Сначала был оглушительный звон, а потом прошла целая вечность. Руби с протестующим стоном заворочалась рядом. В конце концов она переместилась и наполовину свесилась с кровати, уперевшись руками в пол: темный локон прошелся по голой спине, огладил плечо и повис, прикрыв острый профиль. Руби выглядела завораживающе, в плане, не особо поддающемся объяснениям. Взлохмаченные густые волосы, местами выкрашенные в резкий красный, тренированные мышцы под нежной кожей. Звериная красота — совсем не хочется трогать руками. Или я просто не до конца проснулась.

Кто бы ни звонил, Руби отвечала лениво и односложно. За окном стояла пред-зимняя серость, я в полудреме ждала, когда горячая мягкая Руби вернется под общее одеяло. Ничто не выдавало, который час — хотелось побыть вне времени еще немного. Особенно перед тем, что предстояло сделать.

Ночью Руби много рассказала про мэра: каждый ответ — два новых вопроса. «Она ничего, если не переходить ей дорогу». Так и захотелось спросить, что случилось с теми, кто рискнул — но что-то подсказывало, что ничего хорошего из этого не выйдет. «Вы знакомы лично?» — вместо этого попробовала я, шагая за Руби в тепло и свет холла. Та пожала плечами: «Я была кем-то вроде друга семьи, но потом семьи не стало».

— Прости, — ничего лучше я не придумала. Руби иронично усмехнулась — первый и последний раз, когда в ней почудилось что-то недоброе, — и так же формально ответила:

— Ты не знала.

Она зашла за стойку и открыла журнал регистрации — потрепанную темную книгу, исписанную до двух последних листов. Место для моего имени осталось где-то в низу страницы: Руби сделала запись, потом подняла на меня хитрые глаза.

— Так ты коп?

— С чего взяла?

— Кроме того, что ты расспрашивала о том мужике, как в шпионских фильмах? Ну, есть в тебе что-то полицейское. Все должно быть по-твоему. Но ты хороший коп: слишком хитрый, чтобы выбивать ответы. — Тут она театрально, игриво вздохнула. — Или нет — федерал. Ездишь из штата в штат, ловишь всяких там… Прищучиваешь местных шерифов, если что-то не нравится.

Я усмехнулась.

— Близко. Но не буду рушить твою маленькую фантазию.

Она протянула ключ от номера, не изменяя своей блядоватой улыбочке:

— Не переживай за мои фантазии насчет тебя, Эмма. С ними все хорошо.

— Мне начинать бояться?

— Я не кусаюсь.

Врунья.

Руби фыркнула в трубку — да так, что я проснулась снова. Из полутемного холла в ночи вернулась в свой номер, мрачноватый в сером свете. Комнату обставили со вкусом, как будто меня занесло погостить к богатею, фанатеющему по всему английскому — уютно. Даже слишком, учитывая цену.

«Ну тогда добавь часы к смене или вычти это из зарплаты, раз ты такая принципиальная. У меня выходной». Руби кинула телефон на прикроватную тумбочку. Подняла початую бутылку вина, повертела на свету — почти ничего не осталось, — хмыкнула и поставила обратно. Конечно же, Руби ночью подбила заказать что-то в гостинице, на которую работала — мне к тому времени уже было все равно.

— О, ты проснулась, — заметила она, обернувшись. — Прости. По работе никогда не звонят вовремя.

Я ободряюще улыбнулась, позволила Руби подобраться поближе и лечь рядом, устроив голову на моем плече.

— Проблемы?

— Ага. Я вроде как ушла раньше положенного. Как будто кто-то когда-то приезжал к нам в это время.

— А те, кто уже живет здесь? — Не знаю, зачем спросила. Любопытство, наверное. Судя по исписанному журналу, гости и комнаты свободной не оставили.

— Они точно спали. Семья с ребенком, по ним сразу видно — примерные.

— Тогда все логично. Я-то думала, что у вас людно.

— Бывает. Вообще-то, даже часто. Просто все быстро уезжают. Мало кому захочется провести в этой дыре больше пары дней.

Руби терпеть не могла этот город, это я уяснила еще ночью. Под вином (и ее бедрами) сильно захотелось убедить ее, что нужно уезжать. Потому что Руби с острыми стрелками и теплой улыбкой не место в этом захолустье; потому что она слишком хороша, чтобы за ее безопасность отвечал то ли похититель, то ли убийца. Я спросила, почему Руби оставалась, раз ей так здесь не нравилось. Она будто легкомысленно пожала плечами, но по глазам было видно — она не здесь. Она куда-то делась, хотя физически она оставалась со мной, в моих руках, сидя на моих коленях и прижимаясь ко мне грудью. «Мне нужно позаботиться о семье», — сказала она. Больше я не спрашивала.

