ㅤ

ㅤ

We live in cities you'll never see on-screen

Not very pretty, but we sure know how to run things

Living in ruins of a palace within my dreams

And you know, we're on each other's teamㅤㅤ

ㅤ

— Тьфу ты, Вандер, куда полез? Глаз выколешь! Дай сам помажу, горе-зелейник нашёлся.

У Тоби на лице уж появились морщины, а от нежной пилтоверской кожи не осталось и следа — сухая, а сегодня ещё и как назло обгоревшая на химпроизводстве. Вандер возвышался над ним с баночкой какой-то лечебной мази, которую ему выдала бабка-целительница и втирал её настолько неумело, что у Тоби вскоре закончилось всякое терпение.

— Хорошо хоть, что не оплавило, — Тоби изловчился и забрал баночку у Вандера, — Итан? Слышишь?

— Слышу-слышу! Силко, держи коробку, я сейчас вернусь.

Итан выглянул из-за перил второго этажа «Последней Капли», на один вечер превратившейся из простой таверны в настоящий бар, готовый потягаться в своей красоте с билджвотерскими заведениями. Тут же рядом мелькнул детский носик Силко и костлявые ручонки потащили куда-то вдаль комнаты переданную коробку.

— Чего говоришь-то?

— Да того, — с насмешкой отвечал Тоби, разглядывая своё отражение в поднесённом Вандером зеркале, — что зря мы всё это затеяли. У меня что ни день рождения, то вон, казусы какие! Того глядишь, загуляем и спалим тут всё!

— Плюнь, — воспротивился Итан, поправляя новенькие фонарики под потолком, — тебе что, каждый день дают целый бар на гулянки? Хозяин как расщедрел, так и заскупеет обратно. Вандер? — он отвлекся и уставился на нескладную фигуру рядом с Тоби. — Это что за вид такой? Или хочешь сказать, что я тебе цирюльником должен быть?

— Ой, бать, — Вандер всплеснул руками, чуть не выронив зеркало, — да не открыто ещё, а я только к Седому пойду!

— Да усы он растить собрался, вот что! — нагловато хихикнул детский голосок Силко из бильярдного зала.

— Ты сначала всё сдай, потом хоть бороду отпускай, — жёстко отрезал Итан. — Кстати, как с историей дела обстроят?

— Итан, отстань от ребёнка, — Тоби засмеялся, вставая со стула и отбирая зеркало у возмущающегося Вандера. — Всё он выучил. Ты же выучил?

— Да, — Вандер закивал с особой страстью. Ещё бы: скажи он «нет» и всё, плакали ночные посиделки со взрослыми. — Всё выучил!

— Вот видишь, гений гуманитарных наук растёт!

И наплевать, что гений гуманитарных наук делал по пять ошибок в слове из четырёх букв — на этом заострять внимание не надо. Отец отмахнулся да только приказал к цирюльнику бежать — вот и главное. И плевать, Седой его будет стричь и брить, иль не Седой — побыстрее надо закончить, да столы накрывать: авось что можно утащить будет. Вандер уж и не верил, что успеет, но на удивление, вбежал в «Последнюю Каплю» он ровно в тот самый момент, когда Хромой, ругая весь свет, затаскивал гору ящиков и свёртков в бар.

— Меня на пропускном чуть за контрабандиста не приняли! — жаловался он Итану. — Что ваш Эдик сам-то не приносит?

— «Эдику» дело главное — заплатить и передать. Ну не может человек сам прийти, а поздравить хотелось, — Итан пожал плечами, — дела у него!

— Дела, дела… знаю я его дела, — забурчал под нос Хромой, — влетело-то мне! Вот… Тоби, слышь, тебе говорю! Вот если бы не праздник, пустил бы я вас всех на…

— А при детях выражаться не надо, — сострил Тоби в ответ.

При этих словах Силко расстроенно выдохнул, вылезая из-под стола. Однако тут же его внимание переключилось на свёртки и их лакомое содержимое. Хромой ещё все бумажки подписать не успел, а он уже ахал от восхищения и то и дело из разных углов доносились его «ваау, это же осьминог!». Вандер же как ушёл быстро, так и вернулся не с меньшей скоростью, а потому, не дожидаясь, когда отец отдаст очередную команду, принялся за работу: то раскладывал еду по тарелкам, то тащил продукты в соседний ресторанчик, где из них обещали сделать такие блюда, что пилтоверские ужины покажутся пресной тухлятиной, то считал ножи и вилки, то забегал на второй этаж, поправляя фонарики, то следил за тем, чтобы свечи, которые Силко расставлял по столам, случайно не подпалили ему волосы.

Воск капал на блюдечки, яркими бликами играл свет на витражах окон, блестел лак барной стойки и капало пиво из краника, установленного в только что прикаченную из подвала бочку. Вандер уж весь был в празднике, а когда назойливого Силко увели на законный сон, и в закрытую на весь вечер «Каплю» пришли первые посетители, то душа, кажется, познала высшую степень торжества и блаженства.

