По тому, как агенты ведут себя перед своими Предвестниками, можно сказать очень многое, в особенности об их нраве и отношении к рабочим.

      Тарталья слышал разговоры о том, что, будь у них выбор, агенты предпочли бы работать на Капитано, и он прекрасно их понимает. Дело даже не в одном его мастерстве ведения боя, Капитано — человек со стальными нервами и самым спокойным характером из всех одиннадцати Предвестников. Его рабочие не выглядят затравленно, и их уважение, когда они склоняют перед ним голову и приветствуют, вызвано далеко не страхом, чего нельзя сказать о тех, кто работает на Скарамуччу или Синьору. Их агенты кланяются едва ли до пола и никогда не позволяют себе поднять взгляда, пока находятся рядом с Предвестником, ведь все в Фатуи наслышаны о том, какое наказание может их настичь, если попадутся под горячую руку во время плохого настроения.

      О том, как Иль Дотторе обходится со своими рабочими, известно мало — из-за его закрытой политики, когда ничего личного не должно покинуть стен лаборатории, до Заполярного Дворца доходят лишь безумные слухи, как и из-за того, что его подопечные сами мало высовываются. Впрочем, Тарталья всё равно слышал, что Иль Дотторе использовал своих агентов в экспериментах и на подпольной арене, существование которой с каждым днём кажется всё более возможной.

      Помимо этого были совершенно дикие истории на грани с абсурдом — например о том, что Иль Дотторе, якобы, зимы четыре назад собственными руками устроил чистку среди своих агентов, но отрицал все «неразумные траты человеческих ресурсов», объясняя резкое сокращение кадров тем, что непригодные к работе люди попросту пропали без вести, и он не прикладывал к этому свою руку, но верилось в этот случай… с трудом.

      Самой неприятной частью работы Предвестника для Тартальи стала ответственность за жизни своих солдат. Это тяжело: с кем-то проводить вместе время, готовить обед на всю небольшую группу, самолично тренировать, а после своей рукой писать письмо с соболезнованием родителям погибшего. Порой он представляет, как также напишут его собственной матери — как в скупых строчках, которыми невозможно выразить истинные эмоции, сообщают о его кончине, — и внутри всё холодеет.

      Что ещё хуже — дети-сироты, про смерть которых даже никто и не узнает. Арлекино устроит символические похороны, произнесёт традиционную прощальную речь и останется единственной, кто сохранит воспоминания об их утрате. Пусть тёплых чувств Тарталья и не питает к ней, всё же нельзя не признать, насколько Арлекино заботится о своих детях.

      Тарталье всегда казалось, что хоть Предвестников и нельзя назвать искренне-хорошими людьми, всё же каждый из них способен на человеческие эмоции и знает ценность жизни, потому не станет по любой прихоти убивать своих подчинённых.

      Но сейчас, встретившись с настоящим Иль Дотторе, инстинктивно чувствуется — он способен и на большие зверства. Это едва ли можно объяснить чем-то, кроме иррационального предчувствия, но всё в нём — от ухмылки до нарочито-неспешных жестов и походки, — буквально кричит о том, что шутить с этим человеком не нужно.

      Всё в нём выдаёт то, что его внешнее спокойствие — не больше, чем искусная игра, что порой оказывается куда опаснее, чем искренняя демонстрация гнева.

      — Мы как раз закончили всю работу, которую вы поручили, — Андрей вежливо кланяется, отчитываясь с лёгкой ухмылкой, — некоторые из нас уже не находили себе места от того, что нет новых задач. Вы как всегда подбираете наилучший момент для возвращения.

      Иль Дотторе молча и неспешно продвигается вглубь лаборатории, лишь тихо хмыкнув. Тарталья украдкой следит за каждым его движением, пытаясь понять, что вообще происходит, но хмурый вид не остаётся незамеченным — вновь кожей ощущается тяжёлый взгляд.

      — Настолько успели заскучать, что нашли себе новое развлечение?

      И тон у него такой, словно они обсуждают вещь, находящуюся в помещении, а не человека.

      Тарталья, на которого и Андрей, и Станислава бросают быстрый взгляд, снова чувствует себя совершенно чужим, словно он сам себе придумал дружбу с эгоцентричным и хитрым учёным; словно не было ни намёка на тепло между ним и Принцессой.

      Андрей смотрит на него с нескрываемой насмешкой — явно уже осознал, что Тарталья совершенно не понимает ситуацию. Иначе не объяснить ехидно приподнятые уголки губ и ютящееся в синеве глаз веселье. Возможно, он догадался ещё раньше о том, что одиннадцатый не знает о некоторых… особенностях Иль Дотторе, и просто ждал, когда сможет увидеть настоящее шоу.

      Стоит пересечься взглядом с Принцессой, и Тарталья вспоминает, почему не хотел раньше смотреть ей в глазах — в них, отдающих стальным блеском, нет ничего, кроме обвинительного холода. В очередной раз она возвращается к своему образу, самолично разрушая любую надежду на то, что под ледяной маской есть что-то помимо сплошной ненависти — и к нему лично, и ко всему живому.

      Ещё и слова Иль Дотторе… развлечение. Ничем другим он не являлся для остальных Предвестников, и пусть к этому привыклось, но для этих двух хотелось быть чем-то… большим. И он действительно был — до возвращения их господина.

      Почему они так внезапно переменились?

