В сравнении со зданиями вокруг похоронный дом выглядел чудовищно заброшенным. 

Он был не заперт. Более того, дверь давно снесли с петель, оставив зияющий проем, сквозь который ветром натащило мусора, раскидав по всему полу. Солнечный свет едва попадал внутрь, от стен тянуло холодом — снаружи определенно было теплее. 

Сюэ Ян перешагнул высокий порог и любопытно скрылся в ближайшей комнате. Энтузиазм, с которым он принялся за расследование, был бы трогательным, не кажись столь нездоровым. Синчэнь подумал, не окликнуть ли его, не попросить ли быть осторожным, аккуратнее обращаться с возможными уликами, но, ох, кто б его послушал-то. 

— Странно, — сказал Сун Лань, проходя в дом. — Будто время здесь застыло. 

Все вокруг было присыпано многими слоями пыли. Стол все еще был накрыт — к обеду ли, к ужину; остатки пищи, конечно, давно растащили грызуны, но дно чашек все еще было покрыто чайным осадком. Чайник был полон воды; Синчэнь опустил его на место, пустое пятно в пыли. 

— Странно, — повторил он. 

За стеной рассмеялся Сюэ Ян; друзья переглянулись с одинаковой тревогой на лицах и пошли на звук. 

С потолка соседней комнаты в бессчетном количестве свисали ровные и тесные ряды марионеток, словно удивительно плотная занавесь. Сун Лань и Сяо Синчэнь воззрились на них, не в силах подобрать слов. Таланты мастерицы и впрямь никто из местных не приукрашивал: лица кукол были почти неотличимы от человеческих, проработка деталей — от тоненьких ресниц до мягких изгибов рта — поражала воображение. Скорее они выглядели не манекенами, а множеством уставших мужчин и женщин, взобравшихся под потолок отдохнуть. 

Ближайшие две куклы пошевелились, из-за них вынырнул Сюэ Ян с широкой улыбкой:

— Может, здесь заночуем?

Сун Лань нахмурился, а Синчэнь мягко заметил:

— Это разобьет сердце твоей матери. 

— Ох, ты прав, ты прав, — вздохнул Сюэ Ян, обнимая одну из марионеток крепко, словно давнего друга. — Госпожа Увэй, бедняжка, так одинока, что… Эй, кто-нибудь из вас ведь передаст ей мой прах после казни, а?

— Заткнись, — огрызнулся Сун Лань и, развернувшись на пятках, направился к выходу из комнаты.

— Ой-ой, даочжан Сун, — окликнул его Сюэ Ян приторным голосом, — далеко пошел, а уверен, что ничего не забыл?

— Что именно? — мрачно спросил Сун Лань, обернувшись от двери.

— Неужто не видишь? — отозвался Сюэ Ян и посмотрел на Синчэня. — А ты, Синчэнь, ты видишь?

Синчэнь оценил ехидную ухмылку на губах этого пакостника, но причины ее не уловил. Что-то пряталось за ней… более личное. 

— Не вижу, нет, — сказал он. — О чем ты говоришь?

— Вот вам и вся сиятельная репутация этих благородных заклинателей до последнего гроша, — фыркнул Сюэ Ян. — Слепые вы оба, что ли? На ноги кукол посмотрите. 

Даочжаны одновременно опустили взгляды. В тенях старого дома не так просто было сразу разглядеть, что именно привлекло внимание Сюэ Яна, но когда Синчэнь осознал, что он видит, то внутренне содрогнулся.

По полу тут и там пролегали цепочки едва заметных следов. Ступни марионеток были мокрыми от речной грязи.

* * *

С помощью Шуанхуа отследить путь духовной энергии оказалось просто и быстро; он совпадал со слабыми следами марионеток на дороге, ведущей от похоронного дома к воротам города. Заклинатели посмотрели в ту сторону, откуда пришли, перевели взгляды в сторону реки вдалеке. 

— Но ведь в куклах нет и следа духовной энергии, — сказал Синчэнь.

— Возможно, она появляется при необходимости, — пожал плечами Сун Лань, — или же ими кто-то управляет.

