ㅤ

ㅤ

ㅤ

— Тоби, а куда мы? А папа где?

Вандер всегда был невероятно буйным и непослушным ребёнком — маленькая фурия, поднимавшая на уши весь Муравейник и усмиряемая либо грозным отцовским словом, либо взглядом Тоби. Третьего не дано. Он носился по этажам, представляя, что Дева знает где найденная палка является волшебной лошадью, у которой из широких ноздрей валит огонь, а сам он — великий ноксианский полководец, объявивший войну древним шуримцам. Конечно, он давно привык к тому, что строгий папа рано утром уходит на работу, а поздно вечером возвращается, слишком уставший, чтобы слушать его болтовню. Но ничто детское ему было не чуждо, и будь Тоби хоть сто раз рядом, увидеть отца в его единственный выходной и сходить в какое-то «чудесное место», которое «вообще-то сюрприз» хотелось невероятно. А вот что точно не хотелось, так это стоять в очереди на мосту: тут не убежишь никуда, не раззадоришься с воображаемыми друзьями в своей голове, не найдёшь себе новых знакомых на пять минут: вокруг лишь только взрослые, унылые и невероятно скучные.

— Папа? — Тоби смотрел не на Вандера, а куда-то вдаль, то и дело высовываясь из очереди, словно пытаясь углядеть кого-то за своей спиной. — Папа… папу вызвали работать. А я… мы с тобой сходим без него. На… — внезапно неплохая мысль пришла ему в голову, и он вновь сфокусировался на ребёнке, — на кораблики посмотрим! Сегодня красивые будут!

— Кораааблики? — улыбка озарила круглое детское личико, и Вандер на секунду успокоился. — Большие которые?

— Большие, — Тоби утвердительно кивнул, хотя сам в том был неуверен. — Только если ты так и дальше будешь безобразничать, то мы не пройдём. Помнишь, что говорить дяде за решёточкой?

— Да!

Наиграно «успокоившись» (а на деле лишь выпрямив спинку и скорчив якобы «серьезное» личико), Вандер перестал вырываться на свободу безбашенных детских игр, вместо этого переключившись на детскую трепню ни о чём — тысяча вопросов и ни одного по делу.

Тоби отвечал, но не с привычным участием и почти что интересом, а с невероятной тяжестью на сердце, то и дело оглядываясь, обкусывая губы и сжимая крохотную детскую ручонку. Ребёнок не поймёт. Ребёнок и не должен понимать.

— Тоооби? ТОООБИ?

— А? Да?

— Тоби, а ты говорил, что снизу град наверху слышно? А почему если его тут нет, то всё равно внизу слышно?

Слова эти озадачили Тоби лишь на мгновение, пока мысли не вернулись в реальность и не напомнили ему о сказке, которую он выдумывал из разу в раз. Град, конечно же. Удивительное чудо, которое Вандер никогда не видел, а ведь так хотел. Тра-та-та-та-та — череда за стенами, на улице, за дверями бара. Маленькие свинцовые градинки, бившие по металлу и камню, дереву и стеклу. Они заходились оглушительным шумом, одна за другой, с идеальным интервалом, били так громко и недолго и поначалу невероятно пугали впечатлительного ребёнка. Но потом большой и сильный Тоби всё объяснил, и прислушиваться к грохоту стало даже интересно, вот как, например, час назад. Конечно, перед этим кричали много, кто-то где-то хлопал дверями и кого-то искал, но потом-то, потом! Так хотелось посмотреть на эти волшебные градинки, хотя бы одним глазком, совсем чуть-чуть. А вместо этого, стоило граду начаться, как Тоби подхватил Вандера и поволок наверх, и вот уж они стояли на мосту, медленно продвигаясь вперёд, слушая возмущения тех, кто ждал сзади и провожая взглядами тех, кому не повезло впереди. Мимо проходили плачущие женщины с кашляющими детьми, разочарованные мужчины с перепачканными непонятно в чём бумагами, возмущающаяся молодёжь с нарисованными от руки плакатами и ещё бесконечное множество тех, кого «дядя за решёточкой» развернул обратно.

— Град вообще штука кратковременная, — Тоби насильно выдавил из себя улыбку. — Чуть-чуть пошумит и всё.

— Тоби, а нам долго ещё?

— Нет, нет, не долго. Вандер, будь умницей, помолчи немного.

В любое другое время ребёнок бы этому указанию не последовал совершенно, превращаясь в несносную бурю непослушания, но сейчас на кону стояли кораблики и (самое-то главное!) вечер, в который можно поздно лечь спать! От такого предложения не отказываются, а потому не отказывался и он, переминаясь с ноги на ногу, щелкая языком, раздувая щёки и резко выдыхая воздух, прижимаясь к ноге Тоби и ненадолго от неё отстраняясь. Шаг, шаг, шаг. Будто бы они на одном из конвейеров с фабрики, где папа работает.

— Пропускной пункт закрывается через десять минут!

Громкое объявление, которое передавали друг другу постовые на разных участках моста, привели народ в нескрываемое раздражение, но ничего, кроме как озлобиться и развернуться обратно они сделать не могли.

— Мужчина, — Тоби коснулся плеча стоявшего перед ними поддатого гуляки. — Я не пытаюсь в вас усомниться, но у вас точно есть документы? У меня вот есть, мне с сыном нужно вернуться домой. Не пропустите?

Оценивающе глянув сначала на Тоби, потом на ребёнка, мужичок махнул рукой, позволяя ему пройти вперёд. А дальше дело за малым.

— Простите, вы местные или на ночную прогулку? Мне ребёнка надо к лекарю отвести.

— Женщина, а вам не сложно поменяться местами? Если я не попаду домой, нам придётся на улице ночевать. Я могу, а вот он…

— Молодые люди, я полностью поддерживаю ваши возражения и благие мысли о снятии ограничений, но ребёнок же малый, пропустите, пожалуйста.

Вандер был в очереди перед закрытием лишь пару раз, но правила поведения в таком случае выучил очень хорошо — поменьше открывать рот и побольше выглядеть уныло-виноватым.

Когда голоса объявляли пять минут до роспуска очереди, за той самой решёточкой наконец-то показалось неразличимое в темноте суровое лицо работника пропускного пункта.

— Ваши документы, — с усталым нетерпением буркнул он, почти вырывая бумаги, которые Тоби только успел выложить перед ним.

Пару взглядов на фотографию и лицо, переворот страничек и прочтение полного имени — этого было уже достаточно для того, чтобы неприязнь сменилась напускной учтивостью, но не без оттенка брезгливого презрения: не каждый день встретишь дворянина в лохмотьях.

— Мистер Кеттлборо, добро пожаловать домой. А это ваш…

Чуть-чуть привстав со своего стульчика, он прижался к самой решёточке и посмотрел в глаза Вандеру, который, к превеликому удивлению Тоби, всё ещё держал маску невозмутимости.

— Это сын одной из моих служанок, — уверенно проговорил Тоби. — Его матерь в ужасной болезни уж как второй день, и я решил ненадолго забрать мальчика к себе.

История была не из приятных, и врать ему не хотелось, но выбора другого не было — будь он Вандеру отцом или опекуном, то в документах бы это было чётко прописано. Родись Вандер на территории Пилтовера или хотя бы в заунской больнице для бедных, то он бы носил фамилию родителей. Ни того, ни другого не произошло, а потому приходилось выкручиваться настолько реалистично, насколько было можно. Чаще всего в Пилтовер они поднимались втроём с Итаном, а когда такая возможность не представлялась, Вандер корчил максимально кислую мину, порой шмыгал носом, жался к Тоби, отвечал на все вопросы дяденек за решёточкой, убеждая их в том, что мужчина, держащий его за руку, ему знаком и что против его воли его никуда не ведут.

Так было и на этот раз. Разрешение пройти, объявление о том, что пропускной пункт закрывается, а мост скоро будут разводить. Вздохи и крики где-то за спиной. И да, жалко их всех, очень жалко, даже ничего не понимающему Вандеру, то и дело оглядывающемуся за плечико, провожающему бутылочные огни одних фонарей и встречающему золото других.

— Не беги, не беги! Посмотрим сейчас на кораблики, посмотрим… НЕ БЕГИ.

Вандер, вот-вот уже готовый угнать вперёд за углы миловидных домиков, тут же остановился, на этот раз по-настоящему виновато глядя наверх. На добродушного и вечно весёлого Тоби, который в мрачной пелене глубокого вечера казался таким же строгим, как и Итан, чем невероятно его напугал и заткнул на каких-то плёвых пять минут.

