Сколько раз цветок расцветал и отцветал?

Сколько чёрных черт кистью я нарисовал?

Как взойдёт луна, бросит на воду свой свет,

Буду ждать тебя я здесь...

***

      Тихий разговор тёк уже несколько часов, как река под слоем зимнего льдом. Чай уже давно закончился, будто его и не было, а закатное солнце мягко освещало уютную комнату брата. В ней Лань Чжань очень давно не бывал, поэтому сейчас наслаждался последними мгновениями спокойствия и умиротворения.

      Сичэнь тепло улыбался, склонив голову на бок, пока взгляд был наполнен горькой тревогой и надеждой. Главу ордена медленно клонило в сон — скоро девять вечера. Но даже так, старший терпеливо оттягивал неизбежное. Белая лента сегодня чересчур сильно давила на лоб, но поправить её не было возможности. Почему-то именно эта полоска ткани возвышала его над родным братом, который только недавно закончил рассказ о Вэнях. Сегодня второй нефрит сказал так много, что горло Ванцзи пересохло и першило при каждом слове.

— Ванцзи, может ты ещё подумаешь? — вновь подал голос Лань Хуань, понимая, что этот вопрос уйдёт в никуда. Как в принципе и все предыдущие похожего содержания. И в ответ знакомое качание головой.

— Брат… я не могу. Это ударит по репутации ордена, по твоей репутации. Я смогу, — уверенно, хоть и тихо, говорит Лань Чжань, сжимая тонкими пальцами тёмную ткань на коленях. Тёплое ханьфу, которое юноша украл — он будет честен с собой — у Вэй Ина, приятно грело в холодные ночи Облачных Глубин. Лань Чжань даже завидовал такой практичности. А завидовать запрещено.

— Тогда будь осторожен. Я позабочусь о молодом господине Вэе и его семье, — обречённо прошептал напоследок мужчина и прижал к себе брата, уронив при этом чашки из тонкого фарфора. Сичэнь был рад даже тому, что брат сообщил о своём решении защитить невинных. Это дело похвальное, если бы не кровь, что текла по венам этих же людей.

      Горький вкус чая так и не сошёл с языка. И Лань Хуаню кажется, что он останется с ним навсегда. Но поделать он ничего не может: тёмная одежда младшего и единственного брата скрылась за стеной правил и запретов, колокол уже давно пробил заветные часы, а Глава ордена так и не лёг в свою кровать. Его маленький А-Чжань покинул свой дом, взяв без спроса — не очень хотелось использовать слово украл — одежды и заготовки заклинаний воспитанника погибшего главы ордена Цзян.

И всё-таки пора спать.

***

      Вэй Усянь не мог нарадоваться. На соседней койке постоялого двора сидел Лань Чжань. Да, это не его внешность: вместо глубоких янтарных глаз с тигровыми полосками карего, теперь сверкали сонной усталостью глаза цвета разведенной туши; вместо длинных и мягких волос — жёсткие и ломкие пряди чёрного цвета; вместо статной и подтянутой фигуры — щуплый юноша со слабым ядром. Но со всей уродливостью нынешнего тела, Лань Чжань остался собой.

      Его брови хмурились от запаха алкоголя, пальцы уже были покрыты маленькими царапинами от ниток (как вообще он умудрился на них что-то сыграть), глаза тепло прояснялись от выходок младших адептов и Вэнь Сычжуя. А ещё Ванцзи, как и положено, заснул ровно в девять вечера. Насколько же ему было сложно в те неспокойные годы не спать несколько ночей?

      Подойти ближе адепт клана Лань боялся. Доски под ногами бы отвратительно заскрипели и разбудили спящего. Хотелось налюбоваться этой умиротворяющей картиной на всю оставшуюся жизнь. Копошение на первом этаже, где младшие адепты, Вэни и Цзян Ваньнин с Цзизь Цзысюанем устроили себе небольшой праздник, нисколько не мешало.