— Их создательница? — спросил Сюэ Ян; глаза его горели интересом, возможно, против его желания ввязываться в местные тайны.

— Будь она жива, с чего бы дому выглядеть таким заброшенным? — вслух удивился Синчэнь. 

На короткое странное мгновение все трое ощутили смутное единение мыслей.

Случайно задев взглядом, Синчэнь удивился выражению лица Сюэ Яна. Пожалуй, впервые в его глазах не было ни бесовского пляса, ни сахарного притворства или лживой невинности, лишь задумчивость. Неловкая идея посетила Синчэня: что бы творилось нынче под небом, будь Сюэ Ян другим? Будь мир к нему добрее, будь суть его мягче к миру? Будь он настоящим заклинателем?

Прошлой ночью Сюэ Ян рассерженно спросил, хочет ли Синчэнь знать, почему же руки этого преступника в крови по локоть. Синчэнь вдруг понял, что не просто хочет — ему нужно узнать ответ. 

— Возвращаемся к реке? — подал голос Сюэ Ян. 

Сун Лань взглянул на него, лицо вмиг затянуло тучами. 

— Что, в конце концов решил нам помочь? 

Сюэ Ян гадко улыбнулся в ответ, взгляд стал таким обжигающе резким, что, казалось, может заколоть Сун Ланя на месте. 

— Что ты, даочжан Сун, что ты… Если думаешь, что я мешать вам буду, так я с радостью здесь останусь в компании беззащитных горожан с мягкими животами и тонкой кожей. Как думаешь, за час я с ними управлюсь? Наверное, это зависит от того, скольким из них хватит ума спрятаться. И, небось, еще отпор попытаются дать, только что ж у них получится, если тут из оружия — только грабли да мотыги.

Наваждение рассеялось; все-таки представить Сюэ Яна иным Синчэнь не мог при всем желании.

— Ты отвратителен, — резко сказал Сун Лань и направился к воротам. Сил говорить о чем-то с этим чудовищем — да даже смотреть на него хоть мгновением дольше — не было. Пусть Синчэнь разбирается. 

Сюэ Ян изобразил на лице искреннюю боль:

— Даочжан, даочжан, он же врет, да? Я ведь не отвратителен?

— Сюэ Ян… — вздохнул Синчэнь, вкладывая в два слова и мольбу о молчании, и просьбу не издеваться над ним.

Сюэ Ян в ответ лишь улыбнулся, а когда Сун Лань отошел достаточно далеко, добавил нежным шепотом:

— Бедный даочжан.

 * * *

За время, что понадобилось путникам на дорогу, солнце вышло из-за туч, и река встретила гостей пляской солнечных зайчиков на волнах; тут и там лучи отражались от камней, заставляя их сверкать и слепить прохожих, словно зеркало. Туман рассеялся, и в этот момент даже у Сюэ Яна не повернулся язык возмутиться недостаточной красотой природы.

— Вы как хотите, а я купаться, — заявил он, бесстыдно скидывая обувь и верхний халат. — Все-таки помощи от тебя не ждать, — резюмировал Сун Лань и с отвращением отвернулся. 

— Я ж вам уже сказал, что срать хотел на все, что меня напрямую не касается, — хмыкнул Сюэ Ян. — Да и чего ты тут найти хочешь? Мы тут уже ходили, в тот раз ничего не увидели, так и сейчас не увидим. 

— Тогда почему ты предложил пойти к реке? — спросил Синчэнь. Сюэ Ян закатил глаза. 

— Грязь на ногах марионеток была разных оттенков, — терпеливо сказал, а значит, они здесь бывали не раз и не два. Когда местные слышали крики? Ночью. Когда мост исчез? Тоже ночью. Так, значит, если тут дождемся, пока стемнеет, может, чего нового узнаем. 

Рассуждения звучали достаточно разумно и убедительно, чтобы оба даочжана промолчали.

— До чего ж вы, заклинатели, народец бесполезный, — ухмыльнулся Сюэ Ян. — Неужели и впрямь сами не сообразили?

