Тяжелая железная дверь глухо лязгнула за спиной, Артемий огляделся, но не увидел Данковского. Куда тот мог подеваться?

      Артемий чиркнул спичкой, зажигая керосиновый фонарь, а потом двинулся вперед, кругом обходя свою берлогу. И снова ничего. Отчего-то на сердце стало неспокойно, уж слишком встревоженным выглядел бакалавр. Мог ли он, плюнув на свою путаную теорию, просто отправиться домой? Нет, что-то здесь было нечисто.

      Артемий взобрался на откос и, подняв фонарь над головой, вгляделся в ночь. Темным пятном на фоне города выделялся еще не оживший до конца заводской район; тусклые, горящие через один уличные фонари едва виднелись вдалеке. Было тихо, словно окружающее замерло, задремало беспробудным сном. В этой тиши заприметить движение и свет было несложно. Впереди по путям, почти у самых складов.

      Он спешно зашагал вперед, но едва до цели оставалось не более двух сотен метров, огонек фонаря мигнул и погас. Артемий усмехнулся. Свет светом, а звуки в темноте разносятся не хуже.

      – Эй, – окликнул он. – А ну вылезайте-ка!

      Притихшая было темнота отозвалась многоголосым шепотом.

      – Атас…

      – Да не, это ж Бурах.

      – Точно?

      – Да его разве перепутаешь с кем? Глянь, какой здоровый.

      – А как же дело-то? Ведь сдаст. Ноткин нам сам знаешь чего…

      – Да что уж теперь.

      – Мож и не сдаст.

      Артемий вздохнул, опускаясь на корточки.

      – Может и не сдам, если подсобите мне. Ну?

      Все еще тихо ворча себе под нос, на насыпь выбрались пятеро взъерошенных пацанят.

      – Ты не спрашивай, куда мы шли, все равно сказать не могем! Слово железное.

      – Ну слово так слово, – согласился Артемий, – вы лучше подскажите мне, орлы, не видел ли кто доктора столичного? Должен бы проходить тут.

      Ребятня переглянулась.

      – Бакалавра-то? Да видали вродь, – старший из Двоедушников пожал плечами. – Мы тоже его сперва шуганулись, да зря. Он так и прочесал мимо, по сторонам не глядя.

      – И куда ушел? К Створкам? 

      – Какой там! В степь учесал, как шальной.

      – В степь? – не поверил своим ушам Артемий.

      – В нее самую, – подтвердил старший, – прям торопился, видать. Я еще подумал, чего ему там делать в такую темень, но сам понимаешь, у него свои дела, у нас свои. Чего друг другу мешать-то? А ты это… не скажешь про нас никому?

      Но Артемий только махнул рукой, спешно спускаясь с насыпи. Тревога стянула сердце тугим кольцом. Что-то было не так, не мог Данковский уйти в степь один, не так, не сейчас. Дурная от Берлоги тянулась Линия, ох дурная. И хуже всего, что он сам помог Даниилу сплести ее.

      Артемий притушил фонарь и вгляделся в ночную степь, надеясь уловить хоть тень движения, хоть огонек сигареты – ничего.

      И направление не понять. Только угадывать. Хоть бы выпал первый снег – можно было по следам, а так… Чуть сверни не туда, чуть шагни шире, и сильная нога уже через сотню метров уведет тебя в сторону, закрутит. А Данковский совсем не умел ходить по степи…

      “И холодно сейчас. Если заплутает, к утру замерзнуть может”.

      Артемий до боли сжал зубы и зашагал вперед наугад. Нельзя было стоять на месте, нужно было искать, пытаться нащупать верткую, выскальзывающую меж пальцев Линию до того, как та петлей затянется у бакалавра на горле.

      Он дважды обошел болото, к счастью, уже не опасное в это время года, надеясь найти среди поникших трав хоть след, но следов не было, и травы молчали, лишь сильнее заставляя сжиматься сердце. 

      Он шел и шел вперед, костры Шэхена уже давно остались позади, а Линия все будто истончалась. Или это он больше не мог чувствовать ее? Тишина давила на уши, сдавливала виски, тянула из мышц силы.

      Артемий зло мотнул головой, отгоняя морок.

      В темноте мигнул и тут же погас крошечный огонек. Сигарета? Артемий бросился вперед, сквозь высокие степные травы прямо к железнодорожной насыпи. Там, на путях, кто-то был, сидел прямо на рельсах. Артемий четко мог различить фигуру, но чем ближе он подходил, тем меньше та напоминала бакалавра. Уж слишком коренастая, да и одежда не та…

      – Послушай, уважаемый, – окликнул Артемий незнакомца, – не видал ли ты...

      Незнакомец усмехнулся недобро, вспыхнула зажатая в уголке рта самокрутка, на миг освещая его глаза, едва видные из-под низко надвинутой шапки. Страшные глаза, пустые, нечеловеческие…

      – Зря только силы тратишь, не ищи.

