Глупо, что Аню успокаивает время, проведённое наедине с Женей. Это как будто что-то из дурацкого эротического романа выхваченное, ей совсем не об этом надо думать — но тем не менее. Ане легче, когда она понимает, что между ними с Женей ничего не поменялось. Что на личном фронте у неё всё спокойно, и можно сосредоточиться на спорте, ничего не опасаясь.

Алёна очень правильно говорила — в олимпийский сезон нужен звенящий настрой. И Ане проще настраиваться, когда она знает, что может быть спокойна за любовь Жени, что эта константа вечно в её распоряжении. Хорошо бы, чтобы и Жене их близость смогла подарить такое же спокойствие.

По результатам мужских коротких — как будто бы да.

Аня смотрит с трибун, как Женя уверенно выигрывает короткую. Его танго, обожаемое ею, всё такое же раскалённое, как и прежде, приносит ему промежуточное первое место. После проката его пытают вопросами о претензиях на Олимпиаду, а Женя уворачивается с мягкими смешками. Аня чувствует щемящую нежность, когда смотрит и слушает это интервью. Ей нравится эта манера иметь дело со скользкими вопросами — вежливо, но твёрдо. Она сама, наверное, отвечала бы в такой ситуации примерно так же, и это понимание сходства странно греет.

Аня встречает Женю после прокатов и обнимает. Она не уверена, что у неё получится потом порадоваться за себя — слишком острая конкуренция сейчас в женской одиночке, слишком велика цена ошибки, — но за Женю сейчас как будто можно? Результаты как будто обещают, что у него всё будет хорошо?

— Ты молодец. Замечательно откатал. Люблю твою короткую. По-моему, она сегодня была очень чемпионская, — нежно говорит Аня. И приподнимается на цыпочки, тянется губами к губам, чтобы поцеловать.

У Жени на скулах пятнами цветёт смущённый румянец. Женя не уклоняется от поцелуя, но с неловкой честностью замечает в ответ: — Рано хвалишь. Ещё целая произвольная впереди. Вполне могу сверзиться ниже плинтуса.

Аня качает головой и жмётся к нему теснее.

— Если для тебя чемпионат не пройдёт хорошо, то мне будет не на что рассчитывать, у меня тогда вообще ничего не получится, — бормочет она. В ней мечется тревога. С Женей можно позволить себе проговорить эту тревогу вслух, Женя наверняка не попрекнёт её этой минутной слабостью. Аня прикрывает глаза и чувствует, как её теснее обнимают крепкие тёплые руки, как омываемая этим теплом тревога понемногу истончается, перестаёт давить на душу и сердце так сильно.

— Так не может быть, — уверяет Женя. На его твёрдый голос хочется опереться, за его непоколебимые интонации держаться хочется. — У тебя обязательно всё получится, Анечка. Может быть, не сразу и не сейчас — но это твой сезон, я знаю. Сердцем чувствую. Ты будешь победительницей, непременно будешь.

От таких слов у Ани начинает щипать глаза. Она старается не растрогаться слишком, иначе её совсем размажет, и никаких прокатов не получится, и с сомнением уточняет: — Опять скажешь, что я королева?

Женя мягко улыбается и касается губами её виска.

— Конечно, — просто отвечает он. — Кто, если не ты?

Аня доверчиво льнёт к его губам. Ей жаль, что нельзя остаться в надёжных руках Жени вплоть до самых завтрашних прокатов. Это бы очень помогло — настроиться, увериться в себе, не накручивать себя. Взять бы Женю за руку и увести за собой прямо сейчас, заманить в свою комнату в отеле и прятаться в его тёплых объятиях от всего мира, пока не придёт пора выходить на лёд. Но это, к сожалению, невозможно. У Ани есть ещё лишь несколько минут на ласковые прикосновения, и всё.

— Я буду завтра кататься для тебя, — чуть робко говорит Аня, не уверенная, что не произносит романтическую чушь. — Ты… будешь смотреть?

Однако Женя принимает её слова очень серьёзно. И обещает: — Непременно буду, милая. Буду за тебя болеть.