Я подхватила красную прядь волос, пропустила между пальцами — Руби вздрогнула от щекотки. Ее грудь скользила по моей коже на каждом глубоком вдохе. Обманчивое спокойствие: одно лишнее слово, один неосторожный жест — рванет; я закрыла глаза, дрейфуя в ленивом удовольствии, комната медленно раскачивалась, в животе собиралось тепло. У этого есть простое название — когда после хорошего секса вдруг становишься влюбчивой, чувствуя каждый гребаный гормон в себе разрядом тока. Плевать.

Слишком много «если» должны сложиться в мою пользу, чтобы из гениальной идеи вышло что-то хорошее. Если мэр пойдет навстречу. Если у нее достаточно власти. Если найдется кто-то, кто даст записи с камер наблюдения возле участка. Если я найду машину, если смогу притащить туда криминалистов… Если шериф поймет, что я делаю — мне хана. Никто даже не заметит, не то что не найдет. Этим я отличаюсь от копа или федерала: за мной никого, да и я сама не то чтобы кто-то — просто наемница, которая умеет находить людей. Или трупы.

Я поцеловала Руби инстинктивно. Зажмурилась, аж в глазах зарябило. Ее ноготки глубоко в коже на плечах — я подмяла ее под себя, удивленный стон лизнул губы. Вчера она играла в коварную соблазнительницу, теперь я знала, какой податливой и отзывчивой она может быть. Как я безоружна перед ее «Эмма, пожалуйста» и «Что мне сделать?» Я опустилась наощупь, собирая губами вкус и дрожь, Руби грудью подалась навстречу.

— Черт, Эмма, — рассмеялась она, звук срезонировал во всем напряженном теле, завибрировал под пальцами, — я буду скучать.

Я рыкнула и вытолкнула из нее отчаянный вздох, глядя, как разомкнулись ее искусанные губы. Не хотела я знать, что будет. Рваное дыхание, голос Руби поднялся на черт-знает-сколько нот: тихие случайные стоны в такт движениям. Я приподнялась и прикоснулась губами к ее плечу, по костяшки вогнав в нее пальцы. Боже, как она выгнулась.

Холод комнаты лизнул спину до поясницы — сползло одеяло. Я приподнялась, уперевшись в подушку, вжав Руби в мягкий матрас. Она закрыла глаза, подрагивали ее ресницы — пространное выражение боли и удовольствия одновременно; тяжелое дыхание в красивой груди, тело чуть скользит по простыням. Похоже, мне нужно было именно это. Похоже, я хотела Руби беззащитной.

Я наклонилась, замерла возле ее шеи. Услышала, почувствовала по волнам воздуха, — как бьется ее пульс. Что-то держало вот так, не позволяя опуститься и впиться зудящими зубами, присвоить, ощутить ближе, унять голод. Красная прядь разошлась по подушке полосой посреди черноты. Руби вздрогнула от нового движения, куда приятнее — я разогналась, она накрыла губы своей ладонью и зажмурилась, насаживаясь, призывно виляя бедрами. Вцепилась в мое плечо: больно, вряд ли осознанно, лишь бы не стонать, — какая чинность при свете дня. Какая уязвимость.

— Руби. — Не знала, что мой голос так умеет. — Останови меня, если будет нужно.

Чуть сведенные брови, глубокий кивок, потом еще один — как в бреду или подобравшейся эйфории. Момент сомнения. Вена забилась под языком, я сжала ее в зубах — сквозь пальцы просочился стон. Руби затрясло, мягкая кожа нещадно смялась под давлением. Бешеный пульс отдавал прямо в меня, играл на языке, чужой оргазм ласкал мне пальцы, — пошло все нахуй. Я укусила сильнее, Руби шумно вдохнула, дернулась в сторону и вернулась. Я не хотела останавливаться. Боже, как я этого не хотела — но я остановилась бы, я бы отпустила ее, стоило только попросить.

Но Руби не попросила.

Я выкрутила вентиль крана и подставила лицо воде со второго раза. Жгло. Царапины на плечах засаднили с новой силой, хотя мышцы, согретые, приятно расслабились. Душ наконец вбил в меня ощущение реальности. И вины.

