Комнату, в которой лежит Донхёк, освещают только всполохи молнии. Отрывной календарик с единственным оставшимся «18 августа» почему-то лежит на столе, должно быть торопливо положенный туда после очередной ссоры. В воспоминаниях отчётливо всплывает образ дрожащей руки. Он сорвал всё, кроме даты их знакомства. Не смог, видимо. Десятки листов с числами последнего летнего месяца хаотично разбросаны около кровати, будто брызги воды из упавшего графина. Осколки любимой чашки остались там же, вперемешку с ворсом ковра и Донхёковским разбитым сердцем. Его не склеить, не собрать по кусочкам, не вернуть владельцу. Донхёку уже его сердце не нужно.

Он прячется от монстров в углу кровати, хоть и знает, что настоящее чудовище разозлённое выскочило за дверь, а не спряталось в темноте. Донхёк сворачивается беззащитным клубочком и утыкается носом в острые коленки. Светлые пряди волос прилипают ко лбу, а глаза щиплет, будто кто-то решил засыпать их морской солью. Пугающе стонет порывистый ветер за окном, громко звенит в ушах, слуховыми галлюцинациями залезает под кожу и острыми когтями царапает покрывшуюся мурашками кожу. Странно, что сердце продолжает громко стучать, метаться по клетке из ребёр и отчаянно вырываться наружу. Давно пора. Ему следует найти хозяина получше.

Кто-то упрямо стучит во входную дверь пару раз.

Донхёк даже не шевелится.

Если этому уроду так сильно хочется привязать Донхёка к батарее и запретить выходить на улицу, пусть хоть немного постарается ради этого и найдёт ключи в кармане куртки. Чужую ревность поощрять никто не собирается. Уж точно не тот, кто давится ей последние пару лет.

Дверь, наконец, поддается чужому напору. Донхёк вздрагивает от неожиданности. Обычно процесс занимал не меньше десяти минут, за которое быстро соображающий мозг успевал придумать надёжный план. Сейчас на это не остаётся времени. Нужно спрятаться, нужно скрыться в темноте, а потом выскочить в подъезд. Схема выучена наизусть, отработана до малейшего движения, никогда не подводила.

Вот только вместо требовательного крика выйти Донхёк слышит, как кто-то несколько раз негромко повторяет лишь одно имя.

Когда очередная молния освещает квартиру он видит нежданного гостя и бежит навстречу.

Марк в квартире Донхёка лишний, неправильный, но такой желанный, что прогнать невозможно. У Донхёка есть парень, а Марк всего лишь друг, но невозможно отрицать, что с ним гораздо спокойнее. Донхёк прячется в его объятиях. Стирающий с лица слёзы Донхёк не перестанет являться Марку в кошмарах ни до, ни после наступления мрака. Видения неизменны. Марк продолжит мучиться угрызениями совести и каждый раз спасать Донхёка.

Их взгляды пересекаются без предупреждения. У Донхёка дрожат коленки, у Марка, судя по ощущениям, предсмертными судорогами заходятся кости. Внимательный взгляд прожигает насквозь. Кажется, Донхёк знает о нём абсолютно всё. Но сейчас это даже к лучшему.

— Я боялся, что ты больше не придёшь, — шумно выдыхает Донхёк и побитым щенком тычется в чужое плечо. Марк проводит рукой по его спутанным волосам и прислушивается, чтобы подхватить ритм дыхания и сделать его единым на двоих.

— Я не мог тебя бросить.

Никогда не сможет. Потому что чувствует нечто большее, чем должен. И, кажется, Донхёк это уже понял.