Большой, сильный, строгий… да, снизу он таким и выглядел. Однако как бы удивился наивный ребёнок, если бы узнал, насколько сильно всемогущий Тоби в тот вечер на самом деле боялся. Успокаивал сирену в голове, барабанящее сердце, искусно превращал дрожащий голос в привычное для ребёнка воодушевление. Держал его за руку настолько крепко, что ещё чуть-чуть, и что-то бы в ней точно хрустнуло, широкими шагами нёсся вперёд так быстро, что детские шажочки за ним абсолютно не успевали. Он всматривался в каждое лицо, замечал каждую тень, каждые пару секунд оглядывался и тут же резко сворачивал. В конце-концов, подбежал к спуску под мост и просто подхватил Вандера на руки, сбегая по высоким каменным ступенькам.

— Тоби, а когда будут кораблики?

— Тшшш. Скоро будут, Вандер, скоро будут… Ты, главное, не шуми.

Так темно и одиноко было под мостом. Почти что пугающе. Особенно когда его грозный механизм загудел, словно пробуждающийся от вечного сна дракон, раскрывая свою громадную пасть и отрезая верхний город от нижнего. Его примеру следовали соседи-исполины, освобождая реку для прохождения тех самых корабликов, на которые хотелось посмотреть ничего не подозревающему ребёнку.

— Давай-давай, не дуй губу, простынешь если, то что я папе скажу, а?

У воды, дело не удивительное, было ужасно холодно, и, кутая Вандера в собственную одежду, Тоби жалел о том, что не захватил с собой что-нибудь тёплое и для себя. Да вот только времени на то совсем не было и, к тому же, он ведь сидел у воды в рубашке, а не голым на морозе, а потому до смерти бы точно не продрог.

Убедившись в том, что Вандера с высокой вероятностью не продует, он почти что насильно усадил его рядом с собой, в сотый раз пытаясь успокоить его и заставить просто-напросто посидеть на месте. В тишине. Ах, кому он врёт, эта затея ведь заранее обречена на провал! Хоть подзатыльник ему дай, всё равно ведь не заткнётся.

— Тоби, смотри, кораблик!!! Папа на таких бывает!

Ну наконец-то. Обычное торговое судно открывало программу этого вечера и, хоть ничего примечательного в нём не было, ребёнок относился к нему как к шедевру кораблестроения, широко разинув рот, дёргая Тоби за воротник, тыча пальчиком вперёд и задавая сотню вопросов.

— Шшшш, Вандер, шёпотом говори. Этот… этот обычный, пилтоверский. Они далеко не плавают. Старенькие совсем, но построены на славу, потому и не снимают с дела-то.

— А помнишь мы когда ходили к папе, видели большой-пребольшой такой, с русалкой, помнишь? Вот он тоже обычный?

— Нет, — Тоби покачал головой, прижимая к себе Вандера, — тот из Билджвотера. И у него не русалка, а сирена. У них глаза в темноте подсвечены специальными огнями, это для того, чтобы Чёрный Туман вовремя распознать.

— Чёрный Тумааан? — голубенькие глазки округлились, и Вандер широко заулыбался, отвлекаясь от скучного корабля перед ними. — Это в который только самые смелые плавают???

— В него, — Тоби чуть улыбнулся такому искреннему интересу. — А хочешь я тебе расскажу про единственного моряка, который его пережил без команды и с одним лишь поро на борту?

Конечно Вандер хотел. Слушал с замиранием сердца его шёпот, рисовал в голове такие яркие и интересные картины, пару раз даже прикидывал: а не вооружиться ли ему таким же поро и в одиночку встретиться лицом к лицу с древним ужасом?

Одни рассказы заканчивались, другие начинались — у Тоби всегда было много историй. Он показывал на проплывающие корабли и откуда-то знал про них абсолютно всё: откуда они, в какую эпоху их придумали, кто придумал и зачем. Мешал всё это с небылицами — как же, иначе ребёнку будет скучно — и настолько подробно и увлекательно описывал те земли, из которых они прибыли, что всё желание носиться туда-сюда у воды у Вандера напрочь отпало, и он с замиранием сердца слушал каждую из его историй. Лишь один раз он подошёл к самому краю площадки, смотря куда-то в сине-чёрную даль, а потом как зевнул да попятился назад, усаживаясь рядышком с Тоби и утыкаясь носом ему в рубашку. Устал, конечно, кромешная ночь на дворе, так и воздух невероятно чистый.

— Тоби… а папа знает, что мы сюда пошли?

— Конечно знает. Что-то не так?

Вандер покачал головой и только сильнее прижался к знатно продрогшему телу.

— Он обещал, что сегодня мы вместе пойдём… а потом пришёл дядя с горлом и град был. Почему град бывает после того как он приходит? Это потому что он кричит громко?

Впервые Тоби не знал, как ещё соврать этому неумолкающему мальчишке так, чтобы он поверил. Ребёнок вроде как маленький, не особо-то и большого ума, а ведь всё равно всё понимает и чувствует, это никаким Муравейником не испортишь. И вот что ему говорить? Что града в Зауне нет и что не слышно его сверху, потому что живут они так низко, что неба не видно вовсе? Что дядя с «горлом» (а на деле-то со струпом от ожога) держит в страхе половину уровня и что люди его хозяйничают в Муравейнике, как в собственном доме? Что отец ему должен таких денег, каких детский ум представить не может, и что какой год подряд они все живут, как на пороховой бочке? Что ни на какую работу его не вызвали, а они на самом деле не на кораблики пошли смотреть? О Дева, намного проще было разнимать пьяные драки на этаже, проще было разбить бутылку об трубу и выпроваживать из комнаты непрошенных гостей, пока Вандер испуганно сидел под кроватью, стараясь не хныкать и прижимая к себе деревянного «коня», проще было что угодно, только не объяснять ребёнку всё, что вокруг него происходило.

— Нет, Вандер, что ты! Дядя с горлом не к папе приходил, да и какой град по человеческому желанию начинается? Говорю же тебе, Итан мне сказал, что его работать вызывают, а тебе чтоб день не портить, сказал на корабли прийти посмотреть.

— А почему тогда… — маленькая ручонка коснулась его широкого запястья, и по телу пробежали мурашки, — почему ты так гоготач крепко держишь?

— Я… я…

Вот так. Он растерялся и оступился — нечего отвечать на такой незамысловатый вопрос. Рука действительно была готова в любую секунду выхватить револьвер, пустив в воздух тот самый град, о происхождении которого Вандер уже почти догадался. Он держал его с того момента, как они вошли в очередь и не отпускал даже сейчас, когда никого вокруг вроде как не было. Его-то он точно не забыл, взваливая на руки тяжёлого ребёнка и устремляясь бегом по винтовой лестнице. Нож тоже не забыл. А вот трубку любимую забыл. Палку-коня и палку-меч забыл. Книжку с картинками забыл. Какая обидная оплошность! Жалко, что мосты все развели, и не сбегаешь обратно в Заун, быстро-быстро, так, что Вандер и моргнуть не успеет.

— Просто… сейчас же ночь! А ночью опасно. Как думаешь, почему мы с Итаном так следим, чтобы ты спать вовремя ложился?

— А гоготач разве защитит?

— Защитит, — Тоби положил руку на детское плечико, — обязательно защитит. Куда он денется…

— Тоби… — Вандер копошился в его огромной одежде, всё никак поудобнее не мог устроиться. — А я знаю, что ты и без гоготача самый сильный.

Сказал тихо, себе под широкенький носик, и замолк, глядя на редкие блики на волнах. Ах, если бы. Если бы весь мир был таким, каким его представлял себе маленький полководец на деревянной лошадке. Скольких бы проблем можно было избежать! Бинты бы остались в аптечке, склянки зелейника в его лавке. По спине ниже пояса спускались бы тяжелые косы, от которых теперь остались какие-то обрезки по грудь — горький опыт да чуть не потерянный зуб быстро научили великого академика правилам заунской жизни и искусству стричься.

Вандер явно устал — потирал глаза, зевал, но продолжал выглядывать из-за своего тёплого укрытия, наблюдая за корабликами и лодочками, послушным шёпотом спрашивая о них Тоби, и получал на это такие подробные ответы, что хотелось ещё и ещё. Полусидя, они прижимались к ржавой бочке, огонь в которой из соображений безопасности Тоби разводить не стал, и разговаривали о прекрасном: Вандер — о таком неизведанном взрослом, Тоби — о почти забытом детском. Сырая дымка над водой так никуда и не уходила, подсвечиваемая редкими фонарями, но вместо них из-за пелены облаков то и дело показывался месяц, отражая своё тусклое уныние на мир под ним.