Нет, подумалось Синчэню, проблема была не только в сообразительности как таковой. Дело было необычным, но все же в нормальных условиях им понадобилось бы меньше времени, чтобы придти к тому же выводу, что Сюэ Ян. Но этот пакостник… В его присутствии все становилось сложнее, и мысли путались у обоих даочжанов: у Сун Ланя — от раздражения и неприязни, у Синчэня — от тугости узла, в который сплетались чувства вины и стыда, необходимость хранить тайну, нескончаемые сомнения, которые постоянно вились по краю сознания горячими черными щупальцами, день ото дня все более голодными и настойчивыми. 

Сюэ Ян насмешливо фыркнул, нарушая повисшее молчание.

— Как хорошо, что я скоро умру. Так и правда о ваших светлых образах умрет вместе со мной. 

С этими словами он кинул свернутую комом одежду в Сун Ланя, который инстинктивно поймал ее. Еще один жест, откровенно направленный на то, чтобы вывести его из себя; с каждым таким поступком, с каждым едким взглядом, острым словом Сун Лань, казалось, и впрямь становился все ближе к тому, чтобы выхватить Фусюэ и казнить Сюэ Яна своими руками хоть в лесу, хоть в центре города.

Пальцы стиснули черную ткань, побелев в костяшках, губы сжались так крепко, что можно было разглядеть очертания зубов за ними, а зрачки Сун Ланя расширились так, что почти поглотили радужку. На миг Синчэнь подумал, что Сюэ Ян наконец доигрался. Он никогда не видел друга настолько взбешенным; словно бы Сун Лань самое лицо Сюэ Яна на себя надел и пропитался его жаждой крови, которую не сдержали бы никакие благородные рассуждения о том, что противник-то стоит безоружный да полуголый. 

Быстрее мысли ладонь Синчэня коснулась Шуанхуа. Сун Лань заметил краем глаза это движение; столько раз они сражались бок о бок, что этот жест впечатался куда-то очень глубоко. Повернувшись к Синчэню, он внимательно посмотрел на пальцы, обнявшие рукоять меча, затем на лицо друга — спокойное. 

На лице Синчэня не отразилось и капли внутреннего унижения, которое он испытал от скорости и безотчетности своей реакции. 

— Цзычэнь, — ровным голосом позвал он, будто бы ничего странного не происходило. 

Сун Лань же не скрывал удивления, неловкости, душевной горечи; швырнув одежду Сюэ Яна в грязь под ногами, он отвернулся и пошел прочь, не сказав ни слова — ни чтобы выплеснуть злость, ни в собственную защиту. В несколько широких шагов он достиг деревьев, стройными рядами росших вдоль берега, и скрылся в тенях; легко было предположить, что вернется он нескоро. 

Синчэнь начинал привыкать к виду спины своего друга. Интересно, подумал он, станут ли их отношения такими же, как были когда-то. Переживет ли их дружба ту попытку поцелуя? Переживет ли Сюэ Яна?

Синчэнь оглянулся: губы босяка кривились в ухмылке. 

— Думаю, не стоит оставлять меня наедине с ним, — рассмеялся Сюэ Ян. — Думаю, даже если ты у него меч отнимешь, даочжан Сун мне горло зубами вырвет. — Синчэнь промолчал, а Сюэ Ян заговорил более радостно, хватая его под руку. — Ну да черт с ним, он ушел. Пойдем плавать. 

— Не хочу, — отказался Синчэнь, не пытаясь, впрочем, вывернуться из чужих пальцев. Сопротивление лишь заставило бы Сюэ Яна вцепиться в него крепче.

Сюэ Ян закинул руку Синчэня себе на плечо, ввинтился в это нелепое подобие объятий, обхватывая за талию. 

— Ну идем, — прошептал в шею, упираясь макушкой в подбородок Синчэня, — до заката еще далеко. Я тебе что-то новенькое покажу, хочешь?

— Нет. 

— Я ведь знаю, когда ты мне лжешь, — заметил Сюэ Ян, касаясь губами чужого горла. — Твоя кровь бежит быстрее, я чувствую, и кожа становится горячее под моими руками.