И Аня старается. Она выдаёт, как ей кажется, один из лучших прокатов, какой способна только подарить Жене, делает всё, что должна, не позволяя себе помарок ни на одном элементе. Только этого всё равно не хватает: Камила с помощью трикселя и статуса главной фаворитки отыгрывает почти десять баллов, а по пятам преследует Саша, у которой очень насыщенная произвольная и которая может с лёгкостью отыграть очень большой отрыв, и не только Саша. Аня совершенно не чувствует себя в безопасности. Ей кажется, что её положение бесконечно шатко, что стоит лишь незначительно оступиться, и она немедленно потеряет всё, и сезон на этом закончится. В прошлом году она в штабе была единственная, главная, все надежды возлагались на неё, все ставки делались. Сейчас же главная явно Камила, да и без неё штабу есть на кого положиться. Аня будто стремительно теряет значимость для тренеров. После прокатов, стоит ей найти взглядом Женю, и Аня бросается к нему.

— Уведи меня отсюда, — просит она, заглядывая в ласковые зелёные глаза, и дрожит. Над катком транслируют счастливое интервью Камилы, оно обжигает, лицо от него горит, как от непрерывных пощёчин, выше Аниных сил покорно это слушать. — Я не хочу это всё! Уведи меня, пожалуйста!

На миг Женя крепко обнимает её, согревая своим надёжным теплом. И соглашается: — Пойдём.

Далеко они не уходят, спрятавшись в небольшом кафе. Аня пьёт горячий чай, пытаясь успокоить, унять ледяную дрожь внутри, а Женя гладит её по трясущимся плечам и рассматривает табличку с результатами женских коротких.

— Так, ну это юниорка, — бормочет он, листая таблицу вниз. — И эта тоже… и ещё одна… и вот, и вот ещё… — Он, в отличие от понемногу паникующей Ани, не позволяет эмоциям перехлестнуть себя, хладнокровно и методично что-то высчитывает. Результаты подсчётов, кажется, его устраивают полностью. Он снова обнимает Аню и с едва заметным вздохом подытоживает: — Не подпускай близко Лизу с Майей, и будешь в безопасности, и место в олимпийской сборной будет твоё. Ты справишься.

Аня опускает голову ему на плечо. Сперва она окунается в тепло тела, и позволяет себе поверить в уверенность подсчётов, чтобы успокоиться. Потом, слегка запоздало, Аня мысленно возвращается к маленькому, чуть слышному вздоху, пытается постичь его природу.

Это возмутительно, что она так долго думает.

— Если я сделаю это, то отберу место в сборной у Лизы, да? — наконец догадывается она. Конечно, надо было подумать об этом сразу. Женя и Лиза вместе тренируются, тепло общаются, они наверняка хорошие друзья. Аня виновато съёживается — она видит эту неприятную дилемму, но не видит ни единого способа её обойти. Вряд ли Камила или Саша завтра чудом подвинутся и уступят место. Получается, либо Аня, либо Лиза, и оба исхода Женю расстроят. Ане жаль, что она ничего не может с этим сделать, и она виновато шепчет: — Прости.

— Даже не думай, — строго отвечает Женя. Обнимает крепче, нежно целует в висок, гладит по волосам и едва заметно баюкает её, как маленькую, как совсем уязвимую. — Ты ни при чём, Анечка. И ни в чём не будешь виновата. Просто сделай завтра что должна, ладно? Тебе никто не уступит — и ты никому не уступай. Такие правила в спорте, не твоя вина, что по ним все играют.

Аня обещает сделать. Она честно старается успокоиться, не обращать внимания на преследующих по пятам соперниц — но получается не до конца. Нервы оказываются сильнее. Аня ошибается на первом же прыжке.

Удивительно, что эта ошибка не разваливает её окончательно. Наоборот, становится оплеухой, заставляющей всё-таки собраться. Остальную программу Аня выполняет без ошибок. Досадно, что это уже не помогает — её немедленно обходят, съедают за эту ошибку, и Саша всё-таки выталкивает её со второго места. В итоге Аня остаётся с бронзой. Хоть бронза и позволяет претендовать на поездку в Пекин, у этой медали всё равно есть отчётливый горький привкус поражения.

