Пыли в библиотеке скопилось столько, что невозможно было вздохнуть, не закашлявшись. Лоран, привыкший терпеть физические неудобства, даже не обратил бы внимание, если бы не дотошность к порядку его новой соседки.

— Не мешай мне! — Юнона, почти всерьёз рассердившись, стукнула Лорана метлой по спине. Тот дернулся, глухо вскрикнул и замер.

Все, что было у Лорана, чтобы не закончить жизнь раньше положенного человеку естественного срока — гордость. Оставаясь наедине с мыслями в болезненном полусне, юноша всегда яркими вспышками чувствовал желание сдаться навсегда; не покинуть жизнь, однако сделать так, чтобы она настолько потеряла ценность, что даровала покой. Упоение собственными бедами и желание вынести ещё больше, чем столько, сколько казалось пределом, приносили странное, ни на что не похожее успокоение.

— Вечно тебе не мешай, да не мешай. Я сделал всё, чтобы никому не мешать, но — снова, — Лоран часто ворчал и что-то язвительно шипел на обыденные, как казалось Юноне, фразы, но при этом всегда — будто не всерьёз. Сейчас же всё звучало настолько иначе, что даже принципиальная и до болезненного прямолинейная Юнона чувствовала, что что-то сломалось.

— Я тебя так задела? — фыркнула бывшая студентка, опираясь на инструмент.

— Да. Палкой по спине. Не заметила? — в том, как Лоран беспомощно скалился, было своё очарование. Его больше других замечал Гудвин, но никогда о нём не упоминал, боясь что-то сломать по очевидным причинам — Лоран, в отличие от Анастасии, обладал пускай больным, но рассудком. Упоминание же Гудвина заставляло Лорана окончательно терять самообладание.

— Где болит? — Юнона сделала два широких шага в сторону библиотекаря и деловито подбоченилась.

— Ты мастер Карстен? С меня хватило лечебниц, — Лоран дрожащими пальцами стянул с себя длинный чёрный жилет, оставаясь в странной бело-прозрачной рубашке. Была пора спать, а Юнона всё никак не могла угомониться с бесполезной уборкой.

— Тогда давай сидеть в разных углах библиотеки, не говоря друг другу ни слова! Я просила тебя поначалу условиться о законах, но ты только твердил, что всё и так идёт как надо!

— Какое глупое желание рационализировать то, что никогда не будет подсчитано с достаточной точностью, — Лоран состроил странную гримасу, распуская серебряные пуговицы. Он был удивительно аккуратен, что позволило ему сохранить вещи времён юности невредимыми, вот только воспоминания из них так же не выветривались с годами. Мужчина вздохнул, спуская скользкую ткань с плеч. На впалой груди даже в слабом свете свечей были различимы порезы и ожоги, явно оставленные не случайно, а сам он нервно сутулился, ни то пытаясь их спрятать, ни то наоборот находя наслаждение во внимании к дефектам, — …вот здесь, — он указал дрожащим пальцами чуть левее грудины, — болит. И чем ты мне поможешь?

— Похоже ты не особо и хочешь, чтобы я тебе помогала, — Юнона, бросив метлу, грузно опустилась рядом на койку и надменно взглянула на Лорана.

— Унижение нужно переживать внутри себя, а не просить помощи извне, лишь подпитывая его, — Лоран поежился, обнимая себя за плечи. Ему нравилась прохлада, но сейчас он откровенно мёрз даже при закрытых окнах, будто был болен.

— Ты думаешь, я не знаю, что такое унижение? — огрызнулась Юнона, внезапно почувствовав, что сама себя задела за больное. Поступки Гьюлы нельзя было оправдать с точки зрения академической этики, однако по-человечески девушка понимала, что её действия были совершенно осознаны и, более того, она преследовала корыстные цели, а значит стоило лишь поблагодарить Фортуну за восстановленное в итоге равновесие.

Лоран криво и страшно улыбнулся. Это чувство не посещало его с того самого дня, как он покинул лечебницу и принялся вести затворнический образ жизни, и оттого было лишь более мучительным.

— На самом деле, — он понимал, что намеренно говорит не о том, о чём они с Юноной изначально затеяли разговор, — прекрасное чувство осколков разбитого доверия. Когда хочешь, чтобы тот, кого любил, делал очень больно, потому что только ему известно, как.

