Шлюпка быстро приближалась к роскошному линейному кораблю, чьи мачты были украшены гирляндами, а палуба затянута солнцезащитными тентами.

Эдвард не знал, восхищаться ли этим бесполезным шиком или презрительно списывать это на причуды богатых.

«Эти люди такие же, как Боннет. Ну, может, чуть менее приятны. Ждать от них чего-то опасного не стоит».

И, все ж таки, внутри все стыло от предчувствия провала, а присутствие Стида начинало казаться не поддержкой, а большой ошибкой… ведь Боннет мог стать не только свидетелем, но и главным судьей…

Когда они поднялись на корабль, Эдвард призвал все свое самообладание, чтобы выглядеть непринужденным и уверенным в себе, впервые появляясь перед всеми этим незнакомцами. Он действительно умел завоевывать внимание, внушать те чувства, которые выбирал из вороха человеческих страстей… Однако аристократы были слишком далеки от естественной природы, и их сложный мир с негласными законами и правилами не давал возможности воспользоваться врожденным обаянием.

Ему ничего не оставалось, кроме как рисковать и делать вид, что все идет по плану. Он выдумал себе имя, должность, звучащую витиевато, и приготовился играть в эту новую для него игру.

Напоминание Стида о том, что они могут вернуться на «Возмездие» в любой момент, немного согрело холодеющее от волнения нутро. Боннет действительно волновался за него… волновался и не желал оставлять его одного.

Первый опыт обернулся катастрофой настолько быстро, что Эдвард не успел найти хоть сколько-нибудь стоящий способ выйти из положения с достоинством.

Аристократы попросту подняли его на смех. Их издевательские фразы облепили его… Он как будто провалился в бочку с ворванью, с размаху окунулся в позор и смрад… И это оказалось настолько мучительно, что он совершенно потерял над собой контроль. Он мог бы… мог бы перебить их всех, он даже прихватил перезаряжаемый мушкетон на самый крайний случай… Но вместо того, чтобы немедленно начать стрельбу, он рванулся прочь из зала, туда, где в умиротворяющей вечерней тишине негромко переговаривались Стид и Француз.

Оба встретили его обеспокоенными взглядами. Он нервно, на глазах теряя самообладание, рассказал им, что произошло, и, закончив, принялся заряжать мушкетон.

– Никто не смеет смеяться надо мной…

И тут Стид, тот самый Стид, которого Иззи именовал не иначе как «идиотский Боннет», которого совершенно не слушалась вся его расхлябанная команда, вдруг посмотрел на него так, будто Эд собирался кормить акул собственными кишками, и непререкаемым тоном произнес:

– Эдвард, опусти оружие! Я серьезно. Прекрати немедленно.

И Эдвард повиновался. Но вовсе не потому, что прежде не слышал обращенного к себе приказного тона. Хониголд приучил его выполнять приказы, отданные буквально одним движением брови.

Он вдруг совершенно четко осознал, что Стид остановил его по единственной причине – из заботы о нем самом. Стид не желал бессмысленных смертей, но волновало его только то, чтобы руки Черной Бороды хотя бы в этот раз не были испачканы кровью…

Заверив, что решит проблему самостоятельно, Боннет оставил его, взвинченного, задыхающегося от злости, совершенно обескураженного, и решительно направился в аристократическую клоаку.

Француз сочувственно улыбнулся Эдварду и доверительным тоном прошептал:

– Смотри, что сейчас будет. Уверен, это поднимет тебе настроение.

Эдвард постарался выровнять сбитое дыхание и, повернувшись ко входу в каюту, принялся ждать. Ему все еще чудился запах ворвани, в ушах звучало эхо омерзительных смешков…

Но ждать пришлось недолго.

Минут через десять из зала стали долетать крики. Какая-то дама выбежала на палубу и заметалась, заламывая руки, в полнейшем отчаянии. Затем Эдвард отчетливо услышал звуки ударов. Происходящее там делалось все более интересным. Переглянувшись с Французом, они поспешили внутрь.

В гостиной царил полный хаос. Пышно разодетые люди осыпали друг друга оскорблениями и дрались, точно портовые псы. По одной из тяжелых штор вверх неумолимо поднималось пламя… И посреди этого стоял совершенно невозмутимый джентльмен-пират. Когда Эдвард окликнул его, и тот обернулся… на губах его играла самая очаровательная улыбка, какую только можно было вообразить.

Эдвард словно лишился дара речи.