Вода уносила запах Руби и ощущение ее недавних прикосновений. Зря я так с ней. Рационально я все могла объяснить, но под ребрами гулял мокрый сквозняк: от «она сама напросилась» до «импульсивное ты животное» и обратно. И ее слова про семью — Руби привязали к затхлому городу, только с приезжими она чувствовала мир. На что она могла пойти ради этого?

Хорошо хоть, я даже на пьяную голову не ляпнула, что даже ужасные близкие — лучше, чем ничего. Руби точно послала бы.

Интересно, где она была, когда Уайта освободили.

Как обычно, все неотложные мысли, требующие внимания, возникают в душе. Шериф вывел Уайта и вернулся почти сразу, он не мог далеко уйти от участка. Значит, он спрятал здорового мужика в здании, в которое мог зайти кто угодно и когда угодно, — либо у него есть сообщник. Кто-то, кто увел Уайта прямо с улицы, прежде чем тот сел в машину.

Вариантов уйма. Судя по размерам города — с полсотни тысяч. Стала бы Руби признаваться, что видела Уайта, если собиралась что-то сделать? Или — стала бы рисковать, если наверняка могла войти в комнату, в которой он жил?

Нет уж, лучше повозиться, выясняя, кто виноват.

Кабинка выпустила меня вместе с паром, в движении я вдруг поняла, что от меня теперь несло злосчастным городом — шампунем и гелем его единственной гостиницы. Никогда раньше не обращала на такое внимание.

Потратила непривычно много времени на то, чтобы высушить волосы, кое-как укладывая; шум в комнате наверняка перебудил соседей, если те еще не поднялись. Внезапный стук в дверь заставил вздрогнуть.

— Мисс Свон, открывайте. Полиция.

Я не сдвинулась с места, орудуя расческой напротив зеркала. Стало интересно, что будет дальше.

— Мисс Свон? Считаю до трех и начинаю выламывать дверь, которую запишут на ваш счет.

Забавно. Открыв, я навалилась плечом на косяк проема.

— Я же из ФБР.

Руби, в водолазке с высоким горлом, клыкасто оскалилась:

— У нас здесь свои законы.

Я продолжила собираться. Она улеглась поперек кровати и, накручивая волосы на палец, начала расспрашивать про Бостон и Нью-Йорк. Про мою работу спрашивать не стала. Я чувствовала, видела в зеркале, как она лениво поглядывала на меня, будто я никуда не делась бы ни сегодня, ни завтра, ни даже через месяц. Кажется, я ощущала то же, что и она: время — формалином. Неопределенная серость за окном.

Мы договорились вместе сходить за завтраком. Точнее, уже ланчем. Руби бодро выстукивала высоченным каблуком по ухоженному тротуару, держала меня за локоть, то и дело прижимаясь к плечу грудью, пытаясь что-то сказать вполголоса, на ухо. Осторожная попытка уговорить меня, чтобы осталась еще на день-два — мимо. Закончилось бы неловко, если б прохожим не оказался приятель Руби, на которого она отвлеклась.

Мы шли к очередному красно-кирпичному зданию времен Войны за независимость, может немного позже. Владельцы разбили уютный дворик, как с открытки «отдых для всей семьи» и прочей дребедени. Черные ветки лысеющих кустов, отражение серости на влажных столиках и скамейках. Вечером, при свете гирлянд, это место смотрелось бы мило, но пока оно дышало тоской. Да еще и мы с Руби виделись в последний раз.

Она пропустила меня, когда мы поднялись на крыльцо.

Кафе обдало теплом, ароматом еды и умилительной ностальгией по восьмидесятым. Металлические светильники, клетчатые скатерти. Столики почти все — пустые, только в углу сидел приятный дед, читал; он поднял на меня водянистый взгляд, удивился, но потом заметил Руби и скептично уткнулся обратно в книгу. Обожаю маленькие города.

На другом конце зала огромный проем выдачи вел прямо на кухню — там-то повар и мелькнул, махнул рукой. Руби подошла к нему, сделала заказ за обеих, начав со слов «Привет, шеф, сваргань-ка нам…» Потом она зашла за барную стойку, игнорируя официанток, и невозмутимо начала готовить кофе. Я подняла бровь.

— А я что, не говорила? — Руби заметила мой взгляд. — Кафе и гостиница — это вроде как наше семейное дело. Хотя в этом городе все дела — семейные.

