— Я бы рад, — ответил Маленький принц, — но у меня так мало времени. Мне еще надо найти друзей и узнать разные вещи.

— Узнать можно только те вещи, которые приручишь, — сказал Лис.

Только Антон более менее приходит в себя, как на голову сваливается ещё одна хуйня: зачётная практика. И его откровенно пугает, что кроме неё завтра больше ничего нет.

Дай бог можно будет самостоятельно по парам или командам разбиться — так, по словам более опытных в их компании, всегда делают на практиках, но ЛарисПаловна обычно придумывала много... всякого. Не исключено, что додумается как-нибудь сделать индивидуальный зачёт.

Но Рита сказала не ссать, потому что найдутся сообразительные, к кому если что можно присосаться и паразитировать, — Антон на это с умным видом кивает, воспринимая как урок, и очень старается следовать совету. Даже решает на подготовку забить и вместо этого идёт на блядки. Ну, всё и вправду наверняка пойдёт своим нормальным рабочим ходом: будет как минимум одна рабочая клетка мозга Саши и его адекватность. А если ещё и позволят выбирать больше трёх человек, то зачёт будет просто вразъеб.

Только вот его наверное надо было раньше об этом спросить, а не в поздний вечер на кануне. Он сказал, что они с Ингой в этом году ещё не сдают практику, потому что до сих пор стрёмно, рискованно и всё такое. Антон так стукнулся головой об перила верхней кровати от отчаяния, что пришлось лёд прикладывать.

Вот надо же так... С днём тотального проёба.

Уснуть спокойно после этого не выходит ни через десять минут, ни через полчаса. Ну как бы... одно дело просто смена, когда книгочеев распределяют по группам так, чтобы обязательно были умные и опытные, потому что смерть студентов никому не выгодна. А ещё если что всегда можно позвать Соловья — Антону кажется, что тот может вытащить вообще из любой поебени и даже не будет потом отчитывать полчаса — вот за это его любили все, не исключая Варчука.

А экзамен кажется чем-то совсем другим: специально придумывают задание повеселее и подбирают напарников позаковыристее, чтобы учились с разными цветами работать. В книгочейской шараге это тем более совсем-совсем другое: тут и задания могут попасться просто отвал башки в прямом смысле.

Что если он будет совсем один или с тем, у кого крайне сомнительный уровень осторожности/неконфликтности/коммуникабельности? Антон умеет сглаживать углы, но если его постоянно задевать, то он запросто вспылит и что-нибудь обязательно сожжет. Что если будет так и вообще всё пойдёт по пизде? Чёрт с этим зачётом, но что если... Он ставит блок на мысли о серьёзных травмах или даже смерти и очень старается уверить себя, что всё вырулит, — а как иначе? — но всё равно тревожность горячится в груди и не даёт уснуть.

Антон бесится со своей бессонницы и решает, что нужно как-то тихо пробраться на кухню, чтобы никого случайно не будить и не пугать. Сначала прислушивается минуты две, потом постепенно, осторожно, неторопливо вытаскивает из-под одеяла по очереди все конечности, очень стараясь сильно не скрипеть. Но как только он садится, так сразу же закашливается накопленным дымом. Да блин.

— Всё нормально? — тут же сонно отзывается Саша сверху. Он чуть что всегда на чеку — круто, наверное, но Антону кажется, что если просыпаться от каждого шума громче скрипа кровати, то так и с ума сойти можно. Владя, хоть и получил жёлтый из-за тревожки, и то спит крепче.

— Да, покурить выйду, — хриплой скороговоркой бросает Варчук, заходясь в новом приступе кашля, и встаёт уже нормально (ну раз разбудил — смысла нет красться). Жарко до одури.

Антон натягивает тапки и, выглядывая в коридор, с удивлением обнаруживает, что из дверных щелей кухни тонкими полосами бьёт свет. Варчук, конечно, не рассчитывал на компанию, но парой слов перекинуться не против. Отвлечется хоть немного.

Он осторожно приоткрывает туго идущую дверь, тут же зажмуриваясь от яркости света, и проскальзывает внутрь.

— Ого, доброе утро.

