В химической лаборатории было удивительно тихо, несмотря на присутствие там Бальмаша. Обычно у профессора не закрывался рот, и все эксперимент сопровождались комментариями, то ли для самого себя, то ли для лаборанта Хоры, однако сейчас он не проронил ни слова. Бальмаш был здесь по велению сердца, покуда его другу просто некуда было больше идти. Впрочем, исходом событий были довольны оба.

— Может, пойдём сегодня погуляем? — Хора прикрыл рот ладонью и хихикнул, — на луну посмотрим.

— Исследования, исследования! Я сегодня совершенно не могу, нужно ещё изучить пару кристаллов. Общие свойства просто удивительны! — Бальмаш так ярко загорелся идеей кристаллов, что, казалось, того гляди сам начнёт сверкать. Чем дольше не происходили открытия, тем больше была вероятность, что они вот-вот случатся.

— Ну Баша! — наигранно нахмурился Хора.

— Меня так мама звала, — оскалился Бальмаш, нежно поглаживая Хору по голове. Тот выполнил своё обещание, оставшись служить науке даже при том условии, что Бальмаш будет им командовать.

— Отвлекись хоть на один вечер. Ты уже сам на себя не похож. Совсем забыл о жизни, — Хора поправил накладные рукава и принялся переставлять колбы туда-сюда.

— Жизни не существует! — важно заявил Бальмаш, вскакивая на ноги и прохаживаясь туда-сюда, покачивая указательным пальцем, — это миф, который придумали студенты-лоботрясы.

— Ты действительно не бывал за стенами Академии со времён самого поступления?

— Хора печально покачал головой. Его очень беспокоило душевное состояние Бальмаша: и без того шаткая психика профессора грозилась фатально повредиться.

— И кроме того дня, когда мы праздновали выпускной Вальтера, а так же позавчерашней вылазки со студентами. А так да, я никогда не был за пределом Академии. «Никогда», потому что переродился с обретением зрения.

— А мне кажется, что мы наоборот тогда умерли. Я видел такое, когда падал с крыши…

— Падал с крыши? — Бальмаш остановился в своём движении и недоуменно уставился на приятеля.

— Ну… Да. После того, как не обнаружил никого в Академии.

Бальмаш удивлённо захлопал глазами.

— Ты заблуждаешься. Тебе стало плохо, потому что ты сорвал маску вслед за Дортраудом и солнце исказило твоё восприятие.

— Подожди… Я упал с крыши, выколов себе глаза, ко мне снизошла Фортуна и даровала Рассветную звезду, которая повела меня всё исправлять!

— У тебя были очень серьёзные галлюцинации, — Бальмаш вдруг сделался не в меру мрачным, — они продолжались практически целый год. Я очень боялся за тебя, а мастер Карстен вовсе думал, что ты умрёшь от перегрузки сознания.

— И когда я… Очнулся?

— Как не странно, но после выпускного Вальтера. Тебе нужна были новые сведения о мире, в противовес тому, как лечили первые помешательства.

— То есть… Дортрауд не убил Лорана? — Хора воспрянул надеждой. Он боялся говорить на эту тему целых десять лет, но сейчас всё располагало к тому, чтобы начать раскрывать старые тайны.

— Слегка поколотил, но с ним всё в порядке. Он ушёл из Академии, не выдержав всего, что на него навалилось, и что сейчас с ним — я не знаю. Мы никогда особенно не ладили.

— А Гудвин?..

— …Повесился. Ты видел, — вздохнул Бальмаш. Ему самому хотелось бы, чтобы всё оказалось, как в иллюзиях его друга, но решения Фортуны были категоричными и жестокими.

— Так жаль… Мне чудилось, что и Мер, и Гудвин живы, что они счастливы! — Хора облокотился на стол и закрыл лицо руками. Мер была его самой близкой подругой, а потому он искреннее желал ей счастья и метил в крёстные отцы её детей. Он не совсем понимал, что такое крёстный отец, потому как Дортрауд упоминал об этом аспекте своей веры лишь вскользь, но звучало торжественно и очень ответственно. Гудвина же он слегка опасался, учитывая его причудливые наклонности, но жалел от всего сердца, будучи поверенным его последнего слова. Слишком много было тогда важных миссий на одного студента Хору, что только способствовало зарождающемуся безумию. Сначала Вита, затем — зеркальная луна и реплики, после — гибель друзей, падение метеорита и сорванная в роковой час маска. Это определённо был сложный замысел Фортуны, противиться которому всё равно не было смысла, а потому спустя десяток с лишним лет Хора ни о чём не жалел.