      Если у одних агентов — искреннее восхищение перед своим Предвестником, у других — животный страх, то в случае этих двоих — самодовольная гордость. Совершенно необъяснимая и непонятная Тарталье — он сам видел, сколько писем приходит с просьбой о переводе из отдела Иль Дотторе куда угодно, лишь бы подальше от него. Попасть на работу к нему — кошмар для большинства новобранцев.

      Уже не понимается — это их очередная игра? Как в Натлане, когда Принцесса искусно подыгрывала ненастоящему Иль Дотторе? Так уважительно звала Предвестником, так тщательно выполняла приказы, так правдоподобно была задета его словами, заставляя сейчас чувствовать себя идиотом.

      Иль Дотторе не обращает внимание на смешок Андрея и хмыканье Принцессы. Вместо этого он с ухмылкой останавливается рядом с Тартальей, что, не проявляя должного уважения к тому, кто выше него по рангу, так и не встал из-за стола, глядя на него снизу вверх. Как в Фонтейне было легко забыть о том, что Принцесса является работником Иль Дотторе, так и с его подделкой было легко забыть о разнице в их положении.

      Возможно, стоило догадаться раньше, что один из первых Предвестников не может быть настолько обычным. Стоило догадаться, что что-то не сходится.

      Как и не сходится в том, насколько мирно и спокойно он сейчас вынимает из внутреннего кармана шубы конверт, кладя его на стол перед Тартальей. Сам Тарталья, скучающе подперев щёку рукой, переводит взгляд с конверта на Иль Дотторе. Печать Царицы узнаётся сразу — вопрос лишь в том, почему в роли посыльного выступает кто-то вроде него.

      — Этим должен был заняться ещё Панталоне, но он, очевидно, находит крайне забавным избегать своих обязанностей, — Иль Дотторе с ухмылкой разводит руками, театрально высказывая своё недовольство, — надеюсь что ты, дорогой одиннадцатый, будешь чуть ответственнее него и соизволишь заявиться на мероприятие.

      — В честь чего? — уточняет Тарталья, взяв в руки конверт и повертев его. Слышать про то, что Предвестников часто мотают по разным балам и банкетам, слышал, но не осознал пока что в полной мере — единичный случай не позволяет полностью прочувствовать свой статус.

      — Не стоит забивать свою светлую голову подобными пустяками, — насмешливо хмыкает Иль Дотторе, и в этом ощущается настолько явная насмешка, что Тарталья не может не усмехнуться зло в ответ.

      Вот ведь… лучше бы он и дальше был знаком с забавной и психованной версией, а не настоящей. Той — вполне хватало для счастливого существования, в котором не было вопросов о том, как эту чертовщину вообще объяснить. Тарталья видел прототипы Катерин — внешне, при первой встрече, их не отличить от человека, но при длительном общении всё становится очевидно. Фальшивая мимика, пластика, порой случающиеся сбои — всё выдаёт в них кукол, пусть даже так искусно сделанных. В Иль Дотторе… ничего не говорило об искусственности. Такую злобу, неконтролируемую и стихийную, подделать невозможно.

      Младший брат? Брат-близнец? Сын? Что, чёрт побери, у них творится?

      — Вы только за этим пришли или всё же у вас есть дело для нас? — аккуратно, всё с той же улыбкой интересуется Андрей, терпеливо дождавшись окончания разговора между Предвестниками. — Обычно вы не балуете нас своим присутствием.

      — Льстец, — цокает Иль Дотторе, а после вновь ухмыляется, развернувшись к выходу, — пока что ты свободен. Подкину тебе работу позже — я не планирую вновь покидать Снежную в ближайшее время.

      — Буду ожидать, — Андрей чуть смеётся, точно насмешливо отвесив небольшой поклон. В этот раз на очередную насмешку Предвестник не реагирует, и Тарталья надеется, что тот уйдёт, оставив его с возможностью поговорить с ними наедине.

      Иль Дотторе действительно почти выходит — но перед самыми дверьми поднимает руку, махнув, призывая идти за собой. Принцесса, что до этого не сказала больше ни слова после приветствия, и всё это время спокойно стоявшая со скрещенными за спиной руками, неслышно следует за ним, давая понять, что этот знак давно устоялся между ними.

      И если так подумать… по каким критериям Иль Дотторе отбирал своих ассистентов?

      Тарталья сам отбирал главных помощников достаточно прозаично — просто присматривал тех, что понравился ему по боевому стилю, а после небольшой дуэли принимал окончательное решение. Привлечь его внимание легко — нужно лишь быть хорошим бойцом.

      Что нужно сделать, чтобы привлечь внимание Иль Дотторе?

      — Что будешь на ужин? — навеселе внезапно заговаривает Андрей, останавливая её в дверях. — Мясо кита и акулы… можно столько всего придумать с этим экзотическим сочетанием. Звучит прелестно, правда?

      Секундная заминка ощущается слишком длинной для их ситуации — Тарталья понимает, что разговор не про ужин, как бы буднично не улыбался сейчас Андрей, точно искренне интересуясь мнением дорогой подруги. Но расшифровать, о чём эти двое действительно могут говорить, не удаётся — и Принцесса, лишь поправившая перчатки, не помогает прояснить ситуацию.

      — Омерзительно, — спокойно отвечает Принцесса, и её голос, обычно лучащийся ехидством и насмешкой, кажется на удивление равнодушным, несмотря на слова, — это те два продукта, что никогда не должны были встретиться в одном блюде, раз с самого начала были порознь.