— Ахмат, какие люди! Уж не с корабля ли?

— А что, не видно? С корабля, конечно с корабля! Ох, Вандер, и ты тут? Вырос-то как!

Столько знакомых лиц, которых жизнь раскидала по всей Рунтерре, и которых Вандер помнил очень смутно, теперь становились как никогда близкими, навевая столь необычное для его возраста чувство ностальгии. Кто-то изменился до неузнаваемости, кто-то словно отпил эликсира жизни и остался навеки молодым. Золотые зубы и механические пальцы, пиратские юбки и шуримские платки — всех этих мужчин и женщин объединяло одно — Тоби. Дружба, сотрудничество или знакомство — не важно, Итан разослал столько приглашений, что на почте пришлось доплачивать за превышение лимита бумаги на одного человека. От гостей пахло морем и бесконечными рыночными рядами билджвотерских портов, Чёрным Туманом и фрельйордским морозом, иштальскими лесами и библиотеками Ионии. Чей-то хвост притащил добрые пожелания прямиком из Бандл-Сити, а кто-то прибежал с соседней улицы. По стенам расходился огонь свечей и фонариков, шумели голоса, за края выливалась пышная пенка эля. Кто-то наконец-то уселся за пианинко, и зал заполнился громкими песнями — отвратительно и невпопад, но оттого даже веселее.

— Так давайте новую машинёнку опробуем! Вандер?

— Ой? — Вандер, всё это время сидевший на ступеньках и с удовольствием наблюдавший за происходящим, встрепенулся и просочился вглубь зала.

— Ты ж у нас в новомодных штучках-то разбираешься… — одноглазый мужчина схватил его за руку и с силой потянул на себя, расхохотался и хлопнул по плечу.

— Молодёжь, шо с них взять! — прикрикнула заунская торговка, сидевшая напротив.

— Сынок, — мужчина выгнул бровь. — А не поставишь-ка нам вооот что!

С ума сойти… винил! Настоящий! Не подделка!!! Вандер как открыл рот, так и закрыл только когда подошёл к новёхонькому проигрывателю, что стоял рядом с пианинко: все на него смотрели, а пользоваться почти никто не умел, ведь пластинки было почти невозможно достать, а ту единственную, что нашёл хозяин бара, заслушали до дыр. Вся «Последняя Капля» погрузилась в такую тишину, что Вандер бы не удивился, если б в эту секунду Силко, привыкший засыпать под шум над головой, проснулся в своём подвале в полнейшем недоумении. Все взгляды сейчас устремились на него и его руки, словно он хирург, а не шкодник с Линий. Быть может и хирург… с такой ведь точностью приходилось вскрывать пластинку, устанавливать её в лапки держателя, почти не дыша запускать механизм и заводить иголку. Два-три щелчка, и вот уж её остриё коснулось винила. Операция прошла успешно — всю комнату заполнила музыка! Да такая бодрая, переполненная кипучей энергией и игривыми нотками.

Пускались в пляс, соударяли бокалы, подпевали, если знали слова. Кто-то рассказывал одну и ту же байку сотый раз подряд, кто-то прижимал к себе Тоби, с порывистой страстью вещая ему о своих приключениях за годы разлуки. Кто-то бил вилкой по стакану и вставал говорить тост. Говорил и отец. Он поднялся почти последним, когда захмелевшие гости наелись и не стали бы его торопить. Слушали только те, кому надо, а самое главное — слушал Тоби. Итан говорил долго, сбивался, смотрел прямиком в чёрные глаза и высказывал всё: благодарность, уважение и несказанную радость от того, что за все эти годы они смогли сохранить самое ценное — свою дружбу.

— Я не знаю, когда мы познакомились, — Итан выдохнул, подытоживая свою речь, — но это уже неважно. Мы с тобой целую жизнь прожили, так благословит нас Аурелион Сол, проживём ещё одну!

— За долголетие! — в шутку провозгласила развеселившаяся вастайя.

Аплодисменты, восхвалявшие его речь, звон стекла и гул голосов заглушил ответ Тоби, но Итан его всё равно услышал — тихое «спасибо», сказанное на ухо и крепкие объятия говорили сами за себя.

Вандер сбился со счёту, сколько раз он вручную переставлял лапки манипулятора в проигрывателе, а вечер даже и не думал заканчиваться. Ритмичные удары тарелочек бубна объявили концерт холдремских бардов и вот тут-то началось…

— А уважаемый лорд знает, как наши танцуют на столах?

— Да что на столах! Мы и на бочках умеем.

