Крохотные моменты одиночества, когда никто не видит, когда ОНИ не видят – как просветы в небе, заволоченном грозовыми тучами. Виктор не считал осознанно так давно, что с трудом вспоминает, как это – секунд в одиночестве меньше, но с Джейсом Талисом их почему-то больше.
Тот даже делает что-то, что режет по вискам скальпелем – целует в край макушки, прежде чем отстраниться и уйти. Уходит сам, как и всегда, но у него совсем другие эмоции, чем Виктор помнит.
Виктор считает – есть пятьдесят пять, нет, пятьдесят две секунды, чтобы прийти к какому-то выводу. После - работа, корпеть над прототипами без отдыха, Скай... Скай принесет еду в 14:30, но Виктор притронется только лишь к сладкой пилтоверской картошке - три ломтика в рот, пока не загорчит на языке, ведь у него совсем нет аппетита уже больше полугода.
Страшно.
Страх.
Страх, когда нет контроля.
Пугает, что-то пугает, что пугает? Это не ошибка Виктора – он все сделал правильно, как и всегда, цикл не нарушен, никаких оплошностей. Джейс сделал ошибку? Джейс не может делать ошибок, Джейс не может иметь свою волю отдельно от действий Виктора.
Если ничто не меняет сам Виктор, руны не шепчут, руны не разрушают, не делают больно, они не трогают, никого не трогают, не трогают Джейса, не трогают Виктора.
Пугающее, безумное чувство.
Когда ты целую жизнь мученик, еще одну - Металлический Вестник, ненавидящий собственную паству, и еще одну – безумец в магическом цикле, никакие старые чувства уже не кажутся нормальными.
Костыль под впадиной плеча все равно что посох, но взмахнуть им не получается, только покрутить в руке. Ему всё еще нужна опора или не нужна? Зачем костыль? Кто он?
Наверное, что-то с памятью. Потому что ничего не происходит.
Ничего не происходит - Виктор об этом заботится.
В празднике Прогресса всегда было что-то лицемерное еще до катастрофы, разделившей Верхний и Нижний города беспробудной пропастью разумов.
Прогресс – это не что-то показное, не что-то яркое, как пятно утренней звезды над горизонтом. Прогресс – это жертвы.
Прогресс – это кровь. Загубленные жизни, загубленное оборудование, загубленное, упущенное время.
“Любовь и наследие – это то, чем придется пожертвовать”.
Времени и жизней никогда не бывает много или мало для достижения Прогресса.
Когда превращаешь что-то столь жертвенное и тёмное в простой праздник воодушевленного потребления – в мире рушится очередной каменный Титан, оберегающий все живое от уничтожения первобытной силой.
Виктор всё с большим трудом понимает, как мог верить во всё это искренне – в то, чем они с Джейсом занимались. В то, чем он сам хотел стать.
В пещере, что петляет над Зауном ближе к границе с Городом Прогресса - сыро и холодно.
Одиноко.
Почему он вспоминает о ней именно сейчас?
Воодушевленный Джейс это тоже что-то забавное: Улыбка в уголках глаз, гордая поза и выпяченная вперёд грудь. Грудь, к которой Виктор прикасался накануне, засыпая на боку не в одиночестве.
Это будет последний раз, когда они спят вместе.
- Ты должен быть там вместе со мной! Ты же мой партнёр.
Виктор хотел бы рассмеяться ему в лицо.
- Нет-нет, не… не перед ними.
Перед ними Виктор не более чем слуга самого Солнца.
Руны гудят громко – Джейс говорит что-то еще, что-то, что Виктор не может прочесть по губам, провожая Талиса взглядом на сцену, под прожекторы.
В этом зале никто, даже сама Мэл Медарда, не понимают, что Солнцу не нужен этот свет вовсе, чтобы сиять.
Солнце заходит быстро только для Виктора.
Он безвольно опускает руки, когда никто не видит. Класть ладонь на рычаг барабана не имеет никакого смысла, ведь Джейс не скажет ничего нового – замнется, выкрутится, решит, что изобретения подождут.
- Thul so oth.
Виктор закрывает глаза.
“Lau ia tyl”
В пещере над Зауном холодно и сыро. Одиноко, даже под хор шепотов магических рун, пронизывающих своды длинным, не замолкающим эхом:
“Даже если придётся потерять себя”
“Даже если придётся отдать всё, что у меня когда-либо было”
“Даже если я больше никогда не смогу к нему прикоснуться”
Виктор с трудом узнает собственные мольбы, скованные механическим сипением.
Гул внутри него, похожий на проклятия, и гул вне, ни что иное, как овации с придыханием и ликованием, что прерываются единовременно:
-…будущее! – Джейс всплескивает руками, и Виктор с ужасом распахивает глаза.
Шёпот рун обрывается так же быстро, как затихает зал, не встретивший обещанного “будущего” ни в момент, ни секундой позже. Джейс поворачивается в пол оборота к кулисам, смотрит на Виктора вопросительно – один вопрос, и три волнения, написанных на его лице хмурыми бровями.
Через пустоту, что оглушает, замораживает, почти невыносимо гнетёт Виктора - прорезается что-то иное.
Женский голос, что шепчет тише, мягче, теплее:
“Aþilr rikiþir ai…”
Тонкая струйка крови вытекает из слёзного протока правого глаза, когда Виктор вслушивается.
Лицо Джейса перед его собственным бледное, почти трупное, но ещё не обрамленное смертью.
Кажется, это будет много после, верно ведь?
Виктор ждёт. Ждёт осколков, ждёт боли.
- Виктор? Виктор, что такое, тебе плохо? Виктор?
Талис касается руками – нежнее, чем Виктор помнит. Помнит ли?
“…Erilidi uha ifalh fahd tiade elifi an it.”
Талис гладит по спине, по волосам, хватает за руки.
“Aþilr rikiþir ai…”
Талис трясет и кричит, но его крика совсем не слышно, но он
ведь всегда был таким громким…
“…ladawarijar anoana fahd tiade elifi an it”
Виктор хрипит кашей из слизи и крови, что рвётся наружу из глотки.
Крови, что вытекает из ушей, из носа, из слезных протоков, застилает лицо и глаза единой красной пеленой.
Металл не кровоточит – и нет Богов над его троном.
Виктор закрывает глаза и хрипит, бесконечно хрипит в полутьме кулис на руках Джейса Талиса:
- Я люблю тебя. Я всегда люблю тебя.