      — Могла бы объяснить мне все тонкости. Я ведь иначе не пойму, почему ты настолько против этого.

      — Есть вещи, которые тебе не нужно знать и понимать.

      — Если тебе дали ружьё — не обязательно из него стрелять. Я редко о чём-то тебя прошу, потому, пожалуйста, выполни мою скромную просьбу.

      Принцесса перебирает пальцами в воздухе, выдавая с головой, насколько она напряжена сейчас — и то, что она вместо ответа вздыхает, молча выходя из лаборатории, это лишь подтверждает.

      Андрей тоже вдыхает — с обречённой улыбкой и сокрушительно помотав головой, отворачиваясь от двери. И в его жестах столько… смирённой тоски, что злиться уже не хочется. У Тарталья выходит лишь смириться с мыслью, что он всё же чужой человек для них, сколько бы шуток не было между ними брошено.

      Вместо возмущений, Тарталья без лишних слов поднимается и планирует уйти, оставив Андрея с его размышлениями наедине. Но тот, заметив это, оборачивается.

      — Не обижайся, — на удивление легко и мягко произносит Андрей, хохотнув, — тебе не пришлось по душе то, что мы не рассказывали тебе про господина? Стася была уверена, что ты знаешь про его клонов, а я догадался лишь после нашего последнего разговора, и мне действительно хотелось посмотреть на твою первую реакцию вживую.

      Тарталья всё же останавливается, совершенно не желая ссориться пусть и с сомнительным, но всё же недавно приобретённым другом, о котором давно мечталось. Вздохнув, он проводит ладонью по лицу, сгоняя разочарование, и нехотя произносит:

      — Из-за вас я теперь чувствую себя идиотом. Что за клоны вообще?

      — Это нормальное состояние в нашем отделе, — смеётся в ответ Андрей, — порой я сам себя так ощущаю рядом с господином. Можно сказать, что тебе ещё повезло — некоторые из агентов работают на него уже множество зим, но так и не узнали, что ни разу не встретились с настоящим Предвестником. А насчёт клонов… я не разбираюсь в этом, но господин, грубо говоря, клонирует себя, иногда разных возрастов, и поручает выполнение определенных задач. К слову, я уверен, что ты видел множество разных версий — клонов одного возраста очень тяжело отличить.

      Тарталья задумчиво вертит в руках конверт, но мысли совершенно далеки от полученного приглашения. Эта ситуация… слишком внезапна, чтобы осмыслить всё и сразу.

      — Странно это, — глухо произносит Тарталья, — зачем такая скрытность? Разве это не утомительно? И запутанно ко всему прочему.

      — Как посмотреть, — Андрей легкомысленно пожимает плечами, — господин оставляет клонам всю работу, с которой не хочет иметь дела, хоть и обязан, а сам в то время занимается тем, что ему по-настоящему интересно. Достаточно удобно. Но если один из них допускает ошибку… Впрочем, подобное случается настолько редко, что нет смысла говорить об этом. Сам он прекрасно различает их, потому легко найдёт причину провала и устранит её. Стася, к слову, тоже умеет их различать, поскольку проводит с ними достаточно времени. Ты спрашивал, могла ли её расстроить ссора с одним из них… она искренне ненавидит, когда ей помыкает кто-то кроме господина, так что да, она была действительно расстроена.

      — Вы выглядели… удовлетворенные тем, что работаете на него, хотя обычно никто не стремится попасть к нему, — аккуратно начинает издалека Тарталья, огладив край конверта, — у него особенное отношение к вам?

      — Особенное? — хмыкает Андрей, задумчиво наклонив голову. — Особенное… возможно. Если рассматривать наши взаимодействия, то они действительно особенные. Но трудно понять, к лучшему это или худшему. Я даже не уверен — рад ли я, что он обратил на меня внимание, или моя жизнь была бы куда лучше без него.

      Тарталья слышал достаточно причин для просьб о переводах — в том числе и в свою сторону. Чаще всего агенты не терпят отвратительные условия работы и стараются сделать что угодно, лишь бы хоть немного улучшить свою жизнь.

      Они пишут: «Прошу перевести меня на службу к другому уважаемому Предвестнику, поскольку не считаю, что моих способностей достаточно, чтобы соответствовать уникальному рабочему стилю господина Чайльда». Пишут то, что нельзя расценить как неуважение к Предвестникам. Пишут так, чтобы казалось, словно проблема в них, но недостаточно унизительно, чтобы не оказаться за бортом. Они, на удивление, всегда изобретательны в своих речах.

      Они никогда не напишут: «Я не желаю работать с бешеным ребёнком и рисковать своей жизнью».

      Они никогда не признаются: «Я не хочу работать на стервозную суку, боясь не так вздохнуть в моменты её плохого настроения.» Они скорее напишут что-то о том, что их характер не подходит под нравы достопочтенной госпожи Синьоры.

      И в каждом слове будет читаться «Я пришёл в Фатуи за лучшей жизнью, а не для того, чтобы променять одного тирана на другого.»

      Иногда, когда агентов захлёстывает отчаяние от осознания, что после вступления в Фатуи их жизнь уже не принадлежит им, они решаются на, чаще всего, последний шаг в своей жизни — инсценировать смерть и попробовать скрыться. Таких — достаточно часто находят и помогают довести дело до конца.