Глаза более менее адаптируются, но ещё приходится щуриться. Хотя что тут рассматривать: Матвея тяжело не узнать по голосу и пожеланию доброго утра, когда сейчас второй час ночи.

— Ты чего тут делаешь? — Варчук прикрывает за собой дверь ладонью и осматривает невозмутимо левитирующего Корецкого, мешающего вилкой лапшу в пенопластовом лотке.

— Ем. Ты же видишь.

Антон сразу подмечает, что у Матвея на щеке красуются две добротные краснющие царапины. Он как раз хочет спросить про них, но его опережают с другим вопросом:

— А ты? Пижама зачётная, кстати.

О-о да, его тёмно-красная пижама с динозаврами — крайне недооцененная вещь в гардеробе Антона, по его мнению.

— Спасибо, — устало бросает он, подходя к окну, и честно признаётся: — Стрессую перед практикой и хочу курить.

— О-о, а ещё спортсмен называется, — качает головой Матвей, цыкая, и снова кое-как пытается уместить в рот намотанное на вилку.

Антон упрёк игнорирует и достаёт из кармана электронку. Но в итоге закурить он забывает из-за интереса к кое-чему другому, поэтому просто начинает машинально крутить её в руке.

— Что это у тебя на лице?

— Э-э.. лицо..? — недоуменно хмурится Матвей, щупая себя, пока не натыкается на воспалённую кожу. — А, это... да ерунда, об ветки поцарапался.

— Ого, хорошо ты с деревом пообжимался, — Варчук, немного сопоставив альтернативы, всё-таки отходит от окна и тоже решает украть дошик из чьих-то запасов в одной из тумб за кастрюлями. Ничего, ему простят — он таких хоть десять вернёт.

— Всё равно то же самое насилие над организмом.

Антон закатывает глаза и, пока заливает кипяток, сердито вытаращивается на Корецкого. Снизу вверх смотрится комично.

— Ну не злись, просто шутка-самосмейка. У меня тоже или гастрит, или... язва может даже уже, — он пожимает плечами и снова набивает рот. После слов о гастрите и язве. Ему так похуй, что Антон в восхищении. Ну, в плане уметь так забивать — круто, но забивать так на себя всё-таки не очень.

— Вот и подарю тебе на день рождения медобследование.

Матвей кривится.

— У меня есть определенные принципы насчёт больниц и обследований.

— Какие? — Антон усмехается, размахивая вилкой. — Не посещать их?

Матвей обиженно утыкается взглядом вниз, хватается за щёку, чтобы позу подраматичнее сделать, — и вдруг громко ойкает, тут же в панике протирая тыльной стороной ладони царапины и жмурясь от жжения. Похоже, случайно тронул щёку рукой, которой открывал специи. Антон воздерживается от тихого «придурочный» со вздохом и уже через несколько секунд прикладывает ему мокрое холодное полотенце, слегка потирая раздражённую кожу.

— Ну чего ты в лазарет не сходил?

— А че мне эту... как её... ночью трогать? — Матвей морщится, пытаясь уклониться, но Антон ему не даёт. Потыкав тряпкой ещё немного, он отстраняется и оценивающе осматривает ещё больше покрасневшую щёку.

— Давай хотя бы пластырями залепим?

— Чтоб меня за ними вообще не было видно?

Антон продолжает выжидающе стоять на месте, сложив руки на груди. Матвей быстро сдаётся.

— Ладно. Только давай я сам, окей? — Корецкий недолго шарится в карманах и высыпает оттуда на стол несколько мятых цветных пластырей. Он опять по дурости хочет коснуться щеки, но получает по руке полотенцем.

— Да не трогай ты, у тебя руки в остром... Да и ты не увидишь, куда лепить вообще.

Антон снова безапелляционно наклоняется к его лицу и хватает пластырь с котёночком. Прелесть какая. По максимально недовольному выражению лица Матвея понятно, что он очень не рад сложившейся ситуации, но не сопротивляется и послушно поворачивает голову в сторону.