      Белая лента безнравственно была кинута на койку и затерялась среди бесконечных складок. Вэй Ина до бесконечности бесил этот атрибут клана, в который его так милостливо принял брат Ванцзи. Ткань постоянно давила на лоб, а длинные концы путались в волосах. И даже так Лань Цижэнь сжимал свои зубы, словно бешеный пёс, рычал и говорил что-то про бесстыдство. После смерти своего племянника он и вовсе не смотрел на Вэй Усяня. Старику даже самому себе было сложно признать себя виновным в смерти Ванцзи, в котором он сам души не чаял. И даже Тёмный Путь не осквернил отцовскую любовь.

      Скрип двери. В комнату заглядывает шиди и хмурится от представленной картины. Вэй Ин наконец-то отрывает свой взор от спящего. А ведь заклинатель никогда не думал, как пережил смерть близкого друга его брат. А-Чэн всегда выглядел сильным. Даже когда Вэнь Цин передала завернутый в тряпки гуцынь, Ваньнин остался молчалив.

      Но тому, должно быть, было сложно: сестра с племянником далеко, Вэй Ин остался в Облачных Глубинах, наивно ждя сначала живого, а потом и мёртвого, а Цзян Чэн был один. И только редкие письма, где было мельком рассказано и о Лань Чжане, что пил с ним чай, и о милой Вэнь Цин, которая смогла бы восстановить ядро глупого шисюна (и она это как-то сделала. Вэй Усянь до сих пор думает об этом), и о том, как А-Лин нагло занял место на руках Ванцзи рядом с А-Юанем — именно они создавали уютную атмосферу в цзинши Второго Нефрита, где и проживал долгие тринадцать лет адепт клана Гусу Лань.

— А-Чэн, — с выдохом начинает черноволосый заклинатель, сжимая в руках тёмную флейту. Лань Чжань крепко спит. Его ровное дыхание остаётся прежним, как и поза, в которой он заснул, едва сев на край не самой удобной кровати.

— Нет, Вэй Усянь. Чтобы ты не хотел, я говорю нет, — начинает Ваньнин, чувствуя неладное от своего брата. Надеяться, что тот не поймёт, кто такой Мо Сюаньюй? Это слишком глупо, даже А-Лин, который не был лично знаком ни со Старейшиной Илин, ни со своим дядей — и то догадался, что здесь что-то не чисто. И скорее всего именно поэтому решился сегодня спать с отцом в одной комнате. Это же ребёнок, какое у него может быть представление о человеке, который поднимал с земли мёртвых, прикрывал своей спиной остатки собачьего ордена, а потом сам попытался убить собственного брата?

— А-Чэн, но я клянусь, он будет в безопасности. Цзэу-цзюнь не даст собственного брата в обиду, — запротестовал старший, заставив Цзян Чэна замолчать хотя бы на несколько мгновений. Это звучит так эгоистично, особенно зная, что это ложь. Клан Лань сразу же убьёт вернувшегося к жизни Старейшину Илин. И Глава Цзян это знает, поэтому фиолетовые искры летят во все стороны от злости.

      Шиди думает, что только он помнит добро Ванцзи. И на самом есть в этом доля правды — грустной и едкой правды. Даже благочестивые Лани забыли о том, что младший из нефритов верой и правдой стоял за спиной собственного дяди, ведя выживших адептов в бой. Вэй Усянь сам сражался спина к спине с заклинателем, не боясь подставить плечо. Белые одежды уродливым пятном сверкали в поле зрения, а игра гуциня приводила бушевавший разум в покое. Усянь мог доверить заклинателю из Гусу любую идею нового изобретения, которое непременно получало краткую оценку, а потом по военному лагерю разносились глухие звуки семиструнного инструмента, к которому ненавязчиво присоединяется тонкая мелодия флейты.

— Господин Вэй слишком самоуверенный, — послышался приглушённый, но всё равно до непривычного звонкий, голос с противоположной стороны комнаты и заставил обернуться на него. Некогда спящий человек теперь смотрел на двух бессмертных серыми глазами, на которые так аккуратно ложились тени от ярких искр Цзыдяня. Спина вновь стала прямой, будто тело всегда знало, как ему следует делать. Хотя Мо Сюаньюй какое-то время обучался азам заклинательства, а значит и уроки этикета не должны были пропасть зря. — Почему Вы думаете, что Глава великого ордена сделает поблажку даже для собственного брата? Перед правилами все равны.