      Порыв ветра швырнул в лицо гарь и мелкий песок, но едва Артемий проморгался – на путях уже никого не было, только звучал в завывании ветра тихий сиплый смех. 

      – Никто уже его не найдет, я его себе забираю. И у него самого все забираю, все до последнего. И ясность у мысли, и могилу у тела, и пулю у виска… Ничего не получит, он уже мой. Пусть и напоследок.

      – Нет, – Артемий сжал кулаки, но темнота ответила ему тем же смехом. – Нет, Суок, я тебе его не отдам.

      Смех становился громче, лез в уши сухим песком.

      – Думаешь, спасешь его, мертвый менху? Нет, ты бессилен. Ты стебель без корней, рука, отсеченная от тела. Нет у тебя больше власти. Не на что тебе больше опереться!

      И кружит, кружит холодный ветер, мечет пыль в глаза, Толкает в грудь и спину, роняет на колени. Душит.

      – Не на кого…

      Вдали ревет бык. Нет, не бык. Звук этот протяжный, механический, высокий. Он далеко разносится по степи, живая плоть на такое не способна. Он ревет, стонет, гудит… 

      – Врешь, – Артемий сжимает пальцы на ледяном металле рельс. 

      – На что надеешься, дурак? Ты обменял мертвое на живое! Холодный металл на теплую кровь!

      – Металл… Металл – это не только нож в сердце, это спицы, без которых не срастется сложный перелом, – Артемий закрывает глаза, его собственное сердце стучит ровно, уверенно, в такт сотне других. Живых и теплых, холодных и механических.

      Его Удург жив. Он спорит и смеется тысячей ртов, лязгает тысячей механических суставов, и жилы-рельсы его тянутся далеко. В далеком, едва ощутимом под пальцами стуке Бурах слышит не шепот, а крик. И этот крик заставляет его самого подскочить на ноги.

      Теперь он знает, где искать.

      Бурах срывается на бег.

***

      Удар выбил у Даниила воздух из легких. Ощущение краткого полета сменилось болезненным падением. Его самого закрутило и поволокло куда-то вниз, пока, наконец, вращение не прекратилось, а что-то тяжелое и теплое не рухнуло на него сверху. Твириновая горечь во рту смешалась с привкусом крови.

      Даниил застонал и попытался открыть глаза.

      – Ойнон!

      Грохот… нет, вовсе не оваций. В глухом удаляющемся звуке явно слышался стук металла. Поезд?

      – Ты слышишь меня?

      Даниил несколько раз моргнул, прогоняя отступающий морок, пытаясь понять… хоть что-то. Кругом была степь, темнота и холод. И Бурах, тяжело дышащий, как после быстрого бега.

      – Почему ты не дождался меня, ойнон?

      – Но ведь ты, – Даниил с трудом сглотнул слюну, перемешанную с кровью из разбитой губы. – Я шел за тобой.

      Только сейчас он увидел, как одет Артемий.

       “Шинель. На том… на том, кого он видел, ее не было, только привычный защитный костюм”, – Даниилу захотелось закричать, но сдавленный звук, вырвавшийся из горла, оказался не громче шепота.

      – Я сошел с ума, Артемий. Помешался. Зря ты… Не нужно было.

      Бурах ругнулся на степном наречии и встряхнул его за плечи, заставляя посмотреть себе в глаза.

      – Это… – Артемий запнулся. – Это все твирь, ойнон. Просто твирь. Самая злая под конец цветения.

      Бурах стиснул его в объятиях.

      Впору было зарыдать, но сил не осталось даже на это. Сидя на мерзлой земле, Даниил чувствовал, как его бьет крупная дрожь, как судорожно толчками сводит диафрагму.

       Артемий не сказал больше ни слова, просто держал его, гладил по спине и плечам. Даниил впился в эти прикосновения мыслью, как утопающий в обломок разбитого корабля.

      Musculus trapezius… От основания до восходящей части.

      M...musculus latissimus dorsi. Потом снова вверх и вбок, почти уходя к musculus serratus anterior...

      Руки Бураха будто очерчивали какой-то только ему понятный узор, и ощущалось это на удивление… правильно. Нужно. Эти прикосновения словно бы отодвигали на задний план и боль, и безумие, и даже зло хохочущую прямо в лицо судьбу. Даниил и сам не заметил, как прижался ближе, уткнувшись лбом Артемию в плечо. Он расслабился, впервые за уже очень много дней. Пожалуй, даже слишком расслабился, едва не упустив момент, когда его собственное тело отозвалось на эти прикосновения… сверх меры.

      Даниил поспешно отстранился. Очень поспешно. Но, взглянув Артемию в глаза, понял, что напротив – опоздал.