Как будто этого мало — вечером после прокатов Аня наконец смотрит результаты остального чемпионата и узнаёт, что Женя, оказывается, остался без медалей вообще. Уже вчера был без медалей, когда утешал раскисшую Аню и убеждал, что ничего ещё не кончено. И ничем этого не выдавал, ни словом, ни жестом, и вместо своих проблем пытался решать Анины. Вот и сейчас — в чате от него прилетает поздравление с медалью и ни одного упоминания о своих успехах или неуспехах. Аня выгорает от стыда и чувствует себя позорно слабой. Вчера она вместо того, чтобы поддержать Женю, только сама тянула из него поддержку. И вот — она пробралась на международные старты, а он — нет. Дальше, получается, до конца сезона без него?

Аня не понимает, почему Женя вообще ни на миг с ней об этом заговорил, ни единой фразой не обмолвился. Но у неё ещё есть возможность при личной встрече поймать его за воротник, чтобы не отпирался, и выяснить, в чём дело — впереди день показательных.

С первым пунктом просто — за бортиком катка Женя ловится легко и даже охотно. Дальше — сложнее. Воротника у костюма нет напрочь, и отчётливо виден тёплый изгиб шеи, плавно переходящий в плечо. Ане приходится хватать Женю за руки, за рукава его невообразимые, сквозь которые то проступает горячая обнажённая кожа, то нет.

— Почему ты мне ничего не сказал? — почти требует Аня. И видит, как Женя с недоумением приподнимает брови.

— Не сказал о чём?

— Не прикидывайся, — просит Аня. И крепче держит Женю за запястья, тянет ближе к себе. — О чемпионате. О своём четвёртом месте. О том, что ты теперь не попадаешь в сборную. Почему ты об этом молчал?

— Потому что только этим тебя грузить вчера и не хватало, — заявляет Женя. И смотрит ласково, влюблённо: — Анечка, у тебя и без меня было о чём думать. Тебе надо было свои задачи решать и на мои проблемы не отвлекаться. Если бы ты знала, что я дурак и действительно сверзился ниже плинтуса, это бы тебя только растревожило и ничем бы не помогло.

— А теперь это тревожит меня сейчас. И будет тревожить, — признаётся Аня. И тянет Женю дальше от бортика, в тень, чтобы там крепко обнять. — Получается, всё? Дальше я одна? Без тебя? Как же это?

— Ты не одна, — возражает Женя. Он нежно гладит Аню по голове, по волосам, а у Ани в груди щемит от этой нежности, и тянет расплакаться. — С тобой же будет твой тренерский штаб, твои подруги, да и другие наши ребята — неужели они не поддержат в случае чего? И потом, если тебе вдруг понадоблюсь именно я — ты в любой момент можешь мне написать или позвонить. Для тебя я всегда на связи, Анечка. Хоть среди ночи.

Аня долго целуется с ним вдали от света софитов, рискуя пропустить свой выход на показательный. У неё губы горят от настойчивых ласк — так отчаянно она пытается выбрать всю возможную близость из оставшегося времени с Женей, прежде, чем их опять на несколько месяцев раскидает по разным городам.

— Останься после гала. Я хочу ещё побыть с тобой, — просит Аня. И снова гонит от себя мысль: это прощание, это опять похоже на прощание на ужасно долгий срок, за который невесть что может случиться. Аня успокаивает себя воспоминанием, что они это уже проходили, и даже более длинным расставанием их мучило, но ничего страшного между ними из-за этого не случилось, значит, и на этот раз всё будет хорошо. Но внутри уже живёт неприятный червячок тревожного сомнения. Вроде и оснований для его существования нет — а тем не менее, не выгнать его никак.

Женя обещает остаться — и остаётся. После гала они уходят с катка, и Аня тянет Женю за собой по улицам, вглубь вечернего, почти ночного уже Питера.

— Я тебя похищаю, — сообщает она. И держится за ладонь Жени так крепко, что у самой пальцы болят от усилий. — На всю ночь. Ты не против, я надеюсь?

Она понимает, что рискует нарваться на упрёки, а то и на беспощадную выволочку, когда тайком приводит Женю в свою комнату в отеле. Ещё немножко переживает из-за этого, когда тянется поцеловать Женю — а потом быстро обо всех переживаниях забывает, потому что горячие губы охотно раскрываются навстречу, жарко ласкают, и Аня податливо утопает в этой ласке.

