Для обычного жителя Снежной, не связанного с наукой и медициной, все учёные были мифическими и очень странными существами. По крайней мере так было в деревне Аякса, в которой верхом прогресса считали новые прототипы печей, ставших чуть менее громоздкими, в то время как по столице ходили поезда, а бойцы Фатуи использовали сложное оружие, почти свободно управляя элементами даже без Глаза Бога.

      Когда дедушка Тартальи услышал, что эти самые мифические учёные Фатуи используют спирт для дезинфекции, то он глубоко оскорбился и заявил, что лучше бы они его пили, а дезинфекция и сама проведётся. Тарталья связи тогда не заметил, потому лишь пожал плечами — это не было с ним связано, потому интереса не вызывало и быстро забылось. Пусть он и мечтал работать в Фатуи, но не думал, что будет контактировать с подобными людьми. Сейчас же, когда Андрей пропустил его в свою лабораторию, Тарталья вспомнил об этом — неожиданно для себя. В стерильно-белой комнате, более захламленной, чем минималистичный кабинет, удушающе пахнет спиртом, машинным маслом и чем-то ненавязчивым, перебивающимся двумя едкими запахами. Хочется скривиться и выйти из комнаты, но приходится подавить это желание — Андрей, более чем уютно чувствующий себя в подобной обстановке, уверенно проходит вглубь, призывая следовать за ним.

      — Проще будет показать всё наглядно, чем пытаться объяснить на пальцах, — с улыбкой произносит Андрей, подходя к столу, заваленному всевозможными бумажками — Тарталья даже не пытается вникнуть в подобное количество заумных терминов, явно связанных с вездесущей наукой.

      Куда больше Тарталью привлекает сама обстановка в лаборатории — она кажется более оживленной, чем в кабинете, явно выдавая, где учёный проводит большую часть времени. Всё вокруг создаёт ощущение, словно Андрей чуть ли не живёт здесь, полностью отдаваясь работе — помимо бумажек, Предвестник замечает и стражей руин, разобранных едва ли не до самых мельчайших деталей, потому и узнаются они с трудом. Даже непривычно видеть их настолько… маленькими и безобидными. Иначе их назвать сейчас не получается. А записи на доске рядом, в которых их уже словесно разбирают на все те же детали, приписывая рядом функции, что они исполняют, и вовсе убивают всё их оставшееся устрашение. Так ли опасно то, что можно изучить до таких мелочей? И сколько, святые Архонты, на это ушло времени? А сколько знаний потребовалось? Работники Иль Дотторе пугают.

      — Вас интересуют эти машины? — с улыбкой спрашивает Андрей, успев разобрать свой стол достаточно, чтобы растянуть на нём карту.

      — Они неплохие противники, — отсмеивается Тарталья, отворачиваясь от записей, — просто странно видеть их в таком жалком состоянии. Много времени потребовалось на это?

      — Я не уверен, — Андрей задумчиво наклоняет голову, приложив руку к подбородку, — моя подруга не любит, когда я лезу в её дела. А я не люблю возиться с мелочью, потому и не интересуюсь, чем она занимается. Результатов мне вполне хватает. Хотя в последнее время она разбирает их шутки ради — говорит, нервы успокаивает. Всё же она очень любит всё разрушать, а после собирать обратно.

      — Выходит, это не ваша лаборатория? — разочарованно тянет Тарталья, вновь мельком проходясь по помещению. А он-то уже столько всего надумать успел.

      — Моя, — смеётся Андрей, — просто я делю её со своей дорогой подругой. Она не так часто ко мне заглядывает, потому мы друг другу не мешаем.

      Тарталья вновь цепляется взглядом за записи. Некоторые слова ему незнакомы, но почерк… Видел ли он его уже где-то? В подобном Предвестник никогда не разбирался, но что-то не даёт так просто пропустить мимо тот факт, что здесь хозяйничает подруга учёного. Знаком ли сам Тарталья с ней?