      Это был момент крайней неловкости. Оставалось надеяться, что Бурах, будучи хорошо осведомленным обо всех слабостях человеческого тела, не воспримет все слишком...

      Поцелуй, нет, не поцелуй даже, лишь легкое касание губами, пришелся в щеку, мазнул самый краешек рта, где уже подсыхала кровь, и оказался совершенной неожиданностью.

      Даниил вздрогнул и отшатнулся. Недалеко, учитывая, что руки Бураха все еще лежали у него на плечах. Повисла тишина, более глубокая и холодная, чем окружавший их морозный воздух.

      Артемий вздохнул и опустил руки.

      – Пойдем в тепло, ойнон, у тебя уже губы ледяные. 

      Это был самый, должно быть, нелепый и, в то же время, легкий способ нарушить затянувшееся молчание. Хотя, он и в самом деле успел продрогнуть.

      Даниил зябко поежился и поднялся на ноги.

      – Держи, – Артемий набросил ему на плечи свою шинель, – обогрейся немного.

      – Не нужно, – запротестовал Даниил. – А ты сам?

      – Надо будет – с пол-пути заберу, тебе сейчас нужнее.

      Артемий ткнул мыском разбитый керосиновый фонарь и поглядел вдаль, дожидаясь, пока Даниил поднимется на ноги.

      Интересно, как он собирается отсюда выбираться в такой темноте? Даниил видел железнодорожную насыпь, а значит, идти можно было по ней, но в какую сторону? Он совершенно потерял чувство направления. Оставалось только довериться Бураху. В этот раз – настоящему.

      Идти вперед оказалось нелегко, или он попросту выбился из сил. Ноги то и дело норовили запнуться об очередную кочку или сбившуюся, похожую на колтуны на теле огромного зверя, траву. Даниила уже почти не удивляло, что местные наделяли степь свойствами живого существа. Он мог бы поразмыслить над этим, но в голове впервые за очень долгое время было абсолютно пусто. Может, оно и к лучшему, ведь как только мысли вернутся, а они вернутся, и об их содержании можно даже не гадать, то сами собой потянут его руку к револьверу.

      Вопреки ожиданиям, Артемий увел их от железной дороги.

      – Так короче, – пояснил он, – железка большой круг от болот делает.

      Круг так круг. Даниил шагал вперед почти бездумно, глядя то на звездное небо над головой, то на траву под ногами. На Артемия он глядел часто, урывками, боясь, что тот может вновь раствориться в ночной темноте. Но Бурах был рядом. Готовый подставить руку в любой момент, если под ноги Даниилу вдруг попадалась неразличимая в темноте яма.

      Единственным звуком в степи, кроме немного подутихшего ветра, был звук их дыхания. Трава причудливым образом глушила шаги.

      Должно быть, поэтому другой, негромкий, но какой-то чужеродный звук, эхом разнесшийся в ночной тишине, показался Даниилу таким отчетливым.

      “Дзынь-дзынь-дзынь”. Будто кто-то небольшим молоточком стучал по камню. “Дзынь-дзынь”.

      Пришлось пройти еще не менее сотни-другой метров, прежде чем глаза сумели различить во тьме источник звука. Огромный бык тащил за собой по камням старую цепь с железным колом на конце. Колышек подскакивал и бился о камни, порождая звонкий металлический стук.

      Бык тоже заметил их и замер, склонив рогатую голову.

      – Может, нам стоит уйти? – осторожно заметил Даниил. – Не то чтобы он выглядел особенно дружелюбно.

      – Ты не слишком разбираешься в быках, ойнон. Он не нападет.

      – Да? Смею заметить, что он не привязан.

      – Не привязан, – согласился Артемий. – Но погляди.

      Он кивнул головой вперед, указывая на почти идеально вытоптанный в степной траве круг. Должно быть, еще совсем недавно в центре круга и был вбит тот самый колышек. Вот только это все равно не слишком обнадеживало.

      – Да и был бы привязан, – Даниил сделал осторожный шаг назад, чтобы не спровоцировать зверя, еще ниже опустившего голову, – ему этот колышек, как слону дробина. Такого к бетонной плите приковывать.

      – Да, он силен, – согласился Бурах, – если разозлится – трудно удержать. Хоть мы оба у него на рогах повиснем.

      – Не скажу, что я имею большое желание… повиснуть у него на рогах.

      – Да только он того не понимает. Давно, когда он еще теленком был, пытался, наверняка, колышек выдернуть, да не смог. Смирился. Теперь сам себя держит.

      – Продолжает ходить по старому кругу, хотя уже давно свободен… – слова, сорвавшиеся с языка, вдруг обрели неожиданную плотность и смысл.

      Даниил оказался так поражен ими, что не услышал, как Артемий шагнул вперед, упершись грудью ему в спину и вынуждая сделать несколько шагов по направлению к зверю.