— Иногда происходит не так, как нам хочется или кажется, — вздохнул Бальмаш, — ну, ты знаешь.

— А что было на том выпускном? — спросил вдруг Хора, озадаченный вопросом собственного прозрения.

— Что ж, друг мой, — Бальмаш хитро улыбнулся, присаживаясь за стол, — слушай.

Следующим утром в стенах Академии происходил полнейший кошмар. Все куда-то бежали, суетились, смотрели в телескопы и просто сходили с ума. Дело было настолько скверно, что ректор забыл о своём волевом решении и пригласил всех по тем или иным причинам изгнанных студентов и преподавателей, дабы разобраться в происходящем. Фортуне была неведома человеческая этика, а потому всякий мог прийти к тяжёлое время к стенам Академии и предложить своё решение проблемы. Гьюла и Юнона, оставив ребёнка на младшую сестру бывшего профессора, тоже пришли.

— Что у вас, чёрт возьми, случилось?! — Юнона остановила бегущую по коридору девушку. Как в старые добрые времена.

— Я…

— Отвечайте! Иначе я обращусь в соответственные инстанции с сообщением о том, что вы нарушаете дисциплину. — Эвелина растерялась, не зная, что и сказать. В шоке были все, включая профессоров, однако ученики всё ещё свято верили, что те знают, что делать.

— Там… Там… — мялась девушка, вертя головой по сторонам.

— Что «там»? — напирала на несчастную Юнона.

— Там солнце встало!

— Встало и встало, чего горячку пороть, — рядом как-то слишком внезапно появился Бальмаш, озарённый очаровательной чуть пугающей улыбкой. Происходящее не было для него чем-то из ряда вон выходящим: его земли были так далеко, что солнце на них вставало и садилось по прежним законам, как было до помешательства, и тем сильнее было удивление тогда ещё первокурсника, когда он навсегда оказался погружен в вечный рассвет.

Девушки замерли. Появление этого студента не сулило ничего хорошего.

— Иди откуда пришёл, — проворчала Юнона, будучи явно не рада появлению будущего профессора. Острый на язык шельмец обязательно спросит, как сложилась судьба самостоятельной и волевой девушки, которая этим так кичилась, а отвечать, как и врать, не хотелось совершенно. Жизнь Юноны шла по инерции — простые законы физики.

— Как жизнь? — Бальмаш проигнорировал Юнону и обратился к Эвелине. Та снова замялась.

— Нормально… Но я очень встревожена происходящим, знаете ли, потому что…

— Почему же? — Бальмаш всплеснул руками, — что естественно — то не безобразно! Солнце тысячи лет садилось и вставало, но почему-то теперь всех это начало беспокоить.

— Но это же… Так раньше не было! — мнение Бальмаша было для Эвелины значимым даже после всех издевательств, которым она подвергалась со стороны этого студента. Он снова ставил себя против всех, оставаясь спокойным, покуда другие сходили с ума от волнения, и эта самобытность и сила духа подкупала. Бальмаш же не считал себя смелым, однако в уникальности не сомневался: Фортуна наградила его чутким разумом, и грехом было отрицать это, а потому не испытывал никаких сомнений касательно своих гипотез, даже если те противоречили словам самого ректора. Для будущего профессора просто не существовало авторитетного мнения, а собственное — было единственным правильным. И, что поразительно, он в действительности практически никогда не ошибался.

— Ну и что, — Бальмаш прищурился, обратив лицо к окну. Даже такой слабый свет, частично сокрытый маской, делал глазам больно, благо сознание, как думал Хора, не выжигал, — не все внезапные перемены плохи. Шоковая терапия бывает полезна. Или Фортуна просто вернулась с отдыха!

— Вы снова порете какую-то чушь! Как тогда, когда я принимала участие в вашем «эксперименте»! Наука для вас — всего лишь развлечение, это недопустимый подход!

