— Господин Предвестник! Рад вашему возвращению! — Андрей широко улыбается, да руки расставляет, словно приглашая, как старого друга, обняться после долгой разлуки.

      И голос у него до того довольный, а сам он сиятельно-счастливый, что Тарталье хочется в него воткнуть клинок. Возможно, оба. Потому что это — издёвка чистой воды, учитывая то, как он его подставил в последнюю встречу. Лишь наличие Елены, как обычно присутствующей фоном в кабинете Андрея, спасает его от расправы. Никакого насилия при детях, он их слишком любит.

      Тарталья старательно игнорирует существование Андрея, присаживаясь рядом с Еленой на диване. Та с прошлого раза явно прониклась к нему симпатией — больше не косится с подозрением, а заинтересованно наблюдает за тем, как он что-то вытягивает из кармана шубы.

      — Ты мне здорово удружила, рассказав про её созвездие, — с улыбкой произносит Тарталья, протягивая Елене браслет, сделанный на заказ у того же мастера, что работал над подвеской, — я не знал, что тебе нравится, так что решил остановиться на делониксе. Он такой же, какой я подарил и ей.

      Браслет аккуратный и совершенно не броский, подходящий девочке: рассудив, что Елена привязана к Принцессе, раз любит её созвездие и очевидно ждёт возвращения, то ей будет приятно получить украшение, похожее на её. Потому на тонкой цепочке висит миниатюрная версия того же цветка делоникса, что был на подвеске.

      И, судя по тому, как радостно заблестели зелёные глаза девочки, он оказался совершенно прав в своём решении — в следующее же мгновение Елена подсела ближе и заключила его в крепкие объятья, чтобы хоть как-то высказать свою благодарность. Счастливо рассмеявшись, Тарталья потрепал девочку по плечам.

      — Когда вы успели поладить? — удивлённо произносит Андрей, скрестив руки на груди, наблюдая за этим, чуть наклонив голову. — И что за секреты у вас появились от меня?

      Тарталья с Еленой неодобрительно косятся на Андрея — Елена, видимо, просто за компанию, либо она действительно не слишком одобряет методы общения своего… а кто он ей вообще?

      — Ладно-ладно, не смотрите на меня как на злодея, я понял, что в этом доме не дождусь уважения к себе, — Андрей картинно вздыхает и, упершись руками в бока, тоскливо мотает головой, — вот так и проявляй заботу о детях. Никакой благодарности…

      — К слову, а кем вы друг другу приходитесь? — спрашивает Тарталья, как только Елена отодвигается от него и собирается примерить подарок. — Поначалу мне казалось, что, возможно, брат с сестрой, но я не угадал, верно?

      — Я её опекун, — Андрей пожимает плечами, перестав разыгрывать трагедию из одного человека и вернувшись к своей обычной повседневной улыбке, — после одного несчастного случая Елена осталась без семьи, так что я взял заботу о ней на себя.

      Этот ответ кажется… куда неожиданнее, чем Предвестник предполагал изначально. Сам Андрей говорит спокойно и непринуждённо, вернувшись за свой рабочий стол, но Елена, на которую Тарталья аккуратно косится, стушевалась и растеряла хорошее настроение. Спрашивать подробности кажется неуместным и бесчестным — девочке эта тема определённо не нравится, да и не его это дело.

      И всё же, это… странно. Не то чтобы Тарталья не знал про детей-сирот — в Снежной их, к сожалению, достаточно. Тяжёлая жизнь, суровый климат и многие другие факторы делают своё дело. А про детей, что остаются без семьи из-за смерти родителей на службе, и вовсе можно не упоминать. Но обычно всеми сиротами занимается Арлекино, пристраивая их в детский дом, которым управляет. Так почему Елена осталась с Андреем, если они не связаны кровно?..

      — К слову, господин Предвестник, — отвлекает его от своих мыслей Андрея, сверкнув хитрой улыбкой, прежде чем прикрыть её стаканом, — наша маленькая сделка всё ещё в силе?

      Тарталья едва не уточняет, какая именно — но почти сразу вспоминает. Тоня писала, что господин учёный сдержал своё обещание прислать ненужного робота. Тевкр был в восторге от «одноглазика», которого до этого не видел, и нарёк его великим предводителем одноглазиков за его выдающийся размер. По описанию Тарталья понял, что Андрей расщедрился не на стража руин, а на целого руинного молотильщика.

      — В силе, — кивает чуть погодя Тарталья, решив, что ничего плохого от сотрудничества с Андреем он не имеет, наоборот, сплошные плюсы. Пусть ему ничего больше не нужно, но Андрей — человек знающий. Можно получить парочку интересных историй от него.

      А в идеале — истории про время, когда он сам был бойцом. Этот факт всё ещё не выходил из головы, заставляя представлять, каким противником был бы Андрей. Каким оружием он владеет? Есть ли у него Глаз Бога? Может, хотя бы на одну дуэль всё же согласится?

      Принцесса просила его не лезть к Андрею с подобным, но… интерес ведь никто не запрещал, верно?