И всё бы было хорошо, если бы не внезапные шаги по ступенькам. С большим перерывом, слабо различимые, но всё ещё умудрившиеся привлечь внимание Тоби, который в своих тёплых беседах с Вандером бдительности ни на секунду не терял.

Молниеносно собравшись, он выхватил револьвер, привстав так, чтобы полностью загородить тут же замолчавшего Вандера: не понадобилось даже оборачиваться, приложив палец к губам и бросая напряжённый и леденящий душу взгляд.

— Если я выстрелю, — Тоби говорил настолько тихо, насколько было можно, — беги. Куда угодно беги, но здесь не оставайся. Понял?

Вандер ничего не понял, но от испуга всё же неуверенно кивнул. Таким громким казалось всё под мостом, и уже невозможно стало отличить выдумку от реальности — одинокая ли птица пристроилась под массивом металла, издавая такой шум, или же это крохотное сердечко вот-вот готово было выскочить из груди прямиком на поросшие водорослями камни.

Шлёп… шлёп… шлёп… не шажки, скорее шажочки ножек, размерами которых их обладатель явно не мог похвастаться, становились громче и громче и, словно вторя им, выпрямлялся и Тоби, выставив перед собой револьвер. В полной настороженности он выжидал и мог среагировать за сотую долю секунды. Матёрый волк, готовый разодрать свою жертву на мелкие куски. Он заводил руку за спину, не позволяя ребёнку высунуться из-под живой защиты, отступал к бочке, урывками фраз упрашивая Вандера спрятаться за ней и молчать.

Мимо проплыл ещё один корабль, на этот раз озаряя воды пёстрыми огнями в замысловатых фонариках. Многопалубный великан, он бы мгновенно отвлёк внимание Вандера, но только не тогда. Редчайшая диковинка, всё, о чём можно было только желать, то, ради чего они сюда якобы пришли… просто проходило мимо, погружая Вандера с головой во тьму. Он растворился в ней, и на мгновение ему показалось, что он здесь совершенно один, не рядом с водой, а в ней, глубоко-глубоко на самом дне, где не видно месяца, где не видно огромных чёрных глаз, горевших искрами нескончаемой энергии, где над ним нет звёзд, а под ним нет дома. Только вода, в которой он, беспомощный ребёнок, может лишь бесцельно молотить кулачками по невесомости и опускаться ниже и ниже.

Папа говорил, что слабым быть плохо. Папа за это ругал. Очень ругал. Он никогда не бил его, так, прилетало пару раз полотенцем, но и то было не больно и по делу. Папа умел делать хуже. Говорить жёстко, а молчать ещё жестче. Он учил не бояться, радикально, но учил, и Вандер старался, очень сильно старался, но…

ребёнок есть ребёнок.

В кромешной темноте пальчики намертво вцепились в Тоби, и Вандер зажмурился, в страхе выжидая, что будет дальше. Он не побежит. Никуда не побежит! Он останется тут и будь что будет. Он не трус! Он просто… боится… сааамую малость.

Шум на нижних ступеньках и мерзкий, сводящий душу звук проржавевшего металла, провезённого по неровному камню, заставили Вандера содрогнуться. Кто только не представлялся ему за громадной спиной — железный дракон, чудище с десятью головами, готовое испепелить его в одно мгновение. Весь мир сотрясся от его победоносного рёва, отдаваясь оглушительным эхом по вот-вот готовой разрушиться пещере металла под мостом, падая в воду и поднимая громадные волны что, ударившись о бесконечный корабль с миллионами ярчайших фонариков, обязательно хлынут на него, заливаясь в нос, рот и уши, затянут в чёрную глубину и никогда-никогда не отпустят.

Веки распахнулись, стоило только ботиночкам взмыть над сырым камнем, а укутанному в несколько слоёв ткани телу прижаться к тонкой рубашке. Внезапно и мир перестал быть большим, и корабль-то, как оказывается, уже давно проплыл мимо, и виновником его бесконечного испуга, злым чудищем из недр Бездны оказался… йордл с удочкой и ведром. Вандер его и не рассматривал вовсе, крепко вцепившись в Тоби и закрывая глаза от враждебного пилтоверского мира. Какое здесь всё неправильное. Какое здесь всё чужое и противное, какое…

— Шшш, не плачь, не плачь, чего ты выдумал? Ну? Ничего не случилось, успокойся, я рядом, никто тебя не тронет.

— Я… а вдруг там кто-то большой и страшный??? А ты так ещё… а я…

— Вандер, — Тоби присел, поравнявшись с ребёнком, — ты хотел ночью на корабли посмотреть?

— Х-хотел…

— Ночь, — массивные ладони мягко легли на плечики, — время опасное. Это внизу всегда день, а здесь всё… по-другому.

— А я не хочу по другому, — Вандер растёр глаза, — я домой хочу!

Словно Тоби не хотел. Словно ему нравилось быть запертым в небольшом городке, состоящем из дворцов, увеселительных учреждений и бескрайних поместий, не имея возможности ни уехать на дилижансе, ни уплыть на кораблике. Словно ему в радость было таскать за собой теперь уж напрочь перепуганного ребёнка по ночным улицам, с недоверием вглядываясь в лица прохожих — никогда не знаешь, кто перед тобой: возвращающаяся с салонов знать или разодетые в дорогие тряпки люди Кабана, того самого «дяди с горлом», повелителя таинственного заунского града. В очереди за ним никто не прошёл, а вот перед… уж лучше одну ночь побыть параноиком, чем сотню подряд оплакивать пепел ребёнка.

— Быстро ты сдался, — наигранно хмыкнул Тоби, — струсил и сразу домой?

— Ничего я не струсил! — шмыганье носом тут же прекратилось. — И не сдался!

— А я не верю.

— Не сдался!!!

Топ ножкой по мостовой — так же громко, как и выпаленные в детской обиде слова.

— А вот спорим, что ты до утра домой захочешь?

Вандер призадумался, скорчив гримасу великого мыслителя, и тут же ручонка устремилась куда-то вглубь собственной одежды, наконец-то нашаривая карман и что-то в нём проверяя.

— На два золотых?

Деньги, которые ему всегда вкладывали в кармашек на случай непредвиденных ситуаций. Как же легко он был готов с ними расстаться…

— Семьдесят серебряных.

Скрещенные на груди руки и надутые губы скрывали под собой что угодно, кроме согласия.

— Один золотой и не обсуждается, Вандер, даже не надейся.

Нехотя пожав ледяную ладонь своей горячей ручонкой, Вандер закрепил такой бессмысленный, но игравший для него исключительную роль спор.

— И домой я не захо…оооу!

Невесомость… на этот раз не страшная, а, наоборот, очень приятная. Он, конечно, уже вышел из того возраста, когда на плечах сидеть было совсем легко, но Тоби всё ещё не дошёл до того возраста, когда таскать на себе ребёнка было бы невыносимо. Крепко удерживая Вандера за лодыжки, он слегка повернул голову, задавая своему маленькому полководцу очень простой вопрос:

— Ну что, куда пойдём? На фонтаны посмотрим или в сады?

— А можно, — Вандер наклонился, обнимая крепкую шею, — можно мы к дяде с шляпой погреться сходим?

Если бы к дяде с шляпой можно бы было так легко сходить, то Тоби это бы сделал уже несколько часов назад. Подхватил бы неугомонного Вандера, стрелой домчался бы до сверкающего дворца и переночевал в тепле и спокойствии, в одной из шикарных комнат его владельца. Да вот только тот самый «дядя с шляпой», старый знакомый и знаменитый на весь город Эдвард, теперь связанный узами фиктивного брака, отправился в далёкие страны закупать картины для будущего храма Правосудия, а потому в доме-дворце сейчас торжествовала и праздновала вся нескончаемая семья Лоранов, которой полураздетый заунит с назойливым ребёнком был абсолютно не нужен. Другие? Что же, знакомой знати у Тоби было действительно много, как-никак, именно они целовали его в щечку и дарили подарки с золотыми ленточками. Да вот только в тот же год, стоило только отцу оказаться за решёткой, они все внезапно позабыли и его имя, и тот факт, что он вообще существует. Близких друзей кроме Итана у него не было, Харпер вряд ли приплыла с островов на материк (да и вряд ли она его хоть сколько-то помнила), а издательство, в котором Раина работала, уже давно закрыто, и сама она видит десятый сон там, за рекой. А потому ему ничего не оставалось, кроме как глубоко вздохнуть и провести (а скорее провезти) ребёнка и к фонтанам, и в сады.