Бальмаш улыбнулся, ничуть не обидевшись на слова девушки, что удивительно.

— Кстати о прошлом эксперименте. Мне нужно вас осмотреть на предмет заражения паразитами. Меня уполномочил мастер Карстен, — перебил будущий профессор. У него были свои планы на происходящее, и даже вставшее солнце не было существенной помехой.

— Брось эти шуточки! — взвизгнула Эвелина, вспоминая, что было с ней, когда она согласилась помочь Бальмашу в прошлый раз.

— Именно так, — оскалился студент, — Это обязательно после каждой манипуляции с непроверенными химическими и алхимическими субстанциями!

— Профессора сказали, что у меня нет никаких паразитов! — топнула ногой Эвелина. Юнона, тем временем, устав быть свидетельницей очередного глупого фарса, тихо выругалась и пошла искать другую жертву руки закона.

— Они просто не знали всех обстоятельств. Паразиты передаются через кровь и слизистые, а что, если ты прикусила щёку до того, как выпила моё зелье?

— Это был сахар! Ты лжешь! — от любви до ненависти действительно было не далеко. Так и Эвелина, чуть только разочаровалась в предмете своего воздыхания, как начала искренне желать зла этому шельмецу.

Бальмаш поспорил с Хорой, что сможет развести Эвелину на поцелуй. Тот кричал «не верю!» и с хохотом катался по кровати, Бальмаш же — был уверен в успехе грядущего мероприятия примерно настолько же, насколько в том, что всех студентов хранила Фортуна.

— Вы же понимаете, дорогая Эвелина, — Бальмаш взял девушку под руку и отвёл к окну, — что вас отчислят тут же, как узнают, что вы заражены? — У Эвелины ёкнуло сердце. А что, если этот чёртов шутник был прав?.. — Паразиты опаснее всех изменений небесных светил вместе взятых. Поверьте, я абсолютно серьёзен и каюсь касательно своих прошлых детских шалостей. Я повёл себя недостойно и готов это признать.

— Правда? — Бальмаш никогда не извинялся — это знала вся Академия — а потому такое поведение подкупало. Неужели он изменился и правда сожалел?..

— Чистая правда. Клянусь Фортуной, это останется нашей тайной, даже если что-то и обнаружится. А в случае самого плачевного развития событий я помогу вам избавиться от последствий.

Эвелине не оставалось ничего, кроме как согласиться.

***

Девушка легла на кушетку и с тревогой в глазах уставилась в потолок. Ей было страшно, но в то же время она чувствовала себя гениально обманутой: что-то было не то с предложениями Бальмаша, крутящегося где-то возле шкафов с инструментами.

Создавалось интуитивное впечатление, что он просто бесцельно шатался туда-сюда, а не искал что-то действительно важное для… Эвелина даже не знала, зачем она пришла, но уже всем сердцем успела пожалеть о своём опрометчивом решении. Нужно было за шкирку тащить самопровозглашенного медика к мастеру Карстену — профессора бы никогда не поступили со студентами так, как уверял Бальмаш, но подсознательный страх перед возможными последствиями всё равно не давал девушке думать холодной головой.

Наконец шаги Бальмаша замерли где-то совсем рядом.

— Что ж, начнём осмотр, — уверенно произнёс юноша, садясь на стул возле кушетки. Послышалось поспешное шуршание форменной ткани. Эвелина приподняла юбку по просьбе новоиспеченного медбрата и удивлённо уставилась на него.

— Выше, выше, — произнёс Бальмаш с такой интонацией, с какой это делал мастер Карстен, когда кто-то не с первого раза понимал, что нужно делать.

— Выше? — Эвелина и без того сидела с голыми ногами, задрав юбку до края чулок, но будущему профессору (для исследований, несомненно!) этого было мало.

Бальмаш делал вид, что происходящее его нисколько не интересует, листая карты и периодически звоня в колокольчик. Эвелина же не знала, куда себя деть от накатившего стеснения.

— Я потрогаю? — спросил вдруг Бальмаш, кивая на её ноги. Эвелина так опешила от его наглости, что согласно кивнула. Жесты были не видны за масками, однако, за долгие дни лишения зрения, студенты научились понимать друг друга без него.