      И в этом была правда, которую молодому Вэй Ину пришлось вызубрить сначала на войне, а после, когда на лоб была повязана белоснежная лента. За ту церемонию по телу до сих пор растекается жгучий стыд, ведь он не только предал дорогого шиди, которому пришлось помогать с расстояния, но и самого Лань Чжаня, что ушёл поздно ночью из Облачных Глубин и на следующее утро стал позором всего ордена. Тогда был наказан сам Сичэнь, что позволил младшему брату обратиться к тьме и поддержать Вэньских псов. Многие карикатуры, что выходили из-под пера разных художников представляли красивейшего из господ нового времени крайне разнообразно.

      Где-то мужчина пронзал себе сердце, отдавая его голодным псам. Эти картины были очень часты у уличных писателей картин, которые показывали выживших Вэней голодными псами, которыми Второй Нефрит чрезвычайно сильно дорожил. В народе давно ходила легенда, что у Ванцзи забрали ядро в качестве гаранта безопасности, а тот нашёл утешение на стороне смерти. И обычно таких художников Вэй Усянь встречал на тропах Юнмэна или Ланьлина, где об ужасном пороке говорили более снисходительно. На землях Гусу Лань же было совсем всё плохо: говорить о таком пороке запрещалось, а рассказы становились всё хуже и хуже. В итоге все порешили, что молодой Лань Сичэнь просто не замечал змею у себя на груди, а про Лань Чжаня даже после его смерти плевались и желали ему никогда не перерождаться. Об этом часто вели беседы Цзэу-Цзюнь — что спрятался от всего в тени, как и его собственный отец, но с ослиным упорством продолжал работать над кланом и бумагами, помогая при этом молодому Цзян Чэну, — и Вэй Усянь. Их разговоры всегда были наполнены лёгкой растерянностью со стороны старшего, которой мог подолгу смотреть в чайную воду, а потом заговорить о чём-то незначительном: кролики; о том, как маленький Лань Чжань приходил к нему на колени, чтоб его погладили; о глупом желании младшего брата быть поддержкой для всего ордена; о том, как сам Лань Сичэнь ненавидит себя и свои слова.

— Однажды матушка сказала, что настанет момент, когда я не смогу отказать А-Чжаню. Я всегда хотел, чтобы такой момент наступил и в жизни моего брата всё стало ярко, но, — горький смешок был утоплен в горьком чае, — я убил его собственными руками, когда тот только встал на свой путь и обзавёлся семьёй. Скажите, молодой господин Вэй, хороший ли я брат после этого?

      Тот вопрос до сих пор волнует мысли черноволосого перед сном. Ведь тогда он промолчал и оставил безутешного главу в чарующем одиночестве, чтоб после отбоя слушать Расспрос. Ответа не находилось даже спустя бесконечные годы. Что он сам, что Лань Сичэнь, оказались отвратительными братьями, бросив своих младших на произвол судьбы. Но Цзян Чэн и Лань Чжань нашли выход — подружиться и помогать друг другу по мере сил и возможностей. Молчание сильно затянулось, раз даже спокойный Ванцзи беспокойно поёрзал и убрал выпавшие из хвоста пряди волос.

— Глупости! Ты не видел, во что он превратился после твоей смерти. Если бы я мог, то ударил бы тебя за такое непочтение, — нахохлился адепт ордена Лань, поглядывая на спокойное лицо напротив. И ведь в нём и намёка на сон не было. Острые слова, словно стрелы, пронзали грудь Ванцзи. Тот даже зажмурился, лишь бы не поморщиться от такого несправедливого обвинения. Да, он виноват и всегда это понимал. Поэтому и сейчас отрицать не собирался. Но хуже всего то, что сам Тёмный заклинатель не мог чётко вспомнить, как именно выглядел его старший брат.