— Человек представляет собой нечто большее, чем плоть и кровь, — сказал Синчэнь. — Отчего ты обращаешь внимание лишь на свои догадки, но не слышишь слова, которые произносит мой рот?

— Я слышу, — со смешком возразил Сюэ Ян. — И рот твой о многом мне говорит…

Он заставил Синчэня склонить голову и коснулся губ поцелуем; Синчэнь противился не больше, чем объятиям. И слушал — улавливал изменения в своем теле, наблюдал, как мысли заволакивает туманом, как контроль, которым он так гордился, попросту исчезает. Он наблюдал за собой, будто бы со стороны, будто бы разум и тело его принадлежали кому-то другому, кому-то, кто был одержим вот этим чудовищем, льнущим к его груди. Руки его, своевольные, крепче обняли чужое тело, рот сделал поцелуй менее нежным и более голодным.

— Хочу, чтобы ты меня выебал, — сказал Сюэ Ян, едва дыша. — Столько всего уже… А так и не выебал меня, а я так хочу, чтобы завалил меня уже и понял, чтобы почувствовал, как хорошо… Я же сделаю, чтобы тебе понравилось, очень понравилось. 

Синчэнь отстраненно заметил, что уже привык целоваться с Сюэ Яном; это казалось чем-то естественным, и даже можно было надеяться, что у него стало неплохо получаться.

Он уткнулся носом под ухо Сюэ Яна, коснулся шеи губами. Зубами. Сюэ Ян отозвался мгновенно, запрокидывая голову и подставляя горло, пусть даже и зашипел потом. Разум цепенел, в глазах темнело; Синчэнь позволил себе оставить зубами тонкую царапину на кожу и наконец понял, отчего сам Сюэ Ян так яростно оставлял на нем укусы и засосы. В том, что любовник позволяет тебе такую вольность — пусть даже его сорванное дыхание и пальцы, впившиеся в твое плечо, говорят о том, как он сдерживает желание оттолкнуть тебя — было что-то отрадное, приятное на каком-то глубоком уровне. Синчэнь вспомнил те болезненно противоречивые чувства, раздиравшие его в тот день, когда Сюэ Ян укусил его впервые: порыв немедленно остановить его и острую потребность в том, чтобы дело было доведено до конца, чтобы зубы вонзились в кожу до крови. Вспомнил, как возбудился от этого. И как было стыдно.

Синчэнь прихватил кожу на шее Сюэ Яна губами, втянул в рот, стиснул челюсти и почувствовал, как чужое тело отзывается яростной волной сопротивления, а затем обмякает от удовольствия.

 — Сильнее, ну, — выдохнул Сюэ Ян с той же мягкой интонацией, с которой люди просят возлюбленных обнять или нежно поцеловать.

Синчэнь отстранился. Откинув в сторону тяжелые пряди, он с интересом посмотрел на результат — вмятинки от зубов по кругу, крошечные алые точки лопнувших капилляров. Он ласково провел пальцем по следу укуса, Сюэ Ян в его руках покрылся мурашками и запрокинул голову, подставляя горло; глаза остекленевшие, но все еще безумные и внимательные. 

Синчэнь понял, что не может дать ему столь желанной жестокости. Не может причинить боль.

Быть может, поэтому он так долго и безуспешно преследовал Сюэ Яна. Быть может, поэтому погибло так много невинных людей, пока Синчэнь раз за разом проваливал попытки призвать их развеселого убийцу к ответу. Быть может, поэтому у него ничего не получалось до того вечера, когда Сюэ Ян сам бросил свой меч к чужим ногам; поэтому Шуанхуа так и смотрел в землю, когда Сюэ Ян стремительно приблизился; поэтому Синчэнь не шелохнулся, когда чужие зубы стиснули его губу. 

Сколько раз им доводилось скрестить мечи? Сколько раз Сюэ Ян смеялся ему в лицо, прикрываясь сталью? Хоть раз их стычки были настоящими сражениями? Был ли его злой гений причиной того, что Синчэнь все время оказывался не в состоянии уничтожить босяка из Куйчжоу, мстительного убийцу с красивым лицом и грустной улыбкой?

Сюэ Ян всегда улыбался, завидев Синчэня.

