Сохранять концентрацию, будучи не выспавшимся для Асано не впервые, но с наваливающейся на плечи тяжестью, когда адреналин в крови от пробежки в школу утихает, сложность этого возрастает в несколько раз. Прежде чем на что-то ответить ему приходится раздумывать дольше привычного, благо вопрошающих не так уж и много. Студ. совет в его присутствии заметно тише и собранее, чем должен, отчего у отличника возникает желание посмотреться в зеркало и увидеть своими глазами насколько ужасно он выглядит. Еще всего лишь утро, а он уже чувствует себя разбитым. Благодаря приближающемуся выпуску и чересчур активному за последнюю неделю возлюбленному его силы ограничены. 

За выходные ему удается закончить свою и Акабане речь, которую они должны будут произнести от лица выпускников, получая заветный билет на выход из старшей школы. Их баллы идентичны на протяжении всех экзаменов – в конце концов, занимаются они вместе, что становится первым случаем, когда наставлять учеников будут двое. Слухи, конечно, это порождает, но истинных взаимоотношений между соперниками сплетни не достигают. Рыжего это забавляет, что выливается причиной многих совсем не наигранных перепалок, а отличник предпочитает, когда это возможно, пассивное наблюдение и полное игнорирование неудобных тем. Ничего из рук вон выходящего.

Отлучаясь в туалет, он предполагает, что перерыв поможет и ему и еще мало сплоченному коллективу совета собраться с мыслями. Окуды этим утром нет, так что временное отсутствие главных семпаев должно резко изменить рабочую атмосферу. За кохаев он не волнуется, хотя изредка разочаровывается их недальновидностью в некоторых вопросах. Что же, он сделал все, что мог, не его вина, что ученики не достигают его уровня.

Журчание воды в сливном баке действует умиротворяюще. Моя руки, Асано пристально всматривается в маску лица, ища допущенные усталостью трещины и, не находя их, удивляется. Похоже, в последнее время он слишком давит на состав, так что даже его ровесники сдают позиции. Или же они решают следовать его примеру: выжимать из себя все возможные силы ради великолепных результатов. Обещая себе, что обсудит это с Окудой, он, наконец, касается воспоминаний сегодняшнего утра. Отзываясь на мысли, лицо мгновенно покрывается румянцем и Асано, было уже собиравшийся выйти, вновь открывает кран и плещет на себя воду. Обычно он так не реагирует — привыкший, однако сегодня, да и всю последнюю неделю Акабане проявляет излишний интерес к его телу. За причиной далеко ходить не надо - это собственничество, должное передать, что он, Асано, принадлежит Акабане и неважно как считает он сам или его окружающие. Изредка отличник и сам поступает с возлюбленным таким образом, но неделя, при том, что их школьная рутина не меняется абсолютно, разве что рыжий идет на свидание с Окудой, таким образом пролетает впервые. Будто Акабане пытается насытиться им, запомнить, чтобы, когда они разъедутся, немного дольше не скучать. Будто он догадывается о том, что Асано не говорит ему нечто очень важное. Или же это извинение за Окуду?

— Га-ку-шу-ку-ун ~

Знакомый ему голос разносится по коридору и, поворачиваясь в сторону его обладательницы, он морщится, давая недовольству отразиться на лице во всей полноте. Это вынуждает девушку, спешащую ему навстречу остановиться посреди коридора. Никого рядом нет, так что Асано спокойно может высказать ей все, что о ней думает. В рамках приличия, конечно же.

— Мы больше не встречаемся, так что, пожалуйста, не зови меня по имени.

— А-а-а! Но почему! Ты дал мне только неделю, а этого было мало! Я хочу еще! Ты же принял мой шоколад!

Несмотря на то, что девушка выглядит типичной представительницей тех, у кого в голове гуляет ветер, пока они не встречались, она вела себя вполне соответствующе умной веселой примерной ученице, что на самом деле частично не было игрой, но все-таки... Плюсы того, что Асано благодаря ней не получал знаков внимания от других девушек, не могли перевесить просто гигантские доставляемые ей неудобства. Именно поэтому Асано не жалеет ее, говоря без прикрас.