      Мотнув головой, Предвестник подходит к Андрею, терпеливо ожидающего внимания к себе. И, как только он понимает, что его готовы слушать, заговаривает:

      — Недавно мы засекли весьма… интересный экземпляр, совсем недалеко от границы, — Андрей указывает место на карте, заставляя следить за движением его рук, — он мало реагирует на людей, если не атаковать его, что достаточно нетипично для подобных ему. И, ко всему прочему, он стремительно движется в определённом направлении, словно одержимый какой-то целью, хотя должен находиться на своей территории. Если так всё продолжится, то скоро он, по моим подсчётам, дойдёт до одной маленькой деревни, и никто не может гарантировать, что это не обернётся катастрофой.

      — Кто это? — уточняет Тарталья, складывая руки на груди и следя за тем, как Андрей проводит маршрут этого загадочного экземпляра, останавливаясь на отметке «Огнекрай».

      — Лавачурл с инеевым панцырем, — легкомысленно пожимает плечами Андрей, — ничего сложного для уважаемого Предвестника, но смертельно для обычных солдат. Я хотел попросить свою подругу разобраться с этим, но в последнее время у неё крайне поганое настроение, и я остался без своего главного помощника. Потому смею скромно надеяться на ваше содействие.

      — Дотторе говорил, что необходимо достать какую-то вещь, — напоминает Предвестник, чуть щурясь, мельком глядя на учёного. Андрей на это лишь улыбается.

      — Мне нужно его сердце, — не скрывает учёный, — мне не важно, что с ним станет после. Мне не важно, куда он направляется. Мне не важно, каким образом вы с ним расправитесь. Для меня имеет значение лишь его сердце. Мне доложили, что на груди у него крайне странная рана, которая, впрочем, ему мало мешает. Подозреваю, что его аномальное поведение связано с этим, потому мне интересно получить причину происходящего. У меня есть некоторые догадки, но нужны доказательства.

      — Не проще ли самому тогда всё сделать? — Тарталья хмурится. У него было множество миссий в Фатуи, и далеко не все они отличались благородством, а на некоторых и вовсе пришлось пятнать руки. Но подобное… ему не поручали ещё, пожалуй. Учёные, чтоб их.

      — Из меня неважный боец, — смеётся Андрей, хлопнув себя по ноге, — вы ведь заметили уже, что у меня явно имеются определённые трудности. Боюсь, что из-за них я не успею вовремя добраться до нужного места.

      Тарталья кивает, немного расслабляясь. Привычка осторожничать со своими коллегами вновь дала о себе знать, но, вроде бы, пока что всё… нормально. Без подвоха. Уж с одним лавачурлом он справится без каких-либо проблем, каким бы буйным он не был.

      Вновь посмотрев на карту, Предвестник мысленно повторяет показанный маршрут. Действительно аномально-активно для такого безмозглого зверя, привязанного к своему племени. Вот только в отличие от Андрея, у Тартальи нет ни единой догадки, с чем это могло было быть связано, потому он решает не концентрироваться на этом.

      — Огнекрай… не помню, чтобы раньше слышал про эту деревню, — хмыкает больше для себя Тарталья, находя взглядом свою родную деревеньку, Морепесок. Их разделяет почти вся Снежная. Неудивительно, что про такое отдаленное место он узнаёт лишь сейчас.

      — Значит, вам повезло, — всё же услышал его Андрей, рассмеявшись, — местные люди до отвратительного хмурые и ворчливые, так ещё и до безумия гордые. Ничего общего с ярким, привлекающим внимание огнём. Хотя… что взять с людей, поклоняющихся бледной плясунье?

      — Бледной плясунье?

      — Местные так называют луну, — Андрей устало вздыхает, но в его жестах всё равно угадывается что-то печальное, словно ностальгическое, — раньше, когда ещё не было возможности объяснить смену дня и ночи, жители Огнекрая приняли это за танец огненного чародея и бледной плясуньи, затеявшей это всё. И пусть во всех легендах она упоминается как вестник смерти, а детей принято оберегать от лунного света, они всё равно почитают её едва ли не наравне с Царицей. Про легенды этой деревни можно очень многое сказать, но, боюсь, что слишком увлекусь, а вам будет не интересно.

      — Не думаю, что подобное может оказаться неинтересным, — смеётся Тарталья, — я был бы не против послушать немного больше.