Синчэнь не хотел причинять ему боль.

— Почему ты убил тех людей? — спросил он. 

Сюэ Ян отстранился, вгляделся в его лицо. Глаза его похолодели. 

— Не ты ли мне говорил, что знать этого не хочешь? — поинтересовался он. — Не ты ли умолял меня заткнуться?

— Что же, ты желаешь мне рассказывать всякое только тогда, когда я не хочу тебя слушать? — переспросил Синчэнь, чувствуя, как в груди расцветает внезапное раздражение. — И так и собираешься отмалчиваться, когда я вопросы задаю? Ты так юлишь, — проговорил он, позволяя внутреннему страху оформиться в слова, — словно и причины никакой на самом деле не было. Я прав?

Взгляд Сюэ Яна заледенел. Он выпутался из объятий, лицо его опустело, и это оказалось более пугающим, чем любая из его кривых ухмылок. 

Плотное облако вползло на небо, заслонив солнце, и воздух на речном берегу будто бы вспомнил, каким холодным на самом деле должен быть; над поверхностью реки заструился слабый туман. Потемневшие деревья вдали смутно напомнили Синчэню толпу марионеток, подвешенных к потолку похоронного дома. 

Синчэнь не выдерживал. Перед внутренним взором встала спина Сун Ланя, уходящего прочь; собственная ничтожность горчила на языке, словно гнилое яблоко. 

— Одна пустота в тебе, ничего ты не чувствуешь, — с болью выдохнул он. — Убиваешь, кого хочешь, берешь, на что глаз упал, разрушаешь все… всех, кого захочется. Что же не так со мной, если я смог полюбить тебя? Неужели я не могу отказаться от этого чувства? Я же имею право отказаться от него? Разве не могу я выбрать для любви кого-то, у кого есть душа?

Злые и жестокие слова; когда-то Синчэню и в кошмаре не привиделось бы, что он способен говорить такое, вот только не было в его голосе ни жестокости, ни ярости. Каждый звук был пронизан отчаянием, вопросы звучали искренне, в горле жгло.

— Я ничего не чувствую? — повторил Сюэ Ян, лицо его стало похоже на восковую маску; вдруг эта маска раскололась в ядовитом оскале. Сюэ Ян сдернул перчатку и поднес руку к лицу Синчэня, показывая обрубок на месте мизинцаю 

— Я не понимаю тебя, — тихо сказал Синчэнь. 

— Что, раз палец не твой, так ты и не осознаешь, как больно его лишиться? — уточнил Сюэ Ян. — Раз тебя там не было, раз ты не слышал криков боли, так тебе и плевать? 

— Я не понимаю тебя, — еще тише, почти беззвучно повторил Синчэнь. 

— Чан Цыань! — взвился Сюэ Ян, распаляясь. — Разгулялся в тот день в винной лавке, напился, а потом мальчишке лет семи сунул письмо и велел доставить. Сладостей наобещал, а мелкий идиот и поверил, он-то сиротой был, в жизни конфет не видал. Тупой и наивный, дурнее даже тебя, даочжан, вообще ничего в поднебесном мире не понимал. Так, значит, письмо-то он отнес, и, представь, сильно удивился, когда получатель врезал ему по лицу, да еще вдогонку проклятьями осыпал!

Синчэнь представить не мог — в первую очередь потому, что в голове не укладывалось, как взбешенный демон перед ним когда-то мог быть глупым и послушным ребенком. 

— А потом подумай, — продолжал Сюэ Ян, — как страшно ему было и как больно, когда мужик схватил его за волосы, вытряс признание, откуда у него письмо взялось, да так и поволок обратно в винную лавку. А там, веришь или нет, пропойцы того, который сладости за работу обещал, и след простыл. Знаешь, как мальчишка изумился? И, странное дело, то, что сладкого не будет, оказалось больнее, чем тумаки от того мужика или потом еще от хозяина лавки, который вызверился за бардак. 

Сюэ Ян шагнул вперед, и Синчэнь против воли попятился. Сюэ Ян расхохотался. 