— Если ты подарила мне его не подписанным, положив в шкафчик, то возможности отказать тебе не было. Я не мог только из-за тебя не принять подарки от тех, кто постеснялся передать свои чувства открыто.

— Но девушку ты себе новую не нашел! До выпуска еще доста!..

— Сейчас все озабочены вступительными экзаменами. Разве у тебя нет более важных дел, чем тратить на меня свое время?

— Но ты мне, правда, нравишься!

— В этом апреле мы больше не увидимся, так что я не знаю, на что ты надеешься.

Вообще-то он прекрасно осознает ее надежды — любовь на расстоянии, однако она того не заслуживает. Она даже не заслуживает нормального отказа, которым он ее удостаивает, учитывая поведение Акабане, когда отличник с ней встречался. Это было несколько месяцев назад, но Асано хорошо помнит налитый яростью и жаждой убийства взгляд, а так же громкие слова «ты — только мой», давшие познать потолок ярости рыжего. Отворачиваясь до того, как она заставит глаза выдавить слезы, он дает понять свое безразличие. К сожалению, во всей полноте его не передать, но это ничего, ведь девушка ощутит нечто хуже, пытаясь поделиться горем с подругами, конечно, если заметит, что их утешающие улыбки лицемерны.

Идти в студ. совет сейчас бессмысленно — до звонка пара минут, так что Асано отправляется в класс, в глубине довольный, что не увидит там ни Акабане, ни Окуды. Отличник волнуется за квартиру и то, каким образом возлюбленный будет ее убирать, но не настолько, чтобы беспокойство пересилило усталость, и он вернулся домой. В конце концов, после уроков его ждет достаточно дел. Окуда сегодня так и не приходит в школу – «простудилась», — говорит классный, а затем в очередной раз обращает внимание учеников на вступительные. Асано, слыша эти слова, невольно напрягается. Быть как раньше вместе остается не так много времени.

Одно из дел, которые Асано нужно сделать требует того, чтобы он отправился на улицу, на территорию одного из спортивных клубов – они все никак не сдадут несколько важных бумаг. За ними он идет сам, оставляя младших работать со старшими, не потому что не хочет их отвлекать, а чтобы проветрить мутящееся в наполненной людьми комнате сознание. Заглянув в класс лишь за шарфом, чтобы не тратить время на надевание остальной одежды, ведь сегодня вполне тепло, он спускается на первый этаж переодеть обувь, по пути встречая несколько знакомых лиц и, видя насколько те довольны, напоминает им о кое-чем, что те позабыли. К шкафчику он подходит в несколько приподнятом настроении, опустив его другим — сказывается «энергетический вампиризм», которым Акабане часто балуется и поэтому прививает и возлюбленному. Находя поверх обуви конверт, Асано не удивляется. Это может быть, как послание той девушки, которой он отказывает утром или же какой-нибудь скромницы, не желающей говорить о своих чувствах в лицо или же вовсе закинутая кем-то из ленивых одноклассников анкета на профориентирование. Последнее кажется самым реальным вариантом, учитывая, что Асано лично допрашивал каждого, кто не сдал бумагу вовремя и объяснял недопустимость ответа «я еще не решил». 

В письме не оказывается ничего из перечисленного. Там лежит фотография, сделанная, скорее всего на телефон, учитывая качество. Но на такую мелочь отличник внимания не обращает, прекращая думать в то же мгновение, как его глаза падают на блестящий глянец. Фото изображает его самого и Акабане. Их свидание на день Святого Валентина. Тот момент, когда они беззаботно счастливо лакомятся горячими закусками, держась за руки.

«<b>Хороший мальчик, Гакушу!</b>» — неожиданно всплывает в подсознании и Асано хватается за дверцу шкафчика, едва успевая удержаться на ногах. Отвратительные подробности сна разом перечеркивают прошедшие недели, рисуя перед глазами торжественное лицо матери. «...он никогда меня не любил». Чувствуя, как в легких не хватает воздуха, он вдыхает, наполняя опустевшую голову живительным кислородом. «Асано», — дразняще шепчет утренний Акабане, и отличник замечает, что сердце прекращает метаться. Вот именно. Он — Асано Гакушу и никто другой. Его отец — это его отец, а его мать — это его мать. Их отношения никоим образом не влияют на его собственные. А настоящий Акабане, не могущий звать его по имени, пусть и имеет общие черты с тем собой из сна, ждет его дома, послушный и не жаждущий ничьей крови.