      – Чувствуешь? – Артемий положил ладонь Даниила на лоб быку, прямо между огромных загнутых рогов, и накрыл своей.

      Даниил напряженно замер. От быка пахло… быком, он был шерстяной и теплый. Его тепло чувствовалось даже через кожу перчаток, согревая замерзшую руку, и встречалось с теплом ладони Артемия. Бык дышал глубоко и спокойно, обдавая воздух вокруг теплым паром. А еще слюна с его губ капала Даниилу прямо на ботинок.

      Могучее создание. Совершенно не удивительно, что воображение степняков породило огромных мифических авроксов. Тут его не нужно было особенно напрягать.

      – Настоящий богатырь, – произнес наконец Даниил, не до конца понимая, что именно Артемий надеется от него услышать.

      – Настоящий, – затылком Даниил ощутил, что Бурах улыбнулся. – Именно что настоящий. Чувствуешь ведь?

      – Чувствую.

      – Так если уж он настоящий, неужто ты игрушечный?

      Даниил попытался отдернуть руку, но тут бык сделал шаг вперед. Теперь он сам оказался в ловушке, зажатый между зверем и Бурахом.

      – Совсем она тебе мысли закрутила, эта эмиссарша, – вздохнул Артемий, – прямо как Грифу. Не зря ты про нее говорил.

      – Послушай, ты просто не понимаешь. Ты не видел…

      – Не понимаю, – согласился Бурах. – А ты меня не понимаешь. Но я больше не буду спорить с тобой, эрдем.

      – Не хочешь спорить с умалишенным? – горько улыбнулся Даниил.

      Бурах покачал головой.

      – Мы с тобой глядим с разных краев. Может так статься, что говорим мы об одном, только разными словами. Тогда к чему спорить?

      – Но…

      – А в одинаковые слова разный смысл прячем, оттого и путаница.

      Это была красивая теория, пусть даже ее целью было только успокоить. Она легко раскладывалась на изящные аналогии.

      Что такое Линии для степняков? Суть вещей? Закономерности? Законы бытия? Нарушь их, и тебя сожрет эта, как же ее… Суок. А что она такое? Хаос? Быть может, неизбежная энтропия? Злая судьба?

      Даниил никак не мог припомнить, существовало ли для степняков понятие судьбы в той форме, что привык он. Существовало ли понятие предопределенности? Был долг, была предрасположенность. Что-то, что заложено у каждого в крови, как четкая последовательность генов. Да, в крови. Ей степняки уделяли особое внимание.

      Со всех сторон логично, что именно кровь и стала основой для панацеи. Невозможного, ладно, быть может, просто с научной точки зрения не до конца изученного из-за нехватки времени антидота от столь же мало изученной невероятной болезни. Просто кровь. Как верил Бурах – кровь тех самых авроксов. Древних быков, мистических химер, сверхсуществ…

      Сверхсуществ?

      Даниил отдернул руку и выкрутился из хватки Бураха.

      – Что случилось, ойнон?

      – Погоди, погоди… – Даниил поднял ладонь. – Мне нужно подумать.

      “Нет, это было невероятно. Почти. Но…”, – он шагал из стороны в сторону, не замечая, что шинель уже давно сползла у него с плеч. Очнулся он, лишь когда Бурах осторожно ухватил его под локоть.

      – Может, все же к городу пойдем? У тебя уже пар изо рта не идет.

      Только сейчас Даниил понял, что действительно чертовски замерз.

      – Да, – кивнул он, – да, конечно. Идем скорее!

      Остаток пути они преодолели в полном молчании. Или же он слишком увлекся размышлениями, чтобы обращать внимание на что-то кроме них? Неважно. Важным было только то, что мысль, оформившаяся и четкая, стремилась вперед, а сам Даниил уже впился в нее, подобно бойцовому псу, и, как этот пес, просто не был способен разжать челюсти. Ему нужно было записать это. Перепроверить. Пальцы едва ли не судорогой сводило от нетерпения.

      К городу они подошли уже на рассвете. Даниил взглянул на светлеющее над крышами небо и невольно вновь задержал взгляд на зияющей пустоте чуть западнее собора.

      – Я должен взглянуть на руины.

      – Зачем? – искренне удивился Бурах. – Там ведь ничего не осталось.

      Не осталось, верно. По крайней мере, не осталось ни капли крови. А ведь прямо сейчас он бы душу продал за самый крохотный образец, только бы проверить теорию. Теперь, когда понял, что искать. Но крови не было, а сам Многогранник обратился в пыль и битое стекло. Однако, если Бурах хотя бы отчасти прав в своем простом, но чрезвычайно интересном предположении… Если закономерности сходны. Ведь это значило бы, что марионеточная нить тянется в обе стороны и, если дернуть за нее посильнее, то она неизбежно обрежет пальцы, ее держащие. Уж не это ли произошло?