      К тому же лучше думать об этом, а не о странной связи Андрея с Еленой. Мало ли — может, он не просто отличный учёный, но и очень добрый человек? Потому и не смог пройти мимо беды, случившейся на его глазах, вот и приютил девочку. Так ведь бывает в Фатуи?

      — Отлично, — довольно закивал Андрей, поднимаясь с места, — значит…

      — Но я требую дополнительное условие! — сходу перебивает его Тарталья, тоже подскакивая с дивана. — Я требую, чтобы вы перестали мне недоговаривать!

      — Разве я когда-нибудь недоговаривал вам, господин Предвестник? — невинно уточняет Андрей, отпивая. — Моя совесть чиста. Или, постойте-ка, я забыл рассказать, что мы со Стасей лучшие друзья? Вот так да… Как же так получилось?

      — Ста… Стасей?..

      Очевидная усмешка кажется совершенно неважной, и Тарталья даже не хочет реагировать на неё: куда больше внимания привлекает такое… ласковое, нежное даже обращение к… Принцессе. Назвать её по настоящему имени даже в мыслях кажется чем-то неправильным, словно у него нет никакого права на это, а тут… Стася.

      С-т-а-с-я.

      Милостивая Царица. Это звучит… мило. И если так подумать, то все уменьшительно-ласкательные от её полного имени… милые. Иное слово совершенно не хочет подбираться, даже если Станислава всем своим характером прямая противоположность понятию «милая».

      И мелькает совершенно шальная мысль, что ещё её имя можно сократить до Стасеньки. Но это уже что-то совершенно на грани интимно-близкого. Позволяла ли она хоть кому-то себя так называть? Скорее верится в то, что это было последнее, что сказал бы до глупого смелый человек, решившийся на подобное.

      — Вы не знали, как её зовут? — наигранно-удивляется Андрей, деланно-заинтересованно наклонив голову. — Какое досадное упущение. Могу выдать всю её биографию: полное имя Станислава Мерзлякова, двадцать одна зима отроду, родилась в деревне…

      — Я знаю, знаю об этом всём! — замахал руками Тарталья, надеясь, что Андрей успокоится. — Просто неожиданно, что кто-то называет её… вот так.

      Андрей лишь пожимает плечами с улыбкой. Он кажется… странным. В их прошлые встречи он был холодно-дружелюбным — располагал к беседе, но давал понять, что он Фатуи. Работник Иль Дотторе. С такими — просто поболтать не выйдет. Андрей позволил себе расслабиться из-за того, что теперь Тарталья знает про его дружбу со Станиславой? Или ему просто надоело держать маску? Или…

      Или.

      — Подождите, — с осознанием чего-то важного произносит Тарталья, обескураженно моргнув от собственной догадки, — вы, что, пьяны?

      — Я? Пьян? — Так же ошарашенно переспрашивает Андрей, изумлённо распахнув ярко-голубые глаза. И он бы точно театрально-возмущённо взмахнул руками и возмутился такому обвинению, да только тогда содержимое его стакана расплескалось бы. Поджав губы, Андрей бросил взгляд на, очевидно, алкогольный напиток, а после вздохнул. — Ладно, возможно… немного. Но, чтобы действительно напиться, мне нужно куда больше, так что сейчас я, можно сказать, просто согреваюсь в суровый зимний день.

      Звучит… не слишком убедительно. Даже Елена тяжело вздыхает на фоне. Да, Снежная — очень холодная и неприветливая страна, в которой можно замёрзнуть насмерть, если чуть дольше необходимого простоять на одном месте. Главные священные места, такие как Заполярный дворец и церковь, и вовсе созданы из чистейшего льда, воплощая собой волю Царицы, и жилые дома порой так же ощущаются, если их тщательно не отапливать, но…

      Но в исследовательском центре — отличная система отопления. Можно сказать, что Иль Дотторе действительно позаботился об удобстве своих рабочих, потому что в помещении даже не требуется шуба или другая тёплая верхняя одежда — и без неё вполне комфортно.

      Андрей, видимо, прочувствовал все сомнения Предвестника, потому лишь весело пожимает плечами, усмехнувшись, а после зовёт с собой в лабораторию. Думать о том, что ему поручит в этот раз достать ассистент безумного учёного, так ещё и подвыпивший, не хочется, потому Тарталья переглядывается с Еленой. Та сжимает за него кулачки.

      Не слишком ободряюще.

      Но почти сразу после этого наконец-то в полной мере осознаётся сказанное Андреем — он назвал фамилию Станиславы. Она подписывала письма своими настоящими инициалами. Не прозвищем, не тонкой насмешкой, а настоящими инициалами, словно они действительно близки и просто обменивались письмами. Даже отвечала ему! Пусть и не слишком развёрнуто, но она находила для него время, писала своей рукой, думала о нём, возможно, даже ждала, когда он напишет снова. Да и одна мысль, что он впервые получал письма не только от семьи — волнительно-прекрасная.

      Хотя… если так подумать, то на последнее она так и не ответила.

      Может, ответ просто не дошёл ещё?