Оглядываясь по сторонам, Асано прячет конверт в кармане пиджака и выходит на холодный воздух. Работу в студ. совете никто не отменяет и, пускай он уже однажды совершил ошибку, тяня с решением как действовать, не задумывается о том, чтобы немедленно вернуться к Акабане. Они уже не в средней школе, и он доверяет возлюбленному достаточно, чтобы верить, что тот, пусть и даже получил такую же фотографию, с действиями не поспешит. Да и стоит подумать над этим одному, не учитывая точку зрения рыжего. Ведь... сделавший фото человек сильно просчитался, оставляя конверт в слишком подозрительном месте. «Мы знакомы? Это кто-то из учеников или же взрослых со стороны? Учителя бы не посмели на такое пойти». Припоминая возможных подозреваемых, Асано оставшийся день присматривается к своему окружению и, не сбавляя темп работы, прикидывает варианты и их последствия. Очевидным мотивом на первое место он ставит деньги. Если кто-то хотел бы испортить ему репутацию, то просто обнародовал бы фото.

Разбитость состояния вечером накатывает с новой силой и Асано едва переставляет ноги, погруженный в раздумья. Все, что он может — сделано, остается только дать эту информацию возлюбленному, чтобы тот осмыслил ее свежей головой, дополнив своим мнением. 

— Нам надо поговорить, — произносит он, проходя в кухню, даже не раздеваясь.

От увиденного там, все мысли вновь вылетают из головы: Акабане готовит пасту, ту самую, рецепт соуса которой явно придумали «какие-то повернутые на перфекционизме садисты», как однажды тот выражается, клянясь, что сам такое в жизни не станет пробовать приготовить. «Мино-сан его надоумила», — улыбается отличник, делая предположение по лежащим на столе продуктам, которых еще утром не было в холодильнике. Желания портить труды возлюбленного у Асано нет, но слова назад не вернуть, тем более их важность не стоит недооценивать, поэтому он действует, руководствуясь неожиданному порыву: проходит к возлюбленному и обнимает. Розовый фартук, к которому он прижимается верхней одеждой, определенно измазан в чем-то трудновыводимом, но Асано это сейчас не волнует. Он просто чертовки устал. От недосыпа. От обязанностей. От своего молчания. От себя.

Пару минут они стоят, обнявшись, а затем со словами, что ему нужно вернуться к готовке, Акабане отстраняется, пытаясь ободряюще улыбаться. «Ты переживал худшее», — вот что он говорит взглядом. «...тебя», — добавляет к несказанному Асано и ему почти смешно.

Едят они не в тишине — Акабане рассказывает о том, что делал весь день, изредка кидая на возлюбленного полные обеспокоенности взгляды, когда тот пропускает места, где ему положено участвовать в разговоре. Асано не пытается вести себя так, будто все нормально и нервничает и сам, а потому к своему большому сожалению едва ли ощущает вкус приготовленной еды. Стоит ли ему рассказывать..? Стоит ли ему рассказывать ВСЕ — вот чем Асано озабочен больше, чем первопричиной разговора. В конце концов, рыжий все такой же импульсивный, как и прежде и, пускай к тому, что они вместе, новая проблема относится косвенно… Акабане так и не рассказал ему о секретах своего класса целиком и полностью. 

— Вот что я нашел в своем шкафчике для обуви утром, — Асано кладет на стол фото. Рядом с неубранной посудой и в витающем в воздухе запахе еды оно кажется безобидным предметом обсуждения после ужина.

— Что это еще за..? – Акабане не замечает, как его голос становится ниже, сужая глаза он смотрит на фото так, будто этим может испепелить фотобумагу, одновременно с этим изничтожив и запечатленный момент. 

— Как думаешь, кто это сделал?