      Под ботинком тихо хрустнуло стекло, и Даниил наклонился, чтобы поднять осколок.

      Многогранник был чудом. Случайностью. Восхитительной статистической погрешностью в череде невозможного, и он позволял…

      Нет, не так. Вовсе не невозможного.

      Даниил подбросил осколок на ладони.

      Слепец не может судить о цвете. Нельзя познать то, что ты не можешь измерить, зафиксировать, воспроизвести. Именно. Воспроизведение – вот главный принцип научного метода. 

      Нет никакой магии и мистики, есть лишь свойства мира, которые мы пока не можем объяснить имеющимися знаниями.

      Еще столетия назад, до изобретения микроскопа, мы и представления не имели о вещах, столь простых и понятных сейчас. Вещах, легших в основу познания мира. Понимания нас самих. Тех крошечных, невидимых простому глазу процессах, что в равной степени влияют и на амебу, и на самого гениального из людей. Может ли так статься, что сегодняшний день по сравнению с завтрашним просто такой же темный век?

      А если Многогранник не был чудом в прямом, не поэтическом смысле этого слова? Он был случайностью, безусловно. Но что, если он был такой же случайностью, как стеклянная призма, вдруг разложившая привычный свет на невидимый прежде спектр? Что, если он оказался просто случайно образованным инструментом? Линзой, позволяющей взглянуть на то, что прежде существовало незримо, неясно для нас? Если так – он был познаваем. Все было познаваемо!

      Даниил поднял осколок повыше, навстречу первым рассветным лучам. Стекло поймало их, разделив свет на тончайшие прозрачные нити, тянущиеся будто от самых небес. 

      Нити.

      Даниил сжал пальцы, пока осколок жалобно не хрустнул в них.

      “Если все правда. Если эти нити существуют. Я увижу их. Я узнаю их. Я намотаю их на кулак и подтянусь до самого верха!”

      – Ойнон.

      Даниил обернулся. Он едва не забыл о том, что Бурах все еще стоит рядом.

      – У тебя глаза горят, как у кошки.

      Даниил рассмеялся и вышвырнул прочь стеклянное крошево.

      – Ты прав, мой друг! Похоже, ты все это время был прав!

***

      Он рассказал Артемию все, не слишком заботясь о четкой структуре, скорее желая услышать свои собственные предположения произнесенными вслух и удостовериться в отсутствии серьезных просчетов. Заняться полировкой можно будет и потом.

      Бурах оказался благодарным слушателем. Он не перебивал, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Даже если он и не вник в теорию достаточно, он все равно помог… увидеть ее сильные стороны.

      Даниил осознал, что они наконец-то добрались до дома, только когда его взгляд уперся в уже привычную облупившуюся дверь. Долгая получилась ночка.

      Он обернулся к Артемию и неожиданно для себя поймал очень странный взгляд.

      – Ты ведь уедешь, эрдэм? Теперь?

      – О да, на следующем же поезде! В конце недели, если мне не изменяет память. Я должен… – он осекся, запоздало вспомнив кое-что очень важное. Пожалуй, иногда с ним и в самом деле… было довольно непросто. – Я ведь так и не поблагодарил тебя.

      Даниил снял перчатку и протянул Бураху руку.

      – Ты не просто спас мне жизнь, ты… – все слова, как назло, вдруг оказались неподходящими, но Артемий решил заодно спасти его еще и от этой незначительной неловкости.

      Он стиснул ладонь Даниила в своей. Да, рукопожатие у него тоже было крепкое.

      – Ты первый мою жизнь спас. Это я благодарить должен.

      – Так что же, выходит – квиты?

      Они замерли, глядя друг на друга. Никто первым не стремился разорвать затянувшееся рукопожатие.

      А ведь Бурах младше… На сколько? Лет десять, не меньше. Эпидемия стерла с их лиц большую часть различий. Те же впалые глаза, те же заострившиеся черты. Вот только, несмотря на разницу в возрасте, Бурах оказался на удивление зрелым, когда дело коснулось действительно важных вещей.

      Даниил понял, что таращится слишком пристально.

      – И там, в степи… – Артемий первым отвел взгляд. – Ты уж не держи на меня зла, ойнон.

      Его пальцы на мгновение сжались крепче.

      – Мы оба врачи, – ответил Даниил после недолгого молчания, – и понимаем, как устроено человеческое тело. Стресс и… некоторое физическое воздействие порой могут дать несколько неожиданный, но вполне естественный результат. В этом мы не так уж далеко ушли от животных.

      Бурах отпустил его руку и отступил на шаг назад. Даниил снова ощутил холод. Не от разорванного рукопожатия, само собой, а от налетевшего порыва ветра. Ну, может, самую малость от того, как изменился взгляд Артемия.