— Валяй, — бросила девушкой в такой манере, в какой это обычно делала Мер. Бальмаша передёрнуло бы, не будь его психика такой крепкой. О смерти не безразличной ему студентки он забыл удивительно быстро. Хора пытался его осуждать, но не смог — у каждого были свои способы справляться с горем.

Холодные узловатые пальцы скользнули по коленям Эвелины. Та от неожиданности вздрогнула.

— Испугалась? — Бальмаш оскалился и клацнул зубами, зловеще засмеявшись. Эвелина поджала ноги, — я просто смотрю, нет ли тремора. Это — один из признаков заражения паразитами.

— Правда? — девушка наивно захлопала глазами. Хотелось бежать отсюда куда подальше, но, с другой стороны, что, если она и правда была заражена?

— Ну конечно правда! — рука Бальмаша продолжала шарить по бёдрам девушки, периодически останавливаясь и надавливая. Эвелина терпела, от страха прижав к себе свою медицинскую карту. Происходящее было не то, что странным — пугающим, а больше всего пугало то, что она не видела лица Бальмаша. Все его эмоции были спрятаны за железно-деловым тоном, а потому и намерения оказывались неизведанными. Впрочем, будь он без маски — это бы положение не спасло.

Обстановка накалялась, несмотря на то, что ничего не происходило. Бальмаш напряженно думал, избирая тактику, Эвелина — искала пути к отступлению, пытаясь воссоздать в голове образ обстановки кабинета.

Вдруг Бальмаш, устав выдумывать окольные пути, наклонился над студенткой и замер в паре сантиметров от её лица.

— Поцелуешь меня?

— Нет! — Эвелина вздрогнула и попыталась оттолкнуть будущего профессора, но ничего не вышло.

— Почему? — его глаза под маской страшно блестели. Им двигала не симпатия, но азарт, и от этой циничности становилось до омерзения неприятно.

— Ты ужасен, Бальмаш. Я боюсь тебя, — выпалила Эвелина, собрав всю свою решимость. Сказать такое в лицо дорого стоило.

— Так… — недовольно цокнул языком Бальмаш, — тогда…

— …Что? Что со мной будет? Что ты мне дашь на этот раз? — Эвелина изо всех сил пыталась держаться.

— Например, гематений. Его больше, намного больше, чем может показаться, — он не разделял идеи мастера Мартина, но на войне все средства были хороши. Эвелина, зная, чем может закончиться употребление производной клея, начала бессильно плакать.

Однако, не успел Бальмаш окончательно напугать несчастную девушку, как скрипнула дверь и на пороге появился хозяин кабинета. Профессор позвонил в колокольчик и, сложив картину происходящего, в мгновение оказался рядом со студентами.

— Что здесь… — мастер Карстен, недолго думая, схватил Бальмаша за ухо, вынуждая нагнуться, — Вы идёте к ректору, молодой человек! Это не обсуждается, мне надоели ваши выходки!

— Подожди, подожди… — перебил Хора, — при чём здесь Эвелина?

— Да так, забавная история, которую я забыл тебе рассказать.

— Странно, почему я её не помню… Об этом наверняка говорила вся Академия!

— Говорила, — Бальмаш гордо выпрямился, — что я чудовище, аморальный тип и насильник. Не знаю, как не выгнали.

— Тебе многое сходит с рук благодаря таланту, — Хора считал, что подобные поблажки были заслуженны, но не когда Бальмаш начинал терроризировать других несчастных студентов. Благо, сейчас он сам был преподавателем.

— А теперь я вообще могу творить, что захочу. Я профессор, только представь! — серые глаза сверкали неподдельной радостью. Бальмаш был как ребёнок, которому подарили желанную игрушку на праздник зимней звезды.

— Ты ничуть не изменился, — улыбнулся Хора, подходя к Бальмашу и приобнимая его. Тот обнял в ответ, стискивая несчастного лаборанта в крепких объятиях, но быстро отпустил, — так что там дальше, с выпускным Вальтера?

Это был день совместных лекций. Мастер Дорес рассказывал о самых последних открытиях, а послушать приходили студенты всех курсов, начиная от тех, кто ещё был облачён в белоснежную форму, до тех, кто уже готовился к выпуску.