Шериф, вот, с кем-то из родственников занимается логистикой. По крайней мере, все складно и удобно получилось бы.

— И ты с этим всем управляешься на пару… с бабушкой?

— Ты удивишься, какая у этой карги хватка.

Придется поверить на слово. Если и вернусь сюда, то только под руку с детективами — дел будет уйма.

— Все равно впечатляет.

Руби улыбнулась. Как будто другой человек: скромный и неуверенный, непривыкший к таким комплиментам. Может, и в самом деле непривыкший, таким как она в городках в глуши приходится несладко; вряд ли ее воспринимают серьезно, а похвалу соблазненных не воспринимает серьезно уже она — и правильно делает. Наверное, ей правда нужно уехать в Бостон. Только не одной.

Стаканчик приземлился на стойку рядом. Предполагалось, что я заберу кофе и завтрак с собой, но на кухне явно не торопились. Руби облокотилась на стойку с другой стороны, добавила в свой американо сахар — молчание крепчало, и вот его уже подсластить было нечем.

Громыхнули жалюзи на двери, потянуло сквозняком — на пороге возник шериф. Кожаная куртка поверх тройки, синяки под глазами. Тот же рост, та же прическа, та же ширина плеч. Он подошел медленно, почти не глядя на меня, запустил руку в темные волосы на затылке.

— Кофе? — улыбнулся, глядя на Руби. Та подняла острую бровь.

— У меня выходной.

— Да брось! Я думал, мы снова друзья.

Она смерила его взглядом, не меняя выражение лица, как будто вот-вот послала бы куда подальше. В конце концов сдалась и вернула улыбку, подхватила бумажный стаканчик.

Быть не может, что они друзья. Ничего этому не противоречило, конечно, но в моей голове этих двоих ничего не связывало. Кроме тесного города, в котором все друг друга знают. Черт.

— Что-то случилось?

Шериф глянул на меня совсем беззлобно, но даже такого внимания не хотелось.

— Предупреждения и штрафы не помогли убедить нашу Руби не нарушать скоростной режим, так что пришлось перейти к более строгим мерам.

— А я очень люблю свою машинку.

— Которая к тебе быстро вернулась.

— Ну да, потому что сама мэр намекнула.

— Слушай, ты сама могла пострадать. Так водить опасно.

— Опасно — девушкам ночью пешком передвигаться. Но ладно, было и было.

Шериф вздохнул и развел руками. По логике, он мог пригрозить обезьянником, но не стал. Руби была права: с внешностью ему и правда повезло, только в прошлый раз из-за прутьев решетки это особо не замечалось. Модельные, но не слащавые черты лица, ухоженная щетина, челка на лбу, под мощными бровями — добрые глаза. Крепкий, но в глаза это не бросалось. Идеальный шериф, вызывающий доверие.

— Так вы решили задержаться, — отметил он, пока Руби управлялась с кофемашиной.

— Вообще-то, уже уезжаю.

Шериф кивнул, переглянулся с Руби — они успели что-то беззвучно обсудить. Забрал свой кофе, поблагодарил и ушел, пожелав мне хорошей дороги.

Так значит, госпожу мэра он слушал. Обнадеживает.

Мой завтрак, который ланч, завернули и сложили в бумажный пакет без рисунка — горячий, ароматный, в непрогретой машине придется особенно кстати. Руби, глядя на наше воссоединение, улыбнулась:

— Заглядывай, если будешь рядом.

— В кафе?

— В город. Здесь от меня никуда не денешься.

Ее слова звучали игриво и мило, когда слетали с соблазнительных губ на красивом лице, но когда за спиной грохнула дверь и впереди раскинулся дворик с лысыми черными кустами — тогда почувствовалось что-то не то.

Я отошла на дорогу и обернулась. Здание — прямоугольная камера с красным кирпичом и коваными оградами у окон на втором этаже. Оно было бы очаровательным, с подстриженным газончиком и натертыми стеклами, в солнечный летний день. Или магическим, с фонариками у входа и украшениями на фасаде, если добраться до него зимой, в рождественскую метель. Но под темно-серым небом, выхваченное из зарослей лесопарка, оно ассоциировалось не с милотой или волшебством.

Кому-то вроде Руби это место совсем не подходило. Не кафе. Город. Я уже смирилась, что все в нем воспринималось мрачно, даже — иногда — сама Руби. Я правда пожелала бы ей большего, чем проебанная с кем попало молодость в захолустье, но вместе с тем — как все-таки хорошо, что я уеду без нее.