Йордловские лапки вскочили на табуретку, холдремские туфли — на стол, пиратские каблуки — на бочку. Вандер был ещё слишком юн, чтобы участвовать в этой кутерьме, но наблюдал он за ней с ненасытным интересом. Когда-нибудь настанет и его пора веселиться в гуще событий, а пока он на правах ребёнка мог только молча мотать головой да слушать взрослых. Однако все мысли об этом рассеялись, стоило только Бензо, пришедшему поздравить Тоби вместе с матерью, выползти из-за своего стола, распустить кудрявые волосы, без лишних вопросов схватить Вандера за руку и поволочь прямиком в оживлённый центр восторга и утех.

Вскоре музыка утихла, и зачинателям кутежа пришлось отчеканивать последние движения под громкое хлопанье в ладоши и подзадоривание зрителей.

— Будем переставлять пластинку?

Вандер, на удивление раскрасневшийся посильнее запыхавшегося от танцев Бензо, подошёл к проигрывателю и уж собирался пускать все песни по второму кругу, как его прервал сам виновник торжества.

— Я не лорд, прошу вас всех заметить. Но… — улыбка озарила лицо Тоби, — я, конечно, танцевал не на бочках и не на столах, зато когда-то вместо них у меня был… бальный зал.

По всему бару прокатилось восхищённое «уууу» — ведь слова эти звучали не просто как начало занимательной истории, но ещё и как заявка на демонстрацию.

— Так, может, покажешь? А то что слова да слова… — пробурчал старикашка, сидевший неподалёку от Тоби.

— Ох, Бык, а ты уверен? От тебя не ожидал, — Тоби развёл руками в удивлении.

— Терпеть ваш люд не могу, — Бык поморщился, — да ты уж свойский. Кажи, коль можешь.

Тоби посмотрел на Итана, и тот лишь кивнул ответ. Тут же поднялся шум: расставлялись столы, убирались коробки и бочки, повыше закреплялись сетки, а народ старался разойтись по углам, освобождая как можно больше места. Тоби подошёл к пианинко и начал что-то объяснять чуть не заснувшему в обнимку с вазой музыканту, но через минуту плюнул на это дело и коснулся клавиш сам.

— Я давно не играл, но вот эта самая простая. Ррраз-два-три, ррраз-два-три-четыре и снова. Вот так, а здесь… — он остановился, припоминая ноты, — да, вот сейчас так, а потом по новой. Понял?

— Да без проблем! — музыкант щёлкнул пальцами, пару раз наиграл мелодию и, дождавшись одобрения со стороны сначала Тоби, потом и Итана, заново вступил, то и дело импровизируя переходы от одного такта к другому.

Удивительно… столько лет прошло, а ноги всё чудесно помнили. И ноги, и руки, и всё тело, растворившееся в знакомом танце пилтоверской знати. И тут же воск свечей превратился в роскошь люстр, дешёвые витражи стали искусно выполненными картинами на высоких стенах, рыболовная сетка опустилась шёлком и бархатом штор, бутылки приобрели очертания ионийских ваз, неровные доски уложились в шахматный мрамор, а корабельный руль под потолком загорелся настоящим пилтоверским солнцем.

На это нельзя было смотреть из-за потных спин пьяных гостей, нет, а потому Вандер устремился на второй этаж, уселся на бочку и с замиранием сердца наблюдал за каждым шагом, за каждым поворотом, за каждым движением пластичных тел. Только тогда он понял, что ни разу не видел, как танцевали в таком близком Пилтовере и представить не мог ни отца, ни Тоби в дорогих костюмах, роскошных бабочках, лаке туфель и блеске украшений. Смоль с двумя струнами седины опускалась ниже лопаток, туда, где лежала ладонь, покрытая мозолями. Он так отчётливо видел на ней атласные перчатки, и вот уж сознание, знавшее балы только по книжкам с картинками, которые так любил читать Силко, дорисовало завораживающую картину, на которую хотелось смотреть ещё целую вечность. Но закончился танец, в какой уж раз раздались бурные аплодисменты.

— Тьфу на вас, интеллигентики.

Бык сказал это громче всех но, надо отдать должное, хлопал он тоже не с меньшим усердием.

Стихал галдёж, расходились люди. Скрылись за дверями кудряшки Бензо, убежали в припортовые гостиные лапки йордлов. Пустели столы, гасли свечи, то и дело звучали прощания и последние поздравления. Вандер, весь этот вечер желавший побеседовать с Тоби один на один, сгорал от нетерпения, расхаживая во тьме второго этажа.

Прошло ещё минут десять, и Вандер раздраженно выдохнул, усаживаясь на пол и наблюдая из-за бочки за тем, как на первом этаже становилось всё более и более пусто и как уходили последние весельчаки, упорно державшиеся до окончания празднования. Казалось, Тоби должен был остаться один, но стоило Вандеру только протиснуть свою голову меж лестничных балясин, как тут же пришлось юркнуть обратно — Итан почему-то не особо хотел возвращаться в родную квартиру. Ему же завтра на его любимую работу, что же он не уходит-то? Раздраженно цокнув языком, Вандер опёрся спиной о бочку и протянул ноги, понимая, что застрял он здесь надолго.