— Итак, дети, — начал профессор, качнув колокол над доской, возвещая от начале занятий, — сегодня я расскажу вам о том, какие важные перемены произошли в нашей Академии. С сегодняшнего дня все ученики предвыпускных курсов должны будут репетировать свой уход из стен своей обители, подобно тому, как первокурсники встречаются со своим воображаемым двойником, — мастер Дорес нахмурился, не ощутив в отзвуке от аудитории маски кого-то из старших студентов, — есть здесь выпускники? Опять прогуливаете!

Вальтер поднял руку. Дортрауд проигнорировал.

— Есть, мастер. Вальтер, студент девятого курса.

— Я помню вас, юноша, — кивнул преподаватель, — значит, информация для вас. Смысл репетиции в том, чтобы изобразить абсолютную случайность, с которой вам и придётся пытаться найти общий язык на протяжении всей своей жизни как учёного. Проще говоря, это будет сакральная беседа о великом, такая, какая произойдёт у вас с самим Космосом, и любой студент может стать оппонентом выпускаемого в диспуте.

— Профессор, позвольте мне, — внезапно поднял руку Хора, но тут же съёжился, стоило тихо переговаривающимся студентам зловеще замолчать. Он сам не понимал, зачем и что вообще сделал, будто что-то свыше толкнуло его на этот поступок.

— Ваше рвение похвально, студент Хора, — мастер Дорес медленно кивнул, — однако не совсем понятно мне в свете последних событий.

Хора покраснел, но быстро нашёлся с ответом. Профессор нарочно задавал каверзные вопросы, желая посмотреть на свою теорию в действии. Враги всегда становились самыми лучшими друзьями, однако о наличии вражды между этими студентами нельзя было объективно судить со стороны, а потому старик полагался на интуицию.

— Именно потому что моего решения не ожидали. Фортуна направила меня.

Вальтер вздохнул, получив одобрительное похлопывание по плечу от сидящего рядом Дортрауда. В воздухе висел вопрос «когда», но ещё яснее — ответ «сейчас». Студенты встали со своих мест и вышли. В аудитории наступила гробовая тишина.

Вальтер и Хора не обменялись и звуком по пути к балкону, выход на который располагался в дальнем зале — оба знали, куда и зачем идут. Оказавшись на месте, юноши сняли маски и уставились, по привычке, сквозь лица друг друга.

— Что ж, не-друг мой, — Хора шаркнул больной ногой и покосился на буйную растительность, обвивающую перила, — начнём. В чём смысл человека? Как по мне, в том, чтобы обменяться опытом с нужными людьми, ибо именно в смешении идей рождается истина Случая.

— Не согласен, — по началу шло тяжело. Вальтеру не хотелось разговаривать в принципе, что говорить о горячих философских спорах, которые были скорее развлечением, чем способом достижения истин, — смысл человека определяется его стремлениями. Тем более, самые сокровенные истины рождаются в пустоте.

— А как же понятие лонтана?

— Нужно не для науки, но для поддержания духа. Я ни разу не давал тебе списывать и не делился наработками.

— Не переходи на личности. Скажи лучше, сколько будет корень из шестидесяти четырёх? — Хора выпрямился, поправил бант и уставился на Вальтера. Так непривычно. Столько воспоминаний. Глаза напротив были неотличимы от проблесков звёзд за плечами выпускника.

— Четыре вспышки по двое. Почему математика?

— Ввести в заблуждение, — чёрные глаза сверкнули, точно бездна, — чёт или нечет?

— Ноль и два края бесконечности. Как ты перенесёшь на человека принцип неопределенности?

— Не действительно для объектов крупнее элементарных частиц. Что ты сделаешь, если на тебя упадёт звезда?

— Истеку кровью и вспыхну, подобно её свету. Гибель или рождение?

— Или. Когда произошло косвенное событие, изменившее твою жизнь?

— Восьмой день месяца Пегаса.

— День моего рождения? Вальтер, ты?!..