❄❄❄

      У меня есть миссия, с которой справитесь лишь вы, говорил серьёзный Андрей, словно готовясь поручить ему спасение мира, мне больше не на кого надеяться, кроме вас, господин Предвестник.

      И поручил ему собрать клюкву.

      Появилось стойкое желание воткнуть в него не только клинки, но и копьё заодно. Но Тарталья лишь раздражённо вздохнул, посетовал на то, что его никогда не воспринимают всерьёз, и согласился. Потому что Андрей пообещал, что то место, куда он его направит, будет забито достойными противниками — действительно как раз для него. Больше никто ведь не хочет рисковать своей жизнью, чтобы помочь бедному и несчастному учёному в сборе ягод.

      Андрей направил его в племя хиличурлов, которые обустроились вокруг своих священных кустов, и были очень недовольны таким вмешательством в свою размеренную жизнь. Пнув парочку хиличурлов, чтобы выместить на них раздражение, Тарталья, по пути обратно в исследовательский центр, намеревается всерьёз поговорить с этим научным недоразумением.

      Хочется обратно насмешки Станиславы. Они родные такие, привычные — за те несколько месяцев, что Тарталья уже докучает ей, к ним окончательно привыклось. Даже не хочется, чтоб было иначе. Но только с ней — Андрей просто вредный разгильдяй, не заслуживающий подобной привилегии.

      Возвращение Тартальи приходится почти на позднюю ночь — он предполагал, что так и будет, потому заранее уточнил у Андрея, куда в случае чего девать эту его… клюкву, ради которой он рисковал жизнью. И пусть раздражение на него до сих пор присутствует, но понимается, что он всё же ответственный работник, подходящий серьёзно к своей работе — это доказывает тот факт, что этой ночью он собирается разобраться с накопившимися делами, прежде чем отдохнуть.

      В кабинете не оказывается Елены — она явно вернулась домой, оставив своего опекуна наедине с работой. Но и самого его не видно — Тарталья ставит на рабочий стол небольшую корзину, и, потянувшись, осматривается. Непривычно находиться в этом своеобразном храме знаний так поздно, к тому же ещё и в одиночестве. Обычно по коридорам постоянно семенят маленькие учёные, занятые своими важными учёными делами, но, видимо, настолько допоздна засиживается лишь один Андрей.

      Тарталья проходит в соседнее помещение — едкий запах всё ещё кажется неприятным, но и к нему получается понемногу начать привыкать, да и желание найти Андрея, чтоб всё ему высказать, куда сильнее. Пройдясь вдоль захламлённого очередной разработкой стола, Предвестник замечает приоткрытую дверь, которая до этого успешно маскировалась под стену. Без лишний раздумий он входит в ещё одно помещение этой бесконечной лаборатории и присвистывает с удивлением.

      Перед ним архив — не настолько огромный, как центральный архив Фатуи, который ему однажды показал Пульчинелла, но достаточно внушительный. На глаз не удаётся определить, сколько здесь стеллажей — и из-за количества, и гуляющего по помещению полумрака. Страшно представить, сколько тайн похоронено между аккуратно рассортированным по секциям документам.

      — О, вы уже вернулись? — реагирует на него Андрей, вернувшись из глубин архива с несколькими увесистыми папками. — Я снова не услышал, как вы вошли, прошу прощения.

      — Не страшно, — спокойно отзывается Тарталья, оглядываясь, — ваш личный архив, что ли?

      — Нет, всего центра, — Андрей отсмеивается, мотнув головой, — я не настолько… продуктивен. Предпочитаю ленивую и размеренную жизнь, без лишней работы.

      — Странно слышать подобное от человека, оставшегося на работе в подобное время, — Тарталья фыркает.

      — Просто в моих же интересах наконец-то найти нужное мне дело, — Андрей пожимает плечами, перехватывая удобнее свою ношу, — сейчас, отнесу их и вернёмся к нашей драгоценной клюкве.

      То, насколько вмиг веселеет голос Андрея, заставляет тяжело вздохнуть. А Тарталья-то уже понадеялся, что учёный готов к серьёзному разговору.

      Ради интереса Тарталья следует за ним вдоль стеллажей — и в конце помещения оказывается обустроенное и обжитое рабочее место. И этот маленький уголок спокойствия, скрытый от всех любопытных глаз, ощущается… куда правильнее, чем пустой кабинет, который все видят по приходу, или стерильно-белая лаборатория. Словно всё до этого — лишь фарс, чтобы никого не подпускать к себе ближе, чем того требует работа.

      На длинном столе, заваленном нерассортированными бумагами и папками, всё равно остаётся достаточно места, чтобы уместить и стакан с начатой бутылкой, и спящего кота на документах, и ещё найти, куда пристроить принесенную ношу. Яркая лампа, висящая на стене, возле которой находится рабочее место, успешно освещает этот маленький островок спокойствия, пахнущий старыми книгами, деревом и совсем немного — крепким алкоголем.

      — Просыпайся, разбойник, — Андрей щёлкает по носу кота, что в ответ недовольно дёргает усами, прикрывая мордочку лапами, — ты же понимаешь, что я не могу тебя здесь оставить?