Мостовая сменилась на гальку, совершенно не похожую на те булыжники, о которые запиналась детвора на набережной, нет, камешек к камешку — специально ведь подбирали. Тоби нёс своего полководца по сказочному лесу из фигурных кустов, разгонялся, за считанные моменты пересекая оранжереи с захватывающей дух васильковой подсветкой, позволял сделать то, о чём мечтал каждый приходящий сюда с целой свитой ребёнок, затянутый в кружевной костюмчик: поднимал прямиком над зелёной стеной пушистого лабиринта, позволяя заранее увидеть, где же такой долгожданный выход.

— А когда графиня Маччертон увидела этих лошадей, то тут же умерла от зависти!

— Дааа?

— Да.

У Вандера уж глазки слипались, а он так хорошо держался, смеялся звонко, водил пальчиками по глади воды в журчащем фонтанчике. И как бы сильно Тоби не продрог, он так и не уходил от воды, рассказывал всё больше и больше: где правду, а где абсолютную выдумку. И Вандер слушал. Успокаивался, вбирал широкими ноздрями прохладу ночи, вылезал своими ручонками из воды, садился на холодный мрамор, оборачиваясь спиной к сверкающим своей холодной чистотой брызгам, опускал веки, протяжно зевал и… прижимался к Тоби. Казалось бы, только вчера он был совершенным младенцем, которого они с Итаном боялись не так уложить, не так покормить да не так на него подышать, а теперь он у него такой взрослый.

У него.

У него?

— А ты… — Вандер встрепенулся, чуть не теряя равновесие и не падая в воду, — расскажешь мне ещё про дворцы?

Тоби хотел ответить, но маска расслабленной нежности растворилась, стоило ему только услышать два голоса, так отчётливо доносившихся в пустых садах под покровом ночи.

— А ещё…

— Шшшш, — Тоби рывком стащил Вандера с чаши, одной рукой прикрыл его рот, а другой выхватил револьвер. — В кусты, быстро. И молчи.

Дорожка в виде креста, будь ты проклята… никуда не спрячешься от приближающихся шагов, разве что только за статую какого-то зазнайки-академика. Тоби так и сделал — если те двое не опасны, то ему не о чем беспокоиться, а если же наоборот, то бессмысленно выбегать на освещённую садовыми фонариками дорогу: больше шансов, что в зарослях их попросту не заметят.

От медового запаха ночных цветов начинала кружиться голова, но он держался, прислонившись к поросшей мхом скульптуре и пытаясь расслышать разговор подошедших к фонтану незнакомцев. Один быстренький-быстренький взгляд из-за белого камня и вот уж сердце пропускает удар: две маски, гиена и орёл, хриплые голоса да беседы с заунским говорком… это точно не ночные пилтоверские гуляки.

— Ты мне б сказал, с какой, мать твою, стати это чучело с личинышем своим сюда сунется?

— А с какой они на набережной тогда быть должны?

— Ох да брось, я ж думал, что он попробует кораблём свалить.

— Думал он, пфф, — Орёл чуть приснял маску, забирая в ладони студёной воды, отпивая и тут же закашливаясь. — Ледяная, тварь… Думалку свою засунь куда подальше да отхаркни задом наперёд! А то на корабле некому ж порешать, да? А потому иди-ка, пернатый, дуй в сараи лодочников, ищи. Тьфу на тебя, командир недоношенный. Не тем мы занимаемся, не тем!

Гиена фыркнул, аналогично поднимая маску и выпивая воду с намного большей аккуратностью, чем его напарник.

— Да я, мать твою, стараюсь хотя бы! А ты заладил со своим «пошли в центр», «пошли в центр». Чё им в центре-то делать?

— Он пилтошка, дурень, — Орёл показательно замахнулся на Гиену. — Он центр знает, как свои пять. Если его там ещё не цапнули, то через пару часов цапнут. В городе он, чтоб мне провалиться.

— Да всё ты, мать твою, знаешь! — Гиена фыркнул, вальяжно усаживаясь на чашу. — Вообще не понимаю, чё мы все так с ним возимся? Я б дружка его порешал, и всё.

— Идиот. «Порешал бы он»! Ага! А деньги-то кто Кабану заплатит, м? Или ты, может, Барону-то сам хвост прижмёшь?

— Тогда, мать твою, зачем мы вообще его ищем? Может, он личиныша где оставил, а сам уж дёру дал? А мы только базар зря ведём.

— Не дал, — грубо и холодно отрезал Орёл. — Я…

Он вздохнул, продолжая намного тише и мягче, так, что до статуи академика доносились лишь обрывки фраз.

— Молодой ты, дурень, молоко на губах не обсохло, жизнь-то не побила. А меня побила. И если б вертать время-то назад, когда и било, и вертело… я бы Вимку свою в то утро не оставил. И гори к чертям всё, сам бы издох, лишь бы она жила да девкой дельной выросла. Он-то не я, он точно не оставит. Побей меня молния, а он не оставит.

Гиена вздохнул, не находя нужных слов, и Орёл вот уж снова было принялся говорить, как осёкся. Тоби тут же сунулся обратно за статую в страхе за то, что частое дыхание Вандера каким-то чудом услышали у фонтана. К счастью, он оказался неправ.

— Этому фрукту разве только на глазах мелкого лезвием пощекотать, иначе говорить не будет. А мелкий с ним. Ты… знаешь, когда у Кабана отец-то был при власти ещё, мать моя под ним в первом ряду ходила. «Глаз мой», о как он её называл! Ему однажды шерифёнок какой-то нахамил, так она пошла и дала тем гадам с пеплом-то полетать. Пол участка выкосила ж! Села, конечно, там отмазать вариантов не было. И знаешь что? Она с его батей в одном отсеке сидела, только на четыре этажа выше. Четыре! Я не знаю, что этот сукин сын сделал, только перед ним даже надзиратели расшаркивались. Не удивлюсь, если и у сынули его прихватов побольше Кабаньих будет.

Он прервался, усаживаясь бок о бок с Гиеной.

— Если мы его притащим, Кабану будет чем козырять. А если нашего-то порешаем, то Барона только всполошим, а он на нас Леди спустит.

— Ох не, — суетливо перебил Гиена, — не поминай эту бабу всуе. Найдёт и головы нам не видать.

— Да и вообще. Не нравится мне это всё. Сказали же, до утра, а что там уж: солнце встанет скорее, чем мы следующий квартал прочешем.

— И чё ты предлагаешь?

— Да привал взять предлагаю. Никто не узнает, а если узнают, то скажем, что ты тут в зеленушке заплутал.

— Твою ж мать… — только эти слова, брошенные не без доли сарказма и раздражения, и вырвались у Гиены в ответ.

Воистину. Тоби чуть не выругался себе под нос, с волнением глядя на Вандера, готового то чихнуть от букета цветочных ароматов, то вновь разреветься от страха. Он бы не высидел за этой маленькой статуей столько времени, но выходить слишком рискованно. Их двое, а Тоби один. И пусть его хотят «повязать», а не «порешать», все эти слова всё равно оставались только словами.

Минуты шли, а никто так и не уходил. Вырывались шутки, расходился смех, запевались дурацкие песни блатных заунитов с золотыми печатками, но от фонтана никто на шаг не сдвинулся.

Думать. Оценивать риски. Ну же, ну же, ну же…

— Вандер, — максимально тихо проговорил Тоби, поднимая Вандера и крепко прижимая его к груди. — Помнишь, о чём мы говорили у моста?

Вандер безмолвно кивнул, крепко обхватывая Тоби своими ножками. Да, ночью страшно, да, ночью по Пилтоверу ходят плохие люди. Он уяснил. Он всё помнил. Он не трус.

— Не двигайся, не шуми, лишнего вдоха не сделай. Эти люди… они не должны нас увидеть. Я пойду как можно тише. И я…

Он замешкался, дав такую ненужную сейчас слабину перед нахлынувшими воспоминаниями. Полчаса. Он вспоминал те последние полчаса, что отец провёл на свободе, забывая обо всех правилах приличия и дворянских нормах. Как он с полубезумной радостью брал в окровавленные руки подаренный Тоби игрушечный дилижанс, предлагал с ним поиграть, как накладывал ему в блюдечко побольше его любимого варенья, как усаживал к себе на колени, обнимая так крепко-крепко и говоря те слова, что из его уст звучали особенно непривычно и странно.