      Перед глазами мелькало много образов, которое могли бы быть связаны между собой, но собрать всё в единую картину без рванных краёв и обвисших ниток не получалось. Воспоминания Мо Сюаньюя смешивались с событиями из прошлого, представляя из этого всего яркий балаган слов и действий. Вот его колени мокнут от ночной росы, а вот его выпинывают из деревянного дома; спину обжигает фантомной болью, а после он в памяти всплывают чьи-то губы и сладкий запах пионов; холодная тьма шепчет что-то на ухо, пока в голове поётся мягкая колыбельная голосом незнакомой женщины. Только некоторые моменты остались неизменными — близкие люди и заклинания. Сичэнь в это число входил тоже, но перед своей смертью Лань Чжань его даже не видел, поэтому и воспоминания исказились до неузнаваемости. Только мягкая улыбка, тёплые объятия и яркие карие глаза, смотрящие с искренней заботой и сопереживанием.

— Я не могу вспомнить… Всё так плохо? — этот вопрос поверг в шок Вэй Усяня, готового ко всему. Читая о тёмных заклинаниях, бывший адепт Юнмэна не раз и не два видел записи о том, что злые призраки и тьма заполняли память человека сплошным злом напополам с горько-кислой болью и вытесняли все хорошие моменты жизни. Под конец своего жалкого существования он еле мог мыслить и делать что-то во благо другим. Но заклинатель отчётливо помнил яркую осмысленность в медленно угасающих глазах и тихие слова извинений, когда сам он валялся в пепле и крови, пачкая идеально белые одежды с маленькими вставками небесно-голубого.

      А тут открывается тайна, что дорогой сердцу человек не помнит родного брата или помнит отрывками детства и боли. Это осознание накрывает с головой, как и вина за содеянные ошибки и сказанные слова. Вэй Ин и правда полный мудак.

***

      Облачные Глубины утонули в беспокойных шепотках. Казалось, что даже водопады, стекающие с отвесных скал были бы тише, чем все эти нарушители правил. Зелёные листья на ароматных деревьях исполняли собственную мелодию, по которой так соскучился Лань Чжань, пока обустраивал весь быт на проклятой горе. Чёрные одежды почти не шевелились под натиском холодного воздуха. Красные узоры едва были видны под складками чёрного льна. Без ядра было сложно привыкнуть к освежающему морозу гор с живописными видами.

      В руках мирно сидел белый крольчонок, пожёвывая грубую ткань и копошась своими милейшими лапками похудевшую от недоедания и постоянных сражений с орденами руку. Рядом с Ванцзи спешил молодой парень, улыбаясь робкой улыбкой и держа похожего кролика. Эти малыши выскочили прям перед ними, и они не смогли пройти мимо, чтобы не подхватить их с собой. К тому же милые создания приятно согревали замёрзшие от утреннего тумана ладони. Вэнь Нин на родине своего названного брата никогда не был и только слышал рассказы сестры, поэтому рассматривал всё с детским любопытством.

      Приближаясь к входу и оставляя бесконечные ступени за спиной, в зелёных глазах Цюнлиня разгорается пожар искренней радости. Стены ордена казались выше небес, по которым ветер танцевал молодой девой на ярмарке в Илине, кружась в своей эфемерной юбке. Короткие пряди, выбившиеся из слабого хвоста мягко мазанули по открытой шее, когда ветер-проказник прошёлся по ним своим прикосновением. Кролики беспокойно завозились на руках двух жителей Луаньцзана.

      У входа стояло два человека в светлых одеждах. В таких же тканях раньше ходил и Лань Чжань. Это Вэнь Нин хорошо помнил, даже если сам Нефрит Гусу Лань не горел желанием об этом вспоминать. Всё равно в тёмных тканях теплее, да и пачкать в копоти и золе не так жалко. Бессмертные выглядели как спустившиеся на грешную землю боги, что оба путника почувствовали свою никчёмность даже с такого большого расстояния. Кроликов пришлось опустить на землю, чтоб не получить ещё больше оскорблений в свой адрес. Учитель Лань в последнее время не скупился на красочные эпитеты, чтоб описать взбунтовавшегося племянника. Сестра тихо его проклинает по ночам, пока всегда спокойный Ванцзи сжимает до треска дерево для новой игрушки А-Юаня. Вэнь Нин знает, что старшие от него многое скрывают, беря весь удар на себя.