      — Ваш маленький помощник? — смеётся Тарталья.

      Белоснежный и до невозможности пушистый кот выглядит очаровательным. Возможно потому, что животные в принципе кажутся ему таковыми из-за своей беззащитности, — впрочем, это совершенно не относится к гусям, — а может из-за того, что он идеально дополняет атмосферу умиротворенности этого места.

      — Мой маленький кошмар, — фыркает Андрей, потрепав кота по меховому брюшку, — это кот Стаси. Лютее зверя не встречал с тех пор, как мы из деревни уехали. Вечно она тащит домой всяких бешеных. То псину свою, то э…

      Договорить ему не позволяет кот, внезапно решивший, что терпеть чужие прикосновения стало слишком для него. Вцепившись в руку и от души коцнув её, кот поднялся на свои коротенькие лапки, без всякого сонного очарования наорал на шикнувшего Андрея, а после запрыгнул на ближайший стеллаж, попутно сбросив пару папок, и по верху сбежал во мрак.

      Тарталья едва сдерживает смех, глядя на прикрывшего в бессильной злобе глаза Андрея. Он тяжело вздыхает, проведя поцарапанной ладонью по лицу, словно силясь снять с себя раздражение.

      — Я уже видел его, к слову, — навеселе делится Тарталья, попутно присев на корточки перед сваленными папками, чтобы помочь собрать их, — но в тот раз он был весь в угольной саже, потому не признал.

      — Угадаешь, кто потом отмывал этого зверя? — невесело смеётся Андрей, мотнув головой и благодарно приняв подобранные документы.

      Это звучит как действительно опасное для жизни занятие, но Тарталья всё равно хохочет, прежде чем потянуться за последней уроненной… книгой? Это вызывает интерес — подобрав её, Предвестник заинтересованно осматривает твёрдый переплёт.

      Поначалу кажется, что это сборник сказок — название, красующееся посреди изящно выполненной обложки, явно намекает на это. Но почти сразу понимается, что «зимняя сказка» было приделано уже самостоятельно, пусть и настолько аккуратно, что не сразу бросается в глаза. На фоне — сказочный зимний лес с белоснежным оленем вдалеке, обрамлённый традиционными орнаментами Снежной. И уже это даёт Тарталье понять — в руках он держит альбом. Альбом с фотографиями.

      У него дома тоже такой есть — служба в Фатуи приносила и свои плюсы, потому он смог привести домой фотоаппарат, что достаточно трудно достать. Пусть это всего лишь фотографии, к тому же чёрно-белые, но возможность запечатлеть детство своих младшеньких, сохранить столько воспоминаний, так ещё и после увидеть то, что он пропустил из-за работы — бесценно. Говорят, скоро появятся цветные фотоаппараты — и Тарталья очень ждёт этого.

      — Чей это альбом? — интересуется Тарталья, не решаясь открыть, зная, что это может быть чьим-то сокровищем, которое ему трогать не позволено.

      Андрей, закончив с возвращением папок на место, удивлённо оглядывается на него. А после, заметив, что держит Предвестник, неожиданно для себя улыбается — впервые на памяти Тартальи настолько искренне, без насмешки.

      — Нашего отряда, — честно отвечает Андрей, взяв в руки памятную вещь, с лаской проведя по обложке, — надо же, от этого разбойника есть польза… я был уверен, что мы его либо потеряли, либо кто-то попросту выбросил.

      — Отряда? — переспрашивает Тарталья, следуя за Андреем обратно к столу, на который он и кладёт альбом.

      Свой отряд с тех времён, когда приходилось служить обычным агентом, он помнит плохо — ни с кем он так и не сошёлся характером, да и никто не горел желанием дружить с четырнадцатилетним сопляком, у которого на уме сплошные битвы. Впрочем, это было взаимно — в те времена он и сам не хотел никого видеть возле себя.

      — У нас был отряд… особого назначения, — уклончиво отвечает Андрей, но чувствуя, насколько он сейчас откровенен, нет желания злиться на такую мелочь, — кодовое название «зимняя сказка». Всего пятеро — у всех был Глаз Бога, потому и не требовалось большее количество людей. В основном мы занимались исследовательскими работами, но брали на себя и другие мелкие обязанности. Милостивая Царица, столько же времени прошло с тех пор…

      — Он распался? — аккуратно уточняет Тарталья, понимая, что иначе бы о нём не говорили в прошедшем времени.

      — Можно и так сказать, — Андрей вздохнул, прикрывая глаза. Но почти сразу же он вновь оборачивается на Предвестника с хитрой улыбкой. — Если есть желание задержаться со мной… я могу немного рассказать о тех временах. Я не прочь немного поностальгировать. Это было поистине замечательное время.

      Тарталья задумчиво наклоняет голову, переводя взгляд с Андрея на стол и обратно. Уже поздно, но после вечерней прогулки и маленькой потасовки совершенно не хочется спать. Не факт, что здесь не кроется подвох, но… Станислава определённо была частью этого отряда — стойкая уверенность в этом не даёт думать иначе. Потому узнать об этом времени кажется слишком заманчивым, чтобы так просто отказываться от этого.

