Андрей до сих пор помнит то сладостно-прекрасное чувство единства с собственным элементом. Та связь, что устоялась между ними, даруется не всем — вода была податливой в его руках, отзывчивой, словно старая подруга, всегда готовая помочь. Раньше Андрей часто уезжал в командировки в другие страны, чтобы быть ближе к незамерзающим морям и океану, прогуливался вдоль берега и в прибое, лижущем оголенные ноги в песке, находил покой. Ему не требовалось даже брать в руки оружие, чтобы совладать с подаренной силой; вода с лёгкостью принимала ту форму, которую сам хотел Андрей.

      У Станиславы такой связи с огнём не было — её огонь дикий, совершенно неприручаемый, словно первобытный зверь. Пока вода скользила меж его пальцев, лаская своей освежающей прохладой, огонь сдирал её кожу живьём и не давался под контроль.

      Так бывает — даже среди любимчиков богов есть более любимые дети, имеющие полную гармонию со своим элементом, а есть те, кто хоть и заслужил их внимание, но это обернулось скорее проклятием, чем благословением. Господин Иль Дотторе нашёл это открытие ироничным — пусть он отвергает всё божественное, но не загореться желанием изучить феномен, доказывающий лишний раз лицемерие богов, не мог.

      Только узнав об этом, господин проверил сложившуюся теорию; у тех Предвестников, что обладали Глазом Бога, совместимость с ним была куда выше, чем у рядовых агентов, ничем не выделяющихся в бою. Это заставило Иль Дотторе, жадного до исключительных и редких вещичек, лишь крепче вцепиться в своих забавных зверюшек. Идеальный контроль и абсолютное отвержение — две стороны одной медали, изящное дополнение в его коллекцию, которую безумный учёный, если станет совсем скучно, без сомнений разберёт по деталям, чтобы изучить каждый экспонат изнутри.

      Вот только в итоге именно Андрей отложил свой Глаз Бога, утратив веру в свою мечту, а Станислава продолжила упрямо уживаться со своим бестелесным зверем, понемногу учась его контролировать и заставляя послушно идти к ноге. Некогда ярко-голубой гидро Глаз Бога с каждым годом становится всё тусклее, а ненавистный пиро Глаз Бога, который не раз уже пытались уничтожить, светит ярче, чем путеводная звезда.

      Возможно, именно это — стремление прыгнуть выше собственной головы и пойти наперекор судьбе, — отличает их, и именно это причина, по которой Господин Иль Дотторе выбрал в ассистенты Станиславу.

      Впрочем, что он вообще может знать об истинной причине?

      Однажды Клара пересказывала ему старую балладу про тираничного короля Мондштадта и последних легендарных медоваров-гномов, живших в те далёкие времена.

      Король желал узнать тайну верескового мёда, который умели варить лишь они, изо всех сил оберегающие свою святую тайну, даже тогда, когда в попытке выведать секрет их род был истреблён. Вернее считали так, пока случайно не нашли двух последних выживших — старика и его пятнадцатилетнего сына.

      Старик обещал выдать тайну, выменять предательством жизнь и безбедную старость, но говорил, что ему совестно продаваться перед сыном, которому смерть не страшна. Уговорил он связать своего сына и бросить в море — король так и поступил. А после старик вновь заговорил — сказал, что не верил в стойкость сына, потому и обманом выпросил его смерть. Ему ни костёр, ни пытки не страшны — не выдаст он свою святую тайну.

      Тогда Андрей был уверен, что на месте старика поступил бы так же. Не дрогнул бы, не сдался — как очередной герой героической баллады, про которого даже спустя столетия слагали бы легенды из-за его смелости, граничащей с глупостью.

      Сейчас понимается, что он просто тот несчастный мальчишка, которому не доверили даже одной короткой реплики.

      И тайну тоже не доверили. Ничего он не знал на самом деле об их общей истории, не знал за что умер. И смерть его амбиций — драма ради драмы, бессмысленной и глупой, чтоб слушатели, не знавшие всей правды, заплакали.

      И это до обидного больно — поначалу считать, что весь этот поганый мир про него, его историю, его героические подвиги, а после внезапно столкнуться с осознанием, что единственная уготованная ему роль — не второстепенная даже, и не третьестепенная.

      Красивое украшение к настоящему герою.