— Кто-то с дерьмовой камерой, решивший, что раз каким-то образом нас узнал, то может заработать легкие деньги. 

Рыжий буквально выплевывает эти слова, заметно злясь, на что Асано вполне спокойно замечает:

— Я тоже так считаю. Вот только…

— Из твоих знакомых нет никого, кто бы мог подкрасться незаметно, — тут же перебивает отличника рыжий и делает паузу, по-видимому, копаясь в памяти, — а из моих… Они не совершили бы такую детскую глупость.

Обмениваясь еще несколькими фразами, которые они оканчивают друг за друга, обрывая фразы, они так и не приходят ни к чему определенному. Инстинкты Акабане – проверенное средство, так что если он не заметил этой слежки они в затруднительной ситуации. Это конечно, если фотограф хочет чего-то трудновыполнимого взамен своему молчанию. Акабане относится скептично к тому, что если обнародовать фото, они окажутся узнанными, однако принимает во внимание, как это отразится на Асано – тот, пускай и контролирует себя, зависит от мнения окружающих. Пьедестал отличника не настолько хрупкий, чтобы дрогнуть под сомнительными доказательствами, однако и не является священным храмовым алтарем. Урон, хоть и будет минимальным, испачкает слухами его доброе имя, а это совсем не то, что Асано нужно как раз тогда, когда он вот-вот выпустится. Маленькая шумиха может запросто испортить ему поступление и, пускай Акабане все еще не знает, куда именно планирует податься возлюбленный, он принимает во внимания это обстоятельство и молчит. Молчание позволяет ему частично скрыть желание найти фотографа единолично и по-тихому избавиться от помехи, однако все эти чувства Асано читает как открытую книгу. Тут не в чем сомневаться.

— Если он потребует денег, то я сам все решу.

Асано осторожен не из-за недоверия в способности Акабане к поиску, просто…

— Асано, я не собираюсь его убивать. 

— Пока что. – Отличник смотрит тому прямо в глаза, несколько хмурясь. — Если ты узнаешь его истинные намерения и тебе это не понравится… Карума, – тот чуть дергается в звуке своего имени, но взгляд не опускает, – доверься мне, и я справлюсь сам. Я не собираюсь оставлять это безнаказанным.

— Вообще-то это наша проблема, — не соглашается Акабане и акцентирует голосом «наша». – И я собираюсь в этом участвовать хочешь ты того или нет.

— Хорошо, — выдыхает Асано и хмурится сильнее. – Тогда если я завтра что-то получу, то дам тебе знать. На третьем этаже есть неиспользуемый класс, так что, скорее всего, я позову тебя туда. Обещай мне, что без моего разрешения ничего не предпримешь сам, и никто без моего ведома не пострадает.

— Ладно.

Считая разговор законченным, Асано встает, намереваясь заняться посудой, пускай сейчас и не его очередь. Это благодарность за вкусную еду и, совсем чуть-чуть, но возможность не смотреть на Акабане. 

— Асано.

Отличник оборачивается, звякая тарелками, уже собираясь пройти в кухню.

— Что случилось? 

— Что имеешь в виду?

— Ты быстро согласился. И эта фотография… уж слишком ты из-за нее разволновался. 

Асано кажется, что тот что-то недосказывает, он прикусывает губу изнутри. Сегодняшнее поведение и вправду настолько далеко от идеального, что «я устал» ничего не скроет. Руки оттягивает вес, и он решает, что ничего такого не будет, если поставить тарелки в раковину, что и делает. Рыжий следует за ним. Отсрочивая момент, отличник осознает, что время настало, пускай он и не готов. «Что случилось» уверенное и твердое, обеспокоенное, желающее правды, так что, начни он лгать, пускай обмануть и удастся, затем эту ложь на нет не свести, как не старайся. Акабане изображает незаинтересованность, разглядывая магниты на холодильнике. Большинство пришпиливает исписанные аккуратными столбиками листочки с рецептами, списками покупок, разделением обязанностей. По форме они разнообразны – большинство зверюшки в подарок к любимой марке молока рыжего, часть простые плоские цветные круги. Холодильник, как и многое в этой квартире – доказательство их отношений, жизни вдвоем. Просто вещь.