      — А я не прочь послушать, — с улыбкой отвечает Тарталья, кивнув, — вы мне задолжали много историй, господин учёный. Пора платить долг.

      — Не начинайте говорить, как господин Панталоне, это пугает, — отсмеивается Андрей, присаживаясь за стол, — я предпочту остаться здесь, если вы не против. Здесь я чувствую себя… почти как дома.

      Тарталья пожимает плечами — ему всё равно. Впрочем, это место действительно куда уютнее кабинета, так что он в любом случае не против. Вот только… осознаётся, почему на столе достаточно свободного места — часть менее нужных папок и нескольких книг аккуратно сложена на полу, а другая часть — на стульях.

      — Просто освободите один, я после разберусь, где и что, — спокойно отзывается Андрей, заметив чужое замешательство, параллельно отодвигая шуфлядку.

      Из шуфлядки достаётся ещё один стакан, а из шкафчика под ней — не начатая бутылка, которая сменяет прошлую. Тарталья, машинально подставляя освобождённый стул к столу, заторможенно моргает, и на всякий случай уточняет:

      — Я не пью.

      — Не пьёте? — с таким натуральным удивлением переспрашивает Андрей, что Тарталья на мгновение сам же начинает сомневаться в собственных словах.

      Нет-нет, он определённо точно не пьёт. Пусть он Предвестником стал не так недавно, но уже успел побыть на одном балу — и там Арлекино внимательно следила за тем, чтобы он даже не думал дышать в сторону алкоголя, отгоняя его чуть ли не на другой конец огромного зала. Говорила, что он ребёнок ещё, и ему рано — Тарталья отвечал, что у неё просто материнский инстинкт проснулся, а после отхватил за свою шутку, но это того стоило.

      Благо, она ещё не видела, как Панталоне, пробудив в себе дух экспериментатора, — и за себя, и за Иль Дотторе, в тот вечер отсутствующего, — попытался подсунуть ему вино вместо сока, а после был наигранно огорчён тем фактом, что одиннадцатый, оказывается, не такой дурак, каким его привыкли считать старшие коллеги.

      — Нельзя же проводить такие задушевные разговоры на трезвую голову, — тем временем продолжил Андрей, со знанием дела откупоривая бутылку и разливая напиток, пахнущий, парадоксально, чем-то цветочным, — к тому же, это идеальная возможность сблизиться, господин Предвестник. А я бы очень хотел узнать, кого-то вроде вас, получше.

      Тарталья, садясь за стол, хмурится. Это не кажется ему хорошей идеей. И дело то ли в том, что пить с Андреем, пожалуй, всё равно что пить с дедушкой, а это очень опасная затея, то ли в том, что до этого он и вовсе ни разу не брал спиртного в рот — восемнадцать ему исполнилось сравнительно недавно, да и желания не было.

      В чём вообще прелесть спиртного?..

      — Родина коньяка — Фонтейн, — делится Андрей, аккуратно и неспешно нарезая сыр, явно уже настроившись на прекрасное времяпровождение, — там его традиционно принято пить после кофе, так ещё и выкурив после сигару, но я никогда этого не понимал. У нас же любят закусывать лимоном, но я не переношу цитрусы, так что предпочитаю сыр. На мой взгляд, это идеальный вариант — не перебивает вкус.

      — И всё же… — пробует снова возразить Тарталья, складывая руки на столе.

      — Я не приму возражения, дорогой Предвестник, — навеселе перебивает его учёный, — это очень важные для меня воспоминания, о таких не принято просто так рассказывать. К тому же, научно доказано, что употребление спиртного улучшает здоровье — повышает иммунитет, улучшает память и восстанавливает нервные клетки.

      — И каким же учёным это доказано? — без особого доверия уточняет Тарталья, всё же взяв в руки стакан, чтобы поднести к носу. Запах… приятный. Вблизи цветочные нотки ощущаются отчётливее. Удивительно только, что ему не предложили огненную воду.

      — Мной, — самодовольно отвечает Андрей, — я, вообще-то, даже пью в научных целях!

      Тарталья насмешливо фыркает, но решает не спорить. Кажется, зря он не слушал Станиславу, когда та предупреждала о склонностях её друга. Впрочем, деваться уже некуда — интерес перевешивает здравоумие, потому он делает первый глоток. Вкус с непривычки оказывается куда реще, чем запах — почти обжигающе, заставляя зажмуриться. Андрей, заметив это, мягко смеётся:

      — Впервые пьёшь, что ли?

      — Вообще-то… я об этом сразу сказал.

      — В этой жизни нужно попробовать всё, — Андрей с улыбкой пожимает плечами, пододвигая к нему ближе тарелку с нарезанным сыром с явным намёком.

      Уверенности в том, что алкоголь входит в список обязательных вещей, у Тартальи нет, но он принимает предложенную закуску. Андрей не соврал — вкус действительно не перебивает, но становится чуть лучше.

      — На «ты» переходим, значит? — обращает внимание на обращения Андрея Тарталья, неловко дёрнув плечами, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло.