      Хотя героем Станиславу можно назвать с натяжкой — слишком много в ней злобы, а моральный компас давно сбился, и теперь её путь неоднозначен. Героев с серой моралью не любят неискушенные слушатели, привыкшие пусть к картонным, но зато настоящим богатырям, которым и трёхглавые драконы не страшны.

      Андрей ничего не знает о её работе на Иль Дотторе. Вся их дружба, что длилась ещё с самого детства, оказалась пустым звуком, когда пришлось столкнуться с настоящей суровой реальностью. Ему всегда казалось, что им, коренным жителям Снежной, наивность не присуща, всё они в этой жизни видели и знали, ничто не удивит их — и ошибался в этом.

      Станислава ни слова не проронила о смерти их… друзей ли? Уверенность в правильности этой мысли давно пошатнулась — на фотографиях, так любимых сердцу, они были счастливы, они вместе наслаждались жизнью, шутили, улыбались, смеялись, были настоящей семьёй. В реальности же… что он на самом деле знал о них? Влад был правой рукой Иль Дотторе — сейчас ею является Станислава, и по ней очевидно, что ничем хорошим эта работа не обернулась для неё. Клара была отличной сестрой, хорошей подругой, но отвратительной возлюбленной — её одержимость Иль Дотторе была настолько очевидной, что это заметил даже он, Андрей, влюблённый в неё до отчаяния. И сделавший вид, словно всё в порядке. Лишь о Карле не поменялось мнение спустя годы. Он был поистине светлым человеком, пусть и вынужденно запертым в четырёх стенах — даже сравнительно короткая поездка в Фонтейн обернулась для него тяжёлыми последствиями, но он был слишком довольным своей маленькой шалостью, и уверенный в том, что это того стоило.

      Карл обучил Андрея всему, что он сам знал, и знания его были безграничными — Клара была его ушами и глазами за пределами дома и личного кабинета, и успешно справлялась со своей ролью, принося все необходимые образцы для брата, и собирающая всю интересную информацию. То, что Андрей теперь также, как и Карл, привязан к своему рабочему месту, которое к тому же перенял у него, чудится злой усмешкой богов.

      «Особое назначение» их отряда было, на самом деле, весьма прозаичным, хоть и звучало красиво. Всё, что от них требовалось, это быть любимыми дрессированными собачонками господина Иль Дотторе и действовать под его абсолютным контролем: говорить лишь после команды «голос», устранять любую помеху, стоит ему сказать «фас», подыгрывать его самому любимому «умри». Только в отличие от собак, выполнять последнее приходилось по-настоящему.

      Никто сразу не сказал им, самым младшим в отряде, и слишком поздно понявших подвох, что они работают напрямую на Предвестника, а не просто числятся в списке его рабочих — изредка и издалека они видели клона, а все приказы передавал Влад, прикрываясь ролью главы отряда. Он обещал абсолютно всё объяснить после успешного выполнения роковой миссии, до конца которой в итоге не дожил. Узнать о том, что он долгие годы был правой рукой господина, удалось уже постфактум, и остаётся лишь догадываться, сколько ещё всего всплыло наружу, и о чём молчит Станислава.

      То, что у Клары с Владом была своя святая тайна, которую они оберегали, втянув в неё и Карла, слишком очевидно — особенно теперь. Поначалу Андрей допускал грешную мысль, что Станислава узнала о ней, раскрыла все карты, что они тщательно прятали, и не говорит об их погибели лишь по той причине, что сама же стала ею. Но Андрей всё ещё хочет верить ей, верить в её невиновность вопреки молчанию — придумать достойную причину такому отчаянию он всё равно не может, так пусть лучше в нём сохранится хоть частичка веры в лучшее и детская наивность.

      Сама Станислава позволяет ему это — уберегая подальше от тайны, что не принесла ей счастья. Но если бы, если бы она разделила её с ним… Андрей хотел бы облегчить эту ношу.

      Теперь, когда в их нелепую пьесу вмешивается посторонний человек, навязчиво пытающийся заглянуть за кулисы, появляется уверенность в том, что рано или поздно Станислава действительно всё расскажет. Есть в этом мальчишке, что каждый раз возвращается к ним, что-то… что-то родственное. Словно ему близко то же горе, что и им, словно он бы понял их, если бы они рассказали всё, словно действительно хочет именно понять.