— Я так и не сказал тебе, куда собираюсь поступать.

Обратного пути уже нет.

— Хм. — Акабане изгибает шею, теперь глядя на холодильник под углом и больше ничего не произносит, ожидая. 

— Я еще не определился где конкретно, но я собираюсь учиться заграницей.

Выражение лица Акабане пустое, он не отрывает глаз от магнитов. Асано смотрит за тем, как он достает руки из карманов и, выбрав один из листков, снимает его с холодильника, мня в ладони. Он не взрывается эмоциями, а вполне спокойно произносит, похоже, не до конца веря:

— Когда ты собирался мне об этом сказать? 

Бумажка летит в мусорку. Отряхивая руки от несуществующей пыли, рыжий делает несколько шагов вперед и опирается рукой на столешницу прямо перед возлюбленным. Они одного роста, так что трюк с давлением не проходит. 

— Ты не собирался этого делать, не так ли?

Невольно, но от обвиняющего тона губы отличника изгибает усмешка. Он настолько предсказуем? Все именно так. Все как почти три года назад. Сознательно делая ошибку, выгораживая свои подсознательные чувства, он игнорирует потребности своей второй половины. Конечно, страх из сна все еще существует на задворках сознания, однако не имеет ничего общего с тем, что останавливало до этих пор, не давая поделиться на первый взгляд мелочью.  

— Я хотел оставить наши отношения неизменными столько, сколько это возможно, – это правда. Как и в прошлый раз, Асано хочет держаться на плаву, а не нырять в бездонный омут глубже. – Что в этом плохого?

— Ничего, – однако, его уязвленный вид отражает обратное. – Я не об этом спрашивал.

— Ты уверен, что хочешь знать? 

Отличник, противореча инстинкту, опускает взгляд в раковину на грязные тарелки; краем глаза он все равно замечает, как возлюбленный кивает в ответ, что вызывает тяжелый вздох. Это совсем не то, чего он добивался, но деваться некуда. Все с самого начала вело к такому финалу, как бы Асано не сопротивлялся. 

— Подождешь с этим, пока я помою посуду?

Неприкрытое оправдание действует не хуже пощечины. Отшатнувшись назад, будто и вправду ее получив, Акабане, прежде чем последовать просьбе, пялится на него прожигающим непониманием. В своих словах Асано и сам себя не узнает, однако сейчас они нужны ему как ничто другое. Отсутствие рыжего в поле зрения и всплеск да позвякивание действуют отнюдь не отрезвляюще, и он забывается. Он не аккуратен, используя больше силы, чем нужно и потому нет ничего удивительного, что к мылу в воде примешивается красный, как только под рукой от напора трескает стекло. Выкидывая осколки, Асано скорее подсознательно не дает крови капать на пол, внутри любопытствуя, как из такой маленькой раны может течь так много крови. Осознанных мыслей в его голове нет никаких абсолютно, он просто наслаждается моментом, в котором собственно нет ничего такого. Акабане находится в соседней комнате. Ждет именно его. И будет ждать столько, сколько потребуется. Сейчас рыжий послушный и удивительно спокойный, что, впрочем, не такое уж и редкое явление за годы жизни вместе. Разделение быта изничтожает отвратительную стену, что разделала их прежде, однако самую первую преграду, воздвигнутую в тот же момент, как зародились отношения – нет. Именно эта преграда и служит причиной всему, что происходило и произойдет и сейчас. 

— Все в порядке, — успокаивает он возлюбленного, когда входит и тот вскакивает навстречу, желая увидеть следствие шума. Асано садится обратно за потерявший радушие стол и кладет сцепленные пальцы на плоскую холодную поверхность. Открыв рот, он без предисловий произносит, — я люблю тебя.

Акабане взволнован. Его плохо скрываемая паника дает взглянуть на него с редкой стороны – уязвленной и страдающей от наивности. Это почти физически больно ломать хрупкую доверчивость, но Асано делает это, потому что тот этого сам попросил.