— Ты планировала целомудренно обниматься? Или вести себя неприлично? — уточняет Женя между поцелуями рваными выдохами. Его руки скользят по телу Ани, с нажимом оглаживают талию и бёдра, и даже сквозь одежду эти прикосновения уже совсем не похожи на целомудренные. Ане самой стыдно за то, как быстро её тело загорается под ласками — но стыд быстро испаряется, когда она думает, что Женя, кажется, горит точно так же и ничуть её за это не осуждает.

— Веди себя неприлично, — просит Аня, покрываясь сладкими мурашками предвкушения. — Пожалуйста. Я хочу.

Женя раздевает её ловко и быстро, Анина одежда падает к ногам за считанные минуты. Тогда как Аня, пытаясь помочь Жене раздеться, по ощущениям, скорее мешает. Она невыразимо, кошмарно долго непослушными пальцами возится с ремнём на его джинсах. Ей совсем-совсем не помогает, что Женя не торопит её, увлечённо целуя её шею и плечи. Аня от поцелуев только сильнее плывёт и вообще понимать перестаёт, как справиться с пряжкой.

Ане кажется, что проходит целая вечность, прежде чем Женя опускает её обнажённой на кровать и нависает над ней на локтях. Долгая, неловкая вечность — Аня не рискует вызваться помогать с резинкой, чтобы не затянуть дело ещё сильнее, — но и она, по счастью, заканчивается. Аня доверчиво разводит колени, подпуская Женю ещё ближе, оплетает его руками, робко целует в плечо — и сладко всхлипывает, когда Женя входит в неё, когда толкается глубже, заполняя её собой.

— Анечка, — шепчет он жадно; его раскалённое дыхание дрожит у Ани на щеке. — Ты такая нежная. Такая драгоценная. Люблю тебя.

— Люблю, — вторит ему Аня, задыхаясь. Впервые они занимаются любовью вот так: ничем не рискуя, не опасаясь в любой момент быть обнаруженными, не урвав украдкой считанные минуты уединения. И потому всё происходящее кажется Ане особенно сладким; она с наслаждением выгибается под вязкими ласками, сжимает пальцы у Жени на спине, вычерчивая хаотичные узоры, и понемногу тает, повторяя тонко и ломко: — Люблю.

В комнате выключен свет, и с улицы тоже почти никакого света не проникает, и близость отчётливее, ярче ощущается и запоминается на ощупь и на слух. Жар крепкого тела, и кожа под руками разгорячённая и влажная, и жар ритмичных толчков глубоко внутри. Влажные поцелуи на щеке и на виске. Тяжёлое, чуть хриплое дыхание над ухом, собственные беспорядочные стоны и едва слышное поскрипывание пружин. Аня запускает пальцы в волосы Жени, оттягивает взмокшую чёлку и льнёт губами к губам. Ей нравится, как её сдавленные вскрики тонут у Жени в горле, как её мягко покачивает на кровати в такт плавным движениям, которыми Женя пронзает её снова и снова, обжигая изнутри вспышками удовольствия, сливающимися под конец в одну долгую сладкую волну. Аня теснее обхватывает Женю руками и ногами, и далеко запрокидывает голову, протяжно стонет, пока Женя осыпает её шею жадными поцелуями, близкими к укусам, пока тело сводит от горячей неги.

Отдельная сладость — в том, что после Женя не уходит. Что они вдвоём остаются лежать на узкой кровати, соприкасаясь телами, перекрещиваясь лодыжками и всё так же никуда не спеша. Впервые у них есть время остаться наедине, обнажёнными и откровенными, о котором Аня начала мечтать ещё в Осаке.

— Иногда мне кажется, что я такая ужасно слабая. Такая беспомощная, — шепчет Аня в темноте. И чувствует, как по её спине размеренно движется тёплая ладонь — от плеч вниз до самых ягодиц, а потом обратно вверх. Неторопливая лёгкая ласка смягчает и расслабляет, вытравливает из тела даже тень напряжения и страха. Аня нежно, невесомо почти прикасается в ответ, водит кончиками пальцев по груди и плечам Жени и продолжает говорить: — Я всё думаю: это чудо, что ты продолжаешь со мной возиться. Что я на тебя вешаюсь со своей беспомощностью, а ты терпишь. Что тебе до сих пор всё это не осточертело.