— Ну что же, я могу быть уверен, что вечер удался? — эхом раздался отцовский голос.

— Хочешь, чтобы я был с тобой честен? — тихо, но всё ещё различимо ответил Тоби. — У меня традицией было всегда день рождения встречать с вечной печалью какой-то, а вот впервые чувствую, что традиция эта теперь изменилась. Химзавод только, будь он неладен…

— Ты бы только знал, как я тому рад. А кожа… да не страшно, сойдёт и всё. Главное, что живы все.

Они говорили вполголоса, и Вандер, поначалу решивший, что он просто переждёт, когда Итан уйдёт домой, невольно заслушался их беседами и сидел теперь уж в полнейшей настороженности, вылавливая каждое слово с крепчающим любопытством.

Итан никогда с ним так не разговаривал. Итан с ним в принципе почти не разговаривал. А потому столь необычно было услышать, с каким удовольствием он рассказывал о новостях с завода, подшучивал над посетителями «Капли» или травил портовые анекдоты.

— А он и говорит: да тот корабль уж как час назад разгрузили!

Тоби довольно захохотал, да и сам Вандер прыснул себе под нос, ложась на пол и перекатываясь на живот: вряд ли его бритые виски привлекут много внимания в полутьме бара — Итану с Тоби не до разглядывания таких мелочей.

— Итан, Дева помилуй, я уж и не верю, сколько нам с тобой перевалило-то…

— Ты меня не старь! Мне-то ещё не перевалило.

Тоби отрицательно покачал головой, закидывая ноги на лавку и устраиваясь поудобнее, рядышком с тёплым боком, а теперь уж и медвежьей спиной.

— Всё равно перевалит, не денешься никуда. Я не про то. Я к тому, что вроде ж только вчера мы фонари бумажные пускали, а теперь уж, вон, Вандер скоро вымахает побольше нас да потолки затылком поколачивать станет. И как бы то странно ни звучало, Итан, но мне такая жизнь чем-то даже и на душу легла больше. Наверху всё заботы одни, притворство да деньги, а тут, пусть и настрадались мы, легче.

— Вместе всё легче.

В золоте свечей их лица приобретали удивительно нежные и спокойные черты: задумчивость, когда мрачная, когда мечтательная, с годами усилившаяся усталость и всё то же дворянское изящество. Они его не растеряли. О Дева, они его не растеряли!

— И всё же, как хорошо мы танцевали на студенческих балах! Ну? Тоби?

Тоби хмыкнул и проворчал что-то невнятное: нечего прошлое припоминать, наприпоминались уже сегодня народу на потеху. У Итана же были другие планы. Он резко вскочил, оставляя Тоби без опоры и чуть не повалив его вместе с лавкой на пол. Не успел он и возмутиться, как Итан сделал самый потешный в мире реверанс, словно настоящий мальчишка, и подал Тоби руку.

— Не изволит ли шуримский принц пригласить на танец заморскую графиню?

Знай Вандер восточно-ионийский, он бы понял и значение этих слов, и чем они так позабавили Тоби, который быстренько оправился от своего полупадения и, подражая наигранно-театральному тону Итана, ответил, соответственно, на шуримском:

— Неужто вам не хватило нашего прошлого выхода? А впрочем… принц не отказывается. Только если графиня не прочь танцевать без музыки.

— Толпа лишь мешала, а движения принца были скованными и запутанными. Что же до сопровождения… у графини больная спина и колени, поверьте, ритм оркестра будет её подгонять…

— И она превратится в пепел?

— Она однозначно превратится в пепел.

Им действительно не нужна была музыка, чтобы танцевать, ведь каждый шаг был выжжен в сознании. И пусть кожа рук давно огрубела, пусть лицо под воздействием мази уже покрылось коркой от слабого ожога, пусть каждый день они проводили среди заунских рабочих, ноги-то действительно всё помнили, на этот раз ещё лучше, чем в первый. Когда повести вперёд, когда обойти вокруг, когда остановиться, позволяя партнёру прогнуться в спине, когда закружиться. Будто они снова мальчики-тростинки, заливисто смеются, один на ионийском, а другой на шуримском. И лавки им не помеха, и столы не помеха, и Вандер, до боли вжавший щёки в дерево, тоже не помеха. Вокруг нет ни материи, ни времени, они вдвоём и только вдвоём, такие родные и такие… абсолютно необычные, словно Вандер открыл новый остров, что не написан на карте Рунтерры. Словно никто из них не поднимал тяжёлые ящики, не таскал бочки, не разгружал корабли, не стоял над чаном с химикатами, не получал по щеке осколками стекла, не держал бутылочную розу в ответ. Не рабочие заунские мужики, а пилтоверские аристократы, которых по всем рамкам приличия до сих пор называли «молодыми людьми» на балах и салонах. От этого сердце замирало, от этого ком к горлу подкатывал, от этого в голове возникала абсолютная пустота, вытеснившая все мысли и приказывающая просто наблюдать. За ними. Настоящими.