      Он едва слышно фыркнул себе под нос и, развернувшись, принялся подниматься по лестнице. У самой двери он остановился, все еще чувствуя спиной направленный прямо в затылок взгляд.

      – Ты знаешь, – неожиданно, в первую очередь для себя, произнес Даниил, – лично меня всегда удивляло выражение “животная страсть”.

      Он обернулся через плечо, с каким-то затаенным темным удовольствием наблюдая, как меняется лицо Артемия.

      – Зверями движет один лишь инстинкт размножения, а страсть и вся, если позволишь, сладость порока доступна одним лишь людям.

      Даниил похлопал себя по карманам в поисках ключа.

      – И, коль скоро твоими стараниями я снова и в полной мере чувствую себя человеком, – ключ повернулся в замке с тихим победным щелчком, – могу ли я предложить тебе зайти?

***

      Это было безумством. Именно безумством, а не безумием – неожиданное разнообразие в череде прошедших дней. И безумству этому, в отличие от всего прочего, предаваться было на удивление приятно.

      Даниил прижал Артемия спиной к входной двери, едва та успела захлопнуться, и, вцепившись в ворот, рывком заставил его наклониться. Губы у него оказались сухими, но теплыми и уверенными, отрываться от них совершенно не хотелось. Однако, им обоим все еще требовалось дышать. 

      – Что? Скажешь, совсем целоваться не умею? – прошептал Артемий, едва они оба отстранились, чтобы глотнуть воздуха.

      От этого низкого шепота у Даниила сладко заныли мышцы живота, но так просто сдаваться он был не намерен.

      – Потенциал определенно есть, – произнес он, большими пальцами осторожно очерчивая контур высоких острых скул, – но требуется некоторая практика.

      Артемий усмехнулся в ответ и, не успел Даниил и глазом моргнуть, как уже сам оказался прижат к стене. Руки Бураха скользили по его телу, пробираясь под жилет и под рубашку, исследуя и, стоило признать, успешно находя чувствительные точки. 

      Даниил прикрыл глаза, подставляя шею поцелуям. Да, когда дело касалось практики, он… Вот ведь, черт!

      Когда поцелуи превратились в нежные, но такие чувственные укусы, сдержать стон оказалось уже невозможно. Даниил зарылся пальцами в жесткие светлые волосы.

      – В спальню, сейчас же, – сумел выдавить он.

      Никогда еще лестница на второй этаж не казалась такой бесконечной. Стягивая на ходу одежду, сбрасывая прямо так, не развязывая обувь, они ввалились в комнату, настоящий образец холостяцкого гнезда. Как удачно, что им обоим сейчас не было до этого совершенно никакого дела.

      Артемий на мгновение замешкался, стягивая с ноги туго зашнурованный армейский ботинок, за что немедленно и поплатился. Даниил толкнул его в грудь, опрокидывая на кровать, и уселся сверху.

      Так-то.

      Конечно, нельзя было так легко столкнуть кого-то, хоть отдаленно походящего габаритами на Бураха, но, сидя на нем верхом, думалось о подобном в последнюю очередь. 

      – Ямар омхой... – хрипло прошептал Артемий. – Бахатай.

      – Я очень надеюсь, что это был комплимент… – Даниил крепче прижался бедрами, наклоняясь для очередного поцелуя.

      Думать о чем-то кроме сильных рук, скользящих по его телу, становилось все труднее, но Даниил сделал над собой почти героическое усилие. Отстранившись, он медленно, напоказ, закатал рукава и принялся расстегивать одну за одной пуговицы на рубашке. За такой взгляд, которым одарил его Артемий, должно быть, в древности начинали войны.

      Покончив с пуговицами, Даниил потянулся к ремню. Сперва своему, затем чужому. Он мог бы продемонстрировать несколько несложных, но наверняка еще не известных Артемию приемов, но, стоило признать, что для любой демонстрации он и сам был уже слишком возбужден. Оставалось работать с тем, что есть, а было… было действительно на что посмотреть.

      Артемий шумно выдохнул сквозь сжатые зубы, когда рука Даниила обхватила его член. 

      “Как с тобой просто, – усмехнулся Даниил, чуть сжимая ладонь, скользя вверх и вниз по стволу. – Мне нравится”.

      Руки Бураха сжали его бедра, заставляя сдвинуться чуть выше. Даже секундное легкое соприкосновение отозвалось сладкой судорогой.

      “А может, ты не так уж и прост. Беру свои слова назад”.

      Даниил сдвинулся еще немного, устраиваясь поудобнее, прежде чем прижать их члены друг к другу. Ладонь плавно скользнула по всей длине. 

      Ему уже случалось делать это прежде, хотя, стоило признать, что в прошлый раз партнер оказался менее… одаренным. В этот раз ему придется действительно постараться. И ради этого взгляда. Черт, ради этого взгляда он был на многое способен.