— Что бы ни случилось, Вандер, помни: я… люблю я тебя. И папа любит. Ты сейчас не понимаешь, потом поймёшь. Прижмись крепче и молчи. Услышишь град — указ всё тот же. Беги. Как заря встанет — стремглав к Раинке в издательство, она приютит. Понял?

Следуя просьбе молчать, Вандер лишь только кивнул в ответ, зарываясь головой под капюшон громоздкой одежды и погружаясь в полнейшую тишину, разбавленную лишь ритмом бьющегося сердца. Тоби боялся. Как бы сильно он не старался это скрыть, он попросту боялся. Боялся с ним и Вандер.

Шаг, ещё шаг… и вот уж они отошли от статуи. Идти вперёд к фонтану, а потом сворачивать прямиком за спинами у масок? План безумца, обречённый на провал. Но не через кусты же лезть — шума больше, а толку никакого. Это всё Тоби виноват, дурак полнейший, забылся, что они не гуляют, пошёл к этому фонтану, будь он неладен, тут ни свернуть, ни укрыться по-нормальному. Про графиню хотел рассказать? Пожалуйста, лучше истории не придумаешь.

Орёл, под утро неимоверно расчувствовавшийся на разговоры, рассказывал что-то о своих былых похождениях, а Гиена, зевая через раз, пытался его слушать и не клевать носом. Обернуться они могли в любую секунду, и Тоби спасал лишь тот факт, что две боковые дорожки не были подсвечены фонарями. Задержав дыхание и намертво вцепившись в Вандера, он проскользнул по самому краю живой стены и… попросту пошёл прямо. Выхода другого не было, причём буквально: либо вперёд, либо перед носом у масок, вот и всё.

Каждый новый шаг словно полёт в невесомости. Он шёл по маленькой полосочке травы словно на эшафот, поверхностно вбирая в лёгкие влажный воздух и молясь космосу о своём спасении. Он бы мог обернуться, мог пятиться назад, то и дело наблюдая за масками, но он не смел. Если судьба распорядится так, что его жизнь оборвётся здесь и сейчас, то так тому и быть. Каждый миг, с трудом проживаемый за эту дорогу длиной в жизнь, он ожидал получить пулю в спину, и был к этому абсолютно готов — уж лучше его пристрелят, зато с Вандером всё будет в порядке.

Быть может, Орёл и Гиена — последние балбесы, и действительно не заметили свою добычу, а быть может, Гиена уже целился в его спину, да Орёл выбил из костлявых ручонок револьвер. Тоби этого не знал, и знать не хотел. Он старался не ускорять шаг в мнимой надежде быстрее добраться до такого близкого выхода. Вон же он, рукой подать! Да вот только одно лишнее движение, и он мог себя обнаружить. А потому Тоби сохранял терпение, пока не минул золотые ворота — тут уж открылось второе дыхание и, невзирая ни на холод, ни на усталость, он устремился как можно дальше от сада. Набережная? Маски же оттуда пришли? Значит, им туда.

Одинаковые дома, одинаковые лесенки и одинаковые цветнички на просторных лоджиях — он проносился мимо них, пока не выбежал на узкую улочку, увлекающую за собой к морю. Только тогда наконец-то получилось вдохнуть полной грудью, выдохнуть в голос, осесть по стене прямиком на дорогу, глядя на личико Вандера, такое сонное и вместе с тем не потерявшее всё того же детского испуга.

— Вандер, мальчик мой, мы живы, мы… мы живы, всё хорошо, мы…

Дыхание сбивалось, и он судорожно хватал воздух, удивляясь собственной реакции, но никак не успокаиваясь. Он ведь правда думал, что видит его в последний раз. Он был готов умереть. За него и ради него, но только не вместе с ним.

— Ты… ты что, плачешь?

— Я? Нет! Что ты! — Тоби широко улыбнулся, крепко обнимая ребёнка. — Просто жарко, а в лунном свете кожа такой кажется… то есть, сверкает, и… Главное, что всё хорошо, всё…

— Не плачь. Пожалуйста.

Ледяные пальцы смахнули с лица выбившиеся прядки волос, и быстро растёрли глаза — нечего показывать столько эмоций, только лишнюю панику на мальчишку наведёт.

— Вандер, мы сейчас найдём, где на набережной посидеть, а как солнце встанет, к тёте Раине заглянем. Там и отдохнём. А пока поднаберись-ка силёнок, и пошли скорее.

Ломающийся от переизбытка чувств голос стал привычно уверенным, и Вандер тут же уловил этот тон, усмехаясь и заявляя, что нисколечко он не устал. Бодрости его, конечно же, хватило лишь только до того момента, пока они не вышли к усыпанной звёздами морской глади. Половинка луны освещала их лица, пока где-то вдали трепыхались огонёчки на лодочных станциях. Ну как под такую красоту могло не захотеться вздремнуть?

Они не могли скитаться у воды остаток ночи, а потому, стоило только Тоби увидеть маленькую припортовую кафешечку с зажжёнными фонарями, он позабыл обо всём и поспешил по скользким ступенькам ко входу. Игривый голос звоночка, потревоженного открывшейся дверью, объявил о приходе незваных гостей. Ни души внутри заведения — ничего удивительного, в такое время ведь все нормальные люди спят, никто и не думает совать свой нос в рыбные забегаловки. Хотя… для забегаловки это место было уж слишком хорошо обставлено: всё в пилтоверском духе, даже пыль лежала по нормам и правилам, послушно и организованно. На деревянных колоннах висела рыболовная сетка с прикреплёнными к ней искусственными рыбками и прочими обитателями Моря Хранителя, а по центру возвышалась статуя духа океана, чудом умудрившаяся не выбиваться своим пафосом из простоты обстановки. Увешанный крохотными фонариками, он служил маяком для маленьких лодочек-столиков — такая, казалось бы, незамысловатая задумка, но видел её Тоби впервые. Вот из-за такой-то лодочки и показалась голова, стоило только Тоби переступить порог.

— Добрый вечер.

Женщина, потрясенная тем, что кто-то додумался назвать столь поздний (или ранний?) час вечером, поначалу даже и не ответила. Худая и высокая, она совершенно не походила на упитанных пилтоверских дворянок ни сухим телом, ни строгим лицом…

— Мы закрыты.

…ни голосом.

Тоби знал этот акцент. И он был готов дать руку на отсечение, что не прогадал. С таким акцентом говорил один из его гувернеров, преподаватель в Академии, лектор-профессор.

— Жанна благословила наши воды не для того, чтобы сёстры выгоняли из-под теплоты крыши своих братьев. Наши города носят ваши имена, а ваши караваны несут по пескам наш товар. Не гневите Высших.

Старый шуримский. Не настолько древний, что помнят его лишь только боги, но всё ещё слишком сложный для путешественников, учивших парочку фраз для упрощения своей жизни, нередко заносившей их в шуримскую жару. На нём говорили разве что старушки, увешанные амулетами давно сгинувших народов Песков Солнечного диска, да историки, что с упоением о них читали.

Шуримка его приветствие явно оценила, несколько расслабившись и облокотившись о перила столика-лодки. Быть может, Тоби сказал бы ещё что-нибудь не менее пафосное, и шуримка того явно ждала, не сводя с него глаз. Но этому помешал Вандер, порядком уставший молчать у Тоби за спиной и высунувший из-за неё свой широкий носик.

— Простите за внезапность, — Тоби продолжил на классическом шуримском, крепко хватая Вандера за капюшон и не позволяя его ножкам унести его к завораживающей детское воображение статуе, — но мы с сыном задержались этим вечером в порту, и корабль отошёл слишком далеко. Наши вещи и документы остались там. Я послал срочный свиток, и завтра мы сядем на первое же судно. Мальчик… Вандер… устал неимоверно, как-никак, а мы не спали почти всю ночь. Позволите остаться у вас? На утро мы уйдём. Kha man vel’kah na maai e?

— Kha man aavi n’hai ve.

В точку. Это выражение, используемое лишь одним из десятков народов северной Шуримы, и Тоби точно угадал, что его собеседница его поймёт. Ничего особенного оно не значило, так, фраза, которую отбившиеся от каравана говорили, моля об убежище жителей местных деревень. Ответ всегда был одним и тем же: «Пески благословляют путника и даруют ему сил» — отказ на подобную просьбу попросту не принимался.