В его сознании остался только один вопрос, и он был не о том, что Стид сделал с напыщенными индюками за столь короткое время…

Эд боялся поверить, что это было сделано… ради него…

Он пытался осознать это, пока шлюпка уносила их прочь от занимающегося пламенем корабля… Все смотрел на Стида, с довольным видом сидящего рядом…

Он мог бы подумать, что ему всего лишь показалось, будто Боннет был по-настоящему зол на этих аристократов за их пренебрежительное отношение к нему… Мог, но, садясь в шлюпку, Стид небрежно обронил:

– В конце концов, ты был самым интересным гостем на этой посудине. И они так бездарно упустили шанс тебе понравиться.

– Я не думаю, что они пытались…

– Тем хуже для них, не так ли?

Все, что Эд мог – это кивнуть, потому что тот невидимый тонкий предмет, что вонзился ему между ребер в день их со Стидом встречи, уходил все глубже с каждым часом, и теперь уже невозможно было вдохнуть, чтобы не почувствовать боли…

Ночь продолжалась, не замечая происходящей с ним катастрофы. Волны едва различимо шелестели за бортом, завороженные полной луной, такой огромной и странной, будто проступившей сквозь слои яви и сна.

Они вернулись на «Возмездие» и почему-то оказались на палубе совершенно одни. Сейчас это было весьма некстати...

– Мне жаль, что сегодняшний вечер немного не удался…

Стид, наверняка переполненный впечатлениями, должен был уже отправиться в свою каюту, чтобы устроиться на шелковых простынях, положить голову на расшитую подушку и уснуть тихим, спокойным сном… Эду хотелось побыть в одиночестве… Ему было тошно от мысли, что придется устраиваться на диванчике для гостей… Лучше уж не спать всю ночь, благо никакого желания смыкать веки у него не было и в помине…

– Ты прав, я действительно был не готов…

Думая о том, насколько непреодолимой была пропасть между высшим сословием и жителями портовых лачуг, Эдвард невольно потянулся к маленькому талисману, что взял с собой на корабль аристократов, чтобы доказать, что он сможет изменить начертанное судьбой…

И Стид заметил это.

Спросив разрешения самым мягким тоном, какой только возможен, он взял алый отрез ткани за край и осторожно потянул… Эдвард чувствовал, как шелк струится под пальцами… и ничего не мог сделать. Он вдруг решил, что как только этот бесполезный кусок ткани окажется в руках Стида, больше не останется ничего, что этот человек не способен понять о нем…

Но теперь Эд знал, что Стид ни за что не станет использовать это с умыслом. Теперь, когда он видел, насколько для Стида важно, чтобы он просто чувствовал себя комфортно, его сердце не замирало от предчувствия удара.

Пальцы Стида… длинные и тонкие, совершенно не предназначенные для оружия… ловко сложили ткань таким образом, что получился изящный уголок… и заправили его в карман камзола Эдварда… Как раз над сердцем, которое на пару мгновений попросту перестало биться.

– Вот видишь. Тебе идут изысканные вещи.

Не в силах перестать ощущать эти прикосновения, будто они все еще продолжались, перестать смотреть на эту мягкую, излучающую свет улыбку… Эдвард едва заметно усмехнулся, словно бы говоря: «Ты шутишь!» Но на самом деле все, что он хотел сказать, это: «Ты заставляешь меня забыть, как дышать…»

Ему вдруг показалось, что эта огромная луна дает ему разрешение на то, чего он безумно желает и одновременно страшится… Он действительно решил, что можно просто сделать шаг к этому человеку, которого просто не должно было существовать, но прямо сейчас он стоял перед Эдвардом, так близко… и коснуться его уверенных губ своими смущенными, испуганными губами… И это каким-то образом не закончится провалом, как то, что он только что делал на чужом корабле…

Эдвард вовремя опомнился. Кажется, он успел уже сделать движение вперед, но буквально до конца этого маневра выровнял спину и, чуть качнувшись, остановился. Хлопнул Стида по плечу и пожелал доброй ночи.

Так-то лучше. Нечего умирать раньше времени. Стид никуда не денется.

Как и проклятая игла под ребрами.

Они успели разойтись по разные стороны палубы, но когда Эд повернулся, чтобы проводить Стида ласковым взглядом, то обнаружил, что тот тоже стоит, обернувшись, и смотрит на него.

Черт!

Впрочем, через мгновение Эдвард все-таки остался один и поднялся на нос корабля. Сегодня можно было отпустить Баттонса и нести вахту в одиночестве.

Но вместо того, чтобы всмотреться в залитое лунным светом море, Эдвард наклонился к борту и уронил пылающий лоб на скрещенные руки.