      Горячие уверенные пальцы легли поверх его собственных.

      – Позволь мне, ойнон...

      Чувствуя, как комната начинает вращаться вокруг него, Даниил медленно убрал руки. 

      Руки… Руки у Артемия были сильными и, несмотря на огромную, словно медвежья лапа, ладонь, удивительно изящными. Хотя на этом список их достоинств определенно не заканчивался.

      Даниил закусил губу и неосознанно подался вперед, когда эта рука начала движение, задавая обманчиво неспешный ритм. Прошло, должно быть, не меньше минуты, прежде чем Даниил понял, что этот ритм просто сводит его с ума. Он склонился ниже, упершись Артемию в грудь, и застонал, толкаясь бедрами навстречу.

      Он хотел большего. Да, он действительно хотел большего.

      – Постой, – прошептал он, едва узнавая собственный голос. – Подожди.

      Артемий ответил недоуменным взглядом, но без единого слова остановился.

      – Жди, – Даниил откинул со лба налипшие, влажные от пота волосы. – Я сейчас вернусь.

      Его краткая отлучка хоть и не была капитуляцией, все равно со стороны выглядела, наверняка, весьма позорно. Метнувшись к рабочему столу, он едва не опрокинул стул, да и ящики, как назло, рассохлись и не желали выдвигаться.

      В верхнем или в нижнем? Черт. 

      Не совсем то впечатление, которое он надеялся произвести. Хотя о впечатлении думать было уже поздно.

      Вот же она.

      Даниил победно усмехнулся, подбросив на ладони маленькую жестяную баночку. Довольствоваться малым он никогда не умел.

      – Хөөрхэн… – начал было Артемий, но Даниил не дал ему договорить, закрыв рот поцелуем.

      Его пальцы скользили уверенно, едва выдавая нетерпение, обильно покрывая член Артемия смазкой.

      – Помоги мне.

      На удивление, Артемий истолковал его просьбу верно. Он опустил ладони Даниилу на ягодицы, слегка раздвигая их, и в то же время придерживая, пока тот медленно опускался верхом. 

      В какой-то миг ему пришлось притормозить. Едва не зашипев от боли, он замер, опершись руками Артемию на грудь. Ненадолго, едва ли дольше пары секунд, но и этих мгновений было достаточно, чтобы тот почувствовал неладное. Что-то тихо шепча на степном наречии, Артемий принялся гладить его бедра и низ живота. Прикосновения разнились от едва ощутимых, до крайне чувственных, очерчивая странный, одному Бураху понятный узор, но они отвлекали. Нет, не отвлекали – успокаивали. Непрошенный спазм растворился в них прежде, чем Даниил успел это осознать.

      Глубоко вдохнув, он неспешно, одним движением опустился до самого конца. Его собственный член качнулся, ударившись о напряженный живот Артемия.

      Вот так.

      Давая себе краткую передышку, Даниил с нескрываемым удовольствием наблюдал, как Артемий зажмурился от накативших ощущений.

      Самое приятное еще впереди.

      Он начал двигаться. Неспешно, привставая почти до предела и опускаясь обратно с тихим, уже не сдерживаемым стоном. 

      Артемий не стонал. Только дышал глубоко и хрипло, не сводя с него взгляда. Невозможный. Даниил вдруг понял, что готов сделать все, лишь бы заставить его потерять контроль. Он ускорил темп.

      Пальцы Артемия на бедрах сжались крепче. Хорошо. Даниил позволил себе короткую победную улыбку, а затем склонился ниже, чтобы жадно, до отметин, впиться в его шею зубами.

      Сорвавшийся с губ Артемия короткий звук был скорее рычанием, чем стоном, но даже это можно было назвать маленькой победой. Даниил поцеловал, а затем обвел языком края укуса, поднялся чуть выше, к широкому, еще не успевшему огрубеть рубцу, но лишь для того, что повторить маневр и…

      В следующий же миг он понял, что падает, а еще мгновение спустя обнаружил себя лежащим на спине. Артемий нависал над ним, глядя жадным мутным взглядом.

      – Выходит, вот где спрятаны твои чувствительные точки...

      Вместо ответа Артемий подхватил его под бедра. Черт, а казалось, что возбудиться еще сильнее уже невозможно.

      – Зло дразнишь меня, могой...

      Хмыкнув, Даниил завел руки назад и крепко ухватился за металлическую спинку кровати. Так получилось даже доходчивей. Во всяком случае, Бурах понял его полностью. Он снова зарычал и сходу взял такой интенсивный темп, что уже через несколько мгновений Даниил потерял последнюю нить осмысленности.

      Кажется, Артемий все же застонал. Кажется. За собственными стонами Даниил уже просто не мог его расслышать.