Звуки арфы в воображаемой ими мелодии стихли, и они оба остановились. Тоби поправил запутавшиеся волосы и уселся на скамью, а Итан так и стоял, с ностальгией глядя ему в глаза.

— Взгляни назад — не жалуясь, не плача…

Дорога плавно движется на скат.

Под вечер она выглядит иначе,

Взгляни назад!

Он потушил догоравшую на барной стойке свечу, а за ней ещё одну, и ещё одну… пока во тьме зала не осталось лишь два огонька на столе, за которым величаво устроился Тоби, не заставивший Итана долго ждать и тут же ответивший:

— Ты видишь облака в лучах заката?

Малиновые, розовые в ряд.

Мы тучами считали их когда-то.

Взгляни назад… Оригинал — Кристина Россетти. Перевод М. Лукашиной

Беседы о высоком, воспоминания, покрытые пеплом — они говорили о них недолго, но каждое слово имело колоссальное значение. Священный диалог был лучше любого рассказа, достовернее самой качественной фотографии и ничем не уступал настоящему путешествию во времени. Словно они не в баре, а в старой библиотеке шикарного поместья Кеттлборо.

— С днём рождения тебя ещё раз, я уж, наверное, пойду, — подытожил этот вечер Итан. — Охломон-то мой без палки ничего сделать не может: пока не приду да не пригрожу, он же спать не ляжет.

Ну вот, надо же было так испортить настроение! Вандер закатил глаза и уж чуть было себя не обнаружил раздраженным вздохом, но вовремя опомнился. И правильно — беседы отца с Тоби всё ещё не подошли к концу.

— Да ладно тебе, не горячись уж так на него. Он же сказал, что выучил, значит так оно и есть. Сдаст, это я тебе обещаю. Не сдаст, так я его подготовлю.

Итан провёз ладонью по разгоряченному лицу, зевнул и махнул рукой.

— Вот, Тоби, — он наконец-то присел на лавку, — ты мне скажи, как у тебя это получается?

— Ты о чём?

— Брось, — оборвал его Итан, и Вандер почувствовал, как по коже пробежался холодок. — Знаешь о чём. Вот что ты такого делаешь, что он за каждым вздохом твоим следит да покорно слушает, а меня ни во что не ставит?

Вандер закусил губу — лишь бы сейчас не слететь по лестнице в попытках вмешаться в разговор. Нужно просто слушать. Стать одним с пылью на полу. Просто. Слушать.

— Я бы так не сказал. Хотя… понимаешь, не мне тебе советы давать, — Тоби скрестил руки на груди, — я бы на твоём месте просто перестал относиться к нему как к кадету в миротворческом училище. Кружка в спину да полотенце по лицу… аргумент неубедительный.

Итан усмехнулся. Посидел-посидел, а потом внезапно поднялся, молчаливо меряя тёмный зал шагами.

— Думаешь, что я сам того не понимаю? Я бы только рад, да он по-другому не слушает. С самого детства ведь, с самого детства же только пинком всё и получалось. Аргумент… да сколько раз были эти аргументы! Сломал — почини, обидел — извинись. Дисциплина! А в ответ что? В детстве губы дул, сейчас не лучше.

— Дисциплина нужна, в этом ты прав, — Тоби отрешённо наблюдал за танцующим огоньком свечи. — Но я не про то. Его не баловать надо… его… правда не знаю, что с ним делать. Это возраст. Пройдёт.

— Возраст? Хм, — Итан пожал плечами. — Дожить бы мне до того дня, когда этот «возраст» пройдёт. Малой был… хороший такой, пусть и непослушный до жути, но… как сейчас помню, придёшь под полночь, ещё с лестницы не сойдёшь, а он уж тут как тут, несётся по коридору: «Папка с работы пришёл!!!». Ты… ты не думай, он может тебе что говорит, но я его не каждый же день по струнке строю-то.

Итан остановился прямиком под Вандером, и он замер, стараясь не издавать ни шороха.

— Он меня сторонится, с каждым годом всё сильнее, и порой мне кажется, что мы чужими друг другу становимся.