Варчук подмечает, что впервые видит почти целиком его руки, потому что Матвей сегодня в свободной клетчатой рубашке с рукавами до половины плеч. Антон отклеивает полоски с пластыря, а сам косится на руки. Ничего необычного на самом деле: тонкие, бледные, кое-где есть рубцы от шрамов, еле заметные пятна веснушек и яркие — родинок. Но стоит немного сменить ракурс, чтобы налепить пластырь, как он замечает на внутренней стороне предплечья левой руки свежий синяк. Корецкий старается тихонечко спрятать его, слегка сменив позу, но уже поздно.

Антон вздыхает и переводит сосредоточенный взгляд на щёку. Второй пластырь покрывает одну царапину уже целиком.

— А если честно, откуда царапины?

— Просто я не очень умею нравиться людям, — парирует Матвей и неловко, слегка нервно улыбается.

Антон приглаживает пальцем клейкую ленту с лягушками и еле заметно приподнимает уголок губ. Но улыбка скорее горькая и невесёлая. Сочувственная.

— Ты такой загадочный.

Последний пластырь с цветочками всё не хочет браться со стола. Матвей почти выражения лица не меняет, только поджимает губы и немного хмурится — но Антон всё равно в этом хорошо читает холодную угрозу. От внезапной смены эмоций аж рука дёргается.

— И поэтому тебе интересен? Как только загадка пропадёт, ты всё?

Похоже, опять ляпнул не совсем то, хотя странно, — это просто как констатация факта. Варчук может возразить, мол, как ты мог так подумать, я порядочный надёжный человек, но их разговор тогда точно перейдёт в конфликт — а зачем?

— Ты правда интригуешь своей таинственностью, — начинает Антон с осторожностью и решается на небольшую прямую откровенность, потому что Матвея такое обескураживает: — Но знаешь... если ты станешь считать меня своим другом, то я тебя не брошу.

Он ожидаемо видит непонимание. Но не злость — это главное. Матвей сглатывает, немного медлит и отзывается ещё тише, но чётко проговаривая каждое слово:

— До каких пор ты будешь пытаться добиться от меня чего-то?

Антон почему-то думает, что вопрос касается его надоедливости и дискомфорта от общения.

Но он чертовски не прав.

— Если ты скажешь мне отстать, то я отстану. Честное слово.

Матвей молча отводит глаза и приземлятся на подоконник. Антон тоже не шевелится и некоторое время слышит только их ровное дыхание.

Корецкий о чём-то напряженно думает, пока не поднимает на него глаза и будничным тоном выдаёт:

— Хочешь прогуляться?

— Ты сдурел?! — сначала восклицает Антон, вытаращив на Матвея глаза по пять копеек. А потом задумывается на две секунды. Блин, нет. Всё-таки звучит заманчиво. — Ладно. Хочу. Пойдём. А куда?

Матвей смеётся с такой оживлённости и резкой смены ответов. Всё напряжение будто испаряется. Он ловко спрыгивает с подоконника и машет рукой.

— Надевай кеды и пошли. Там тепло. Я тебя у двери сюда подожду.

Антон старается шлёпать в тапках потише, но выходит так себе: торопится. Боже, восторг-то какой — погулять ночью, когда не спится.

Он слегка приоткрывает дверь в комнату, хватает с пола первые попавшиеся кеды и уже хочет также тихо ретироваться, но портит всё сквозняк, с характерным стуком захлопнувший дверь. Антон неловко морщится, и ему остаётся только надеяться, что Саша не проснётся.

Матвей ждёт его на месте, играясь с какой-то штуковиной. Невидимкой, кажется.

— А как мы...

Корецкий поднимает на него поблёскивающие глаза и ухмыляется.

— Просто иди за мной.

Из холла они прямиком попадают в какие-то очень тёмные коридоры и лестницы. Антон настороженно сходит со ступеньки на ступеньку, держа зажженными два пальца, пока Матвей расслабленно парит рядом. Наверняка уже весь замок исследовал и знает все потайные входы и выходы — очень полезный навык, ничего не скажешь.

Минут через пять они оказываются у тяжёлой деревянной запертой двери. Корецкий цыкает, бормочет что-то про «опять закрыли» и просит Антона посветить ему у замка. Он недолго копошится в нём невидимкой, и — о чудо — дверь открывает им выход на улицу. Матвей сразу проскальзывает в небольшую щёлочку.