      — Было бы странно обращаться на «вы» к тому, с кем я пью, — Андрей пожимает плечами, а после разворачивает альбом так, чтобы он оказался в нужном положении перед Предвестником, — вот. Если действительно интересно — милости прошу в нашу… бывшую сказку.

      Слова Андрея звучат одновременно с невысказанной тоской, и трепетной любовью к ушедшему — становится отчего-то… печально. Возможно, они были почти что второй семьёй друг для друга, а теперь жизнь развела их по разным дорогам.

      Мелькает мысль, что потому-то Андрей и не захотел рассказывать об этом на трезвую голову — Аякс знает, что тот же дедушка никогда не пил без причин. Порой ему казалось, что каждая выпитая им рюмка после приезда внука — попытка заглушить в себе осознание того факта, что он вырастил… Предвестника. На глазах у него рос будущий Предвестник, баловал в детстве он будущего Предвестника, любил он тоже будущего Предвестника. В лицо ему ни разу ничего не высказали, пытаясь сохранить ради младших детей образ идеальной семьи, но понимается и без слов — никто не был бы горд таким ребёнком. Может, родители и бабушка с дедушкой уже и смирились, а Антон вряд ли понимает всю суть Фатуи, но Тевкру… нет, ему Тарталья точно не расскажет об этом. Никогда.

      Как бы они отреагировали, узнал, что их хороший, их любимый, их ласковый Аякс впервые убил в четырнадцать зим?

      От своих же мыслей и воспоминаний становится дико. Не хочется вспоминать ни о времени, проведённом в бездне, ни о ранних годах в Фатуи. Это… в прошлом. В прошлом должно и остаться.

      Воспоминания об распавшемся отряде должны остаться там же, но Андрей словно сам желает, чтобы он вытянул на свет все светлые и одновременно болезненные воспоминания, словно желает проверить, насколько больно об этом вспоминать.

      Аякс раскрывает первую страницу альбома. Белоснежные листы украшены теми же орнаментами, обрамляя края. Для каждой фотографии есть предназначенное место, а рядом — свободные поля, чтобы было удобно делать памятные заметки о каждом запечатленном миге.

      Первый же снимок — не снимок всего отряда, вопреки тому, что представлял Аякс. Вместо всех пятерых — всего двое, девушка и парень, совершенно незнакомые ему. У девушки, что за плечи обнимает парня, глаза сияют даже на бесцветной фотографии — парень, которого она треплет по кудрявым волосам, сидит за столом, не сильно сопротивляясь такому злобному нарушению его границ и укладки, пусть даже аккуратная оправа очков тоже съехала. Оба явно смеялись — оба улыбались, слишком счастливые для обычных Фатуи.

«Как вечны бури Снежной, так и вечна будет наша зимняя сказка!

Торжественно обещаю, что каждый наш миг вместе будет полон ярких улыбок, а самые-самые лучшие моменты я лично сохраню в нашей памяти!»

      — Это Клара и Карл, — произносит Андрей, глянув на фотографию лишь мельком поверх своего стакана, что мерно покачивает в руке, — королевская двойня. Клара не любила, когда их называли просто двойняшками, потому требовала называть только так.

      Аякс кивает, давая понять, что принял к сведению сказанное, проходясь взглядом по деталям. Кабинет оказывается знакомым. Это точно тот же кабинет, что сейчас принадлежит Андрею, если только у учёных нет привычки обставлять всё одинаково. Впрочем, кабинет может и тот же, но словно… более обжитый. Видно не только книжные полки, но и награды — рассмотреть их на фото не представляется возможным, но Тарталья знает, что те агенты, что выделялись своими исследованиями, получали особое внимания. На столе — несколько безделушек, заметно даже плюшевого котёнка, растения, растущие в суровом климате Снежной, и рамки с отвёрнутыми от камеры фотографиями.

      — Карл был лучшим специалистом Снежной в области биологии, — продолжил Андрей, отпивая, при этом глядя куда-то в сторону, — а своё увлечение технической стороной называл баловством, но это была ложь. Талантливый человек талантлив во всём — это про него. Он почти не вылазил из лаборатории из-за слабого здоровья, потому за него во всю отрывалась Клара. Она же и предложила начать собирать альбом на память — почти все пометки здесь от неё.

      Аякс перелистывает страницу. Следующая фотография — вопреки словам Андрея, Карл, закутанный по самые уши и шарфом, и высоким воротом шубы, с огромной шапкой-ушанкой, стоял на фоне леса, и явно что старательно объяснял Станиславе. Она узнаётся без труда — с прищуром наблюдающая за объяснениями старшего и держащая в руках ружьё. Они почти одного роста — Карл чуть выше, но, очевидно, он не выделялся ростом.

«Учим нашу малышку стрелять. Вырастет — будет лучшим стрелком Фатуи, с такими-то учителями!»

«Не слишком ли мы плохие родители, раз даём ребёнку ружьё в руки?..»

«Что за вздор?»

      — Этот альбом часто кочевал от одного из нас к другому, и игра в подписи воспринималась почти что обменом писем, — продолжает свои рассказы Андрей, легко улыбнувшись, — они хоть и не были старшими, но часто называли нас детьми, хотя сами были не лучше. К слову, угадаешь, сколько тут зим Стасе?