— Если хочешь, я могу…

— Нет, — Итан уже предугадал ответ, который абсолютно не хотел слышать. — Если и ты его оставишь, то он меня попросту возненавидит, мне достаточно. Я не совсем слеп, я тоже вижу, чего ему не хватает, а о чём он молчит из гордости. И в меня ведь гордостью пошёл, чувствую и знаю. Вот я на той неделе ещё решил, что настало время хоть каких-то перемен, что, быть может, и я в чём перед ним виноват. Он… я когда мусор выбрасывал (он же, дурачок, выкидывает всё и думает, что я не увижу) заметил, что бумаги много ушло. Разворачиваю, а там… рисунки. И причём, знаешь, не такие уж и плохие рисунки. Уголь да грифель. Бензо всё своего рисует, потому и выкидывает. Но есть и другие. Ты у стойки. И я. В порту. И видно, что старался, а почему-то всё на выброс пустил. Я вот тогда и подумал, что раз начинать новое, то красиво. По-заунски да в бар всегда можно сходить, а тут… Один раз живём, и Вандер у меня один, а деньги, которые я потратил, по сравнению с долгом что капля в море. Я решил твёрдо, наплевал на всё и взял выходной. Думаю, ничего, отработаю потом три недели подряд, не сахарный. Взял весь кошель да и пошёл в порт. Набрал ему красок! Ох, какие это были краски! — Итан говорил чуть ли не взахлёб, преисполненный глубочайшим восхищением. — Чистая Иония, пигмент такой, что наши порошки и рядом не стояли. А названия-то какие, названия! Азур, кобальтовая синь, ультрамарин, индиго, белая пена! Всё, чем море можно написать, взял. Так там же ещё кисти были. И не щетина какая-нибудь, мягкие, что шерсть у таму, с шуримских рынков, если не врали. Формы разной, размеров… взял четыре, а то мало ли, не угадаю. Думаю, раз это купил, то и холст нужно. На остаток от премиальных под ноль выторговал холст. Зато уж сразу подготовленный, средненький такой: и разойтись есть где, и по времени писать не так уж и долго. Хотел с ним отплыть в русалочий грот — не так давно ребята наши рассказали. Там площадка огромная внутри, и свет так красив. Он бы рисовал, а я бы… да хоть просто рядом посидел и попросту воздухом подышал, уже счастье. А он? Знаешь что?

Вандер знал. Поджал губы, закрыл глаза и нахмурился. Дурак он. Отвратительный дурак.

— Подхожу к нему, за спиной уже коробка с красками. Говорю, мол, взял выходной, может, вместе да в русалочий грот… А он? Он-то? Он… — Итан сдвинулся с места, сделал пару шагов и остановился. — А он мне в ответ: «Мы с пацанами идём к Йошики на квартирник. Кормак винилки подкатил». Вон, винилки, пусть в баре слушает! Я уж коробку достал, только разве не открыл, а он нет, наотрез. «Бать, ты тогда лучше отдохни. Я пойду». И дверью хлопнул перед носом. Это нормально? Нет, Тоби, ты скажи, может я деспот ноксианский, а?

— Нет, не нормально…

— Я эти краски тут же в душевых-то и смыл. Все до единой, все! Ворс у кистей покромсал и холст порвал. Скажешь, что это я импульсивен, и прав будешь, но на меня тогда такое нашло… А то винилки он слушать пойдёт! Пить он пойдёт, знаю! Знаю, и просто молчу, потому что иначе всё только хуже и хуже: у нас только так ведь, либо стоим на месте, либо начинается… возмущения, удары в стену да ночёвки на балконе. Сопьётся и поделом, я ему не нянька пилтоверская, чтобы по любому поводу над ним трястись. Это жизнь, так пусть из неё уроки извлекает, коль сильно хочет. Я весь день тогда на кровати просидел, когда успокоился-то, весь день. Не пивши, не жравши… тьфу ты, совсем язык развязался. В общем, пробило меня так, что хотелось из квартиры уйти навсегда. Мне не до его соплей и выкрутасов, не хочет по-хорошему, пусть получает как есть.

Он вернулся обратно на лавку, рухнул рядом с Тоби, который перевёл взгляд со свечи на отблески её огня в зелени декоративных бутылок. По-товарищески приобнял — с силой и вместе с тем с большим пониманием.

— Дело в том, — он начал с большой осторожностью. — Что я тебе ничего не могу на это толкового сказать. Я ж ничего особенного не делаю. Хочет поговорить? Так я с ним говорю. Хочет помолчать? Молчим. Я для него не такой авторитет, как ты, Итан, вот в чём проблема. Я что есть, что нет. А ты — отец. Поэтому тебе с ним и разбираться тяжелее. Не деньгами его брать надо, а временем да словом с делом вперемешку. Попробуй ещё раз, быть может что и получится. Это дорога не быстрая, была б быстрая…

— То мы бы сейчас не говорили, — Итан закрыл глаза и медленно кивнул. — Знаешь, в чём-то ты и прав. Ты уж прости, что я тебе под ночь навожу столько тяжести.

Тоби ухмыльнулся, и чернота глаз озарилась огненным блеском.

— Не наводишь, никогда не наводишь. Ничего, разберётесь. Не разберётесь, так я ему поддам хорошенько. Ты лучше вместо болтовни-то иди к нему, а я тут переночую — а то смена уж больно скоро. Не доползу до низа-то, кто меня назад притащит?!