      У Главы Лань тёплые и мягкие глаза. Они счастливо улыбаются, пока янтарные и потемневшие от возраста радужки у учителя Ланя смотрят с видимым осуждением. Воздушные рукава Цзуэ-цзюня мягко поднимаются вслед за руками и плывут, словно зефирные облака по небу. Настолько это изящно и утончённо выглядит. Бедный Цюнлинь задыхается от доброты этого замечательного человека, чей взгляд прикован только к названному брату, что вежливо поклонился старшим.

— Ванцзи, рад тебя видеть. И Вас, господин Вэнь, я тоже рад видеть, — и в словах ни грамма лжи. Это подкупает. И если цзецзе не посоветовала бы быть начеку, то Цюнлинь расплылся от вежливости, которой ему иногда так не хватало. Благо Цижэнь и весь его вид не предвещал ничего хорошего. И когда дядя Лань Чжаня чинно удалился по тропинке, почёсывая свою бородку и говоря что-то про бесстыдника Усяня.

— Брат, мы уже вечером уйдём. Я хотел только проведать тебя, — говорит Ванцзи, смотря грустными глазами в спину удаляющегося родственника. Красивые глаза плачут невидимыми слезами детской обиды. Ладонь с мозолями накрывает широкое плечо быстрее, чем это успевает сделать Первый Нефрит. И в карих глазах чудится обида. А возможно это только видение нервного А-Нина, ведь не может добрый и такой понимающий Лань Сичэнь смотреть на худую руку, накрывающую плечо родственника, таким злым взглядом. К тому же, это ведь только моральная поддержка, которая так необходима сломанному Лань Чжаню.

***

      Когда тихий ужин превратился в этот кошмар, Вэнь Нин не мог сказать. Возможно это произошло, когда весёлый господин Вэй тихо вздохнул о скуке, а на него за это шикнули. А может быть кого-то из старейшин оскорбило само нахождение на ужине потомка Вэнь и тёмного заклинателя, который всё равно носил белую ленту с облаками на своей голове. Он честно не знал, но происходящее повергало его в ужас. Светлое помещение в один мог покрылось липкой тьмой и языками пламени. Правда только в глазах напуганного до смерти Цюнлиня. В остальном всё было так же.

      На человека в чёрном ханьфу обнажили мечи все старейшины и большая часть адептов. Тени людей расползались по стенам и полу, вытягиваясь в ужасных мертвецов. И только Лань Сичэнь пытался всех успокоить, но его заткнул его собственный дядя, приказав как неразумному ребёнку сидеть и не высовываться. Некогда прекрасные фигуры в белом в один миг стали теми, от кого надо срочно бежать, спотыкаясь о камни и корни деревьев. Лань Чжань — они не брали с собой оружия — был окружен, успев перед этим оттолкнуть Вэнь Нина от себя.

      Кольцо всё сужалось и сужалось. Вот уже доблестные мечи звенели друг о друга. От этого лязга закладывало уши, поэтому даже пискнуть не удавалось. Всё внимание младшего Вэня было направленно на затравленное лицо своего названного брата, который не мог даже шевельнуться, чтоб не напороться на чьё-то оружие. Молодые адепты зло рычали на отступника, будто забыли, как этот человек им помогал и направлял на войне. Сейчас они походили на свору диких собак, готовых загрызть обычного путника и не оставить от него ни косточки.

      А дальше всё было как в тумане. Лань Цижэню уступили место. Крик Лань Чжаня, а потом Цюнлиня, который увидел, как самый сильный человек на его памяти складывается, словно карточный домик. Белый шёлк ленты сгорает в пламени мгновенно, разносясь по помещению серым пеплом.

— Дядя, Вы что делаете?! — Глава ордена подрывается с места и спешит к плачущему брату, вокруг которого толпа потихоньку становится всё меньше. Младшие адепты и сами шокированы тем, что произошло. Символ ордена взяли и сожгли, оставив только пепел в напоминание. Сичэнь видит в миг посеревшие глаза горячо любимого брата, которого не смог защитить от собственной семьи, от предательства. Он не успевает дойти, ведь рядом с А-Чжанем появляется Вэнь Цюнлинь, который прижимает к себе такого беззащитного и хрупкого Ванцзи.