Судя по одежде, шуримка была далеко не владелицей этого заведения, а с учётом собранных и приставленных к статуе сумок — не намеревалась здесь долго задерживаться. Однако, как единственная живая душа в ресторанчике, она и только она обладала правом распорядиться их с Вандером судьбой. И распорядилась, приглашая присесть в одну из лодочек.

— Как вас зовут?

— Йевон, — девушка несколько расслабилась и заговорила намного приветливее. — Вас?

— Тобайас. А это…

— Вандер, я помню.

Она улыбнулась и потрепала Вандера по волосам, а тот, разобрав из всей их речи только своё имя, невероятно ожил, вертелся чудовищно, не позволяя Тоби нормально снять с него свою верхнюю одежду.

— Вандер, сиди спокойно, дай хоть рукав развязать.

Он вздыхал, фыркал и показывал язык, но слушался, не сводя взгляда с Йевон, которая вновь ему улыбнулась и спросила что-то на шуримском, чем привела ребёнка в абсолютное замешательство.

— Он не понимает по-шуримски? — удивлённо спросила она Тоби.

— Нет, мы не шуримцы. Я, — поспешил добавить он, — историк, а изучать Шуриму, не зная её диалектов равносильно тому, что быть слепым.

Эти слова Йевон явно понравились. У Тоби за пазухой их было ещё на пару десятков предложений, и если они могли обеспечить ему с Вандером спокойный ночлег, он был готов говорить их ровно столько, сколько понадобится.

— Тоби, Тоби, а можно я деревяшку потрогаю?

Стоило только ручкам выбраться из плена рукавов, как они тут же указали на морского духа, низведённого до столь грубого описания. Тоби несколько замешкался, но Йевон учтиво кивнула, чего Вандеру было более, чем достаточно: ботиночки приземлились на лакированные доски и поспешили исследовать «деревяшку», пока за спиной Тоби вздыхал и тщетно просил Вандера не трогать ничего руками.

— Не волнуйтесь, — успокоила Йевон, — вы бы знали, сколько детей пытались на него взобраться, от прикосновения он точно не рухнет.

Они говорили о каких-то мелочах, и Тоби было невероятно тяжело выдавливать из себя слова, но он старался поддерживать беседу хотя бы для того, чтобы не заснуть. Несмотря на то, что ресторанчик находился прямиком у воды, внутри было достаточно тепло, если совсем не душно, и пусть эта теплота могла разморить любого другого клиента, Тоби был ей невероятно рад: зуб на зуб ведь не попадал. Он поспешил закутаться в помятую куртяшку, за всё это время прилично нагретую Вандером, и устало запрокинул голову. Прямо над ним разгоралась лампа в виде изящной рыбы, отдавала золотые лучи в центр лодки и вот-вот готова была ожить. Он смотрел на неё как сквозь дымку, перебарывая изнуренность и стараясь привести всё ещё колотящееся сердце в полное спокойствие.

Хотелось курить. До невозможности хотелось курить, но он не взял с собой трубку, а выпрашивать у официантки сигареты (если они вообще у неё были) он считал пределом наглости. Да и неужели он не может день провести без табака? Не может, Бездна побери, не может. И пусть он всем и каждому при удобном случае говорит, что это его собственный выбор, желание, пусть есть что-то особенное в разжигании трубки по сравнению с сигаретами или, Дева Упаси, заунскими самокрутками, пусть сам табак качественный и непомерно дорогой, суть-то та же — они помогают забыться. Успокаивает не дым, а сам ритуал — искра, затяжка и выдох, с которым прочь из тела вылетают все страхи и волнения. А сейчас не получается их прогнать, сейчас сухие губы зашили алыми нитками, сейчас по животу расползается противное ощущение какой-то пустоты, в горле пересыхает, и рука по привычке тянется в пустой карман.

— Может, мне налить вам чего-нибудь горячего?

Спасибо Йевон за то, что она смогла вытащить его из водоворота мыслей и хоть как-то отвлечь расшатавшееся сознание от желания закурить.

— Да… — негромко и отрешенно проговорил Тоби. — Только Вандеру, мне не надо.

— Вандер, — Йевон перешла на местный язык, — хочешь пить?

Вандер, всё никак не решивший, с какой же стороны лучше начать карабкаться на морского духа, тут же отвлёкся и от него, и от мерцающих фонариков и выпалил даже не задумываясь:

— А шоколадный порошок у вас есть??? С мышкой на пакетике???

— Порошка нет, — усмехнулась Йевон, отходя от лодочек и устремляясь к дверям с ручками-рыбками, — но есть горячий шоколад.

Она скрылась за дверьми, и явно не слышала ни радостного визга от одного только образа громадной чашки горячего шоколада в детском воображении, ни приказного тона, которым на весь ресторанчик были сказаны такие нелюбимые слова:

— Вандер, тебе столько шоколада нельзя!

Он чуть язык в ответ не показал, но вовремя одумался и попросту надул губы, бросил свои попытки взобраться на деревянного духа, слез, чуть не запутавшись в фонариках и подошёл к лодочке. Тоби опустил руку за «борт» и Вандер обхватил своими горяченькими ручонками его холодные пальцы. Смотрел на него глазками-сапфириками, счастливый-счастливый, как-никак, а ему же сейчас принесут самую вкусную сладость на свете!

— Всё будет хорошо… Скоро мы вернёмся домой.

В это верилось с трудом, но голос Тоби внушал надежду. И ничего не понимающему Вандеру, и ему самому.

— А вот и ваш заказ, юный путешественник.

Йевон уже собиралась отдать кружку протянувшему к ней руки Вандеру, но Тоби её остановил.

— Отпейте.

Не уставшим полушёпотом, почти приказным тоном. Страшная мысль внезапно загорелась в его сознании, и он настороженно выпрямился, глядя Йевон прямо в глаза с внезапным недоверием и почти что угрозой.

— Ч-что? — она несколько опешила.

— Отпейте, — Тоби повторил на шуримском.

Она послушалась, всё ещё в некотором недоверии, отпила совсем немного и тут же передала кружку Тоби, прямо над головой у бедного Вандера, которому такой расклад событий абсолютно не нравился.

— Он слишком горячий, — Тоби пригубил шоколад и поставил кружку на стол. — Поиграй пока чуть-чуть, как остынет, я тебе скажу.

— Но эт…

Сопротивление было бесполезным, и Вандер бросил все попытки возмущения, вальяжно отходя от лодочки и исследуя картины на морскую тематику. Йевон, кажется, начавшая понимать, что только что произошло, села в лодочку прямиком напротив Тоби, уставившись на него не то в недоумении, не то в желании услышать хоть какое-то объяснение происходящему. А Тоби молчал, не сводя с неё глаз в ответ. Так они и сидели, разделяемые золотым фонариком и паром из кружки, пока на периферии сознания мозг кое-как улавливал детские шутки про моряков на картинах. Им обоим было что сказать, но никто так и не начинал. Изучали друг друга, присматривались, прислушивались, вели немой диалог, которому всё же суждено было облачиться в слова:

— Вам угрожает опасность?

Тоби не ожидал настолько прямого вопроса и ненадолго даже потерял привычную невозмутимость. И от ответа-то не увернёшься: только он сказал «нет», как Йевон перебила его с привычной северо-шуримской сухостью:

— Вы не с корабля. Пассажирское судно приходило сюда только вчера, а новое прибудет сегодня утром. На нём, — она кивнула в сторону сумок, — я отплываю домой. Вы не могли пропустить корабль этим вечером, да и одежда на вас далеко не для путешествий. Вы из Ошра Ва’Зауна?

— Он не носит это имя с древних времён, давайте не предаваться романтическим мечтам о вашем былом величии.

Тоби отвечал уклончиво и прекрасно знал, что это шуримке придётся не по нраву.

— Я не собираюсь вас травить. И если вам нужна помощь…

Молчание. Они просидели в нём несколько минут, и Йевон уж было бросила последние попытки выудить из Тоби хоть какое-то объяснение, встала из-за стола и хотела проследовать на кухню, как Тоби остановил её.

— Опасность угрожает ему, а не мне, — он кивнул в сторону Вандера, с запалом настоящего исследователя наконец-то вскарабкавшегося морскому духу прямиком на плечи. — Заприте двери и окна. Пожалуйста.

Последние слова были брошены тихо и с некоторой пустотой, но Йевон никаких других объяснений больше не понадобилось — она с пониманием кивнула и, найдя в небольшом кармашке связку ключей, проследовала ко входу.

— Вандер, шоколад остыл, иди пить.