      Вере Предвестникам — грош цена, как и их сладким обещаниям. Но Тарталья стал им лишь недавно и совершенно отличается от них, словно ещё не успел окончательно утратить свою человечность, отморозив её в тронном зале Царицы. Словно изначально был другим.

      Потому Андрей хочет увидеть, что будет, если позволить ему приблизиться к ним ещё ближе.

      Хуже уже не будет в любом случае.

      — С возвращением, Стась, — Андрей с ухмылкой салютует ей стаканом, подозревая, насколько это сейчас плохая идея.

      — Восхитительно, — сладко почти мурлычет Принцесса, подходя ближе, но холод, проскальзывающий меж фальшивой лаской, не даёт повестись на обманчивый тон, — просто восхитительно. Восхищаюсь твоим умением испортить абсолютно всё.

      Будь он хоть вусмерть пьян, всё равно понял бы, что сейчас она действительно зла. Чудится, что воздух едва не искрится от того, насколько успел пропитаться пиро элементом, но даже при вспышках гнева Принцесса научилась держать под контролем огонь — собственной безопасности ради.

      — Я тоже рад тебя видеть, — спокойно произносит Андрей, мельком глянув на мальчишку, что отводит взгляд, как нашкодивший сорванец, — с чем пожаловала? Хочешь присоединиться?

      В шутку протянуть ей стакан оказывается ошибкой — со своей привычной приторно-ласковой улыбкой она подходит ближе, но лишь ради того, чтобы резко ударить тыльной стороной ладони по его руке. Слышится треск стекла — Андрей с сожалением смотрит на рассыпавшиеся осколки. Хорошо, хоть допить успел.

      — Я очень не советую раздражать меня, солнце моё, — произносит Принцесса, складывая руки на груди, и приторный тон почти полностью заменяет шипение; голос повышать она не умеет, лишь становится ещё тише, чем обычно, — ты не представляешь, какую глупость совершил.

      На его личные попойки она давно перестала обращать внимание — привыкла, смирилась и приняла как должное, ругаясь лишь приличия ради. Значит, проблема в Тарталье — Андрей вновь косится на Предвестника, слабо понимая, почему из-за него она настолько взбесилась.

      Сам Тарталья кажется потерянным ребёнком — явно сожалеет, что согласился на предложение Андрея, и теперь оказался перед этой стервой… в не самом лучшем положении. Вряд ли он боится её колких слов — наверняка привык к ним, но…

      Андрей видит, как эти двое пересекаются взглядом — совершенно мимолётный миг для него, но мучительно долгое мгновение для этих двух, между которыми зарождается что-то, о чём ему вновь не расскажут. Андрей видит: неуёмный мальчишка смотрит на неё, и ему совершенно не важно, какой маской она прикрывается сейчас, во взгляде всё равно сквозит слабая надежда на… что-то, что осталось лишь между ними.

      А сама она на мгновение прикрывает глаза, словно желает спрятаться от собственных мыслей, и коротко вздыхает, отворачиваясь.

      И идёт на уступки — усмиряет свой гнев, нервно проводит ладонью по лицу, а после заговаривает:

      — Приберись здесь, — коротко бросает Андрею Принцесса, лишь мельком скользнув по нему взглядом, больше не оборачиваясь на Предвестника, — сейчас… вернусь.

      Не дожидаясь ответа, Принцесса уходит, и Андрей хмурится, вслушиваясь в цокот её небольших каблуков сапог. Лишившись представления, как всегда ярко демонстрирующего её поганый характер, Андрей чувствует себя… обманутым. Словно ему пообещали что-то, но так и не дали этого. Это стало привычным — бесить её по каждому возвращению, чтобы вновь почувствовать между ними тонкую связь, что проявляется в её безграничном терпении в его сторону. Не будь этого — давно бы ушла со всей гордостью, что ей присуща, а не терпела каждую выходку.

      Привлекает внимание уже Тарталья, нервно вздохнувший, и мечущийся взглядом от направления, куда ушла Принцесса, обратно к Андрею, словно не решаясь признаться, что может знать причину такой реакции. Но алкоголь он явно переносит плохо — это ясно было ещё по тому, как он слабо контролировал свои эмоции, и по тому, что сейчас он сдаётся слишком быстро, протараторив:

      — Она… она может быть настолько злой из-за ссоры с Иль Дотторе?