— Я люблю тебя, — без каких-либо сантиментов повторяет отличник и добавляет, – а моя проблема в том, что я знаю, что твои чувства ко мне сильно отличаются. Для тебя я всего лишь способ самоутверждения…

Он говорит много и долго, а Акабане пораженно слушает, приоткрыв губы, мня ладонями коленки, дрожа плечами. Отличник не может сказать, от разочарования или же гнева это происходит и, в общем-то, это его не сильно волнует. Вопреки ожиданию, его гложет лишь маленькая ранка от пореза. Последние несколько лет… он просто выплескивает их потоком, пропуская через себя, давая воспоминаниям и ощущениям переходить в слова, что прикрывает отсутствие чувств сейчас. Это одновременно радостно и печально – затронув их, ему кажется, что он прощается с ними, чтобы больше никогда не возвращаться, что перешагивает их и все пережитое, как очередную ступень, вдавливает каблук в мягкую пружинистую поверхность, отталкивается от нее для прыжка вверх. Не в неизвестность, а за чужими уже успевшими поблекнуть следами. В погоне за призраком чужого прошлого, используя свое настоящее как трамплин.

— Это все, что ты хотел сказать?

 Асано изумленно наблюдает, как возлюбленный презрительно морщит лоб и, во что ему не верится, быстро моргает, сдерживая влагу. Разве не должен он сейчас злиться? Рвать и метать, обвиняя в эгоизме, как делал в прошлый раз? Конечно, с тех пор они повзрослели, однако…

— Я тоже тебя люблю, Гакушу. Останься, пожалуйста, со мной…. Кого мне пообещать убить в этот раз?

В голове Асано что-то щелкает, затем резонируя, и он едва не теряет равновесие даже сидя. Просьба, скорее похожая на мольбу проникает глубоко в черепную коробку, истравливая оттуда оставшиеся лишности: радость будущности вместе и ничтожное желание остановиться. Акабане не понимает, не осознает ничего им сказанного, услышав лишь то, что нужно. Теперь Асано видит это ясно и четко – то, что ведет волю рыжего – боязнь остаться одному и порожденное монстром одиночества желание обладать одним единственным принадлежащим только ему одному человеком. Если его собственные демоны – нежелание уступать отцу, то демоны возлюбленного тот сам целиком и полностью – делать все абсолютно так, как хочется, не жалея стоящие на пути преграды. Этот Акабане – тот же самый, что приходит во сне, нет, этот Акабане и есть тот, кто приходит, а тот, что Асано все это время видел рядом, лишь иллюзия, морок, сон и мираж.

— Пожалуй, мне стоит выдвинуть свою кандидатуру, — едва слышно, скорее, для себя, нежели ответа, выдыхает отличник и опускает голову на руки; голос от этого становится приглушеннее, но ему все равно. — Какие отвратительные слова ты хочешь еще мне сказать? 

Раздается шорох одежды, на что Асано не реагирует, тупо смотря в стол. Он считает тихие приглушенные шаги по татами как нечто потустороннее, его не касающееся. 

— Эй, Га-гакуш-шу, — шепчет Акабане и спотыкается, произнося имя, явно с непривычки и от смущения. Такой резкий переход стоит ему дрожащего голоса и, в чем не стоит сомневаться, сейчас он определенно красный как его собственные волосы. Но не все ли равно? Присаживаясь рядом и, не касаясь возлюбленного, рыжий склоняется и говорит, сбиваясь, — поэтому ты… из-за того, что… с каких пор ты так думаешь?.. мои слова и впрямь отвратительны?..

 Чувствуя на шее дыхание, физически ощущая, что возлюбленный боится к нему притронуться, Асано издает смешок больше похожий на кашель. Мираж все еще в реальности и реагирует мгновенно, спрашивая: «хороший мальчик, Гакушу». Эти слова слышны так четко и похоже, что пораженный Асано тут же вскидывает голову, а затем стол перед ним отчего-то сам по себе кренится и падает на бок вместе с чужим лицом.

— Асано!