— Ты катастрофически преувеличиваешь, — возражает Женя. Обнимает Аню за талию, притягивает ближе к себе, совсем вплотную, и уточняет: — Когда такое было, чтобы ты на меня вешалась, да ещё и с беспомощностью?

— Вчера, например? — предлагает Аня. И даже в темноте замечает, как упрямо Женя качает головой:

— Один раз не считается. А до этого?

— И до этого было, — спорит Аня. И силится вспомнить. В её воображении, она едва ли не постоянно виснет на Жене в роли дамы в беде. Но когда речь доходит до конкретных примеров, то, как назло, ничего вызвать в памяти не получается. Аня убеждена, что что-то должно быть, и настойчиво повторяет: — Было. Я уверена.

— Или не было, — мягко оспаривает Женя. Касается губами губ Ани, обжигая вспышкой краткого поцелуя, потом продолжает всё с той же мягкостью: — Но ладно, допустим, было. Что в этом такого? Анечка, ты ведь не из железа сделана. Ты живая, горячая. Тебе иногда давать выход эмоциям надо. Держать всё плохое в себе и пытаться в одиночку с ним справиться — это отличная дорожка к нервному срыву. А выговориться кому-нибудь кроме меня, кто готов выслушать, — неплохой способ разгрузить голову. Приемлемый уж точно. Ничего ужасного или стыдного в этом нет.

Аня немножко думает. Ей кажется, что не всё здесь сходится с этой философией — и она быстро замечает нестыковку: — А кто проглотил свою неудачу на нацчемпе и попытался похоронить в себе? Тебе разве не надо было бы выговориться, как ты сам предлагаешь?

— Не помешало бы, — соглашается Женя. С мягким смешком сконфуженно признаёт: — Давать советы у меня получается лучше, чем подавать пример, — и после паузы вдруг признаёт: — Прости, что я подвёл тебя.

Аня яростно мотает головой — она не может не выражать несогласия всем своим существом, пусть Жене в темноте этого почти не видно.

— Не ведись на мой плач! — спорит она. — Я неправа, когда пытаюсь хоть в чём-то перекинуть на тебя ответственность за мои результаты. Не позволяй мне! Я к тебе присасываюсь, как минога, а это неправильно, нельзя так.

Какое-то время Женя молчит в ответ. Аня слушает в темноте его размеренное дыхание.

— Если тебе ещё когда-нибудь понадобится снова так сделать — моя кровь в твоём полном распоряжении, — выдаёт он наконец. Звучит, может быть, чересчур громко, но Аню трогают слова, в которых она слышит заботу и готовность поддержать. Аня обнимает Женю за шею и целует с лёгким трепетом.

Некоторое время они неторопливо ласкают друг друга; потом у обоих снова учащается и сбивается дыхание. Аня плавится от нежных прикосновений, послушно перекатывается на спину, когда Женя вновь подминает её под себя, и с радостью снова ощущает приятную тяжесть его бёдер, отдаётся так же искренне, как и в первый раз. Ночь проходит так, как Ане давно хотелось, согретая тесными объятиями и теплом тел, — и Аня понимает, что будет мечтать о том, чтобы им с Женей удалось повторить такую ночь.

Женя уходит только под утро, ускользнув, пока остальные не начали просыпаться, чтобы остаться незамеченным. Подушка и простыня ещё какое-то время продолжают хранить эхо его запаха. Аня сколько может цепляется за это свидетельство того, что Женя действительно здесь был и всю ночь держал её в своих руках. Она обнимает подушку, прижимается к ней лицом, делает глубокий вдох и старается представить себе, что Женя ещё рядом. И в то же время — неистово надеется на чудо. На то, что каким-нибудь образом ситуация изменится так, что сезон продолжится международными соревнованиями не только для неё. Бывают же в мире чудеса? Почему одно из них не может случиться сейчас для Жени? Или точнее — для них обоих, потому что Аня тоже в этом ужасно заинтересована.

— Отлипни от телефона, — роняет Саша, когда все уже выдвигаются обратно в Москву. — Что ты там всё вычитываешь? Всегда на связи? Кремль вызывает?

Аня отмахивается от неё и продолжает листать новостную ленту, ловя каждое обновление, в каждую крупицу информации впиваясь жадным взглядом.

Должно быть чудо.