      — Ссоры? С господином Иль Дотторе? — с искренним удивлением переспрашивает Андрей, не имея понятия, как они могли пересечься, если господин занят, и как к этому может быть причастен одиннадцатый. — В Натлане что-то случилось?

      — Они повздорили, — Тарталья наклоняет голову, хмурясь и упираясь взглядом в стол, нервно вертя в руках стакан, — мне ещё тогда показалось, что его слова задели её. Он в итоге уехал в Фонтейн разбираться с одним делом, а её оставил в Натлане. Вроде всё было хорошо, но в один момент она перестала отвечать на письма. Я не уверен, но… это как-то связано?

      Услышанное мало укладывается в голове — Станислава отвечала ему на письма? Она, говорившая ему, что не испытывает к мальчишке ничего, кроме раздражения и желания держать его как можно дальше от себя? Она даже Андрею не посылает и короткой весточки, каждый раз дразня его, что это сентиментальная глупость, не заслуживающая того, чтобы тратить на неё время.

      Но что важнее… если она согласилась, если позволила дать себе слабину, то почему внезапно перестала отвечать?

      Связано ли это с причиной её внезапного гнева? Было ли у неё важное дело, что требовало личной встречи с Тартальей?

      Ещё и ссора с господином Иль Дотторе… Господин всегда возвращается внезапно, никогда не предупреждая и заставая врасплох, но сейчас он занят слишком важным делом, чтобы поступать подобным образом. К тому же в Натлане ведь должен был быть его… клон.

      Верно, клон.

      — А, так ты о Дотторе, — понимает Андрей, чувствуя себя легче от того, что хоть с этим сумел разобраться. Поссориться с господином Иль Дотторе трудно — и слишком высок шанс закончить ссору с летальным исходом. К тому же, он предпочитает подобное за закрытыми дверьми, чтоб не позволить важной информации просочиться в свет, а вот его клоны… это катастрофа. Неудивительно, что один из них вновь что-то выкинул.

      Для Андрея со Станиславой, одних из немногих работников, знающих о баловстве Предвестника с клонами, стало привычным делом подобным образом разделять их для себя; называть лишь настоящего «господином Иль Дотторе», оставляя клонам скромное «Дотторе». Иначе — легко сойти с ума, если не разграничивать всевозможные молодые версии господина от него самого.

      — Я вроде так и сказал? — Тарталья непонятливо моргает, и Андрей уже хочет объяснить их небольшую игру слов, но быстрее приходит очередное осознание.

      Даже не зная, как они различают вариации господина, Тарталья мог назвать клона именно им, чтобы не создавать путанницы. Но он… словно не знает вовсе, что по Снежной ходит не один Иль Дотторе. И от этого почему-то становится невыносимо смешно — этого ребёнка настолько не воспринимают всерьёз даже остальные Предвестники, что не просвещают его в подобные детали.

      — Верно, — Андрей смеётся, поднимаясь из-за стола, — так и сказал, верно, верно… Подожди здесь.

      Аякс непонятливо смотрит вслед ушедшему навеселе Андрею, слабо понимая подобную реакцию на обычный вопрос. Голова чуть кружится — с непривычки из-за алкоголя и, подозревается ему, ещё и из-за такой внезапной встречи со Станиславой. Вышло… неловко. Не так он представлял их встречу, не так хотел спросить, почему она внезапно прекратила отвечать — сейчас она вряд ли вообще захочет с ним разговаривать.

      Слышится негромкая ругань — Станислава пересеклась в дверях с Андреем. Ругаются недолго и быстро расходятся, судя по тому, что всё стихает и вновь звучит стук каблуков.

      Вернувшаяся Станислава в его сторону не смотрит — брезгливо убирает всё со стола и сапогом отодвигает чуть подальше осколки, решив оставить их Андрею. Аякс не окликает её. Мысли, и без того постоянно находящиеся в хаосе, совершенно не собираются во что-то осмысленное.

      В очередной раз не понимается, зачем люди вообще пьют — появляется навязчивая боязнь сдуру сказать совершенно не то, что думается. Думается, впрочем, тоже с трудом — то и дело в мыслях всплывает то, о чём он предпочёл бы забыть, а не вытаскивать из подсознания подобным образом.