      Андрей же… сомневается в своей работе, но не высказывает ни малейшего намёка на желание перевестись. Вместо этого — гордость, которую нельзя скрыть даже сомнениями, да настолько преданная в своей сути, что не остаётся сомнений — он невероятно ценный работник своего господина. И, что не менее важно — не зря является любимчиком. Потому что пусть он горд, пусть предан — осознания в нём не меньше. В полной мере осознавать работу своего Предвестника, и всё равно при этом желать работать на него… не все способны на это. Чаще всего те, кто доволен своей жизнью, не понимают своё положение. Или попросту научились держаться от своего Предвестника на безопасном расстоянии, но это явно не про Андрея.

      — Удивительно честное мнение. Обычно агенты не так откровенно сомневаются в своих Предвестниках, — всё же произносит Тарталья вслух, а после, осознав, несколько озадаченно моргает и быстро выдаёт: — а почему ты вообще присоединился к Фатуи? Почему… почему вы оба здесь оказались?

      У каждого есть свои причины на вступление — и у обычных агентов, и у Предвестников. Особенно у Предвестников. Причины всегда самые разные — начиная от того, что выбора изначально не было, стоило только попасть в приют Арлекино, и заканчивая банальной жаждой денег, пусть даже самым грязным из существующих способов. Придумать, почему Станислава и Андрей заступили на службу, не выходит. Каким образом их путь пересёкся с Иль Дотторе, если они выросли в деревне, в которой явно не первую зиму ненавидят Фатуи?

      Теперь понимается, почему Станислава спросила у него именно про вступление в ряды Фатуи. На службу не заступают от хорошей жизни, потому узнать причину — узнать куда больше, чем посредством обычных будничных разговоров.

      Станислава узнала, что в свои далёкие четырнадцать Аякс уже был отчаявшимся ребёнком — да настолько, что применение ему могли найти лишь в Фатуи, от вступления куда родители обычно оберегают своих детей. Теперь Аякс хочет узнать, что она сделала, раз родной отец возненавидел её и отрёкся — дело ведь явно не в одной работе.

      Андрей на его вопросы лишь смеётся:

      — Я, может, часто недоговариваю, но не склонен лгать, — улыбается тот, и Тарталья, бросивший на него взгляд, улавливает, как он привычно тянется за стаканом, очевидно нарушая своё же слово о том, что в ближайшее время не планирует притрагиваться к спиртному, — и знаешь… я достаточно давно ни с кем не был откровенен, даже со Стасей. Полагаю, что это по той причине, что я совершенно перестал её узнавать. Хотя мне ли говорить об этом? Мы оба сильно изменились. Чтобы ты понимал — я вступил в Фатуи исключительно из желания разбогатеть и стать известным. Даже мечтал стать Предвестником. Сейчас я понимаю, что ничего из этого в действительности не делает меня счастливым.

      — Люди просто так не меняются, — резче, чем хотелось изначально, отрезает Тарталья, усмехнувшись, — и не пытайся вновь заговорить мне зубы. Повторю вопрос: почему вы оба вступили в Фатуи?

      — Я тебе душу открываю, а тебе даже не интересно? — смеётся Андрей, наигранно-огорченно покачав головой. — Я же сказал — я давно не откровенничал. Позволь мне насладиться моментом. Говорить об этом для меня достаточно сложно, поскольку ты прав — люди не меняются без причин. К слову, знаешь, почему я попросил Стасю рассказать тебе про работу Глаза Бога?

      — Нет? — неуверенно отвечает Тарталья, окончательно смяв конверт, потерявший свою первоначальную значимость. Всё это выглядит как очередная попытка перевести тему, потому Тарталья чуть наклоняет голову и щурится, внимательно следя за Андреем. Тот, явно уловив настроение собеседника, лишь продолжает улыбаться.

      — Пусть я могу прозвучать неискренне, но я действительно заинтересован в том, чтобы позволить тебе разрушить нашу размеренную жизнь, — аккуратно подбирает слова Андрей, — для этого же мне нужно было, чтобы ты понимал принцип Глаза Бога. У Стаси — невероятный запас элементальной энергии, но огромные проблемы с контролем этой энергии. То, о чём она тебе рассказывала — результаты исследований, которые она проводила с господином Иль Дотторе. Её никогда не влекли деньги или безбедная жизнь — всё, о чём она когда-либо мечтала, это добраться до знаний, особенно после получения Глаза Бога. И никто из Предвестников не способен дать ей больше, чем господин Иль Дотторе.

      Ложь. Откровенная и безбожная. Любой из Предвестников способен дать своему избранному помощнику доступ к той информации, что не является секретной. Архивы, библиотеки, бесплатное обучение, поездки в другие страны — что угодно, если получить расположение Предвестника. У одних этого практически невозможно добиться, но остальные — достаточно любезны к тем рабочим, что приносят удовлетворительные результаты, и они намного безопаснее в общении, чем Иль Дотторе.

      И это значит, что от Иль Дотторе Станиславе требовалось что-то запрещенное. Что-то, на что пошёл бы лишь исключительный безумец. Но… что именно?

      Получить информацию о разработках Иль Дотторе может любой из Предвестников — он никогда не скрывал детали, предоставляя полные отчёты. При желании можно было довольствоваться этим издалека — вряд ли с навыками Станиславы были бы проблемы с тем, чтобы стать ассистентом кого-нибудь другого. Значит, дело в чём-то, что известно лишь ограниченному количеству людей.