— Ого. Я думал, так только в кино делают, — Варчук выглядывает из-за двери и, не заметив никакой опасности, тоже переступает порог. Тихо. Слышно только как где-то вдалеке проезжают машины да стрекочут насекомые. Действительно тепло и так безоблачно, но на небе всё равно видно всего несколько звёздочек, потому что в Москве увидеть много невозможно.

Они оказываются в противоположной стороне от главного входа. Матвей шагает, закинув руки за голову, и по сторонам не смотрит — скорее всего знает, что никто их не поймает здесь. Антон ему, конечно, в этих всех делах доверяет, но всё равно иногда бросает настороженные взгляды по сторонам вплоть до того, как они исчезают в деревьях. Они сворачивают налево, к парку, и Матвей вдруг спрашивает:

— Ты водить умеешь?

— Ну да.

— М-м, а я взламывать умею... — он растягивает губы в довольной хитрой улыбке. Антон в ответ смеётся и вытягивает ладони вперёд.

— О-о, нет, Матвей, я не хочу иметь судимость в двадцать.

Он наигранно вздыхает.

— Ну ладно, пешком полезнее.

Интересно, а реально умеет..? С учётом того, что у него довольно размыты границы дозволенного, Антон склоняется к положительному ответу.

Во время их молчания он думает о том внезапном вопросе. И что это было? Странновато приглашать ночью прогуляться того, чья компания раздражает, — Антон делает вывод, что недопонял.

Правильно ли он теперь думает, что Матвей, ну, после его слов пытается сблизиться? Мысль ещё более утопичная, но такая утешающая и приятная: может, он переживает, что Варчук его оставит, если тот будет в силу привычки иногда царапаться и слишком долго привыкать? Господи, жалко, что Корецкий так плохо умеет говорить через рот.

Но Антон не исключает и того варианта, что он просто заскучал и ничего такого в это предложение не вкладывал. Уныло и невкусно, но кто знает.

Он вслепую следует за Матвеем, который опять куда-то сворачивает.

— Куда мы идём?

— Обычно ночью я могу уходить и километра на три отсюда, но над тобой сжалюсь, так уж и быть, — он широко разводит руками и тыкает указательным в Антона. — Тебе всё-таки ещё поспать надо.

Варчук фыркает. Потерянный ребёнок театра.

— А днём так гулять не катит?

— Там со-олнце, — недовольно тянет он с хныканьем.

— Ты ж моя поганочка.

Матвей не понимает, нужно ему смутиться или возмутиться, поэтому совмещает всё в одну непонятную гримасу.

Антон, пока снова висит молчание, невзначай бросает взгляд на свою смуглую и от природы, и от солярия руку и подносит к по-вампирски бледной Корецкого, не касаясь. Так контрастно.

Варчук, к слову, только недавно понял, насколько они диаметрально противоположны. Хотя ему к такому не привыкать, потому что Рита тоже очень отличается от него в плане повадок в следствие среды, где выросла. Из самого очевидного: Матвей для парня маленький и слабый, Антон — высокий и спортивный, Матвей — одинокий интроверт вплоть до отшельничества, Антон — экстраверт чистой воды; Матвей всегда закрывается одеждой и, судя по всему, носит одно и то же на протяжении долгого времени («это не неряшливость, я просто рациональный в использовании»), Антон очень часто носит облегающее — фигура что надо, грех такую мешками скрывать. Да и ходит уверенно, с прямой спиной, в отличие от Корецкого, которому комфортнее всего ссутулить плечи и сунуть руки в карманы. Варчуку очень важно следить за собой от волос до ногтей на ногах, поэтому его две большие полки в шкафу ломятся от косметической лабуды, которую Матвей (дай бог умывающийся просто водой) не очень понимает и считает бесполезными продуктами беспощадной системы капитализма. И если Антону, который обожает культуру селфкеара, утром на сборы нужно минимум полтора часа, то Корецкий похож на человека, которому достаточно и пяти-семи минут.

А кстати об утрах зря вспомнил... Но по крайней мере тревоги при слове «зачёт» особо не чувствуется, уж точно не до дыма из носа. Варчук бросает взгляд на экран смартфона и прикидывает, что спать ему осталось около шести часов, — тогда супер, можно тем более не волноваться.