— Он пошёл по кривому пути. Осквернил все традиции и обычаи, предал собственный клан и семью. После этого он разве имеет право носить то, ради чего нужно стараться и быть праведным человеком? Сичэнь, стань взрослым. Ты уже не ребёнок, научись отделять зёрна от плевел, — жёсткие слова рушат последние ниточки в некогда спокойной душе Лань Хуаня. Цветущие клумбы горечавки падают в спокойную реку мыслей и здравого смысла, пока в тёмном потолке душевного неба медленно гаснут звёзды-светлячки. Нежные бутоны тонут в синих водах, когда младший брат молча поднимается и с поддержкой Цюнлиня уходит из зала, где его выгнали из семьи, которой он доверял всю жизнь.

— Ванцзи… — кидает Сичэнь, надеясь получить хоть взгляд, хоть слово. Хоть что-то, что поможет ему объясниться и вернуть всё на свои места.

И он получает:

— Если бы я мог, то лучше бы был на месте Цзян Ваньиня, — позади Главы клана поражённо вздыхает Вэй Усянь и кричит что-то о предательстве, за что получает пощёчину от разбитого морально Цзуэ-цзюня. У того в глазах застыли слёзы ненависти к человеку, что воспитал его самого и Ванцзи, словно отец, которого у них по-хорошему никогда и не было.

После этого всё пошло наперекосяк.

***

— Ванцзи, ну улыбнись. Ничего страшного не произойдёт, — щебечет уж слишком радостный Вэй Ин, размахивая белыми рукавами, сидя при всём этом на вредном Яблочке, который не хотел сначала везти наглого мужчину. Идущий рядом человек, так похожий на него самого лицом, знакомо нахмурился и сжал поводья покрепче.

      Они, дойдя до Пристани Лотоса, прожили там месяц, на протяжении которого Вэй Ин усиленно уговаривал вернуться с ним в Гусу Лань упёртого заклинателя. Тело Мо Сюаньюя было ни на что не годно, поэтому путешествие на мече становилось совсем невозможным. Чему естественно радовался именно адепт ордена Лань, ведь это такая хорошая возможность наладить общение с хмурым Ванцзи. Потому что тот постоянно находился рядом с Вэнь Цин и вместе с невинным А-Нином помогал готовиться к свадьбе. И делали это юноши со всей заботой и щепетильностью, с которой они только могли. Вэй Ин же успокаивал бедного Цзян Чэна, что иногда стеснялся подойти к девушке и просто поговорить. Даже племянник, расхаживая в своих золотых одеяниях, смеялся над родственником и прятался за собственным отцом. А-Лин всегда любил слушать о прошлом своих родителей, поэтому сейчас весело дёргает Цзысюаня, чтоб вновь начать щебетать о том, как тот похож на дядю Цзян. Тот только хмуро смотрел на единственного сына и гонял по полю для тренировок.

      Сычжуй же активно ходил на занятия со сверстниками из Юнмэн Цзяна, каждый вечер рассказывая о новых познаниях дядям. Обычно Вэнь Нин тихо сидел и слушал, пока тонкие пальцы Мо Сюаньюя заплетали воодушевлённому подростку маленькие косички. Обычно такие мгновения происходили уже глубокой ночью, когда праведным адептам клана в облаках положено спать. Вэй Ин же нагло нарушал эти правила. Выпивка с шиди, тихие и неспешные разговоры с А-Цин, посиделки с павлином и его подрастающим павлинёнком, который постоянно рассказывал о своих проказах с А-Юанем.

      Пристань Лотоса с этими людьми вновь ожила и расцвела, даже запела голосами прошлого. Вэй Усяню иногда казалось, что рядом с ним гуляет дядя Цзян с мадам Юй, шицзе идёт позади и тихо вздыхает поглядывая на лотосовые заросли, его серьёзный шиди внимательно слушает свою матушку. Солнце в такие моменты заменяло луну на небосводе. В далеке мерещились братья Лань, переговаривающиеся о чём-то земном. В такие ночи золотое ядро согревало кровь ещё сильнее. Ваньнин рассказывал, что такое происходит, когда прежний хозяин оказывается рядом. Ядро не забывает ни одного человека, как бы им всем этого не хотелось.