Юнона фыркнула.

— Это не доверие, если ты знаешь заранее, что его разобьют. Осознание шаткости Фортуны работает совсем не так.

— Поэтому я не верю в Фортуну, — Лоран говорил озлобленно-загнанно и едва слышно, однако Юнона всё понимала по его глазам. Будь они зрячими в годы студенчества — он был стал её лучшим другом как человек самый искренний и понятный, однако Фортуна рассудила о времени встречи иначе, но долгое ожидание лишь укрепляло веру в собственные предположения.

— Ну и в чём же смысл? — Юнона догадывалась, в чём было дело, но предположения делать опасалась. Лоран, несмотря на внешнюю хлипкость, всегда казался ей опасным человеком, и злить его она не хотела, даже опуская нежелание сделать больно как другу.

— Плакать, понимая, что больше нет никого, кроме него, что никто не увидит твоих слез, и улыбаться, потому что ты заслужил. Потому что так правильно.

— А как заставляют плакать, чтобы так? Не кичусь, но я не проронила и слезинки, пока жила в своём кошмаре, — Юнона всё же горделиво приподняла подбородок вопреки своим словам.

Вдруг Лоран замер с совершенно демоническим выражением лица и в следующее мгновение вскочил на ноги и принялся что-то искать.

— Тебя какая муха укусила?! — грозно вскрикнула Юнона, не успев поймать его за волосы, когда тот метнулся к полупустым стеллажам.

— Цепь, — раздраженно прошипел библиотекарь, лихорадочно обшаривая руками полку. Дорогой сердцу символ, боль и память — он никогда не расставался с незамысловатым куском железа, который все вокруг не считали чем-то большим, чем просто мусор. Даже те, кто были ему важны насколько, что достойны были эту цепь держать.

— Что? — Юнона, неслабо удивлённая неуважением к только что наведённому ею порядку была в шаге от того, чтобы схватиться за метлу и вновь побольнее ударить своего соседа.

Лоран резко повернулся к Юноне и схватился руками за полку позади себя. Уже очевидно было, что никакой цепи там, где он её обычно оставлял, не было, иначе бы бывшая блюстительница академических законов уже давно осыпала бы его неуместными вопросами.

— Потерялась. Надо вернуть.

***

Лоран проглядел все глаза, битый час пытаясь выискать в луже возле дерева пропавшую цепь.

— Ты конечно беден, но не настолько, чтобы не смочь позволить себе новую, — Юнона фыркнула, оглядываясь по сторонам. Она совсем не хотела сюда возвращаться, но Фортуна, так или иначе, вела её к этим стенам. Она не испытывала душевной боли как Лоран, не мучилась воспоминаниями, не…

— Воспоминания, — прорычал библиотекарь, нервно заправляя за уши тонкие пряди, — у новой цепи не будет моих воспоминаний. Она со мной с юности. В ней три четверти моей жизни, — Лоран никак не мог вспомнить, где лежала та злосчастная куча колючего снега, в которую он с позором упал, пойманный болезненным эпизодом прошлого. Как не странно, те были чем болезненнее, тем значимее, и с годами тоска по собственной тоске становилась всё больше и больше похожей на безумие.

— Три четверти? Откуда знаешь? Это в годах…

— Это не в годах! — Лоран суетливо обошёл кусты и с досадой сжал руки в кулаки, ничего не обнаружив, — это в том, сколько воли к жизни я с ней оставил. Она не должна попасть ни к кому в руки, — приятно-болезненные мысли вдруг сменились на откровенно страшные. Лорана чуть передёрнуло и он недовольно поморщился, пытаясь это прогнать.

— А, ясно всё с тобой. Неорганика, — Юнона, желая нарочно позлить старого приятеля, с важным видом скрестила руки на груди и посмотрела на него сверху вниз.

— А у тебя не неорганика? Это ты ставила опыты над неорганическими формами жизни, не я.

Вдруг Лоран услышал знакомый мелодичный лязг. И знакомые шаги.

— Твоё?

Как молотом по голове. Лоран, едва держась на ногах, развернулся и увидел Дортрауда.