      В деревне Морепесок не было ни библиотек, ни книжных магазинов — узнавать что-то о своей огромной, многогранной стране было почти невозможно, особенно учитывая неусидчивость Аякса, как и его желание влипнуть в неприятности. А в Фатуи, что имеют неограниченный доступ ко всевозможным книгам и документам, на это банально не остаётся времени. Можно, конечно, поспрашивать что-то интересное у коллег, но с этими напыщенными жителями столицы разговор никогда не клеится — слишком уж им весело припоминать Тарталье тот факт, что он деревенский мальчишка. Потому Андрей, так спокойно рассказывающий малоизвестные легенды, кажется хорошим собеседником. Он всё ещё вызывает двоякие чувства и заставляет быть осторожным, но, пообщавшись чуть больше, больше не кажется… опасным. А даже если это всё обман — Чайльд умеет разговаривать с такими людьми и показывать, что бывает в тех случаях, когда кто-то решает обвести его вокруг пальца.

      — Тогда предлагаю маленькую сделку, — улыбается Андрей, полностью разворачиваясь к предвестнику и протягивая ему руку, — вы сделаете для меня… парочку мелких поручений, а в ответ я не только отдам вам стража руин, но и расскажу всё, что вас интересует. Пусть я и не самый эрудированный человек в Фатуи, но знаю достаточно легенд.

      Тарталья на мгновение задумывается, наклоняя голову. Это работа явно не на один день, а он надеялся ещё успеть отвоевать у злодейки-судьбы встречу с Принцессой, прежде чем его отправят куда-нибудь подальше от Снежной. Вот только он понятия не имеет, где её искать — если в первый раз он смог прикрыться желанием обсудить кое-что связанное с Фонтейном, чтобы узнать, где она находится, то теперь у него нет ни единого предлога. А просто так привлекать внимание к их взаимоотношениям — плохая идея.

      Может, он сможет аккуратно получить информацию от Андрея? Знают ли они друг друга, раз оба работают на Иль Дотторе?

      Решив, что терять ему нечего, Тарталья смеётся и пожимает протянутую руку:

      — Идёт.

❄❄❄

      — Возьми меня на руки, — шепчет луна, перепрыгивая из одного окна в другое, — согрей меня. Приласкай меня. Приручи меня. Если сможешь. Если осмелишься.

      Луна всё такая же далёкая. Чужая. Не её. Всё также манит ближе, но не позволяет приблизиться. Даже если внутри всё зудит от жажды чужого тепла.

      Окоченевшие пальцы сами тянутся к луне. Пытаются дотянуться — пытаются приласкать, приручить. Луна лишь смеётся беззубым ртом — смех льётся из неё отражением ночного света, — и пускается в последний пляс по облакам.

      Шаг. Шаг. Ещё шаг — и луна срывается, соскальзывая с облаков, заменявших ей тронный зал, прямо в дрожащие и холодные руки. Хватка слабеет, и время почтительно замирает, растягивая каждую из последних семи секунд бледной плясуньи. На восьмой — она разбивается, точно хрустальный шар, и дробится на девять осколков.

      Облака не оплакивают утрату своей хозяйки. Облака собираются в безмолвное осуждение, заставляя упасть на колени и кинуться собирать осколки. Собирать луну снова.

      Осколков не хватает — вместо сердца у луны зияет пустота, которую невозможно заполнить. Она больше не смеётся, не пляшет — отражает силуэт хромого страха, подходящего ближе.

      Страх склоняется над ней. Дышит тяжело в макушку, и его дыхание оседает на ней тьмой. Страх не хватает за горло когтистой рукой. Вместо этого — протягивает в ней второй осколок. Раскалённый. Горящий жаждой жизни. Горящий жаркой злобой. И способного лишь частично заполнять пустоту.

      Тяжёлая поступь. Утробное рычание. Страх становится перед ней во весь рост. Хватает когтями себя поперёк грудной клетки, с треском раскрывая прогнившее нутро. Расходящаяся плоть истекает проклятой чёрной кровью. Как и сердце, из которого страх достаёт первый осколок. Последний. Одиннадцатый.

      Луна смеётся, принимая новое сердце.

      Луна смеётся, и в ответ пробивает грудь лунным копьём.

      — Ты меня вообще слушаешь? — капризно и громко восклицает девчонка, хлопнув по столу, за которым они обе сидели.