      Аякс прикидывает — либо такой недовольный взгляд у неё был всю жизнь, либо фотографии были сделаны относительно недавно. В первое, почему-то, верится больше.

      — Зим… восемнадцать? — навскидку предполагает Аякс, на что Андрей кивает, поправляя:

      — Семнадцать.

      Четыре года назад… Судя по датам, подписанным под фотографиями, их отряд существовал ещё даже до его вступления в Фатуи. Должно быть, они действительно все очень близки. У самого Аякса нет никого, кого он знал бы настолько же долго.

      Вкус алкоголя уже не кажется таким резким, когда Аякс отпивает во все последующие разы, делая это уже скорее машинально, следуя примеру Андрея, что и дальше неспешно рассказывал про каждый снимок. Клара редко появлялась на них, в большинстве случаев являясь их личным фотографом — зато от души любила фотографировать и Карла, и своих «детишек». Пару раз — занятого работой Андрея, каждый из снимков лично шутливо подписывая.

«Наш трудяга утомился и заснул прямо за работой. Очаровательно.»

«А кому-то наоборот стоит уделять больше внимания работе.»

      Почерк второй пометки не тот же, что и у Карла — Аякс тихо смеётся, осознавая, что это первая запись Андрея.

      — Она действительно была той ещё бездельницей, — фыркнув в ответ Андрей, мотнув головой, словно оправдывая свою юношескую резкость, — не понимаю, как её вообще приняли в Фатуи.

      Клара фотографировала даже, внезапно, Дотторе — попавшаяся фотография чуть смазана и расфокусирована, точно сделанная из-под тишка и совершенно не для чужих глаз. И всё равно оставлена — словно самая любимая сердцу из всех.

      На снимке Дотторе срывается на своих подчинённых — те пристыженно тупят взгляд, скрестив руки за спиной, и никто из невольных моделей не подозревает о скрытой съёмке.

«Господин как всегда полон энергии! Восхищаюсь его способностью орать на нас без перерывов!»

«Ради всего святого, Клара, не донимай хотя бы господина Дотторе.»

«Порой твоя одержимость им пугает.»

      Последняя подпись оказывается зачёркнута, да с таким маниакальным усердием, что почти до дырявой бумаги. Прочитать можно, но с огромным трудом — Тарталья не старается разобрать буквы, поскольку нет ни интереса вникать в фразы про Дотторе, ни возможности из-за расслабленного после алкоголя мозга. Потому он спокойно перелистывает.

      И поначалу следующий снимок не воспринимается как что-то выходящее из ряда вон. Открытая терраса дома брата с сестрой, — Андрей уже упоминал об их жилище, находящемся в непроходимой глуши, — на чуть заснеженных ступеньках сидит Карл, обернувшийся через плечо, чтобы помахать Карле, снимающей со спины. Обычно Станислава на совместных и по-повседневному уютных снимках поступала так же, открывая тот факт, что раньше она часто улыбалась искренне, но на этом — её внимание больше приковано к впервые появившемуся парню, что заботливо набросил ей на плечи шубу, придерживая её одной рукой, а второй протягивая кружку с явно тёплым напитком.

      — А это кто? — привлекает внимание отвлекшегося Андрея Аякс, заставляя впервые посмотреть на фотографию — до этого он рассказывал безошибочно по памяти про каждую без необходимости даже мельком бросить взгляд.

      — О, Клара всё же смогла заснять даже Влада, — посмеивается Андрей, — он вечно был занят своими таинственными делами и мастерски избегал съёмок. Глава отряда ещё звался.

      Аякс не заостряет на нём внимание — старается не думать о лишнем, но следующая же фотография снова с ним. И уже не обращать внимание, насколько он оказывается близко с ней, не выходит. На этом снимке он снова приобнимает её за плечо, словно это — их особый жест, доверительный и интимный. Влад — чуть растрёпанный, смотрящий с прищуром на Станиславу, что отвечает ему искренней улыбкой, а во взгляде — столько нежности, которую не способен скрыть даже монохромный снимок, что Аякс, не думая, снова делает большой глоток.

      От чего-то становится совершенно не по себе. Словно на душе кошки скребут — да такого нрава, как сбежавший кот Станиславы.

      За всю его жизнь на него ни разу не смотрели так.

      Что нужно сделать, чтобы человек, подобный Станиславе — привыкший к злобе и сплошному яду в словах, отстранённый от всех и закрытый в себе, — на кого-то посмотрел таким взглядом?

      Что… что нужно сделать, чтобы она посмотрела так именно на него, Аякса?

      — Они были близки? — алкоголь развязывает язык окончательно, Аякс спрашивает без лишних раздумий.

      Отдалённо понимается, что это не интерес — скорее зависть, или что-то ещё, не менее противное, тёмное, с привкусом бездны, лишающее возможности думать о чём-то другом.

      — А что? Ревнуешь, что ли? — легкомысленно произносит Андрей, и всё же то, как он заинтересованно поглядывает на Предвестника, выдаёт заинтересованность в реакции на его слова.