Итан рассмеялся, благодаря Тоби за разговор, поздравил его ещё пару раз, сердечно попрощался и наконец-то ушёл, оставляя его одного. Вот уж погасла предпоследняя свеча, вот он взял оставшуюся, вот собрался спускаться к Силко в подвал и ютиться рядышком с ним и бочками, как сердце пропустило удар — на лестнице послышались шаги.

— Тоби? Тоби, это я!

Поздновато Вандер это сказал — Тоби чуть свечу не выронил, да уж по привычке приготовился к конфликту с незнакомцем, потянувшись за поясным ножом. Спокойствие от вида Вандера мгновенно разлилось по телу теплом, и он облегчённо выдохнул.

— А ты что тут делал? — строгость и возмущение вновь вернулись в его голос. — Ты… ты же на квартире должен быть! Подслушивал?

Отрицать это было сложно, но в свою защиту у Вандера была парочка слов, которые он попытался выпалить все разом.

— Да я… мне ж нужно было тебя спросить, а вы тут так с батей хорошо сидели, и мне… ну… это… как-то не особо хотелось вас тревожить. Вы тут… ну… в общем да.

Он смотрел на Тоби с беспокойной надеждой, словно тот может читать его мысли, и их не надо переводить на язык слов. Это лишь только путает. Делает всё хуже.

— А что при отце не хотел?

Тоби уже понял, что он скорее полностью протрезвеет, чем ляжет спать, а потому бросил эту затею и уселся за круглый столик, с которого они с Итаном забыли убрать чью-то тарелку, склеенную по трещине в самом центре.

— Да ну, это вопрос учебный, ну… по сегодняшней проблемке. А батя коль услышит, разорётся только, да ну и… ну… полотенцем в харю, короче.

— Во-первых, не в харю, а по лицу, и не батя, а папа. Ты тут столько на втором этаже провалялся, а всё ещё так смеешь говорить?

Вандер скорчил наикислейшую мину при этих словах. Конечно, он всё слышал и вроде как даже всё понимал. И да, ему было стыдно, по-человечески стыдно и совестно, в чём он тут же и сознался. Но одно дело — оплошать перед отцом и выходной испортить, а вот совсем другое…

— Да ну, что мне, лет восемь, чтобы папкать-то? Несолидно, Жанна видит! Я уж вырос из этих нежностей телячьих.

Тоби эти слова не особо понравились. Ещё каких-то полчаса назад он готов был заснуть на лавке, но сейчас приободрился, даже трубку достал, однако закуривать не стал. Прошёлся взглядом от неё до тарелки, а потом мотнул головой, жестами опережая свой указ:

— Сядь-ка напротив.

— Что?

— Сядь напротив, Вандер, не перечь.

— Ну?

Тоби говорил с тем самым спокойным тоном, от которого становилось невероятно неловко, а порой и совсем страшно. Подобная манера речи всегда предвещала либо взбучку, либо выговор. С учётом того, что Тоби нагулялся вдоволь и хотел попросту отдохнуть, Вандер искренне надеялся на второе.

— Несолидно, Вандер, отца родного стыдиться.

Кивок. Голубые глаза уставились на трещину в тарелке, а взгляд не хотел подниматься. Вандер мялся, открывал было рот, придумывал отговорки и наконец-то выпалил наиболее естественную:

— Да не понимаешь ты, тут народ другой! Ты б мне ещё сказал ему в ноги кланяться, да говорить «да сэр».

— Прикажу, так будешь, — Тоби выпрямился, и лицо его лишь сильнее погрузилось во тьму, теперь не освещаемое догорающей свечой. — И не только говорить, Вандер, землю за ним целовать будешь. Если ты только в том проблему видишь, то ты меня разочаровываешь, и разочаровываешь немало. Да язык тебе мало отсечь за то, что ты думаешь, и я ведь когда-нибудь отсеку, у меня терпение не резиновое. Нежности нежностями, но коль ненавидишь ты их так, то что ко мне плакаться приходишь?

— Я? Плакаться? — Вандер чуть не закашлялся. — Да когда такое было?!

Возмутительная наглость так про него говорить! Отец правильно учил — в Зауне слёзы сродни золоту, лишь только покажешь их, как в сердце по рукоятку кинжал загонят. «Никогда не давай застать себя врасплох» и «никогда не жалуйся и не оправдывайся» —эти правила родились на разных землях, но смысл в них был одинаков. Вандер покорно им следовал, и результат был на лицо: на улицах его уважали.

— Было-было. Плакался, ещё как плакался. Быть может, слёзы и не лил, но неужто ты думаешь, что дело здесь только в слезах?

Вандер потупил взгляд, убирая руки со стола, и вцепился пальцами в колени. Надо было засыпать наверху, в обнимку с бочкой. И всем бы было лучше. Ввязался лишний раз в ненужные беседы.