      Станислава сонно моргает. Неосознанное раздражение накатывает одновременно с дикой усталостью. На то, чтобы понять, что вообще происходит, уходит не больше пары секунд.

      — Не люблю слушать истеричных зануд, — фыркает в ответ Станислава, мотнув головой, чтобы согнать остатки очередного неприятного сна. Умудрилась же заснуть. Возможно, есть доля правды в словах Андрея, что ей стоит пересмотреть своё отношение к недосыпу.

      Приходится настойчиво отдёргивать себя от того, чтобы коснуться грудной клетки. Это глупо. Она знает, что это не больше, чем нелепый кошмар, не способный повлиять на неё по-настоящему.

      — Я для кого тут распиналась про свой эксперимент? — Надежда дуется, складывает руки на груди и вредно притоптывает, стараясь как можно нагляднее передать всю свою мнимую злость. — Это было важно!

      — Прелесть моя, — елейно смеётся Принцесса, окончательно отходя от сна, — твои эксперименты настолько нелепые, детские и бессмысленные, а рассказы о них — занудные и неинтересные, что даже я, человек крайне уважающий своих собеседников и всегда поддерживающий беседы, уснула от скуки. Господин Иль Дотторе отрубит тебе голову, если ты полезешь к нему с подобным.

      Надежда едва не закипает от злости, но в итоге просто обиженно отворачивается, поднимается из-за стола и отходит подальше от вредной собеседницы. Даже не хочется язвить в ответ.

      — Не зря тебя так все ненавидят, — лишь бурчит себе под нос девушка. Принцесса самодовольно смеётся. Ей будет только в радость, если действительно все будут её ненавидеть. Вот только есть парочка противных исключений, к сожалению. И сейчас одно — лохматое такое, надоедливое и капризное, — находится прямо перед ней.

      Сотрудничать с Надеждой, отчаянно пытающейся подружиться с ней, отчасти приятно, но больше — забавно. Вроде и умная, и очень способная, и специалист по оружию, которое разрабатывает, а настолько наивная, что умиляет до желания вернуться в её кабинет снова, чтобы в очередной раз позлить. Как и в этот раз — несколько бессонных ночей дали о себе знать слишком рано, чтобы успеть хотя бы частично вникнуть в суть эксперимента, но не съязвить было бы слишком милосердно со стороны Принцессы.

      — Я закончила чинить твоё оружие, — возвращается к насущной теме Надежда, из-за которой к ней и наведалась Принцесса, — если придёшь через пару недель, то смогу предложить парочку улучшений. Мы сейчас как раз занимаемся тестированием, но…

      — Опять начинаешь? — Принцесса картинно зевает, прикрываясь ладонью. — Я не против вздремнуть ещё немного, но у меня очень много работы.

      — Гадина, — злобно сопит Надежда, вредно кинув оружие коллеге. Та спокойно ловит его одной рукой. — И зачем тебе вообще подобное? У тебя же есть Глаз Бога. Счастливица.

      — Будь у тебя чуть больше мозгов, прелесть моя, то ты бы поняла, что не стоит полагаться только на эту побрякушку, — Принцесса удобнее перехватывает ружьё, поднявшись со стула, и наигранно прицеливается в сторону Надежды, — я доверяю технологиям больше, чем Архонту другой страны.

      — Говоришь, словно господин Иль Дотторе, — усмехается Надежда, вспоминая все разговоры, в которых их дорогого Предвестника переклинивало на унизительные тирады в сторону Глаза Бога, а им приходилось послушно кивать и соглашаться с каждым словом, чтобы не распрощаться с собственной головой, — всё, уходи, я хочу поплакать в гордом одиночестве из-за всех твоих злых-презлых слов.

      — Ты меня прогоняешь? — насмешливо-жалобно тянет Принцесса, убирая ружьё. — Какая жалость. Не знаю, как переживу такое предательство.

      Надежда закатывает глаза и настойчиво машет в сторону двери. Выдержать Принцессу, горящую желанием поунижать кого-нибудь словами, может разве что Андрей — у этих двоих за многолетнюю дружбу выработался иммунитет друг на друга. Надя, человек незакалённый и мечтающий жить спокойно, на такое не собирается подписываться. По крайней мере до тех пор, пока это маленькое, злобное существо не станет действительно слушать про её эксперименты. А ведь новое оружие застрельщиков, созданное в виде дубин хиличурлов, могло бы быть таким интересным!..