      Становится жарко, хотя Аякс уверен, что к этому не причастен пиро Глаз Бога, но всё равно ослабляет завязанный шарф. Становится душно, словно этот же шарф стал ему удавкой, и невероятно хочется сказать… что-нибудь. Хоть что-нибудь. Привлечь чужое внимание, словно он снова ребёнок, который хочет, чтобы его заметили.

      Посмотри на меня.

      Поговори со мной.

      Я столько хочу сказать, но ты, в отличие от семьи, спокойно можешь отвернуться от меня.

      Я не знаю, чего хочу от тебя. Я не знаю, как понимать свои желание в сторону тебя.

      Я ничего не знаю.

      Будь рядом, по-жа-луй-ста.

      К четырнадцати зимам все дети успевают обзавестись друзьями. Пусть они не на всю жизнь, как кажется в том возрасте, но они успевают подарить незабываемые воспоминания, что с теплом можно будет вспомнить в старости.

      В четырнадцать зим у Аякса был друг в деревне — он пытался сладить с ним, хотя остальные отвернулись, стоило только понять, что с их славным и милым другом стало что-то не так после его возвращения домой. Пытался ровно до того момента, как Аякс сорвался и подрался с ним — хотя вернее будет сказать, что попросту набросился. Друг не защищался — не умел, как и драться.

      Аякс помнит свои руки в крови и раскрашенный снег. Разняли их взрослые — матушка тогда горько плакала, бабушка постоянно причитала, дедушка налёг на огненную воду, а отец послал весточку господину Пульчинелле, давая своё согласие на то, чтобы сына забрали в Фатуи.

      Отец говорил, что так будет лучше, несмотря на дурную славу Фатуи. В Фатуи с ним смогут справиться. Сама же семья больше не узнавала его. Как и он сам себя. Не только себя — всех. Даже в лице семьи ему мерещилась опасность, точно он всё ещё в бездне, и то морозное утро, когда матушка с сестрой нашли его — лишь обман, чтобы доломать детскую веру на спасение.

      Нужно было время, но морок, что нашёл на него после бездны, постепенно начал спадать, стоило только немного утолить свою жажду сражений, стоило только почувствовать себя в безопасности — никто не мог ему противостоять. Его сила — его гарант спокойствия. Больше никто и никогда не сумеет причинить ему вред, пока он продолжает оттачивать свои навыки.

      Тогда же постепенно начало приходить осознание, что ему нужны не только сражения. Ему нужно чужое тепло, ему вновь нужна чужая любовь, ему нужен… кто-то. С семьёй он сумел восстановить хорошие отношения, пусть они иногда и смотрят с опаской, но при них он всего лишь примерный сын, которым не был способен быть раньше.

      Он искал тепло у остальных Предвестников; все они, кроме господина Пульчинеллы, что ощущается ему вторым дедушкой, улыбаются с ненавистью, смотрят с презрением и не хотят принимать тот факт, что среди них есть ребёнок. Они прокладывали себе путь кровью и потом, были отвержены всеми богами, столько сделали для того, что не потребовало особых усилий у Чайльда. Ему требовалось всего лишь возложить на алтарь жертву в виде своих детских грёз. Разве это большая цена за полученную власть?

      Он искал любовь у своих подчинённых; все они смотрели со страхом и благоговейным трепетом, не смея лишний раз сказать хоть слово. Слава об одиннадцатом Предвестнике была быстрее него самого, не оставляя ни единой возможности получить хоть что-то, кроме слепого уважения. Все его подчинённые старше него, но для каждого он стал неодушевлённым идолом, которого даже нельзя помыслить ослушаться. Любить — тем более.

      А теперь он неожиданно для себя, когда уже начал свыкаться с чувством, словно вне дома он годен быть лишь личным оружием Царицы, впервые нашёл человека, способного рассмотреть за его маской Предвестника, созданной из чужой крови и страха, ребёнка, что ищет спасения от собственных кошмаров.

      Даже сейчас, когда разум затуманен алкоголем, Аяксу не кажется хорошей идеей хватать Станиславу за запястье и чуть потянуть за себя, чтобы она повернулась к нему, посмотрела на него, сказала хоть слово ему. И всё равно делает это.