Победоносный вопль — ребёнок спрыгнул с завоеванной статуи, увлекая за собой гирлянду фонариков, и тут же оказался в лодочке, карабкаясь сначала на скамейку, потом и Тоби на колени. Кружка пустела с невероятной скоростью, и даже если бы Тоби и Йевон говорили не на шуримском, он бы ни слова не расслышал — кому нужна болтовня взрослых?

Хотя, они и не болтали вовсе. Одна с недоверием относилась к внезапно заявившемуся в ресторанчик мужчине, с которым теперь сидела взаперти, другой надеялся, что не повторил ту же ошибку, что и в садах, потеряв счёт времени и забыв об осторожности. Осторожности… может, действительно стоило прикончить Орла с Гиеной? Огня достаточно, а стрелял он не настолько уж и плохо. Вот только это была бы кровь ради крови, натравил бы только масок ещё сильнее, и тогда уж уезжай, уплывай или улетай — всё равно найдут и прикончат. Надо отдать должное, осторожничал-то Тоби в принципе редко: по пальцам можно было пересчитать те дни, когда во время очередных разборок у Муравейника он не лез и на нож, и под пули. Итану, конечно, равных не было — как-никак, а шахтёрские перчатки могли украсить череп покрепче голого кулака. Сегодняшняя же осторожность была вынужденной.

— Ума не приложу, — Йевон не без печали в глазах посмотрела на Вандера, — что такого мог сделать ребёнок?

— Много чего, — вежливо осёк её Тоби. — Я благодарен вам за помощь, но позвольте опустить подобные подробности.

И она позволила. Диалог не ладился совершенно, и они ходили кругами вокруг пустых тем для разговора: то о погоде, то о застройке Зауна, то о новостях в Шуриме, то о недавних ноксианских выступлениях. Потом попросту замолчали, она погрузилась в размышления, он — в полудремоту усталости.

— Вандер, — Йевон перевела взгляд с пустой кружки на голубые глазки, — а хочешь креветок?

Вандер загорелся желанием в ту же секунду, дёрнув Тоби за обрубок косы и всем своим видом изображая мольбу.

— Извините, но мне нечем за них платить, у меня остались деньги только на подъёмник.

— За них и не нужно платить, — поспешила успокоить его Йевон, поторопившись к сумкам и доставая оттуда небольшую ёмкость, крепко обвязанную веревочкой. — Это остатки. Хозяйка разрешила взять в дорогу, но я на корабле ещё куплю. Ешьте. Больше ничего предложить не могу, увы.

Тоби такому акту внезапной благотворительности не мог быть не рад, а уж Вандер и подавно.

— Смотри! Какая она… запятушечная!!!

Тоби улыбался, кивал и жевал передержанные в горячей воде креветки, скорее похожие на резину. Подумать только, вроде как не настолько давно у него были и креветки, и гребешки, и устрицы с крабами и осьминогами чуть ли не каждый ужин — сыночек захотел, мать приказала наловить. А потом о них пришлось навсегда забыть: попробуй пронести такие в нижний город, быстро по рукам получишь за контрабанду. В Зауне один лишь запах: гари да черного масла.

Не постеснявшись своей наглости, Вандер умял почти все креветки Йевон, в самую последнюю минуту, однако, всё же не забыв поблагодарить её за столь вкусный ранний завтрак. Наевшись вдоволь, он уже не хотел ни бегать по залу, ни мучить деревянного духа моря своими грязными ботинками, ни задавать глупые вопросы — широко зевнув, он припал к Тоби и прикрыл глазки.

— Если хотите, — заметившая это Йевон вновь заговорила с Тоби, — я могу постелить вам. Для персонала есть небольша…

— Нет, спасибо, — полушёпотом ответил Тоби. — Вы и без того достаточно сделали. Я продержусь ещё…

— Три часа.

— Да, три часа, — поспешил закончить он.

— Тогда, — Йевон встала из-за стола, — я пока всё уберу.

Очередные слова ради слов — уборки было на каких-то три минуты. Она попросту поняла, что Тоби стоит оставить, а он без слов её за это благодарил. Он был чертовски разбит и если поначалу хоть как-то обращал внимание на шуршание сумок за своей спиной, то в скором времени сознание уж почти полностью отключилось. Позволяя Вандеру развалиться на себе именно так, как тому и хотелось, он лишь поправил свою куртяшку таким образом, чтобы она послужила ребёнку хоть каким-нибудь, но одеялом, и тихо проговорил:

— Светлых снов, Вандер.

Он думал, что ребёнок уж погрузился в грёзы, но не тут-то было: в полудрёме чуть сдвинулась щёчка, и с детских губок слетели самые неожиданные слова:

— Светлых снов, пап.

Разбудило. Это разбудило получше самого сильного грома или самого страшного землетрясения. Оцепенение, неверие, а потом радость. Неправильная, позорная, но радость.

Тобайас, одумайся, это не твой сын.

Правда… всё это как-то… Нельзя же так. У него есть отец, пока что ещё даже живой. Его кровь, его защита, его дух-хранитель. Крепость. А что Тоби делает? Правильно, вырезает его лицо с семейной фотографии и вклеивает на его место своё. Выдуманная проблема, высосанная из пальца, ни дать ни взять, так ведь Ахмат говорил?

— Ты, это, не кипяшуй так. У меня, вон, когда сестрица в Холдреме-то родила, ей подруга-то тоже помогала. Малая-то теперь её за тётку считает. Ты, это, кончай давай надумывать-то, взяли себе пилтошкинскую моду-то. У нас оно так не работает. Коль мысли-то в голову лезут, помоги лучше ящики перетаскать: быстро из головы-то всё уйдёт.

«У нас так не работает». Ах, знал бы Ахмат, что и в Пилтовере «оно» так не работало. Лицо семьи, а именно наследник великой фамилии, обязан был исполнять свои прямые обязанности — поддерживать репутацию и образ идеальной дворянской семьи. Его спутник или спутница имели участь не особо лучше: им доставалась роль хранителя семейного уклада и ничего больше миловидной декорации они из себя не представляли. Семья была частью статуса, чем-то должным, почти что работой. Редкие исключения, безусловно, появлялись то тут, то там, но и относились к ним соответственно: излишняя эмоциональность свидетельствовала лишь о слабости характера. «Никогда не жалуйся, никогда не оправдывайся» — главное правило золотой знати.

Заун же был обратной стороной всё той же монеты — понятие о семье здесь было крайне неоднозначным. Порой родители не считали семьёй собственных детей, другие же семьи складывались из людей совершенно чужих: найдёнышей с улиц, приютившихся под крылом таких же одиноких взрослых. На словах существовали браки, на словах же возникало родство. Безусловно, имели место и красивые документики с симпатичными подписями в графах «родители», но их можно было получить лишь только в проклятой больнице для бедных. Измученной матери приходилось подписывать кучу бумаг, подтверждая, что мужчина рядом с ней не с улицы пришёл, что он действительно является отцом ребёнка и, если счастливчик чудом упал в заунскую дыру сверху, может передать ему свою фамилию. Сырая комнатёнка в низинах Муравейника нисколько не походила на больничную палату, а пеплу матери под пилтоверской землёй было явно не до решения бумажных вопросов. Потому-то Итан Вандера фактически усыновил. А приёмный ребёнок, по всем пилтоверским правилам, полноценным продолжателем рода не являлся. Абсурд, но тем не менее, правила есть правила.

Законный сын, лишённый титула. Высокопоставленный отец, которому грязный заунский палец на заводе указывает, где его место. И он. Тобайас Кеттлборо. Ребёнок, лишённый детства, подросток, не имевший надежды на будущее, юноша, находившийся на попечении своего друга и его жены, а теперь ещё и это… О нет, это всё намного запутаннее, чем считал Ахмат, это не просто «с ребёнком посидеть», это не тот случай, когда «малая её тёткой считает». Он был с Вандером в те моменты, которые должны оставаться священной тайной меж родителем и ребёнком. Он знал его лучше, чем Итан, он знал его дольше чем Итан. На каких-то пять часов, но знал же.

Приоткрытое окно в Нориной спальне позволяло майскому воздуху принести с собой дыхание новой жизни. Сады загорались совсем иными красками, в порты приходили торговые корабли, нагруженные партиями свежих товаров, радостно галдели прилетевшие из Ионии птицы, и казалось, что сердце природы начинало биться всё сильнее и сильнее, что его можно было ощутить даже в каменном заточении пилтоверской роскоши.

— Я позвала тебя, чтобы сообщить… ох, даже и не знаю, как то правильнее сказать. У нас будет ребёнок. В смысле, у нас с Итаном!