      Аякс поджимает губы, совершенно не зная, что ответить. Их ничего не связывает, ни-че-го, кроме писем и тех редких моментов, когда девушка позволяла себе быть не агентом Фатуи, не едкой Принцессой с маской, а просто Станиславой. И всё равно он стал хотя бы мысленно звать её по настоящему имени — и всё равно ему правда интересно, как она жила раньше.

      И всё равно ему отчаянно хочется, чтобы о её связи с Владом говорилось в прошедшем времени не просто так.

      Андрей не настаивает на ответе, словно понимая его и без слов — лишь молча до конца разливает коньяк, позволяя пролистнуть очередную страницу. На следующей фотографии Влад больше не появляется на переднем плане — и если где-то мелькает, то в стороне, не принимая участия в яркой жизни своих друзей. Словно он рядом лишь за тем, чтобы наблюдать.

      А после… Первая цветная фотография. Зимняя сказка, до этого оставающаяся монохромной, внезапно обретает краски и ощущается чем-то парадоксально родным, словно это одна из сказок, что ему в детстве рассказывала мама.

      — Клара тогда заставила нас всех что-то написать к ней, — с улыбкой поделился Андрей, делая глоток, — она была такой неуёмной. Даже заставила какого-то агента сфотографировать нас, чтобы и она тоже попала в кадр. Это, пожалуй, единственная фотография, где мы все вместе. Цветные фотоаппараты ещё не вошли в массовое производство, потому что конкретно наш был усовершенствован лично Карлом после поездки в Фонтейн, чтобы обговорить техническую сторону.

      Аякс скользит взглядом по всем им, сидящих-стоящих полукругом. Карл — его медные кудри растрёпаны, очки сдвинуты на макушку, а на плечах уже совсем привычно лежит шуба, в которую он кутается, высунув лишь одну руку, чтобы поднять стакан вместе со всеми, — сидит за столом, жмурится, словно смотрит на солнце, и кажется счастливым.

«Пусть наша зимняя сказка длится вечно!»

      Клара — в кремовом пальтишко, с роковой ухмылкой поправляющая одной рукой свои такие же медные кудри, а второй чокающейся с братом, — бесстыже сидит на столе брата, но к её безбашенности уже почему-то привыклось, хоть Аякс и знает её лишь по фотографиям.

«Я хотела это написать!..

Ну ладно, тогда — чтоб наш отряд всего-всего добился!»

      Андрей держится от них особняком, стоит, опираясь плечом на шкаф с документами, но протягивает свой стакан к своим друзьям — тень улыбки выдаёт то, насколько он взаимно обожает их.

«Пусть снежные бури всегда будут милосердны к нам.»

      Станислава, смеющаяся, улыбающаяся, прикрывающая свою солнечную улыбку ладонью, отзывается чем-то невозможно тёплым на душе, и это чувство затмевает прошлое, едкое и горячее.

«Сентиментальные идиоты.»

      И последний — Влад. Стоящий рядом со Станиславой.

«Кто, если не мы?»

      И от его фразы горчит на языке, почти ощущается металлический привкус — весь флёр волшебной сказки спадает в одно мгновение. Потому что эта фраза, которая известна абсолютно всем в Фатуи, не связана ни с чем хорошим.

      Эта фраза, которую без страха перед смертью говорят лишь те, кто к ней готов. Кто уже смирился с тем, что быть Фатуи — значит понимать, что смерть настигнет неожиданно, не позволяя побороться за свою жизнь.

      И это же напоминает, что их отряд распался. Отряды просто так не распадаются. Для этого должна была быть веская причина.

      Их сказка не продлилась долго. Снежные бури не были милосердны к ним.

      Тарталья хочет знать причину. Хочет знать, почему он ни разу не видел у Станиславы такую же яркую улыбку. Хочет понять, есть ли у него хоть какой-то шанс — хотя бы самый крошечный.

      Потому он решается, вновь отпивая.

      — Я никогда не видел их в Снежной, — голова чуть кружится от выпитого, но говорит он всё ещё внятно, — они заняты за границей? Мне хотелось бы познакомиться с ними. Они выглядят… замечательными людьми.

      — Они правда были такими, — смеётся Андрей, тоже отпивая, а после покачав головой, — но не думаю, что ваше знакомство возможно. Они мертвы.

      Поначалу последняя фраза Андрея не воспринимается совершенно. А после, а после абсолютно всё встаёт на места.

      Отряд не распался. Он попросту перестал существовать. Два человека не могут им являться — и они явно не желали вновь связываться с кем-то. Или… или они и не могли?

      Каким было их особое назначение?

      Со стороны выхода слышится громкий хлопок дверью — несмотря на отдалённость их места, этот звук всё равно прекрасно слышно, выдавая то, насколько паршивое настроение у внезапного позднего гостя, направляющегося к ним, судя по шагам.

      — Её величество вернулось, — тихо смеётся Андрей, проведя подушечками пальцев по краю стакана, — и у неё привычно-поганое настроение. Вот же не повезло.