      За спинами Лань Чжаня и Вэй Усяня осталась цветущая Пристань Лотоса, а впереди был путь в холодные горы правил и традиций. Дорога обещала быть долгой и нудной если бы не идущий рядом Ванцзи, который иногда поддерживал разговор короткими словами. И при всём этом повисшая по вечерам тишина не казалась тяжёлым грузом, который срочно надо было скинуть в речку. Такими ночами в лесу звучала тихая мелодия нескольких струн, на которых пальцы Мо Сюаньюя играли с осторожностью и неуверенностью. Песни не были чем-то из сборника для музицирования в Гусу Лань, но и не наполнялись отравленной силой — иногда к ним подключалось мычание колыбельных или обычных песен, которые обычно не играли с такой серьёзностью.

— Почему Вэй Ин остался в Гусу? — спросил вместо желаемой улыбки тёмный заклинатель, забавно хмуря брови, от чего Вэй Усянь громко засмеялся. Яблочко на это скорчил такую рожу, что даже человек не смог бы, а осёл смог. Серьёзность совсем не шла к лицу выходца из Ланьлина. Серые глаза переродившегося потеплели, ведь Лань Ванцзи и правда не знал всей истории, которая произошла за кулисами тетра правил и лицемерных старейшин.

— Лань Ванцзи, ты задаёшь такие глупые вопросы. По той же причине, что и ты остался с Вэнями, — бледные щёки цветисто покрылись алыми узорами стыда, а тонкая рука с шрамами на самых костяшках бьёт по плечу в белых одеяниях ордена Гусу Лань. Лента сегодня как-то меньше давила на лоб, а её концы даже удосужились не путаться в чёрных прядях и развиваться на ветру, как перья свободных птиц. Сладкий сок локвы растёкся по языку от тёплой ладони поверх тонких одежд, и улыбка неугомонного адепта стала только ярче и солнечней.

— Вэй Ин говорит несусветную глупость, не зная всей правды, — кинул Ванцзи и скормил сладкое и наливное яблоко ослу, что тут же проглотил фрукт, чуть не откусив часть руки заклинателя. Красная лента в волосах запылала ярким огнём под лучами, проходящими сквозь густые кроны деревьев. На это Усянь вопросительно наклонил голову. Он всегда думал, что Ванцзи одолела любовная тоска и он бросил свою семью только из-за пылкой страсти, а оказывается была совсем другая причина, о которой мало кто знал, но многие догадывались. Ну, точнее милая шицзе, которая всегда видела подноготную человека, могла бы сказать. Только внешность девы, которая, казалось, даже не старела, никогда не подавала признаков знания страшной правды.

— А Ванцзи расскажет мне?

— Нет.

***

      Сичэню было так холодно и одиноко в материнском домике, в котором он сам же себя и запер в наказание. Слабый аромат горечавки проникал в помещение и наполнял лёгкие удушливым ощущением смерти и тоски. Когда-то его собственная матушка сидела на этой кровати и обнимала их с братом. Теперь же он примерил её шкуру. Только к нему никто кроме молодого господина Вэя не придёт, не расскажет, как теперь живёт молодой глава Цзян и Цзинь, не посоветует новых трактатов. И будто издеваясь, Шоюэ блестит в полоске света, где кружат частички пыли. На её лезвии кровь самого родного человека — его младшего брата, его диди. Кровь того, кто скромно улыбался и знакомил его с Господином и Госпожой Вэнь. Его маленького А-Чжаня, преданного своей семьёй два раза.

      Господина Вэя давно не было видно и слышно, зато негодник Цзиньи засовывал свою любопытную мордашку и счастливо рассказывал о Ночной охоте и таинственных заклинателях в чёрном. Пришлось долго объяснять ребёнку, что это целители. Правда мимо не прошли слова о том, что у Вэнь Сучжуя — и когда только успел сдружиться он — красивый меч. Весь покрытый узорами, а на ощупь холоден, словно сделан изо льда. Бичэнь достался мальчонке, о котором так заботился Ванцзи. Лань Хуань не удивлён.