      Принцесса усмехается, но уходит. Осталось ещё слишком много работы. Пора возвращаться к ней, раз своё любимое ружьё она наконец-то забрала.

      Вот только сердце, болезненно ноющее, словно пронзённое на самом деле, даёт понять — не стоило соглашаться выслушивать очередную сомнительную идею Надежды. Возможно, тогда она бы обошлась без очередного кошмара.

      Станислава тяжело вздыхает, закрывая за собой дверь в кабинет коллеги. Она начинает слишком уставать.

      Появляется чувство, словно дело даже не в кошмарах — а в том, что вся жизнь превращается в бесконечный сон, от которого она никак не может проснуться. Рутинная работа, одни и те же разговоры, которые совершенно ничего не меняют, однотипные поручения… Ещё и Андрей, настойчиво напоминающий про Огнекрай. Пусть в том, что бездна обратила внимание на эту маленькую деревеньку, львиная доля её вины, она не будет ничего предпринимать. Даже если деревня будет уничтожена — Принцесса не будет сожалеть.

      Нужно вернуться к работе.

❄❄❄

      Окрестности Огнекрая встречают Тарталью чуть дружелюбнее, чем вся остальная Снежная, напоминая о том, как близко он сейчас находится к границе. Но даже это не позволяет обмануться и забыть о том, насколько непредсказуемой и жестокой может быть погода в родной стране — небо неприветливо темнеет и, думается Предвестнику, не только из-за приближающегося вечера, но и из-за обещанной метели.

      Цепкий взгляд рыщет по сугробам, что закрывают собой горизонт, пока сам Тарталья аккуратно пробирается ближе к деревне. Ему хочется верить в то, что расчеты Андрея окажутся верными, и он не потратит зря время, так и не встретившись с лавачурлом, но с каждым мгновением эта надежда медленно угасает. Или, быть может, он опоздал?

      Вздохнув, Тарталья задумчиво трёт руки, чувствуя, как понемногу начинает мёрзнуть. Путь оказался куда длиннее и холоднее, чем он изначально представлял. Если не получится вернуться как можно быстрее, придётся искать ночлег и возможность согреться. Вот только поблизости нет ни одного подходящего места — снег внезапно не превратится в уютный дом, а надеяться на приют в деревне, где недолюбливают Фатуи, не приходится.

      Проклятье.

      Руки уже чешутся взять оружие и нарваться на драку с кем угодно, чтобы согреться хоть таким образом, но поблизости нет даже предательских хиличурлов. Приходится продолжить бесцельно блуждать — Тарталья уже начинает сомневаться и в том, что он не заблудился. Появляется стойкое ощущение, что сугробы в родной деревне особенные — иначе объяснить то, что в них он ещё никогда не плутал, не получается.

      Лес, показавшийся через пару мгновений, становится главным ориентиром — Тарталья уверен, что видел его на карте недалеко от Огнекрая, потому ни секунды не колеблется, прежде чем ускорить шаг.

      Когда он закончит с поручением, нужно будет выторговать у Андрея награду посерьёзнее. Пусть сразу расчехляется на всю интересную Предвестнику информацию, хитрый мерзавец, оставшийся в тепле и уюте. Возможно, стоит ещё спросить, знает ли он что-то занятное про…

      Из глубин леса раздаётся громкий рёв, что словно отдаётся во всём теле волнами, заставляя неосознанно вздрогнуть. Тарталья узнаёт это чувство — он наконец-то нашёл лавачурла. Только в этот раз он звучит… иначе. Словно озлобленнее на целую вечность и отчаяннее. Ему вторит человеческий крик — едва различимый из-за грохота, прозвучавшего явно из-за последовавшего мощного удара вожака племени, но и его хватает, чтобы понять — кто-то явно попал в огромную беду.

      Тарталья чувствует, как в душе начинает подниматься неуёмное желание поскорее вступить в бой. Даже не ради поручения или чтобы спасти бедолагу, которому не повезло — но ради того, чтобы унять свою жажду сражений.

      Подгоняемый разыгравшимся азартом, Тарталья за пару мгновений оказывается в гуще событий. И, к собственному ожиданию, всё оказывается… не так просто, как думалось.

