ловит себя на мысли, что тот производит на него впечатление родительской фигуры. Вообще-то, не удивительно, за эти два дня он оказал ему большую поддержку, чем родной отец за всю жизнь.

Горо неожиданно настигает его на входе в подъезд раньше обещанного времени и сразу же, не понижая тон, начинает обеспокоенно расспрашивать на весь подъезд обо всём, что произошло. Да, стоило учесть риски, когда он соглашался, чтобы Ёимия его позвала. За спиной у него подозрительно позвякивающий чем-то очень напоминающим стеклянные бутылки рюкзак, и вот теперь Хэйдзо заставляет себя удалить все сомнения, потому что пиво сразу уводит в плюс все минусы Горо.

Они разговаривают почти до полуночи, где-то через час после того, как рассказ Хэйдзо заканчивается, и они дружно моют котёнка, который, как оказалось, никакой не серый, а снежно-белый, Горо, наконец, заводит свою любимую песню, и только тут Хэйдзо позволяет себе расслабиться и посмеяться вдоволь. Пиво служит катализатором для красноречия, и истории приобретают театральный оттенок. Всё-таки, Горо определённо стоит податься в театральную труппу.

Хэйдзо ловит удачный момент, чтобы заснуть — когда все истории на сегодняшний день уже рассказаны, а собственная печаль ещё не захватила опьяневший мозг, и он отключается, лёжа между всё ещё переговаривающимися шёпотом друзьями, с котом, тихо сопящим прямо на подушке над его головой, напоследок с хилым смешком представив, как назавтра он проснётся, окутанный чужими конечностями как щупальцами.

***

Запах больницы почему-то всегда вызывает тревогу даже когда никому ничего не грозит, и Хэйдзо приходится бороться с собой, чтобы не волноваться больше положенного, потому что Аято, уже приехавший в больницу, написал, что, по словам врача, Казухе уже намного лучше, и он очнётся, как только выспится. Пальцы не слушаются, но самоотверженно набирают Саре сообщение о том, что сегодня он на пары не придёт, и даже хочет ей объяснить, но та прочитывает сразу же и пишет короткое: «Можешь не объяснять, мама рассказала», избавив его от очередного рассказа о произошедшем. И всё-таки, он был прав. Они родственницы. Отправив короткое: «Спасибо», он ускоряет шаг, насколько это вообще возможно, когда колени перестали работать, а ступни вдруг стали гиперболически тяжёлыми.

Аято расхаживает у палаты с недовольным лицом и одаривает его одной из своих стандартных «утро не доброе, но у меня выученная вежливость» улыбок:

— Нас к нему не пустят, — он показывает рукой на стулья у палаты, продолжая мерять шагами коридор. — Придётся ждать Нингуан. Я уже забрал её из аэропорта и отвёз в отель, она скоро будет здесь.

Хэйдзо, только сейчас вспомнивший, что сегодня он познакомится со второй матерью Казухи, садится на обитое кожзамом сидение и вздыхает. Слишком много потрясений произошло за эти двое суток, чтобы он нервно сглатывал от мысли, что сейчас в больницу едет очень богатая мать его богатого парня, чтобы его навестить и познакомиться с нищим простачком, у которого даже нет собственной квартиры. Нашли, чем напугать, страх покинул тело Хэйдзо, когда он услышал заветное: «Оклемается» уверенным голосом Аято, и с тех пор ему нет места в его жизни.

— Нингуан! — Аято врывается в его мысли так неожиданно, что Хэйдзо вздрагивает, поднимает голову и смотрит в ту сторону, куда направился Аято. Женщина, которую он видит в конце коридора, величественно плывёт, отбивая каблуками ровный ритм, с каждой секундой становящийся всё громче, но всё ещё не так громко, как колотящееся сердце в груди Хэйдзо, всё ещё пытающееся качать кровь. Она удивительно внешне схожа с Казухой: те же светлые волосы, только длиннее, и собранные в замысловатую причёску со шпильками, те же багровые глаза, вот только впечатление они производят кардинально разное. Она одета просто: золотистого цвета блузка и белые брюки, но в её взгляде есть что-то такое, из-за чего хочется ей поклониться. Когда она подходит ближе, Хэйдзо обдаёт флером парфюма с нотками сандала, и он, подавив желание упасть ей в ноги, чувствуя себя чемпионом по скоростному переобуванию в воздухе — страх, всё-таки, его нагоняет холодком по позвоночнику, сглатывает и пытается её поприветствовать:

— Здравствуйте, я Хэйдзо, — получается слабовато, потому что язык заплетается, будто он сейчас очень пьян, хотя это совсем уж несправедливое обвинение, и надежда на то, что он сможет произвести на неё впечатление человека, с которым Казуха мог бы связать какую-то часть своей жизни, тает с каждой секундой молчания, пока она смотрит на него сверху вниз. Она тянется к очевидно дорогой сумочке, и Хэйдзо уже готовится быть возмущённым героем драматического сериала на девятьсот серий, который отказывается от денег, которые ему предлагает мать возлюбленного, лишь бы он больше не приближался к её сыну. Только вот она достаёт карточку и устало, мягко, но с благородством в голосе говорит:

— Здравствуй, Хэйдзо. Можешь звать меня Нингуан, — она протягивает ему кредитку и просит, — я видела у больницы кофейню, возьми мне средний латте. А я пока поговорю с лечащим врачом.