Она была привязана к этому городу, и чем дальше я уходила от ее кафе и гостиницы, тем больше ощущала в этом какую-то странную безопасность.

Еще и эта ее дружба с шерифом…

Жучок дождался меня, брошенный недалеко от участка. Весь квартал до него я цеплялась взглядом за вывески и крыши: ни одной, хоть самой жалкой, камеры наблюдения. Квадратные пучеглазые машины у тротуара — оставь надежду на видеорегистратор, всяк на них смотрящий. Какие тут камеры с картами памяти или круглосуточным наблюдением, когда весь город вокруг тебя — как запись на ви-эйч-эс.

Опавшие листья стряхнула с машины с неприкрытой агрессией. Насколько это было возможно.

Угнанный Форд в лесу остался единственной зацепкой. Иначе не выйдет доказать, что Уайт в этом городе вообще останавливался — он же заметал следы, чтобы я не нашла. А теперь, поспорить могу, он хотел бы, чтобы я до него добралась. Если еще жив — сидит себе да молится, чтобы я не оказалась той дурой, за которую он меня держал. И, может, чтобы у меня нашлись яйца сообщить его сестре, что случилось.

Но это уже пусть полиция штата разбирается. Мое дело — убедиться, что тачка на месте, и может быть — узнать заранее, стоит ли рассчитывать на мэра.

Интересная женщина, эта мадам мэр. Реджина Миллс. Судя по рассказам Руби, она в своем городе души не чаяла; а может, просто в работе пряталась от горя после потери целой семьи. Я бы пряталась. Итого: в кресле мэра — одинокая женщина в расцвете лет, в роли злодея-шерифа — красавчик с обаянием Теда БандиСерийный убийца, орудовавший в США в семидесятых. Был казнен в 1989 году.. Что могло пойти не так.

Я завтракала прямо в машине на ходу, проверяя зеркала заднего вида — никого. Лучше проверить Форд, прежде чем ехать в мэрию: вдруг Миллс что-то заподозрит и даст шерифу отмашку. Вряд ли, правда, она причастна к случившемуся напрямую. Вот если бы Уайт провел в городе какое-то время и нарисовался мотив… Но мотива не было, а в портрет маньяка-похитителя глава города никак не вписывалась.

Но она могла что-то знать. В конце концов, в этом городе каждое дело — семейное, может, и мэрия заодно.

По прямой как лезвие дороге из города никто кроме меня не ехал. Подождала для верности — все еще никого. Колея примятой травы осталась там, где Форд съехал с обочины и потащился в лес; я вышла из машины, чтобы проверить, не нафантазировала ли чего — нет, и правда сохранился след. Вот только Жук по нему проехался бы разве что кубарем, слишком крутой скат.

Сколько раз я хотела поменять эту колымагу! Но нет, мы же сентиментальные. Мы же помним о том, как в первый и последний раз влюбились, взломав тачку со спящим водителем внутри. Все-таки приятнее думать, что я сохраняла ее как предостережение — которое, кстати, работает уже десять лет. Не влюбляться, то есть. Взлом авто уже не так принципиален, всякое бывает.

В отместку хлопнула дверью, забрав из бардачка кобуру. Передумала, открыла снова, медленно и мягко закрыла, проверяя механизм — пациент будет жить. Особенно если никто из местных не проедет мимо, заметив мою машину.

След шин вел в заросли, между ними — бездорожье, высоченная трава и поросли чего-то с мягкой листвой. Уже смеркалось. Я зашагала быстрее, уже почти не глядя под ноги: след все равно не разберешь, зато машина здесь могла ехать только прямо. Хотелось найти ее уже поскорее, но пока находились только аргументы к тому, что из Мэна я перенеслась в Мэриленд. И обернуться тянуло на каждом втором шаге.

Это логично, в конце концов — в лесу чувствовать, что рядом есть кто-то еще. Потому что кто-то точно есть. Как говорится, боится тебя больше, чем ты — его, и радуется, что за темнеющей стеной веток и кустов ты нихрена не видишь.

Если бы впереди не замаячил просвет, развернулась бы и сбежала.

Лес расступился, повеяло сыростью. Ноги сами понесли быстрее, как от радости, только я пока сама не поняла — от чего. Поцарапала обо что-то руку, выбираясь, и буквально выскочила из зарослей. Прямо к реке. Прекрасной, широкой, явно глубокой, с узенькой полосой песка реке, возле которой отпечатались следы шин и еще попахивало бензином.