— Да, — библиотекарь не решился уточнять, как именно Дортрауд решил, что он владелец цепи, и где он вообще её нашёл, а вот Юнону, похоже, распирало от любопытства.

— Всё учишься? — язвительно усмехнулась бывшая студентка, разглядывая Дортрауда. Прежде ей не приходилось его видеть, но, признаться честно, исходя из слов Лорана он должен был быть как минимум ангельски красив, чего на деле, как на её вкус, не случилось.

— Учусь, — вид у вечного студента был крайне подавленный и испуганный, что было совсем на него не похоже. Да, он часто был печален из-за траура по Мер, но это слышалось и ощущалось совсем иначе, нежели то, что терзало его сейчас, — но приближаюсь к выпуску. Скорее, чем мог бы подумать.

Лоран поджал губы, украдкой поглядывая на спину развернувшегося Дортрауда, но Юнона просто так отпускать его была не намерена.

— Почему? Будешь профессором?

— Буду бродягой, потому что в служители возвращаться точно не намерен.

— Что случилось?

Дортрауд говорить не хотел, но и уходить почему-то не спешил. Отвергнутые этими стенами бывшие студенты вряд ли могли как-то его помочь или повлиять на грядущее решение ректора касательно его судьбы, а беспокоить их своими проблемами почём зря совсем не хотелось. Им своих явно хватало, раз сюда вернулись. Впрочем, раз уж Фортуна решила столкнуть его со старыми приятелями — нужно было пользоваться шансом, а не действовать в угоду пустой лицемерной вежливости. О том, что вообще подошёл, вечный студент уже успел пожалеть: жест того, что он вернул Лорану его же цепь, на взгляд самого Дортрауда исключительно метафоричную, был как минимум жестоким, учитывая всё то показное равнодушие, с каким он относился к своему подопечному в годы учения последнего.

— Мастер Йозеф обвинил меня в растлении ребёнка и предательстве Академии. Если кратко. А если чуть подробнее — я спас в иноземной церкви девочку и привёл сюда. Вчера мы с ней ночью возвращались от мастера Карстена. Она совсем плохо себя чувствовала и я нёс её на руках и вдруг наткнулся на ректора.

— Никогда не поверю, что Йозеф прав, — нервно пробормотал Лоран, перебирая цепь, — с чего он вообще предположил худшее?

— И я. Ты был добрее нас всех. А если не добрее нас всех — то откровенным мямлей, — девушка прищурилась, будто бы что-то задумала. Лоран, наблюдая за происходящим, находился если не в замешательстве, то в легком недоумении.

— И за тебя никто не вступится? — удивился библиотекарь. Дортрауда знали и любили все, а значит и не могли оставить в беде, даже при том, что для отстаивания этой правды придётся пойти против ректора.

— Не имеют право. Как решил Йозеф, у меня не в меру хорошая репутация в Академии, и все начнут защищать меня не зависимо от истинных обстоятельств. Я могу поклясться Фортуной, что не делал ничего дурного, но разве он мне поверит?

— Значит не очень и пытался и плохо клялся, раз тебе не поверил тот, кто Фортуне посвятил всю свою жизнь. Это если официально…

— Юнона, какое тебе вообще дело? Конечно, после того, как ты решила нарушить правило о посещении Академии посторонними, я ничему не удивлюсь, но твоих мотивов понять не могу, — Дортрауд почти плакал и странно отворачивался, стараясь хоть как-то оставить себе лицо. Несмотря на усталость и груз многочисленных потерь, он совсем не хотел покидать Академию, до сих пор восхищённый стремлениям к истинам.

— Я смыслю в законах, это правда. И именно поэтому жду полного изложения событий, — Юнона знала, что делать, и уже заранее была уверена в успехе мероприятия, что отражалось на её внешнем виде так ярко, что любой другой, кто её не знал, решил бы, что она жестоко издевается.

— Ты хочешь детальнее?

— Рассказывай!