— Скажи-ка, даочжан, — поинтересовался он, — удивляет ли тебя то, что позже мальчишка случайно наткнулся на все того же Чан Цыаня посреди улицы и спросил, где же обещанные сласти, и пожаловался, что его избили. Удивляет ли тебя то, что Чан Цыань только покрыл мальца последними словами, дал пинка, забрался в повозку и велел вознице ехать? Мальчишка следом помчался, голося про конфеты, и этот благородный глава дома Чан огрел его хлыстом. 

К концу рассказа Сюэ Ян выглядел почти безумным, взгляд горел, как у дикой твари; отчего-то его вид напомнил Синчэню о марионетках в похоронном доме. Такая же прекрасная имитация живого человека, как и там, красивая, но при том чудовищная, будто бы демон пытался вырваться наружу из-под мягкой кожи. 

— А потом, — выдохнул Сюэ Ян гортанно, словно ему вдруг стало трудно говорить, — по руке мальчишки, лежащего в грязи, проехала телега, и колесо переломало ему пальцы. — Он вновь взмахнул изувеченной ладонью перед Синчэнем. — Ему было всего семь лет! Кости смололо в кровавую кашу, понимаешь ты, разорванная кожа висела ошметками, этот ребенок прижимал руку к груди, словно раздавленную мертвую птицу, а потом — потом, позже, он отрезал себе палец, пока гной и гниль не перекинулись дальше, сам отрезал без капли снадобья, которое притупило бы хоть боль, хоть ужас. 

Глядя на ровный заживший обрубок на месте чужого мизинца, Синчэнь измученно сказал:

— Чан Цыань искалечил твою руку, и за это ты вырезал всю его семью? Но ведь хватило бы и его мизинца, если ты хотел отомстить. Да пусть бы даже ты отсек ему руку по плечо за его преступление, но зачем… всех…

Мертвые лица поднимались перед внутренним взором. 

— Неужели… — неверяще пробормотал Синчэнь. — Неужели пять десятков человеческих жизней ты и впрямь приравнял к одному своему пальцу? 

Сюэ Ян уставился на него с неменьшим неверием, кипящая злоба сменилась изумлением.

— Конечно, — растерянно сказал он. — Это же мой палец, что мне чьи-то жизни? Как всего пятьдесят душ могут быть равны моему пальцу?

Синчэнь посмотрел в его лицо и безучастно отметил:

— Надо же, я был прав.

Сюэ Ян приподнял брови, в глазах вновь вспыхнула злость. 

— Ты же сам сказал, что хочешь знать! — прорычал он. — Ты сам спросил! А теперь тебе не хватает ума понять, о чем я говорю? Или в тебе так мало жалости к бедному искалеченному ребенку?

— Но ты не тот ребенок! — вскричал Синчэнь, вдруг оказываясь на грани истерики и не в силах сдержать себя. — Ты убийца, Сюэ Ян! И если мне тебя жаль, то я, должно быть, не менее глуп и наивен, как дитя из твоей истории, но знаешь, в чем разница? То дитя виновно лишь в своей невинности и неразумности, а я, я… Мой грех куда тяжелее — давно нужно было тебя убить, а я не могу!

Лицо Сюэ Яна вдруг стало мертвенно белым. Он вновь шагнул вперед — Синчэнь подумал: поцеловать собирается. Но быстрее, чем Синчэнь успел осознать его истинные намерения и хоть пальцем шевельнуть, Сюэ Ян выхватил Шуанхуа из ножен и метнулся назад. Тень деревьев укрыла его самого, но не смогла приглушить сияние клинка.

— Я и впрямь жесток, даочжан, — сказал Сюэ Ян, голос нежный, грустный, — но ты не ошибся. Я хочу искупить грех, я хочу… Мне так хотелось бы лишнюю тяжесть снять с твоих белых плеч, и, думаю, я знаю, как тебе помочь. Некоторые вещи очень легко делать, когда ты влюблен, даочжан.

С этими словами он поднес Шуанхуа к горлу.    

— Как думаешь, даочжан, я почувствую, когда твой меч перережет мне горло? — спросил. — Будет ли больно? Зарыдаю ли я, как рыдал тот ребенок над раздавленной рукой?