***

      Разбудил его запах сигаретного дыма. Даниил открыл глаза и несколько мгновений таращился в потолок, стараясь отделить сон от реальности. Судя по тому, что Бурах сейчас курил за его рабочим столом – все вчерашние события были полностью реальны.

      – У тебя уголь почти кончился, – как ни в чем не бывало произнес Артемий, заметив его пробуждение. – Уже к вечеру топить нечем будет.

      – Уголь занимает меня сейчас меньше всего, – совершенно искренне ответил Даниил. – Но если уж ты решил похозяйничать, не передашь ли мне пепельницу тоже?

      Артемий улыбнулся и поднялся из-за стола. 

      “С ним оказалось на удивление приятно, – вдруг отметил для себя Даниил. – И не только в процессе. Во всяком случае, он одним своим присутствием умудрялся уничтожить обычную для таких ситуаций утреннюю неловкость”.

      Дневную, если быть точным. Судя по свету, пробивающемуся из-за задернутых штор, закат был уже куда ближе полудня.

      Проходя мимо окна, Бурах задержался, а потом шагнул вперед, слегка отдергивая штору. 

      – А ну домой, живо!

      Последовала короткая пауза, вслед за которой затрещали ветки растущего под окном клена.

      – Спичка, – пояснил Артемий, подавая Даниилу пепельницу и пачку сигарет. – Обыскался, небось.

      – Кого-то вечером ждет неловкий разговор? 

      – Отчего же?

      – Например от того, что ты не явился ночевать, а потом обнаружился у “дядьбакалавра”, причем полуголым?

      Артемий усмехнулся и чиркнул спичкой, давая ему прикурить.

      – Не беспокойся за него. Местные дети – не столичные, они очень рано узнают, отчего у коровы и быка телята появляются.

      – Я бы не назвал эту аналогию удачной.

      Бурах только отмахнулся.

      – Он сообразительный парень. Просто беспокоился. И за тебя тоже, ойнон.

      Даниил не стал спорить. Прямо сейчас спорить ему совершенно не хотелось, по телу продолжало гулять приятное тепло. Он немного посторонился, давая Артемию место, чтобы улечься рядом.

      – К слову, если ты все еще надеешься, что твой “сообразительный парень” через несколько лет сумеет поступить в медицинский, то проследи, что он проводит больше времени за учебой, чем лазая по деревьям. Я непременно пришлю ему несколько полезных книг.

      Даниил затянулся и стряхнул пепел в пепельницу, которую Бурах устроил у себя на груди.

      Они помолчали.

      Как бы ни хотелось Даниилу продолжать греться в лучах сладкой, еще не растворившейся неги, все еще оставался один вопрос, который он просто обязан был прояснить.

      – Я все равно уеду. Ты ведь понимаешь? Мне многое нужно сделать. Собрать то, что еще сохранилось. Данные и людей. Найти новых. Если мое предположение верно, то сейчас время полнейшего хаоса и непонимания среди тех, чьими руками уничтожалась Танатика, а значит, момент как нельзя более удачный. Впереди столько работы, я должен...

      – Знаю, – прервал его Артемий. – Чувствую, что твоя Линия тянется далеко.

      Он потушил сигарету и выдохнул дым к потолку.

      – Не думай, что я тебя привязать пытался. Просто...

      Даниил вдруг понял, что задерживает дыхание уж слишком долго. Он закашлялся.

      – Ты стал мне дорог. Я хотел, чтобы ты жил, вот и все.

      – Ну, – слова как-то не лезли в голову. – Ты преуспел. Лично я чувствую себя в высшей степени живым.

      Артемий улыбнулся.

      – Выброс эндорфинов в кровь немало этому способствует, да?

      – Именно. Именно это я и хотел сказать, – Даниил затянулся еще раз. – Но у тебя на этот счет просто обязана найтись какая-то степная легенда.

      Он сказал “легенда”, а не “суеверие”. Однако.

      – Только жизнь может прогнать смерть прочь, даже когда Суок уже пасть оскалила, а любовь – это высшее проявление жизни. У нас часто после похорон…

      – Боже мой, ты хочешь сказать, что степняки после похорон устраивают оргии?

      – Оргии? – Артемий совершенно искренне рассмеялся. – Нет, эрдэм. Муж с женой или жених с невестой, бывает, друзья. Но всегда по желанию и обоюдно, иначе только хуже можно сделать.

      Даниил воткнул бычок в пепельницу.

      – Знаешь, я все же предпочту вариант с эндорфинами.

      – И это правильно, ойнон. Это правильно.

      Последние витки сизого дыма, неспешно растворяясь в воздухе, кружили над самым потолком. Даниил подхватил уже ненужную пепельницу и, перегнувшись через Артемия, поставил ее на пол.

      – Но, думаю, для подтверждения этой теории нужно провести еще пару опытов...