Хора ахнул и отступил на шаг назад, чуть не свалившись с балкона, благо ловкая рука некогда друга схватила его за рукав. Хора, нахмурившись, смотрел на Вальтера и чувствовал такую искреннюю ненависть вперемешку с лёгкостью от определённости, что хотелось плакать. Равнодушие следовало отличать от внимательного созерцания. Хора понял это слишком поздно.

***

Таинство прощания прошло спокойно.

— Что будем делать? — спросил Вальтер, с непривычки щурясь на солнце.

— А давайте бить женщин наслаждения! — радостно воскликнул будущий профессор, уже предвкушая грядущее веселье. Хора уже жалел, что они позвали с собой его, а не Дортрауда.

— Бальмаш, ты что?! Мы должны сочувствовать им и жалеть, а не бить или, того хуже, пользоваться тем, что они предлагают! — возмутился Хора. Профессора строго-настрого запрещали студентам связываться с подобными личностями, если их можно было ещё назвать личностями, да и собственные соображения о добре и зле не позволяли. Фортуна не обещала вечную сладкую жизнь за гранью за хорошие деяния, но взывала к состраданию во имя сострадания — высшему проявлению человечности.

— Чтобы пользоваться, у меня есть Эвелина, обижаешь!

— Ты отвратителен, — проворчал Хора, сам не понимая, иронизирует ли или говорит серьёзно. Бальмаш был крайне скользкой личностью и сложно было однозначно сказать, как каждый из его знающих к нему относился.

Бальмаш засмеялся.

— Да я пошутил. Она мне не нужна. Глупая девчонка, с которой даже играть не интересно. Пойдёмте! У меня просто прекрасное предчувствие касательно любимой пивнушки Гудвина.

Тесное помещение встретило юношей запахом дерева, трав и спирта. Бальмаш крутил головой как сова, пытаясь быстро оценить обстановку, пока Хора и Вальтер искали глазами, куда можно было сесть, а потому слегка отстали от будущего профессора, который уже успел плюхнуться за барную стойку.

— А там что? — полюбопытствовал Хора, заглядывая на второй этаж.

— Нам… Лучше не знать, иначе всё пойдёт так, как пророчил Бальмаш.

— Да! — тот уже успел схватиться за кружку, — я всегда прав. Вы сомневались? Хора, садись рядом!

— В культуре земель моего отца спиртное строго запрещено. Хорошо проводить время можно и с чистым сознанием, — пожал плечами студент и хотел было идти вразумлять Бальмаша, как вдруг заметил, что Вальтер пристально на что-то смотрит ему через плечо на лестницу. Юноша, чувствуя, что дело плохо, медленно обернулся и обомлел.

— Мастер Йозеф?! Что вы здесь делаете?! — выпалил Бальмаш, как самый смелый (и бестактный!) из всех присутствующих, прежде чем Хора вообще успел понял, в чём дело. Мастер Йозеф остановился, поправил ворот рубашки и странно нахмурился, пытаясь выдумать, в чём обвинить в ответ законно отдыхающих студентов. Немая сцена заставила Хору рассмеяться, а Вальтера — потащить того к выходу; впрочем, вывод был один: уважение к мастеру Йозефу было утрачено, а что-то важное в картине мира двух студентов и одного выпускника необратимо сломалось. Солнце выжигало всю сакральность и святость. Если бы не попытка скорого исчезновения, студенты увидели бы, что профессор тоже растерялся. А если бы смотрели внимательнее — заметили бы странную корзину, появившуюся пару лет назад возле ворот Академии.

Хора удивлённо хлопал глазами, с глупым выражением лица пытаясь просмотреть в профессоре дыру.

— И… И что? Как мне это помогло?

— Фортуна ведает, — засмеялся Бальмаш, — возможно, дело было в том, что после увиденного ты всё-таки согласился выпить, а там… Взял, и прозрел! Тебе нужна была встряска!

— Да? А нас, вроде как учили, что кропотливый труд и созидание… — Бальмаш вдруг вскочил на ноги и принялся бегать, точно ненормальный, — Бальмаш! Что опять случилось?!

— Встряска! Понимаешь, встряска!

— Что?

— Неси карбид. А ещё молоток, что-то острое и толстую кастрюлю!

Хора с нервной улыбкой сполз по стенке, уже жалея, что тогда пришёл в себя.