      В чём-то, что никогда не попадёт в отчёты.

      — И что же это за знания, которые может предоставить ей лишь Дотторе? — спокойно спрашивает Тарталья, внимательно наблюдая за расслабленным Андреем, что, засунув одну руку в карман халата, второй покачивает стаканом, позволяя алкоголю омывать гранёные края.

      — Почти ничего интересного, — буднично отвечает Андрей, улыбаясь, — изучение стражей руин или, например, работы Глаза Бога, в котором никто особо не был заинтересован ранее. И, безусловно, оружие — Стася любит возиться с этим. Мне больше по душе фармацевтика — я действительно счастлив, имея возможность заниматься этим.

      Андрей по глазам видит — Тарталья не верит, но лишь поджимает губы, силясь не обвинить его вслух в очередном недоговаривании, уважая тот факт, что он не будет разглашать секретную информацию, касающуюся работы Иль Дотторе.

      Чувствуется благодарность — Андрей искренне не хочет врать Тарталье, но и рассказать всю правду не смог бы. Его лимит откровений закончился на сегодня. Единственный человек, с кем Андрей смог бы поделиться абсолютно всем, это Станислава — но ей это больше не нужно.

      Сколько бы Андрей не обманывал себя, он всё же не может не признать, что они оба уже не смогут стать прежними. Многое можно было исправить раньше — после его побега из деревни в Фатуи; после смерти всех, кого они звали друзьями; после их крупной ссоры на этой почве. Но стало поздно ровно в тот момент, когда Станислава, что проигрывала ему каждую дуэль в прошлом, впервые всерьёз обнажила против него меч, позволяя понять — раньше он побеждал не из-за того, что она никудышный боец. Раньше она попросту не хотела ему навредить.

      В тот раз… Андрей реалист, и как бы он не хотел верить в обратное, но если бы не вмешательство Елены, Станислава без лишних раздумий убила его. И это было верхом её милосердия — всё же убрать меч, а после принять невысказанное предложение сделать вид, словно ничего и не было. Для них обоих так было проще, чем попытаться исправить хоть что-то.

      Елена долгое время боялась подходить к ней, но благодарность за спасение жизни пересилила страх, что, впрочем, до сих пор иногда прослеживается в её скованности рядом со Станиславой, а Андрей, хоть и готов признаться себе в этом лишь сейчас, уже тогда понимал — то было справедливым наказанием за его необдуманные слова. Он знал, насколько Станислава ценит близких людей, и всё равно посмел обвинить её в их смертях, всё равно решил выместить на ней свой бессильный гнев, совершенно забыв о том, что утешение нужно не ему одному.

      Андрей никогда не забудет их первый разговор после того, как он пришёл в сознание. Подобное не забывается, сколько бы спиртного не было выпито.

      Как и не забывается осознание, что в тот момент она уже не была человеком, нацеленным на защиту близких — с тех пор она человек, что решает проблемы через насилие, и не важно — физическое или психологическое. Это единственный метод, что приносит ей желаемые результаты; единственный метод, который она может реализовать без каких-либо проблем.

      Это единственный метод, который, по её мнению, действительно работает.

      И Андрей искренне удивлён, что она настолько долго нянчится с Тартальей — при всей его личной симпатии к Предвестнику. И вопреки этой же симпатии осознаётся — Станислава, может, и поступает порой на первый взгляд безрассудно, но прекрасно знает свои пределы, потому и понимает, что это было бы плохой идеей — бросить вызов кому-то вроде Тартальи.

      Как бы Андрей не любил подшучивать над ним, как бы не подначивал и считал действительно необычным человеком, как бы не был рад его вмешательству в размеренную жизнь, он понимает — этот мальчишка опасен.

      Изначально была уверенность в том, что Станислава и Тарталья — совершенно разные люди. Андрей не знал никого, кто был бы большими противоположностями друг друга, чем эти двое. Но сейчас… сейчас предельно ясно — в них обоих полно разрушительного отчаяния. И пусть причина этого у них различаются — ничто не сможет сроднить их ещё больше.

      Проблема лишь в том, что право на первый выстрел принадлежит Станиславе.

      И для неё цель оправдывает любые средства.

      В Фатуи нет святых. Они давно похоронены во льдах и после них не осталось ничего, что было бы достойно упоминания — как бы не был гениален Карл, нынче его уже никто не вспомнит. Ведь здесь не ценят праведность. За всё нужно платить кровью врагов и слезами, пролитыми окончательно разочаровавшимися богами.

      Карл научил Андрея всему, что знал сам — не было никого, кто разбирался бы в ботанике лучше него. Он знал все полезные свойства самых доступных и недоступных растений, знал, где достать запрещённое, знал, как это использовать во благо — больше всего в жизни Карл хотел помогать людям, пользуясь возможностями, что были у него благодаря Фатуи, и теми, что предоставляла ему Клара, беря всю несправедливость жизни на себя. И Андрей хотел следовать по его пути, хотел воплотить его мечту, но…

      Иль Дотторе чужие цели волнуют мало. В первый их разговор он сказал прямо — ты для меня бесполезен с такими знаниями. Ты даже для сражений не сгодишься. Какой мне прок от тебя?

      Андрей святым никогда не был. До того, как его заметил и взял под крыло Влад, заинтересованный увиденными навыками, он был обычным рядовым. Таким часто поручают грязную работу, в которой тяжело не запятнаться. Потому новое занятие нашлось быстро.