      Лавачурл, за спиной которого Предвестник оказался, не перестаёт наступать на горстку жителей Огнекрая, что пытаются и защитить одного из пострадавших, и спастись самим, отмахиваясь от монстра всем, что есть у них под рукой — самодельными копьями, палками и факелами.

      Но, что куда больше привлекает внимание Тартальи, это сам лавачурл. Пусть его рану он не видит с такого ракурса, но уже понимает, в чём дело. Потому что рана, оставленная бездной, пустила корни, что разрослись почти по всему телу, оплетая собой и не позволяя провести хоть мгновение без дурманящей боли. Он уже видел, как это работает. Видел — и не раз. Но не на поверхности.

      Отродья бездны так помечают своих гончих псов. Помечают и с помощью яда, разливающегося по телу, заставляют подчиняться своей воле, медленно истощая. Кто мог настолько разозлить бездну, что она нашла способ испортить ему жизнь и на поверхности?

      Чайльд неосознанно мажет языком по сухим губам, чувствуя знакомое наваждение и пульсирующую внутри жажду крови, которую ему привили на самом дне бездны. Бездна… оставит ли она его в покое хоть когда-то?

      Приходится тряхнуть головой, чтобы прогнать морок. Сейчас… не время для этого. Главное, что лавачурла послали явно не за ним — иначе он бы уже обратил внимание на него. Это уже немного успокаивает, хоть и навязывает непрошенный интерес.

      Одного взмаха гидро копья достаточно, чтобы лишить измученного проклятьем лавачурла последних сил и жизни — его тело грузно падает в снег, растекаясь кровью, отравленной бездной. Это кажется куда правильнее, — и милосерднее, — чем пытаться завязать полноценный бой, как хотелось изначально.

      Тарталья старается отвлечься от мыслей о бездне, прежде чем выполнить поручение, потому переводит взгляд на жителей деревни, бездумно прокрутив копьё в руках, но не убирая — на всякий случай.

      Предвестник видит в их опущенных глазах ужас, и он не уверен, что его не боятся больше, чем уже мёртвого лавачурла. Эти люди, всего мгновение назад готовые цепляться за свою жизнь изо всех сил, сейчас… просто кроткие овечки, увидевшие клыки настоящего волка.

      И где их хвалёная гордость?

      — Полагаю, вы определённо хотите отблагодарить меня за оказанную услугу? — смеётся Тарталья, в этот раз всё же избавляясь от копья, чтобы придать себе безобидный вид. Он хочет нормальный ночлег, стоит постараться и побыть настолько очаровательным, насколько может быть Предвестник. Может, они не признали его, и приняли за обычного агента?..

      — Конечно, — медленно отмирает один из жителей, выплёвывая слова вместе с ядом, — как иначе, господин Предвестник?

      Признали, значит. Тарталья вздыхает с примирительной улыбкой — ничего не поделаешь.

      Следом за мужчиной приходят в себя и остальные. Некоторые из них — охотники, понимает Тарталья по их снаряжению и одежде, — помогают подняться пострадавшему, неспособному самостоятельно устоять, а остальные — оглядываются на Предвестника с дикой настороженностью. Это нравится ему куда больше, чем бездумный страх. Хотя, думается Тарталье, они могли бы быть и чуточку приветливее — он не знает, чем деревне не угодили Фатуи, но он ведь спас их!

      — Слава! — гаркает мужчина, из-за чего мальчишка, которого до этого Тарталья не замечал, крупно вздрагивает, словно от ужаса. — Ты привлёк чудище — ты и расплачивайся за это. У твоей семьи ведь найдётся место для гостя?

      Вопрос был риторический — это понимает и Тарталья, совершенно не знакомый с нравом местных жителей. Слава в ответ лишь тупит взгляд, не смея перечить, хотя, подозревает Предвестник, мальчишке точно перепадёт за это.

      Подавить усталый вздох не получается. Какая-то… мрачная деревенька. Правду говорил Андрей, что все жители здесь до неприятного угрюмые. Пусть каждого Тарталья и не знает лично, но этого минутного знакомства хватило — особенно с грузным мужчиной, решившего всё за всех, и постоянно неприветливо хмурящего густые брови. Может, и не нужен ему ночлег?..