— Мы недолго, — бросает Матвей, поняв, что Антон проверяет время, хотя даже в его сторону не посмотрел.

— А ты же придёшь завтра?

Корецкий недовольно морщит нос.

— Придётся.

После недолгой паузы тишину снова нарушает Варчук:

— А если можно будет по группам, то ты с кем?

— К кому сунут, — легко отвечает Матвей, пожимая плечами. — Те, кто более менее меня знают, со мной работать не станут, а новенькие... Боже, ты видел совсем новеньких? Они от меня шарахаются, как от Медузы Горгоны, — Антон только сейчас подмечает, насколько у него выразительные жесты и мимика. Уже менее экспрессивно он добавляет куда-то в сторону, но достаточно слышно: — Ну, кроме тебя.

Варчук улыбается.

— Их просто пугают твои способы знакомства.

— Да ну их... — Матвей обиженно фырчит и отмахивается. — Лично для тебя, кстати, у меня было два варианта: рассказать анекдот или сделать комплимент твоей жопе.

Вроде и так нагло до смущения, а вроде и смешно от абсурдности — Антон прыскает, одновременно заливаясь краской.

— Потрясающе.

— Анекдот я так и не рассказал, так что хотя бы сделаю комплимент-

— Ну Матвей! — возмущенно перебивает его Варчук, все ещё посмеиваясь, и толкает в плечо. Корецкий гогочет так, что случайно оступается, соскальзывает с дорожки и почти падает — но Антон успевает поймать его за руку и притянуть обратно. Просто катастрофа на ножках.

— Иногда я так сомневаюсь, что ты доживёшь хотя бы до двадцати пяти, — бормочет он, сначала намекая на неосторожность, а затем осознавая, что эта мысль в целом подойдёт к его сомнительному образу жизни, и приглаживает отлепившиеся края пластырей на щеке. — Неужели тебе настолько пофиг?

Матвей морщится и выставляет свободную ладонь вперёд.

— Слушай, мне не пофиг, — Варчук ждёт объяснения деструктивного в отношении себя поведения хотя бы туманной фразой, но вместо этого получает сощуренный взгляд, гаденькую ухмылку и: — Мне похуй.

Антон закатывает глаза и отпускает его руку, чтобы угрожающе уставить в бок. Но Матвей с хихи-хаха шагает дальше как ни в чём не бывало.

— Вот для этого и нужны друзья, которым будет не похуй вместо тебя, — бубнит Варчук, как только его догоняет.

— Ну не ворчи, у меня не так всё и плохо. Вот у меня ты есть, авось и до тридцати доживу, — он обворожительно улыбается во все тридцать два, вызывая у Антона смешанные чувства: звучит очень мило, он даже опешил от того, что Матвей согласен принять чужую заботу, но если вдуматься... Кошмар. Вот уж здесь кто обскакивает Таму в принятии неизбежного.

Они останавливаются у развилки. Точнее, останавливается Матвей, Варчук — следом. Корецкий задумчиво трёт подбородок и озвучивает итоги своих недолгих размышлений вслух:

— Ну ладно, на заброшку тебя тоже не поведу. Ты уж больно нежный. Пойдём на площадку.

Антон округляет глаза и почти давится — он бы легко обиделся на «нежного», но прихуевание со слов о заброшках сильнее. Просто Матвей похож и на того, кто реально таким промышляет, и на знатного пиздабола одновременно — тут уж выбор зависит от личного отношения к нему.

— Э... на детскую?

— Ну да. Мы же, кажется, решили, что ты просто подышишь? — Корецкий вопросительно приподнимает бровь. М, а кто «мы»? Николай II, император и самодержец Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая? Антону так-то без разницы, но просто позабавило, что вопреки его словам в выборе он решения не принимал.

Варчук вслух не высказывается, а просто кивает и сворачивает за Матвеем.