Сказывается ли это плотный график на неделе или же это что-то из ряда внезапных потрясений? Пока он со стороны смотрит на суетящегося рыжего, пока тот приподнимает его над полом, кладя его голову на колени, Асано, прикрыв глаза, наблюдает, как переплетаются их пальцы. Ладонь в ладони лежит так, будто там ей и место, теплая и кажущаяся родной. Асано проделывает то же самое и со второй ладонью. 

— Знаешь, мне в последнее время очень часто снится, как ты душишь меня вот этими самыми руками, — отличник сжимает руки, не желая выпускать чужие, когда те пытаются высвободиться. Акабане паникует, а Асано растягивает губы, как ему, кажется, так широко, как не стоит этого делать в этой ситуации. – Может быть, хватит уже? С того самого дня как… Почему ты просто не…

Не договаривая желаемого, привстав, Асано тянется к Акабане и целует. Кажется, он дрожит – следствие самоустановки, данной телом несколькими минутами ранее – боязнь быть убитым. Желая перешагнуть эту черту, Асано заводит чужие руки себе за шею, а затем заставляет обхватить. Страх, от своих собственных действий переполняет адреналином, и он задыхается, хотя давление едва ли ощутимо. Он не справляется.

— …?

Читая по губам, Асано понимает, что именно говорит возлюбленный, игнорируя слух. Брать обратно все сказанное не стоит – то его настоящие чувства, пусть и не совсем правильно поданные. «С чего вообще все началось?» Разве это имеет значение? Гораздо важнее, что нечто, что нельзя игнорировать получило в нем еще больше силы, чем раньше. Стоит остановиться именно сейчас, когда Акабане абсолютно ничего не понимает, пусть и пытается, а он сам еще способен себя заставить это сделать.

— Хватит уже этого. Это было приятно, но… Послушай... давай расстанемся? Я не хочу уезжать, зная, что ты будешь меня ждать. Это жутко.

Жутко мучительно, потому что тогда Асано не сможет уехать. Параллель, которую он отказывался проводить, сегодня все же себя завершила и нарисовала ему возможную картину будущей учебы, где он только и делал, как волновался о своих отношениях. Конечно, он не сомневался, что любит Акабане, как и во взаимности, однако… состояние, в котором он будет пребывать, подвергаясь этому чувству – разрушительно для них обоих, в чем он только что убедился. Асано достаточно самообмана, которым он довел себя до веры в собственное убийство возлюбленным. Он такого не заслуживает. Они оба этого не заслуживают. Асано не хочет этого. Он не хочет «он меня никогда не любил», пускай это и не его случай. Однако именно в этом, не его случае, Асано видит свое отражение – губительную семейную черту, желающую поглощать все без остатка, и осознает, хоть это и жестоко: мать сейчас могла испытывать гораздо худшие страдания, люби отец ее всем сердцем. Ничего из этого он не говорит, чтобы объяснить. Просто ставит перед фактом, хотя и задает вопрос. У него есть более чем достаточное право вести себя как эгоист, стараясь лишь ради своего благополучия. В конце концов, яма влюбленности все еще не желала показывать свое дно, а он уже вновь захлебывался своей глупостью, от чрезмерной радости — Акабане назвал его по имени. Его собственным именем, а не безликой приставкой, лежащей на его маске. Именно поэтому стоило остановиться, чтобы сделать шаг вперед, не теряя часть себя, и добраться до трамплина к припорошенным временем следам.

— Я не дам тебе сбежать, Гакушу.

Твердые резкие слова приятно ласкают слух, и Асано закрывает глаза, испытывая страх. Конечно, он и не думал, что вот так просто выпутается из чужой привязанности. Ему стоит подготовить множество ложных реалистично звучащих аргументов. Теперь, когда он смог предложить расстаться это мелочи — он обрел цель и начнет к ней стремиться. Однако происходит то, чего он не ожидает.

— Карума... что ты делаешь? – спрашивает Асано, когда ладонь возлюбленного приходит в движение и нежно проводит по подбородку, а затем ложится обратно на кадык, надавливая, обхватывая шею плотнее, чем прежде.

— Как что? Исполняю твой сон. Знаешь, сейчас я могу и хочу кого-нибудь убить. Но не тебя. Однако, как я сказал: я не дам тебе из-за этого сбежать, Гакушу.