      Всего пару мгновений уходит на то, чтобы они остались наедине — Тарталья и этот мальчик, которого назвали Славой. Он так и не поднял взгляда на навязанного гостя, но Предвестник всё равно ободряюще улыбается, надеясь, что всё будет не так плохо, как уже кажется.

      — Слава, верно? — мягко окликает его Аякс. Иначе относиться к детям никогда не получалось — родители каждый раз шутили и называли это инстинктами старшего брата.

      — Святослав, — кивает мальчишка, поднимая на него влажные глаза, словно доверительно. Это не может не заставить улыбнуться Предвестника ещё шире.

      — Почему они решили, что именно ты привлёк его? — спрашивает Тарталья, мельком кивнув в сторону лавачурла, параллельно проходясь по нему взглядом. И как ему доставать из него сердце?..

      — Меня… меня впервые взяли с собой на охоту, — Слава неловко перебирает пальцы, стыдливо отводя взгляд, — но я по-потерялся, а потом… наткнулся на него. Я пы-пытался сбежать от него, но в итоге просто привёл к о-остальным.

      — Тебе стоит быть осторожнее, — ободряюще улыбается Тарталья, оборачиваясь вновь на мальчишку, — особенно, если ты хочешь стать хорошим охотником.

      — Я… знаю, — поник Слава, опустив плечи, — просто… не получается. Сестра всегда говорила, что я очень неуклюжий.

      — Уверен, что это поправимо, — мягко смеётся Тарталья, — просто постарайся быть аккуратнее ради неё, хорошо? Она точно расстроится, когда узнает об этом.

      Слава кивает, с сожалением посмотрев на свои руки, и от глаз Тартальи не может укрыться то, насколько опечаленным кажется мальчик в этот момент. Словно он по неосторожности сказал что-то очень болезненное для него.

      — Мне нужен ночлег буквально на одну ночь, с этим не будет проблем? — аккуратно спрашивает Тарталья, надеясь больше не затрагивать темы, которые его не касаются. Пусть ему, как Предвестнику, не положена мягкосердечность, но как он может быть безучастным, когда у мальчика определённо что-то случилось с сестрой? Семья — самое главное, что может быть в жизни.

      — Отец… не любит Фатуи и может быть грубым, — несмело произносит Слава, словно боясь реакции Предвестника на свои слова, — н-но матушка не будет против. Думаю… она будет рада вам.

      Тарталья вздыхает. Пора уже привыкнуть к тому, что в отдалённых уголках Снежной так недолюбливают и его самого, и его коллег. Всё же далеко не всем приносит счастье агрессивная политика Фатуи. Особенно после… одного несчастного случая. Одним словом — у обычных жителей Снежной достаточно поводов для ненависти.

      — Дашь мне минутку, чтобы сделать кое-что? — с улыбкой просит Тарталья, слабо мотнув головой в сторону лавачурла. Слава, пусть даже явно не понимая зачем, лишь кивает и начинает медленно брести в сторону деревни таким шагом, чтобы Предвестник точно догнал его, когда закончит.

      Проводя мальчишку взглядом, Чайльд полностью разворачивается к мёртвому чудовищу, избавляясь от улыбки. Пусть он и далёк от знаний об анатомии лавачурлов, но даже ему хватает аккуратности на то, чтобы, не задевая важный орган, вскрыть грудную клетку и без брезгливости достать окаменевшее сердце, застывшее в яде бездны.

      Андрей говорил, что он не реагирует ни на кого, если его не атаковать. Так почему он вдруг погнался за Славой, который вряд ли осмелился бы сделать хоть что-то против такого монстра?

      Чайльд мрачно усмехается, укладывая добытое сердце в сумку, надёжно её закрывая. В этом определённо замешан и Иль Дотторе, что никогда не отказывает себе в собственном безумии, и его эксперименты, постоянно граничащие с запрещённым.

      До этого у него не было ни единого повода сомневаться в том, что Дотторе знает, что он делает, но…

      Не слишком ли он заигрался с бездной?

      Мотнув головой, Тарталья вздыхает. Это больше не его дело. Ввязываться в это снова, несмотря на свою любовь к неприятностям, может обернуться тем, о чём он позже обязательно пожалеет.