      Карл учил его фармацевтике. Иль Дотторе научил его токсинологии.

      Официально — Андрей занимается изготовлением лекарств, на деле же — выполняет поручения своего господина. Все подчиненные Иль Дотторе — слаженно работающий механизм, способный функционировать даже если выбрать одну из деталей. Каждый исследовательский центр — отдельное направление, которое лично ему может потребоваться, и которым можно в случае чего оправдать некоторые непредвиденные траты. Минимальный присмотр за собственноручной построенной империей — клоны прекрасно справляются с этим, связывая официальную часть его работы с теневой, о которой знать не положено практически никому. Если случится сбой, он попросту заменит одну деталь на другую, даже если это будет его собственное воплощение.

      Достаточно быстро для Андрея осозналось, что Иль Дотторе — гений, которым мог бы быть благословлён Тейват, захоти он сам того. Но он выбрал быть его проклятием, незаживающей язвой на теле человечества; выбрал извратить саму людскую сущность, чтобы однажды повергнуть мир в родной хаос. Ради этого он готов сойти на самое дно бездны, чтобы однажды покорить небо; ради этого ему не жалко отвергнуть свою человеческую сторону и погрузиться во мрак, открывший для него безграничные возможности.

      Как и для Андрея.

      Следующая правда, которую он осознал — приятно быть любимчиком.

      Дети, не получившие достаточно любви от родителей, ищут родительскую фигуру во всех богах, о которых может рассказать история. Они начинают молить о счастье, молить о признании в виде Глаза Бога — и наконец-то чувствуют себя любимыми, когда получают желаемое. Они стремятся походить на своих божеств также, как другие дети — на родителей.

      У Андрея был любящий отец, пытающийся уделить всем своим детям внимания поровну, и в итоге максимум, на который можно было надеяться, это поцелуй в лоб перед сном. Была уверенность, что хватит и этого — не выходило требовать больше, зная, насколько трудно прокормить большую семью.

      Возможно, именно поэтому всё же и он сам взмолил богов о любви.

      Но ответил ему Дьявол.

❄❄❄

      В личной лаборатории Иль Дотторе всегда намного тише и спокойнее, чем в исследовательских центрах — словно время рядом с ним почтительно застывает, не решаясь вмешиваться в его дела.

      Этот раз не становится исключением — раздается лишь тяжёлое клацанье когтей по стерильным плиткам. Помнится, как в свой первый день в лаборатории Станислава постоянно косилась в сторону любимцы своего господина, явно не принимая тот факт, что подобный зверь может существовать.

      Холодные пальцы проходятся по голове и загривку, оглаживая стальную чешую. В груди питомца рождается низкий удовлетворённый рык, на что Иль Дотторе может лишь довольно хмыкнуть.

      Его любимец, его Харам — даже природа не способна создать животное, что было бы ближе к совершенству. Этот особый вид, что он с любовью выводил самостоятельно, своеобразная дань уважения памяти о Сумеру — внешность выдаёт в нём спинокрока. Впрочем, исходная версия не имеет ни малейшего значения, ведь главное — результат. Жалкие сородичи, обитающие в землях Сумеру, едва способны сравниться с Харамом Иль Дотторе, устойчивого к лютым морозам и способного стальными челюстями разорвать кого угодно.

      Впрочем, в большинстве случаев Харам — славный мальчик. Выдрессированный, обученный всему, что необходимо Иль Дотторе. Звериная сущность исключает ошибку из-за человеческого фактора — сохраняя за собой право попробовать вгрызться своему создателю в глотку из-за банального голода.

      Иль Дотторе — ценитель необычного; того, что способно пробудить в нём интерес. Обыденность должна быть искоренена из его жизни, хаос — возведён в абсолют. Пока личные муравьи копошатся в своих муравейниках, обеспечивая ему безбедную жизнь, сам Иль Дотторе делает всё, чтобы ближайшее окружение не посмело его разочаровать своей примитивностью.

      Любимая игра Иль Дотторе с мирозданием — отбор своих маленьких, талантливых ассистентов. Никто из них не был совершенным — такие как они попросту были не способны на это, но каждый из них был воистину непревзойдённым в своём личном безумии.

      Крио ядро из неудачного эксперимента было доставлено ему в идеальном состоянии. Иль Дотторе вынимает его из ящика, вертит перед приглушенным светом, пусть даже уже заранее знал результат осмотра. Ни единой царапинки на драгоценной вещице нет — поистине ювелирная работа. Сомневаться в том, что в её случае задание будет выполнено безукоризненно, ни разу не приходилось.

      То, что объединяло всех его ассистентов — внешнее совершенство. Каждый умел улыбаться, когда того требовала ситуация; каждый обладал безупречными навыками, которые были необходимы для работы; каждый обладал достаточным количеством денег, чтобы выглядеть настолько роскошно, насколько сами того желали, и даже не было важно, какая кровь в них течёт — все они были похожи на истинных королей и королев этой жизни, если был повод.

      Ни один из них никогда не интересовал Иль Дотторе из-за внешних признаков. Его интересует совершенно другое — их сломленный внутренний мир, непредсказуемый характер и извращённая мораль.

      Раньше — они приходили к нему уже готовым материалом. Всё, что требовалось — забросить их в ситуации, в которых ему было бы интересно изучить поведение людей. Как лишь в подлинном безумии существует правда, так лишь в момент наивысшей опасности проявляется истинная природа человека.