      Он удивлён, когда дверь чуть не выбивают, а в домик вваливаются два человека в белых и чёрных одеждах. Где-то в далике слышны крики старейшин, но разве это важно, когда господин Вэй так резво вскакивает с пола и с блестящими глазами ставит в вертикальное положение своего спутника. У этого спутника очень плохая физическая подготовка — стойку на руках вряд ли осилит.

— Цзуэ-цзюнь, а чего это глубоко мною уважаемый учитель Лань так сердится? — потирает спину адепт клана Лань, совершив поклон. Обычно и так неаккуратный хвост совсем теряет свою опрятность. Лань Сичэнь может только вымученно улыбнуться и наконец-то рассмотреть новое лицо.

      Лицо оказывается не таким уж и новым. Это господин Мо, тот на кого было обращено всё внимание в деревне. Уход с Вэнями многие восприняли, как дурное знамение, даже дядя глубоко задумался. Серые глаза глаза человека смотрели с наивным интересом и каким-то потаённым страхом. Как же давно глава Лань не видел у кого-то таких эмоций. Юноша явно боялся даже сделать вдох и нервно сжимал тонкие руки в кулаки. Совсем как брат в тот отвратительный день.

— Вы, молодой господин Вэй, привели человека, владеющим тёмными искусствами. Разве может быть шушу рад такому наглому нарушению правил? — тихо спрашивает Сичэнь, поправляя лёгкую простынь на кровати. Сегодня ему опять снились кошмары. Сны давно не были добрыми, но сегодняшний выпил все жизненные силы. Даже простые мазки кистью давались тяжело, будто тушь в один миг стала тягуче мёда.

— Но Лань Чжань никому зла не причинит, да, Лань Чжань? — громко засмеялся Вэй Ин и его лента спряталась в хвосте из тёмных волос. Руки адепта так крепко схватили приведённого гостя, что тот поморщился и стыдливо спрятал глаза, постоянно посматривая на дверь и робко кивая в знак согласия. Лань Хуань даже закончил приводить постель в порядок. Однажды Вэй Усянь пообещал, что вернёт драгоценного А-Чжаня обратно в Гусу Лань и поменяется с ним лентами на зло всем старейшинам, а потом они скроются из Облачных Глубин и будут писать очень много писем для молодого главы Лань.

      Молодой господин Мо и правда смотрелся знакомо в тихом домике, окруженном поникшими цветами горечавки. Внешность была чужой и совсем не похожа на что-то прежнее, а вот эмоции, взгляд, что раньше скрывались за корочкой подсохшей крови, светились искренностью и невысказанными словами. Совсем, как в ночь, где братья обнимались, а тонкий фарфор осколками валялся на деревянном полу. Тонкая струйка тёмного тумана кружила около места, где должно было быть ядро, наверняка вновь холодя внутренности. А-Чжань тогда заикнулся, что ему постоянно холодно.

— Я приветствую Главу Ордена Гусу Лань, — говорит юноша и кланяется, сжимая место на груди. В серых глазах потаённая грусть и вина. И лучше бы он так никогда на него, на его никудышного старшего брата, не смотрел. Лань Сичэнь не заслужил прощения, но именно сейчас тонкое тело ниже его самого почти на десять сантиметров заключено в крепкие объятия. Вэй Ин отходит чуть подальше, чтоб не столкнуться с Цзуэ-цзюнем, что опьянён радостью от встречи. Он так долго не видел живого и знакомого блеска.

      Поэтому и Лань Чжань обнимает спину рыдающего брата и прижимает к себе сильнее, пытаясь успокоить родственника. Им есть что обсудить: сгоревшую ленту, смерть тёмного заклинателя, планы на дальнейшую жизнь и много-много чего ещё. Вэй Ин же сейчас смотрит в серые глаза и тоже проливает слёзы. Почему-то Гусу приучил его встречать любимых людей со слезами на глазах и с невысказанными чувствами на языке.

Снова я обернусь, спрошу себя: «Кем стали мы?»

Вспомню встречи в ночи, в лучах заоблачной луны.

Только осень настанет, постучу я в дверь твою.

Мхом покроет дом, и камни сточит хмурый дождь,

Средь душистых полей, ты как цветок меня найдёшь,

В красоте и сиянье бед и счастья, снегов и росы.