      Она успела заметить альбом на столе — явно вспомнила своё счастливое прошлое, вспомнила своего… Влада. Скорбит ли она по нему? Оплакивала ли его? Скучает ли?

      К чёрту. К чёрту. К чёрту.

      К чёрту их проклятое прошлое — и его, связанное с бездной, пропитанное горечью одиночества, и её, наполненное потерями и злобой.

      Только для самой Станиславы, кажется, к чёрту идёт и он сам — она стряхивает его хватку, обжигая холодом стали во взгляде, и складывает руки на груди. Она уже хочет что-то сказать, но Аякс заговаривает первым:

      — Я тебе противен?

      На мгновение Станислава словно теряется от его прямолинейности и впервые проскользнувшей фамильярности — во взгляде проскальзывает удивление, но она раздражённо цыкает, прежде чем расплыться в наигранной-улыбке.

      — Удивительно, что после всего тебе ещё требуется ответ, — Станислава подходит к нему ближе, неожиданно наклоняясь к нему, опираясь на спинку стула, оказываясь близко, слишком близко, и становится до невыносимого жарко от жара чужого тела, но нет желания отстраняться, когда щекой ощущается её щека, а шею опаляет её тёплое дыхание. — И удивительно, что ты согласился выпить с этим… ублюдком. Настолько хотел поговорить о моём прошлом? Не переживай, золотце, я теперь готова тебе сама рассказать о многом. Например, о моих замечательных друзьях. Знаешь, я даже Андрею не говорила о том, в каком состоянии я нашла растерзанные тела Клары и Карла. Даже он не знает, как развлекаются ублюдки из бездны. Они были просто… — становится совершенно неуютно от того, куда идёт разговор, и от того, насколько приторно-сладким становится тон с каждым сказанным словом, — кусками плоти. Мяса даже. Я сама была охотницей и сама видела, что остаётся от животных, которых освежевали — разницы не было совершенно. Но ты ведь и без меня это знаешь, верно?

      Реальность отчаянно не желает сходиться — ощущения идут вразрез со словами, что говорит Станислава. В мыслях — то, насколько она закрыта в себе, раз даже с единственным близким человеком недоговаривает; насколько она близко — впервые добровольно касаясь его, впервые ощущающего до интимного-близкое присутствие другого человека; насколько ей плевать на смерть, раз она говорит о ней в подобном тоне.

      Почему она сама заговорила о бездне?

      Внезапно чужое тепло пропадает — Станислава отстраняется, но всё ещё опирается на стул. Аякс чувствует предательски-горящие щёки — этой ночью, почему-то, абсолютно всё идёт против него. Принцесса насмешливо фыркает, обхватывая его подбородок и заставляя смотреть прямо в глаза.

      — Мне плевать, запомнишь ты этот разговор или нет, но я всё равно советую тебе в следующий раз следить за своими словами, — Принцесса с ухмылкой наклоняет голову, а в серых глазах — сплошной холод, — потому что если мои подозрения подтвердятся… ничем хорошим для тебя это не обернётся, бездновское отродье.

      Последние два слова отрезвляют — как удар обухом по затылку. Жар моментально сменяется холодом от осознания, что всё это время причиной её злобы был он. Злобы не наигранной, не шутливой — самой настоящей.

      Она догадалась, что он связан с бездной. И эти догадки… милостивая Царица, с её осведомленностью о бездне, она могла прийти к совершенно безумным вещам, когда в случае Аякса — всё настолько обыденно и скучно, что хоть плачь от досады и обманутых ожиданий.

      Что-то… что-то случилось, а он даже не может выяснить, что именно — резко отдёрнув руку, Принцесса уверенно уходит, даже не бросив на него взгляд.

      Хочется пойти за ней, объясниться сейчас же, вернуть их шутливо-оскорбительное с её стороны общение, вернуть те начавшиеся выстраиваться трепетные отношения, но несколько озадаченный Андрей, что, заметив настроение подруги, остановил Предвестника у дверей, мотнув головой.

      Кажется, было слишком самоуверенно решить, словно он знает, что творится в её голове.

      Но они обязательно поговорят, обязательно поймут, что послужило причиной её недоверия и подозрений, обязательно решат эту маленькую проблему, и Аякс обязательно вернёт чувство её тепла.