— Тебе не обязательно рёв закатывать до красноты в глазах, — Тоби отставил тарелку и подвинул на её место свечу. — Но сколько раз ты ко мне приходил, «просто так, посидеть»? Я тебя не попрекаю, Вандер, даже не думай, я тебе правду говорю, чтобы ты на себя со стороны взглянул. Сколько раз ты вот так же доски-то в полу рассматривал? Придёшь порой, а у меня и дела, и своих-то проблем море, и ты это знаешь, но всё равно мямлишь что-то сам себе, пока наконец не разойдёшься. «Тоби, а вот меня Силко умотал, давай к мосту сходим». И иду, что с тобой делать-то, уж не развернуть да и за порог. То с пацанами не поладил, тычешь молча под нос мне болячки свои, а я ведь и без того знаю, что не боль тебе противна, а что не сходишься ты никак ни с кем из детей ваших. Или любимое твоё: «Бате не интересно было, оценишь хоть?». А на деле тебе не оценка нужна, ты хочешь мне про день свой рассказать, да лишний раз подметить, что Итан в усталости не дослушал. Разобидишься, как дитя последнее, и вот что из этого выходит. Твоё «поплакаться» не в слезах, медный ты лоб, а в молчании твоём, в угрюмом лице, в том, как ты от меня уходишь, а на соседнем углу тут же в трубу со всей силы бьёшь. Да, обёртка другая, а нутро то же.

Невероятное тепло исходило от этого человека. Будь то огонь свечи или блики охры на смуглой коже, нить серебра среди черноты остриженного волоса или взгляд, который выражал эмоций больше, чем любое движение и любое слово. Чуткий и человечный, но вместе с тем твёрдый, пронизывающий и пристальный. Тоби нельзя было врать — элементарно не получалось. Вездесущий и всезнающий… порой Вандер задумывался, являлся ли он человеком.

— С тобой легче…

— Не легче, а проще.

Словно это не значит одно и то же. Да, легче. Да, проще. Когда нет стеснения и страха, всегда проще. Когда чувствуешь опору, всегда проще. Когда напротив тебя сидит само совершенство, всегда проще.

— Ты меня можешь обругать за это, но ведь… я устал слышать, что бат… папа… — Вандер еле выдавил из себя это слово, — когда-то не такой был. А то характер да характер… Сколько времени утекло, уж целых пятнадцать лет, неужто у него никак не пройдёт?

Тоби улыбнулся уголками губ, но без привычной лёгкости. Словно ничего другого он от глупого ребёнка и ожидать не мог. Скрип половиц и шум цепи, спускавшейся с самого потолка — Тоби скрылся в зале, оставляя Вандера наедине с тарелкой и свечой. То тут, то там раздавались шаги и скрипы, сдвинулась табуретка, пальцы постучали по бочке. И всё так медленно и призрачно, словно он опускается в Море Хранителя, окруженный тьмой его дна.

— О нет, — хриплый голос послышался откуда-то сбоку. — Ни за что. И никогда не пройдёт. Редко найдётся такой человек, который пережил то, через что прошёл твой отец и потерял столько, сколько потерял он. И вот что я тебе ещё скажу насчёт твоей матери: дай Дева тебе полюбить кого-нибудь хотя бы на тысячную долю от того, как любили друг друга твои родители. Со временем такие чувства не исчезают, нет, с каждым годом после её смерти они делают ему лишь больнее и больнее. Ты этого не понимаешь, и я бы отдал всё, чтобы так никогда и не понял.

Шаги уверенно проследовали к столу: Тоби взял и свечу, и тарелку, скрылся за стойкой и, когда Вандер уже собирался уходить, неожиданно вернулся.

— Поговори с ним. Это не сложно, совершенно не сложно. Прямо сейчас поговори, Вандер, пока ещё не поздно. Попроси по-нормальному, чтобы он не ложился, убеди, что серьёзно и важно, а потом расскажи всё что хочешь. Рвано, грубо, но зато искренне. И это, поверь мне, будет самый смелый из всех твоих поступков.

Вандер нехотя согласился, уставившись на трубку. С горечью и подавленностью — не так он хотел завершить этот вечер. Тоби, дело не удивительное, и это почувствовал. Как ни в чём не бывало заулыбался, опёрся о деревянную колонну и бодрым тоном спросил:

— Ну что ж, что ты меня тайком от Итана хотел спросить? Выкладывай, судить не буду.

Вандер нервно сглотнул, совершенно забыв о том, с чего начался их разговор, но потом собрался и решил ответить как есть — раз уж тонуть, то ярко и с музыкой.

— Тоби… ты только не кричи… но я на самом деле не выучил ничего на завтра… Ты, это, ну… расскажешь о вторжениях Ноксуса за железный век? С… — он вжал голову в плечи, — с-самого начала.

ㅤㅤ

ㅤ

ㅤㅤ

ㅤ