Нора, невероятно взволнованная, чрезвычайно сконфузилась от этой шутки, но тут же разошлась таким звонким смехом, что Тоби рассмеялся в ответ, лишь только потом начиная осознавать смысл прозвучавших слов.

— Ежели бы он был у нас, то у меня бы было много вопро… Постой, что? Ты… ты уверена?

Нора, готовая вот-вот расплакаться от счастья, бодро закивала и, не в силах больше сдерживать чувства, всё же проронила сначала одну хрустальную слезинку, потом и вторую, третью… за каждый тяжёлый год их с Итаном тщетных попыток, отчаяния и разочарования: не друг в друге, в себе.

— Я, — она распрямила кружевной веер и присела на малиновый шёлк одеяла, — не один раз уж проверила. Уверена.

— Поздравляю! — с нескрываемым воодушевлением выпалил Тоби, подсаживаясь рядышком. — То я и думаю, с чего бы Итану сиять, что солнцу в небе? И не сказал ведь…

— Сияет он оттого, что ему добро дали на новые чтения, — Нора прекратила обмахивать себя белоснежным кружевом и отложила веер. — Я ему ещё не говорила.

Немая сцена, прерванная бодрым чириканьем на балконе. Тоби слегка нахмурился, не понимая, шутит Норианна или нет.

— Понимаешь, — Нора заправила каштановую прядь за ухо, — я не могу просто так сказать, мне… а хотя, — она с нагловатым прищуром поглядела на Тоби и вновь засмеялась, — и всё-то тебе поведай! Вечером мне сказать надо, вот и все условия! У Итана сегодня чтения, а где чтения, там и вечера, где вечера, там и засидится до утра раннего, да ещё и выпьет больше положенного. Я тебе скажу, но только в тайне держи, — она наклонилась поближе к Тоби и начала говорить полушепотом, — сколько бесед мы только не вели, сколько ссор и споров! Подумай только, он мне сказал, что во всём несчастье нашем виной только он, чтобы я мужа нашла под стать себе и с ним развелась, либо же нашла того, кто мне ребёнка даст, а он его как собственного воспитает, и что он не хочет, чтоб я из-за его здоровья скудного жертву приносила! С ума уже сходит, Тоби, вот что! Он ежели сегодня не придёт совсем захмелевший, то уж явно притащит мне жениха нового сватать! В Академию к нему я не могу сейчас идти, а потому будь человеком, сделай уж так, чтобы он на чтения не пошёл.

— Ох не знаю, ох не знаю, — Тоби наигранно тянул гласные, — и что мне за это будет?

— Сына в твою честь не назовём, даже не думай.

Тоби вскочил с кровати, театрально отмахиваясь и устремляясь к двери с громкими возгласами «я не согласен», но тут же вернулся под аплодисменты своего единственного зрителя.

— Я всё организую, Норочка, никаких объяснений мне не нужно, это ваше дело. Хоть в спальне запру, а он на чтения не пойдёт. Философию его и я неплохо послушаю, что уж ради вас не сделаешь. Но… — он подошёл к балкону и чуть отгородил штору, — теперь у меня от твоих предложений интерес возник. Ежели не в мою честь называть (на что я в высшей степени обижен!), то как? Если то слишком личное…

— О нет, нет, — раздался голос Норы за спиной, — не слишком. Родится девочка, тогда будет Эйвори, в честь итановой бабушки. Мальчик… мальчику я имя выбирала. Вандер.

— Вандер? — Тоби хмыкнул. — Не резковато?

— Абсолютно нет, — мечтательно вздохнула Нора, — очень даже поэтично. Тут и дорога, и чудеса… красивое имя. То пусть и глупость, но оно мне во сне пришло. Конечно, сны не наука, лекарша моя знакомая сказала, что пол узнать можно гораздо позже будет, но порой уж хочется верить и в грёзы, и в чудеса.

— Верь, — Тоби обернулся. — Обязательно верь, Норочка.

Пять часов… так непривычно об этом думать, но полная правда. Все эти «грёзы и чудеса» сейчас лежат на нём, такие материальные, такие бойкие и несносные, местами глупые, а местами по-детски остроумные, любящие колкое словцо и озорную игру. И почему-то от этого приятно, почему-то от этого в душе расцветает что-то необъяснимое. И стыдно самому себе признаваться, но кажется, что всё на своих местах, что так оно и должно быть. Что рассечённый гобелен его сломанной судьбы наконец-то сшили воедино крепкими нитками. Что семья, которой у него никогда не было и к которой он стремился несмотря на насмешки двух городов, отвыкших от теплоты и близости, всё же не являлась плодом его воображения в ту страшную ночь, когда он прижимал к себе умирающего Итана. Она не просто сложилась, она окрепла, вырвала его из мира светских балов и заунских посиделок в баре, дала смысл к существованию.

Конечно, всё могло быть по-другому. Не уйди он обратно в Муравейник, они бы с Раиной не поссорились, не расстались. Она бы не наговорила глупостей про старые раны, мешавшие ему завести собственных детей, он бы не сравнил её с заунскими массами, не способными ни к чувству, ни к делу. И пошли бы они в Дом Надежды в положенную дату, и мечта юности стала бы реальностью. Отец, защитник, опора. Всё то же самое, что и сейчас, только без косых взглядов и чувства вины.

Не брать ребёнка из Дома надежды эгоистично, и Тоби это понимал. Ведь в тот день кто-то явно подслушал разговор смотрительниц, обсуждавших, сколько человек придёт посмотреть на детишек, явно растрепал об этом всем своим друзьям, явно надеялся на то, что его или её заберут достойные люди. И да, пусть одна душная комната с тараканами сменится на другую, но в ней не придётся ютиться с десятком таких же обделённых детей, в ней не надо жить по распорядку, терпеть издёвки и понимать, что в городе, где никто никому не нужен, они ненужнее всех. Да, сердце кровью обливалось от одной только мысли о них. Это не Вандер, у которого Итан, несмотря на все свои долги и нескончаемую работу, находил и время, и деньги на то, чтобы сын ни в чём не нуждался. На променадские сладости, на игрушки прямиком из портового рынка. Он давал немалые взятки за прививки, за то, чтобы в таком далёком и таком близком будущем Вандера взяли в школу-семилетку, где учились верхние дети, чьи родители относились либо к низшему пилтоверскому, либо к высшему заунскому классу. Где образование не пропьёшь и не прогуляешь, где Вандер сможет вырасти не обычным оборванцем в доносках, а дельным человеком.

А у детей в Доме Надежды таких возможностей нет. У них всё намного хуже, их положение отвратительное и не знаешь, кому легче — им, или их сверстникам, что растут в местных семьях. Они все живут в нищете, среди алкоголизма и безработицы, где их готовы продать за бутылку спирта не первого качества. Что родители, что смотрители готовы и пожалеть от души, и тут же по голове дать. Детства здесь нет, не было и вряд ли когда-нибудь будет. Да. Тяжело об этом размышлять… но не возьмёшь же всех на воспитание! А Итан… он ведь дома никогда не бывает, он спит дай Дева если пять часов в день, он с несносным ребёнком один не справится. Так зачем создавать себе проблемы, зачем с недоверием отдавать сына на попечение сомнительным воспитательницам «квартир дневного ухода», когда рядом был Тоби? Зачем ребёнку околачиваться одна Дева знает где да погрязнуть во мраке безнадежности, если есть близкий человек, который может взять Вандера на работу, а потом провести с ним остаток вечера? Да, это так логично, люди вокруг просто ничего не понимают.

Никогда не жалуйся, никогда не оправдывайся.

Роднее человека просто не придумаешь. Это ведь Тоби учил Вандера говорить и ходить, видел и слышал плоды своих стараний — первые слова и первые шаги. Он рассказывал ему историю Шуримы вместо сказок на ночь, он охранял его от кошмаров, он слушал все его детские вопросы и отвечал на них максимально серьёзно. Он его жалел, а не воспитывал, сам того не понимая, делая ребёнку только хуже, но ни на день не останавливаясь. Это его семья. Маленький осколок прошлого и жалкая пародия на будущее. И стыдно. Стыдно за то, что Вандер только что пролепетал себе под нос. Может… это явно не актёрская игра для Йевон, но… вдруг он просто оговорился? Да, да, так оно и есть. Он устал и напуган, он столько вытерпел за эту ночь. Он просто хочет домой, к папе.

И если папу сегодня не убьют, то так оно и будет.

ㅤ

ㅤ

ㅤ