      Люди могут сколько угодно казаться очаровательными и добрыми, пока живут в комфорте и уюте — ничто не поможет им скрыть свою суть в тот момент, когда приходится сражаться за свою жизнь.

      Впрочем, у этого, как и у любой медали, есть своя обратная сторона — если человека, что привык к бесконечным сражениям и попыткам выжить, поместить в располагающую ситуацию и позволить чувствовать себя в безопасности, он раскрывается совершенно по-новому.

      И, Семеро ему свидетели, не было ничего скучнее этого. Ведь у всего был один итог — они не оправдывали ожиданий. Люди, погрязшие в жадности, заканчивали свою жизнь на попытке взять от Иль Дотторе больше, чем заслуживали; самовлюблённые гордецы, которым он всегда симпатизировал, начинали чувствовать себя так, словно им всё дозволено.

      Но всё не дозволено даже Богам.

      — Что ты думаешь о мальчишке?

      Станислава, устроившись на краю одной из свободных кушеток, отвлекается от своей работы и, подняв на него взгляд, лишь заинтересованно наклоняет голову. Она всегда ценилась за то, что была сообразительной — догадалась уже, почему и про кого он спрашивает, и совершенно не удивлена этому разговору. Смотрит отстранённо, вертит в руках механическую пташку, что до этого собирала — явно думает куда дольше, чем требует простой вопрос.

      Думает достаточно для той, что знает: ни один из его вопросов не может быть простым.

      — Смотря что именно вас интересует, — аккуратно отвечает, бездумно проводив взглядом Харама, утратившего интерес к вернувшемуся хозяину, — его характер? О нём вы наверняка и без меня наслышаны. Боевые навыки? Про них я могу мало что сказать — не рискну соглашаться на дуэль с ним. Его семья? Вряд ли я могу знать больше, чем вы.

      Иль Дотторе вновь убирает ядро, захлопывает ящик, а после неспешно снимает маску, укладывая её рядом на столе. В лаборатории, когда не проводятся эксперименты, всегда темно — тьма куда роднее. Единственный источник света — приглушенно-голубой свет от приборов и тонкая полоска света из-за приоткрытых дверей.

      — В последнее время он часто ошивается неподалёку, — спокойно продолжает Иль Дотторе, словно ответа на вопрос не получал, — почему?

      Станислава на мгновение замолкает — недостаточно долго, чтобы начать подозревать её в попытке солгать, но достаточно, чтобы заметить, как надменно приподнялись уголки губ и прищурились глаза.

      — Ваш любимый клон не доложил вам об этом? Какое упущение. Я полагала, что он уже в красках рассказал о своём тесном сотрудничестве с господином Чайльдом.

      — Паясничаешь, — насмешливо хмыкает Иль Дотторе. Станислава в ответ цыкает и возвращается к пташке.

      Даже в полумраке видно, насколько искусно сделаны резные крылья. Филигранная работа — будь жизнь чуть милосерднее к ней, и с её въедливостью в любом деле, могла бы стать кем угодно, хоть настоящим ювелиром. Загвоздка лишь в том, что меч любимее ей любого инструмента. Как и в том, что без их встречи Станислава не обладала бы теми знаниями, что есть у неё сейчас. То немногочисленное прекрасное, на что она способна — результат всех её бед.

      — Вероятно, он всего лишь ребёнок, чудом попавший в Предвестники, — всё же заговаривает Станислава, аккуратно касаясь механической пташки, — может оказаться, что для него наше общение не более чем забава. Возможно, это исключительно детский интерес в сторону неизвестного — как он сам сказал, ранее он даже не видел поездов.

      — Проследи за ним, — легко отдаёт приказ Иль Дотторе, — есть в нём что-то… интересное. Не зря он с первой же настоящей встречи начал вести себя настороженно. Прискорбно, что я не приметил его до того, как он стал Предвестником.

      Полумрак не становится помехой, когда глаза привыкли к постоянному нахождению в темноте; Иль Дотторе следит за Станиславой, что, активировав законченную пташку, позволяет ей раскрыть свои крылья, беззвучно заскрипев шестерёнками. Как в этом крошечном, но безумно сложном механизме есть лишь грация, так и в ней самой — внешняя безупречность. Ни единого намёка на волнения, пусть даже по словам очевидна её попытка скрыть от жадного до забавы господина что-то важное.

      — Я не могу гарантировать, что сумею заполучить удовлетворяющую вас информацию, — голос её звучит ровно, пока пташка изящно забирается на подставленный указательный палец, цепляясь в него стальными когтями, — как вы и сказали — он на удивление осторожен, потому заподозрить неладное, если я проявлю к нему чрезмерный интерес. К тому же… ему может внезапно надоесть игра в друзей, из-за чего он найдёт себе другое развлечение. В таком случае я и вовсе не смогу ничего сделать.

      Иль Дотторе ухмыляется на её слова.

      Играть с ассистентами, что могут составить ему конкуренцию в остром уме, всегда было одной из его самых любимых забав — пусть даже итог всегда омрачается тем фактом, что он остаётся неизменным победителем, а партия оказывается неудовлетворительно-короткой.

      Причина этого понялась быстро — все они были чужими. В каждом их жесте, каждом взгляде — отражение чужого влияния на них. Как бы преданно они не смотрели, как бы самоотверженно не выполняли каждое поручение, это был лишь вопрос времени, когда над ними снова взяло бы верх их прошлое.