Ха! Есть в мире справедливость!

Форд в этой реке упрятан надежнее, чем в хранилище вещдоков. Из местных никто его незаметно не поднимет, а кому нужно — тем и водолазов хватит, я смогу доказать, что Уайт купил эту машину. Прекрасно. Боже, да я даже станцевать могла, и не только потому что воздух покалывал в груди — просто чувство правильности оказалось слишком вкусным.

Это все превращалось в маленькую личную месть: не шерифу за Уайта, по крайней мере, не полностью. Судьбе. Даже в детской книжке про волшебников учат, что детдомовцы превращаются в маньяков, только и знающих, что убивать и причинять всем боль — а я, смотри, сучка, еще ничего. Не подарок, но могло быть куда хуже.

Раз уж меня нашли где-то рядом, лучшего место для такого перформанса не придумаешь.

Обратно в город я гнала куда быстрее, чем стоило бы. Раз повезло с Фордом — кто знает, может, и мадам мэр сболтнет что-то полезное или вообще решит помочь. Бесконечные облачные сумерки заканчивались, темнело, лес по обе стороны все больше напоминал стену с зубьями, обещая веселую дорогу в Бостон. Лучше так, чем возвращаться к в гостиницу.

Из темноты выросли таунхаусы со светом в окнах, потом я вырулила на главную красно-кирпичную улицу и проехала еще немного, петляя. Ратуша заприметилась издалека — такое нельзя не заметить. Похоже, ее возвели одновременно с городом, на невысоком холме с идеальной газонной стрижкой. Из темноты сначала проступила колоннада, от возраста будто измазанная сажей, потом нарисовался силуэт всего здания с куполом. С него, наверное, весь город просматривался.

На парковке стояло всего два авто: винтажный черный Мерседес и нелепый синий Фордик, тоже восьмидесятых годов. Руби обещала, что мадам мэр задерживается на работе допоздна, так что одна из машин принадлежала Миллс. Хоть ставку делай.

Я оставила Жука в их компании и подошла к зданию. Вблизи оно оказалось еще вычурнее, чем рисовало воображение: барельефы, ограждения с пузатыми столбиками, кованая ограда. Разве что надписей на латыни нет. Я подошла к колоннам, на которых держался фронтон, как в каком-нибудь древнеримском храме. Свет фонарей под фронтон не попадал, так что дверь скрывалась в сырой и холодной полутьме.

Очаровательное зданьице. Огромное, к тому же: похоже, под боком мэра работали все власти города. Кроме шерифа, конечно же.

Я наспех сочинила легенду и зашла в ратушу. Внутри — светло, как в музее, все остальное — тоже как в музее. Охранник отвлекся от сканвордов, чтобы спросить с меня, куда собралась. Хмыкнул, не впечатленный, и объяснил дорогу. Каждый день у них к мэру так заглядывают, что ли? Или, может, меня ждали? Если ждали — то это даже могло бы умилить, если бы не вызвало такое неуютное чувство.

В светлых стенах пространство расширялось, и я чувствовала себя маленькой. Кто-то еще работал, стучал по клавиатуре, но непонятно, откуда. Это точно была не мэр. Коридор к ее кабинету вел в другую сторону, и я пошла по нему, попутно читая таблички у дверей. Целая армия клерков.

Нужная дверь была приоткрытой, а за ней — темнота. Оказалось, секретарь ушел, выключив свет. Следующая дверь — открыта настежь, она вела в кабинет Миллс. Я постучала об косяк: «Здравствуйте, к вам можно?» — и только потом заглянула внутрь.

Ее офис — неприлично большое помещение, черное и белое, переполненное деталями и одновременно пустое до холодка. Она сидела за столом прямо напротив, на том краю бесконечной комнаты. Услышав стук, подняла взгляд от бумаг и вцепилась им: ни одной эмоции на красивом непривлекательном лице. На расстоянии ее глаза казались черными, в зрачках горели огоньки.

— Эмма, — сказала она, растягивая гласные патокой, и только тогда улыбнулась. Не стоило приходить. Улыбка Миллс могла сойти милой, — приветливость роскошной женщины, знающей себе цену, — но черт побери, заявиться сюда было ошибкой. Я застыла в дверном проеме. Предчувствие вопило о чем-то недобром, а Реджина Миллс все продолжала плотоядно скалиться.

Кажется, ей нравилась моя растерянность. Налюбовавшись, она продолжила:

— Ну вот мы и встретились. Наконец.