***

В зале было темно и холодно. Атмосфера полупустого помещения, окутанного зловещим молчанием, действовала на нервы даже всегда и во всём уверенной Юноне. Она последнюю неделю не находила себя места, либо увлеченная поиском нужных книг, либо их непосредственным изучением. Лоран не спал эти ночи вместе с ней, пытаясь рассудить о существовании тех или иных редакций, всё сопоставляя по годам и пытаясь искать закономерности. В правилах, чего бы то ни было они не касались, Юнона разбиралась очень хорошо. Она помнила обо всех мелочах, была дотошной в плохих и хороших смыслах этого слова и знала, как обернуть эти правила в угоду себе.

— Здравствуйте, господа, — Юнона с горделивым видом встала, оглядывая профессоров. Дореса и Лукаса среди них не было, что наводило бывшую студентку на определённые чуть печальные мысли, но ещё более печальными их делало осознание того, что эти два профессора были самыми справедливыми и здравомыслящими людьми в Академии.

— Рад вас приветствовать от лица всех собравшихся, — холодно произнёс Йозеф, стараясь не смотреть на Дортрауда. В последнее время в Академии всё шло неладно, и ректор единолично принял решение о том, что всех причастных к этим неприятностям нужно было устранить. Очевидно было даже незрячему, что бродячий циркач Джорго стал одним из стремящихся к истинам лишь благодаря неуместной доброте вечного студента, и Йозеф даже не желал задумываться о том, что ещё могли повлечь за собой подобные вольности. Как он догадывался, то, что Академия потеряла одного юного студента, было так же делом влияния извне — непосредственно до принятия рокового решения Лека находился в компании Джорго. Логичнее было бы предположить, что на мальчика повлияла неблагосклонность мастера Бальмаша к юным дарованиям, или недавняя ссора со своим наставником, но, на самом деле, одна Фортуна ведала, что подтолкнуло ученика Дитриха покинуть стены Академии. Ректор попытался отвлечься от сторонних мыслей, но тут же поймал себя на той, что, так или иначе, все недавние беды, обрушившиеся на него, были связаны именно с детьми. Оставалось только уповать на то, что великий Космос перестал считать ребёнком его собственную дочь, правда, ни один Космос не мог помочь, решись Бальмаш забрать свою долю сделки.

— Позвольте представиться, — девушка поправила бумаги, лежавшие в её руках, и медленно оглядела зал, останавливаясь взглядом на профессорских лицах, — меня зовут Юнона и сегодня я буду представлять сторону защиты. Несмотря на то, что некогда я являлась студенткой Академии, моё мнение совершенно беспристрастно ибо классифицируется как таковое согласно второму пункту шестнадцатого правила о проведениях государственно независимых судов. Для работы мне нужен будет полный свод местных правил со сносками и приложениями о редакциях, а так же свидетельство кого-то, кто знал моего подзащитного на протяжении пары лет до предполагаемых событий. В качестве доверенного лица был выбран студент Фенрис, — Фенрис встал со своего места и чуть неуклюже поклонился. Он и представить себе не мог, что окажется здесь, и тем более — что увидит Дортрауда на месте, где по обыкновению сидели преступники. Не то чтобы юноша много бывал на судах или хотя бы что-то о них знал, но на справедливость суда Фортуны, одной ей ведомого, надеялся всем сердцем. Юнона строго на него глянула и вернулась к своей речи, — а так же, согласно этико-медицинской декларации и первому приложению к своду законов о правах ребёнка, я прошу позволить предполагаемой жертве отвечать за себя независимо от мнения лица, выполняющего роль опекуна или назначенного таковым ввиду затруднительной жизненной ситуации субъекта.

Йозеф перевёл тяжёлый взгляд на девочку. Мастер Карстен, ссылаясь на упомянутый Юноной документ, долго настаивал на том, чтобы слово дали Флор; девочке было уже одиннадцать лет и, как он считал, этих лет было достаточно, чтобы здраво рассуждать о происходящем и полагаться на собственный рассудок. К слову говоря, сам медик тоже присутствовал, снова вопреки обещаниям со времён традиции смертничества ничуть не поседевший.