От того, каким тоном она сказала последнюю фразу, Хэйдзо невольно вздрагивает, потому что звучит её голос в этот момент ни много, ни мало угрожающе. в памяти всплывают воспоминания о том, что, когда он слышал в голосе отца эти нотки, это значило, что кому-то сейчас прилетит пара ударов или, ещё хуже, лекция о никчёмности. Дёрнув плечом, чтобы избавиться от неожиданно накатившей тревоги, он послушно несётся за кофе.

Раньше им играла как хотела судьба, теперь приказы отдаёт мать парня. Как всё-таки непредсказуема жизнь.

***

Кредитка перестаёт жечь ладонь только когда Хэйдзо её возвращает владелице, правда ощущение, что она всё-таки оставила прямоугольный след на руке, никуда не пропадает, в отличие от холода во взгляде Нингуан, стоит ей сделать глоток кофе. Аято за время его отсутствия куда-то исчезает, оставив их в палате, в которую их, наконец, пустили, наедине со спящим Казухой и неловкостью, которую можно резать ножом.

— Прости, что пришлось тебя отправить, — голос её всё ещё звучит мягко, но сейчас не возникает никакого диссонанса, потому что на губах у неё приветливая улыбка, судя по всему, лечащий врач сообщил хорошие новости, — я не хотела, чтобы наше с тобой знакомство начиналось с того, что я при тебе строю весь персонал больницы.

— Ничего страшного, я… — он собирается с духом, стараясь смотреть ей в глаза, а не на бледного Казуху с капельницами и загипсованными рукой и ногой, и продолжает, — догадался. Всё-таки, не зря я на юридическом.

Хэйдзо готов поклясться, что слышит одобрительный смешок, но раньше, чем он успевает повернуть голову, чтобы поймать взглядом ухмылку, она поднимается с кресла и бросает негромкое:

— Мне сейчас нужно будет уехать, дам тебе время побыть с ним, — и, вдруг вспомнив что-то, начинает копаться в сумочке, а потом протягивает ему пластиковую карточку с эмблемой больницы и надписью «Посетитель». — Это на случай, если тебя по какой-то причине откажутся пускать. Ты ведь всё-таки теперь член нашей очень странной семьи.

Надеясь, что он достаточно благодарно сказал ей хриплое: «Спасибо», Хэйдзо сжимает пропуск руками, пока она не захлопывает дверь в палату, спугнув его оцепенение. Казуха всё ещё спит, его сердцебиение отображается на табло у койки, но выглядит он так болезненно, что в груди так противно, колко щемит. Стараясь создавать поменьше шума, Хэйдзо перетаскивает своё кресло поближе к Казухе, собираясь оставаться здесь, пока он не очнётся и не скажет, что чувствует себя как минимум хорошо.

Но проходят часы, прежде, чем Казуха окончательно приходит в себя. Иногда он просыпается, бормочет что-то непонятное или, наоборот, отчётливо чеканит короткое: «Больно», а затем снова исчезает в забытьи. Хэйдзо за это время успевает прочитать ему шёпотом треть «Бесов» Достоевского и проникнуться романом, получить фотоотчёт с котом от Ёимии, самоотверженно решившей сегодня пропустить пары, чтобы свозить его к ветеринару на осмотр, и поспать тревожные пару часов, за которые он проснулся не меньше десяти раз и смог снова заснуть, только найдя глазами Казуху. И, открыв глаза в очередной раз с непонятной тревогой в душе, будто чувствуя, как кто-то его разглядывает, он поворачивает голову и встречается с ним взглядом. Сон как рукой снимает, и Хэйдзо подскакивает на месте, прекрасно понимая, как он нелепо, должно быть выглядит, когда приглаживает растрепавшиеся волосы.

— Привет, — голос Казухи звучит очень тихо и сипло, под глазами у него синие круги, которые выглядят ещё отчётливее на контрасте с его карамельными глазами, на правой скуле зеленеющий синяк, и оттого, что Казуха смотрит сейчас на него устало, но с безграничной любовью, плещущейся во взгляде, у Хэйдзо спирает дыхание. Слова почему-то не находятся, а «я так счастлив, что ты жив» не только кажется избитым, но и не было бы произнесено даже под пытками — потому что стоявший до этого ком в горле размок и застелил слезами глаза.