❄❄❄

      Голова гудит от недосыпа из-за бессонницы, с самого утра раздражая непроходимой мигренью. То количество обезболивающего и снотворного, которое она пьёт, уже скоро грозится приблизиться к значению передозировки, потому приходится терпеть ради собственного здоровья, чтоб не угробить его окончательно.

      Стоило потратить ночь на размышления о случившемся и немного остыть, чтобы Станислава пришла к мысли, что она… позволила себе лишнее. Увлеклась. Забылась. Ни единое слово не может в полной мере описать её личный провал, к которому подтолкнули глупые эмоции.

      Не сдержалась — всё смешалось, и бессильная злоба на Андрея, вновь треплющего языком с кем не нужно этого делать, и съедающие её подозрения, которые она не смогла развеять так быстро, как хотелось. Ей жаль, что под руку попался именно Тарталья, а не друг, больше заслуживший этого.

      И то, что она сама заговорила про гибель друзей… Станислава нервно ведёт плечами, силясь отогнать непрошенные воспоминания. Нужно было держать и дальше язык за зубами. Пусть людская жизнь и потеряла ценность для неё, как и нет больше страха смерти, но забыть причину этого… трудно.

      Как и трудно забыть чужую ложь и предательство.

      Андрея с утра выдернули в другой исследовательский центр, чтобы он решил возникнувшие проблемы, а Тарталья, сколько она слышала, оказался вызван на срочную миссию. Удачное стечение обстоятельств — не нужно терпеть своего горе-друга и объяснять ему что-либо. Но и объясниться с Предвестником нет возможности.

      Возможно, это тоже к лучшему.

      Первая её мысль после письма была о том, что он и не человек вовсе. Тварь из бездны, занявшая место случайно попавшегося ребёнка, чтобы быть ближе к Архонту. Пусть шанс этого всё ещё присутствует, но это кажется слишком… безумным. Вряд ли они бы пошли на такое — слишком долгий путь, ненадёжный и опасный. Сейчас же в мыслях крутится теория, что он мог бы быть шпионом бездны. Верить в то, что он по случайности вступил в Фатуи ровно после происшествия с бездной, не выходит, хоть и очень хочется.

      В любом случае… пока что она не хочет идти напрямую к господину и высказывать хоть одно из предположений. Он будет действовать сразу и наверняка, а она хочет услышать, что сам Тарталья — такой мальчишка, такой податливый от её прикосновений, такой по-юношески восприимчивый к алкоголю, что совершенно не хочется ассоциировать его с тварями из бездны, — ей скажет.

      Поворачиваясь по коридору исследовательского центра, чтобы дойти с полученной кипой отчётов до кабинета Андрея, что временно остаётся на ней, Станислава неосознанно притормаживает.

      Присутствие Дотторе в центре не удивляет — он тоже успел вернуться из Фонтейна. А даже будь это другой клон, всё равно это было бы обыденным делом — один из них постоянно ошивается поблизости, выполняя очередное мелкое поручение господина, но…

      Но рядом с ним два ребёнка. Мальчишки. Рыжие-рыжие, с сияющими глазами и такими довольными лыбами от уха до уха, что становится неуютно. Откуда они только в их центре взялись? Они точно не те дети, что обычно оказываются в лаборатории господина — больно наглые, один из них даже хватается за рукав шубы явно закипающего Дотторе, восклицая:

      — Ну пожа-а-а-алуйста!

      — Отцепись! Не знаю я, где ваш брат!

      Заторможено работающая интуиция подсказала Станиславе, что самое время развернуться и сделать вид, что её здесь не существовало, но было поздно. Первым разворачивается Дотторе. И его подлая ухмылка, сменившая раздражённый оскал, не предвещает ничего хорошего.

      — А вот она и будет развлекать вас, пока этот… этот Тарталья не вернётся. Я обязательно позабочусь о том, чтобы направить его к вам.

      Мальчишки переводят свои горящие взгляды с раздражённого учёного на неё — и они улыбаются уже ей, всё ещё довольные и смотрящие со слабо скрываемым предвкушением.

      И становится ясно, почему Дотторе терпит этих шкетов — вряд ли его погладят по головке, если он хоть пальцем тронет младших братьев одного из Предвестников.

      Милостивая Царица, ну почему жизнь такая безумная и непредсказуемая?