— Дортрауд, ты не виноват, — прошептала она, повернувшись в сторону вечного студента. Тот не мог расслышать её слов, но без лишних пояснений понял смысл и только бледно улыбнулся в ответ. Если Йозеф что-то решил — ни одни даже самые рациональные убеждения не могли изменить его мнения, что не могло не пугать. Может, в своих неприятностях Дортрауд был виноват сам, но кто знал, кто ещё мог попасть под карающую руку ректора. Флор, как он себя не уговаривал, не была смыслом его жизни, скорее — покорением перед волей Фортуны. Её злую насмешку в появлении девочки вечный студент признавать не хотел, и всё, что испытывал — липкую тоску, граничащую с безразличием к жизни. Конечно, он был безмерно благодарен Юноне, но ощущение собственной смерти без смерти не давало полностью осознать, насколько важным был этот жест.

— Ежели это все, кто решил сегодня посетить заседание, я объявляю о начале судебного процесса, — Йозеф встал с несвойственно встревоженным видом и кивнул сам себе. Пора было с этим покончить.

Лорана среди собравшихся не было. Утром этого дня, когда они с Юноной должны были идти в Академию, библиотекарь сослался на плохое самочувствие и решил остаться. Девушка, конечно же, тут же сделала вывод о том, что он просто струсил встречаться с собственным прошлым, либо слишком сильно переживал, что ему придётся созерцать лишение свободы своего близкого друга (который самого Лорана, как она видела ещё тогда, другом не считал), но в несвойственной для себя манере промолчала. Впрочем, в успехе Юнона была уверена и готова была поклясться, что сумеет вытащить Дортрауда. Им всем было нечего терять, а значит можно было действовать так, как вела Фортуна, не стесняясь в способах.

Ещё около получаса Йозеф практически спорил сам с собой, создавая видимость обсуждения. Профессора много говорили против, но как только дело доходило до аргументов, ректор их останавливал. Искренне согласным оставался только мастер Дитрих и то, как догадывались все остальные, лишь из-за гадких шуток о нём на смежную тему. Юнона молчала, наблюдая за дискуссией. Йозеф пару раз делал паузу, явно давая ей возможность вмешаться, но девушка сидела с каменным лицом, не проронив и слова. Дортрауд уже смирился со своей судьбой, Фенрис начал заметно нервничать, а Флор, похоже, сделалось совсем дурно, за чем со всем вниманием следил мастер Картсен.

— …Таким образом, у осужденного нет никаких вещественных доказательств собственной правоты, следовательно, данной мне властью, я как ректор в праве избрать для него меру наказания, руководствуясь соображениями безопасности в стенах Академии для всех, кто волей Фортуны здесь оказался, — Йозеф старался не замечать гневные взгляды Бертольфа и Карстена; первый уже практически начал что-то возражать, но его мгновенно перебили.

— Подсудимого, — Юнона встала и грозно посмотрела на Йозефа, — и вам дана власть не судить, а следить за учебным процессом в Академии. За этот час я не впервые замечаю, что вы крайне неумело оперируете юридическими терминами, что не удивительно, так как данное мероприятие даже не является судом ввиду отсутствия должной компетенции у обвиняющей стороны, и, следовательно, мой подзащитный не может быть подвержен никаким законным мерам наказания. Свод правил Академии не подразумевает ни тюремного заключения, ни иных мер пресечения, на исполнение которых вы рассчитываете, — Йозеф хотел было что-то возразить, но Юнона заставила его замолчать одним только взглядом. Увлечённая процессом, она вышла на середину зала, держа в руках толстую кожаную папку, — Ежели сторона общественности в лице студента Фенриса, и мастера Карстена, как компетентного в вопросах медицинской этики лица, не имеет возражений, вопрос изгнания по внутренним порядкам так же неуместен, а обвинение ввиду отсутствия как объективных свидетельств, как результатов врачебной экспертизы, так и субъективных, как подтверждение выдвинутого обвинения со стороны Флор, расценивается не иначе, как клевета, согласно гражданскому кодексу этих земель. Как адвокат я не имею права осуждать вашу личность, но, ставя точку в своей речи, как человек и бывшая студента позволю себе сказать, что вы поступили из личных интересов, о природе которых я судить, к сожалению, не могу, а потому могу лишь поставить вас перед фактом угрозы моего дальнейшего обращения к общественности ввиду внутренней неприкосновенности порядков Академии перед государством, — Юнона с грозным видом бросила на стол перед ректором кипу выдержек из законов, — Другими словами, если вы не способны предъявить достаточно компетентные обвинения — хотя бы держите честь перед лицом Фортуны.