Хэйдзо на негнущихся ногах подтягивает своё кресло к самому краю кровати и, осторожно взяв Казуху за руку, прикоснувшись к ней губами, кладёт голову рядом с ней, вытирая второй рукой слезы.

— Прости, я не могу тебя погладить другой рукой, — Хэйдзо чувствует, как тот трясётся от беззвучного смеха, и понимает, что так сильно по нему скучал. Губы сами собой тянутся в улыбку, и ему так хочется сказать хоть что-то, но он так и остаётся лежать, поглаживая его руку большим пальцем, как будто, если он хоть на секунду перестанет это делать, Казуха испарится. В тишине проходит около получаса, и за всё это время мир сужается до них двоих в этой палате, насквозь пропахшей лекарствами, и всё остальное становится таким несущественным. И почему-то в этом безмолвии так комфортно, что время будто замирает, позволяя им обоим насладиться друг другом как после разлуки длиной в несколько лет.

— Я познакомился с Нингуан, — первое, что говорит он Казухе, когда, наконец, возвращает себе способность говорить, а не давиться слезами, и, услышав тихое: «О нет», спешно добавляет, — сначала она отправила меня за кофе, доверив свою банковскую карту, а потом назвала членом семьи. Думаю, знакомство прошло успешно.

— Слава богу, — Казуха звучит так, будто задыхается, и Хэйдзо поворачивается к нему, чтобы убедиться, что всё в порядке, и, к счастью, вызов медсестёр откладывается, потому что он просто смеётся. — Могло быть и хуже.

Опустив вопрос «В смысле, хуже?», Хэйдзо, всё ещё не отпуская руку, но переплетя с ним пальцы, привстаёт и тянется к Казухе, чтобы оставить лёгкий поцелуй на губах.

— Ты даже не представляешь, как я волновался, — коснуться ладонью щеки он не решается, остаётся только смотреть на то, как меняется лицо напротив с улыбчивого на болезненно-печальное.

— Представляю, — Казуха говорит, глядя в глаза, и не верить ему не получается. Он говорит тихо и монотонно, очевидно, вспоминать произошедшее ему неприятно. — Я сам пошёл с ними, когда на меня наставили нож, они мне дали выбор, либо мы идём в эту квартиру, либо в ту, в которой умер… Не важно. Я подумал, что не переживу, если что-то случится с тобой. И я… плохо помню, что было, когда мы приехали в тот дом, помню, что меня бесконечно избивали, а потом в какой-то момент всё исчезло — и голоса, и боль, осталось только раздражающее надрывное мяуканье прямо над ухом, а я думал только о том, как бы хотел увидеть тебя ещё хоть раз. А потом очнулся, когда мне накладывали гипс на руку. Мяуканье... — Казуха задумчиво шепчет, затем отводит взгляд к потолку, и по его щеке катится слеза. — Котёнок, когда я шёл домой, я подобрал его, вы не…

— Мы его забрали, — Хэйдзо надеется, что улыбка, которую он сейчас давит, слышится и в голосе, потому что в противном случае, он разревётся сейчас сам, а он и так уже превысил лимит на слёзы за эти три дня, — Аято накупил ему кучу всего, мне придётся взять кредит, чтобы отдать ему долг, но не переживай, я найду ещё одну подработку. Надеюсь, ты придумал ему имя, а то Ёимия хочет его назвать в честь Горо. Горо, конечно, мой друг, но ещё одного такого я не переживу.

— Я хотел, чтобы мы вместе придумали, — его глаза всё ещё блестят, и Хэйдзо разрывает от невозможности его обнять, запустить свои руки в его волосы и целовать, целовать, целовать. Он обещает себе, что, как только Казуха вернётся домой, будет исполнять вторую поправку каждую минуту, даже если в лёгких закончится воздух. А Казуха, который лишь может догадываться о его терзаниях, шепчет куда-то в потолок: — Хэйдзо?

И, когда слышит такое же тихое: «М?», встречается с ним взглядом и с полной серьёзностью говорит уже громче, заставляя Хэйдзо пропустить удар:

— Я люблю тебя.

Вот же.