      Пташка легко взмывает вверх — пусть в ней и уменьшенная версия ядра, но даже его мощи хватает, чтобы поднять небольшое тельце, — и знакомым движением опускается на ладонь Иль Дотторе. Узнаётся собственная работа, взятая в качестве прототипа. Смотреть на неё — видеть доказательство своего мастерства.

      Навевает воспоминания.

      — Чем бы ты хотела заниматься, если бы не вступление в Фатуи?

      Станислава, поднявшая на него взгляд, выглядела искренне-недоумённо. Пусть она всегда была своевольной и гордой, но даже это не помогло ей скрыть тот факт, насколько этот вопрос был важен для неё — уже после удалось узнать, что даже родной отец никогда не интересовался её желаниями. И плевать, что интерес Иль Дотторе тогда был простым желанием развлечь себя издёвками над детскими разбитыми мечтами — в итоге всё обернулось совсем иначе.

      — Я… — начала Станислава, и в её взгляде промелькнули сомнения в необходимости быть честной, но это не повлияло на ответ, — я всегда хотела учиться в академии Сумеру.

      — И на каком даршане?

      Станислава нахмурилась, выдавая своё замешательство. Не было необходимости спрашивать — Иль Дотторе и без этого знал, что она не знакома ни с одним из шести основных направлений академии. В деревне, где она выросла, никто не мог предоставить ей достойное образование, а желание учиться в столь престижном месте — было всего лишь наивным желанием получить жизнь лучше, чем у неё была.

      Впрочем, что было поистине удивительным — она всё же владела грамматикой на приличном уровне. Для многих деревенских было достаточным то, что они способны сосчитать свой скот или добычу. Этой же девчонке всегда было мало. Как и её дружку, Андрею. Они оба уже в том юном возрасте были воистину интригующими личностями.

      — Я не знаю про направления академии, — спокойно ответила Станислава, сохраняя достоинство, несмотря на признание своего невежества, — но я хочу изучить изобретения Каэнри’аха. Я видела стражей руин, и они выглядят… совершенными. Невероятными. Мне безумно интересно, что у них внутри, и как они работают. Они выглядят как чудо, не иначе. К тому же я знаю, что есть и другие виды механизмов, и я хочу увидеть их.

      Иль Дотторе, вопреки былому веселью, лишь сдержанно фыркнул, закончив со своей работой. Механическая пташка в его руках, получив все недостающие детали, взмахнула искусно сделанными крыльями, а крошечные глазки загорелись, точно у стражей руин.

      — Спешу тебя огорчить — дилетанты из академии не смогли бы обучить тебя хоть чему-то дельному. Они, потратив всю жизнь на изучение бесполезных пустяков, совершенно ничего не смыслят в достойных вещах.

      Станислава не отрываясь наблюдала за пташкой, совершившей свой первый полёт. В отличие от стражей руин, она выглядела утончённо — работа настоящего мастера своего дела, создавшего механизм не менее удивительный и впечатлительный, чем раньше создавали жители Каэнри’аха.

      Иль Дотторе потратил почти всю жизнь на их изучение и готов посвятить им оставшуюся, что бы не говорили те, что твердили ему заняться более достойным делом. И всё же, хоть он и не зависел от мнения других, впервые получить в свою сторону восхищение было… необычно.

      — А вы? — было видно, насколько Станислава не хотела продолжать этот разговор, но всё же она пересилила себя. — Вы бы смогли обучить меня?

      Иль Дотторе сухо хохотнул — и от такой наглости с её стороны, и от явного одобрения. Он всегда любил строптивых. Их несгибаемая воля заслуживает похвалы.

      Пташка, пролетев круг под потолком, опустилась на подставленную руку Станиславы, и её взгляд — в котором он узнаёт свой собственный, стоило впервые столкнуться с наследством Каэнри’аха, — полон неподдельного восторга.

      Академия не желала слышать его ещё задолго до раскрытия полного безумия и предложения приравнять людей к механизмам — мудрецы отвернулись от него сразу после предложения исследовать изобретения Каэнри’аха.

      — Может, и смог бы, — с ухмылкой хмыкнул Иль Дотторе, опасно прищурившись, — всё зависит от того, сколько ты сама готова приложить усилий.

      Люди, поглощённые отчаянием, самый податливый материал — если знать, как на них воздействовать, можно слепить из них идеальных ассистентов. Брать уже выдрессированных щенков — бесполезная трата времени. Сколько не приказывай им, они всё делают по инерции и из уважения к старым хозяевам, а после забываются и начинают скалиться.

      Иль Дотторе с самого начала знал, что забирать мальчишку Арлекино не стоит — но ему нужен был ассистент, а Арлекино говорила, что он — послушнее любого создания в этом мире, ведь она действительно умеет дрессировать своих маленьких выблядков, так что проблем не должно было возникнуть. Он, безродный оборванец, которого она подобрала с улицы и воспитала в своём приюте, был хорош в своём — выживая на улице одними кражами да обманами, умел заговорить зубы и знал цену словам. Знал, когда стоит смолчать, а когда — внести свою лепту. Удобный был мальчишка, полезный, схватывающий всё на лету.

      Даже своей смертью принёс одну лишь пользу — позволил прибрать к рукам двух интригующих детей.

      И уже тогда была уверенность — они не разочаруют его.