Он собирается ответить ему, но громкий стук вынуждает его отпустить руку Казухи, к счастью, он не испаряется — минус одно беспокойство, но в дверь входит Нингуан, а это уже плюс миллион к волнению. Она улыбается так, будто что-то знает, и из-за этого они с Казухой синхронно краснеют, как будто им не по двадцать три, а по пятнадцать, и их поймали не за признанием в любви, а за чем-то более непотребным. Нингуан подходит к койке и касается его руки, не менее нежно, чем Хэйдзо, и, будто вспомнив, что он всё ещё тут, снова достаёт карточку и протягивает ему:

— Прости, что снова отправляю тебя за кофе, но я сама не успела забежать, — она врёт так естественно, что Хэйдзо бы поверил, не услышь он на выходе из палаты тихий голос Казухи, возмущённо шепчущего:

— Мам, он тебе не мальчик на побегушках. И ты вообще ненавидишь кофе!

— Я же не могу ему дать денег и попросить погулять, когда я хочу поговорить со своим сыном, — Хэйдзо давится смешком, но решает больше не подслушивать чужой разговор, а то в последнее время его совесть не перестаёт вопить о том, что он поступает неправильно.

До кофейни и обратно расстояние в пятнадцать минут, беспрестанно краснеющие щёки и пара пропущенных ударов сердца. Ему бы и самому выпить кофе, чтобы прийти в себя, к счастью, в этом нет особой необходимости — ведь он держится на ногах благодаря энергии от знания, что с Казухой всё относительно хорошо, и он скоро вернётся домой. Будет сидеть несколько недель безвылазно в их квартире и жаловаться, что под гипсом всё чешется; заказывать любимую лапшу из соседнего ресторанчика; читать Хэйдзо свои стихи, пока тот будет лежать рядом и дышать ему куда-то в живот под мерное мурлыканье кота рядом. Картинки настолько явственные, что Хэйдзо, остановившись перед дверью палаты, не сразу с долей грусти осознаёт, что до всего этого ещё как минимум несколько дней ночёвок в не удобном кресле в разящей лекарствами больнице. Не понимая, почему он всё ещё не решается войти туда, где его ждут, он слышит обрывок разговора:

— …если вдруг задумаетесь об этом, я организую самое шикарное торжество, — голос Нингуан звучит приглушённо, но каждое слово — отчётливо, и у Хэйдзо краснеют уши, потому что теперь-то он точно уверен, что она всё слышала.

— Ну мам… — он давит смешок, слыша обречённый стон Казухи. — Спасибо, что не планируешь моё замужество, едва познакомившись с моим парнем. Как будто это не вы с мамой встречались больше десяти лет, прежде, чем пожениться. И вообще, ты его даже не знаешь, вдруг он из мафии.

— Вообще-то, я всё проверила, и его не за что привлечь к ответственности, — вот это, конечно, было ожидаемо, учитывая выбор парней Казухи, но всё равно почему-то не особо приятно, что кто-то рылся в его прошлом. Не дай бог она видела его детские фотографии на страничке бабушки, где он измазан вареньем или, ещё хуже, где заснул в собачьей будке.

— Ты ведь в курсе, что это не то чтобы законно? Вот поэтому я вас и не хотел так рано знакомить, знал же, что начнётся.

Выждав ещё бесконечную минуту, за которую стало более чем очевидно, что продолжать эту тему они не собираются, Хэйдзо входит в палату. Казуха выглядит живее, хоть и неловко улыбается, Нингуан забирает у него кофе со словами: «Спасибо. А теперь я вас оставлю на пару часов» и исчезает за дверью, и теперь о её присутствии напоминают только нотки сандала в воздухе.

— В коридоре ведь всё слышно, да? — Казуха смотрит на него с прищуром, понимая всю неловкость ситуации.

— Есть такое, — Хэйдзо садится к нему ближе и снова берёт его руку в свою, как будто без этого он себя и человеком не чувствует, и от этого прикосновения и правда становится как-то легче. Вот же. — Надеюсь, в минуту тишины вы не разглядывали мои неприглядные детские фотки, а то кто твою маму знает…

— Нет, прости, тебе придётся нам на семейном ужине показывать всё самому, — Казуха улыбается и слегка сжимает его руку. — Нингуан уже всё распланировала, так что это будет отдельный номер программы вечера под названием: «Мои матери всеми силами пытаются спугнуть человека, которого я люблю».

— Вот чёрт, мы ведь даже сбежать не сможем, куда я тебя такого повезу.

Казуха смеётся совсем тихо, и при взгляде на него Хэйдзо вдруг теряется. Почему-то чувства застилают глаза, заполняют сердце и лёгкие, не дают дышать, пока:

— Я люблю тебя, Казуха, — не выплёскивается в тишину палаты, прерываемую только пищанием приборов у койки и оглушительным сердцебиением самого Хэйдзо. Он понимает, что всех слов на свете недостаточно, чтобы выразить то, что он чувствует, но дышать становится намного легче, и оттого, как Казуха улыбается ему в ответ — тоже.