Поздней ночью, понятное дело, вообще никого. Вокруг площадки почти нет деревьев, плюс она освещается фонарями с трёх сторон, поэтому никакие хтони на каруселях или среди кустов показаться не должны. Места много: и для обычных качелей, и для качели-гнезда, и для песочницы, и для спортивно-акробатического (реально акробатического, Антон через такие штуки только со страховкой проходил в веревочных парках) комплекса с горками. Ещё есть пара странных хреней вроде цветной змейки из досок или четырёх деревянных мухоморов, расположенных друг напротив друга, — их предназначение мало кому понятно, но, видимо, проектировщики детских площадок считают, что дети сами найдут этому применение.

Матвей сразу с разбега допрыгивает до деревянной балки, расшатывается посильнее и ловким движением встаёт на неё, конечно, с помощью крыльев. Но потом убирает их и уже идёт по узкой поверхности без страховки, иногда покачиваясь так, что Антон скрещивает пальцы, чтобы Матвей себе шею не свернул. Варчук же устраивается на круглых качелях: спиной упирается в тросы и одной опущенной вниз ногой слегка себя покачивает, прикрыв глаза. Боже, так хорошо. Не темно и не стрёмно, не шумно, в меру прохладно. Дневной духоты нет, и дышится легко-легко. Ни о чём серьёзном не думается: Антон как будто оставил все проблемы в библиотеке и сбежал проветривать мозги. И почему он раньше никогда не выходил просто на улицу ночью? Оправдываться напряжённой учёбой странновато, потому что вот он, гуляет в ночь перед зачётом и чувствует себя прекрасно. Возможно, стрёмно попасться на глаза, а потом утром — прямиком к Ангелине на ковёр?

А, стоп. Ну да, у него же не было Матвея, который знает все тайные ходы и удовлетворяет свои хотелки в любое время суток, даже если это двенадцатичасовой сон или желание съесть листочек с дерева. Точнее не даже, а тем более, если это что-то ебанутое.

Антона из полудрёмы выдёргивает резкий лязг металла, и тот снова возвращается к наблюдению за, как оказалось, не только клоуном, но и акробатом Корецким. Варчук уверен, что не смог бы так не то что сейчас, а вообще: не такой он маленький, складный и лёгкий, как Матвей, тем более подстраховки под рукой (за спиной) нет.

Постепенно поднимается холодный ветер. Антон всё ждёт, когда он пройдёт, но нет: тот доходит до определенной скорости и без резких скачков дует уже минуты три. Матвей скачет по самым высоким балкам и брусочкам, как козлик, — а там ещё хуже. Видимо, всё-таки придётся самому позаботиться о том, кто здесь не огнемаг.

— Ты не замёрз?

— Не-ет, — кричит Корецкий в ответ, пытаясь ухватиться руками за железку, на которой висит вниз головой. — Холод придумали продавцы пуховиков!

Антон смеётся и качает головой.

— Злые дяди-капиталисты?

— Имен... — в итоге он просто ставит руки на землю и переворачивается, вставая на ноги. — ...но.

Ага, даже невооружённым глазом видно, как Матвей пытается ещё больше спрятаться в рубашку. Конечно холодно в лёгкой безрукавке ночью на ветру. Домой он вряд ли пойдёт, да и Антон тоже пока не хочет. Даже дать из вещей нечего... Совесть же замучает потом увидеть его вблизи дрожащим, а то и заболевшим. Он придумывает кое-что, но пока медлит: соображает, как устроить и как предложить. Может, будет резковато, но... уместно. Звучит уместно. Ладно, хотя бы попробует, если что переведёт в шутку. Он набирает в лёгкие побольше воздуха и кричит:

— Иди сюда.

Матвей бросает на него вопросительный взгляд, спрыгивает с брусочка и находу спрашивает:

— Что?

Антон в ответ неуверенно хлопает по качели у себя между ног. Или нужно вслух? А можно он и так поймёт? Но Матвей лишь непонимающе нахмуривается и останавливается в нескольких метрах.

— Мёрзнешь же. Я волнуюсь.

Тоже не напрямую, но вроде ясно. Корецкий вдруг делает выражение лица испуганного оленёнка и ещё немного подгружается. Затем делает несколько осторожных шагов, но у самой качельной железяки замирает на полушаге и так и топчется на месте. Нет, не то чтобы у него большие проблемы с физическим контактом, но это же не людей внаглую щекотать и руку им на плечо закидывать. Другое какое-то совсем.

— Ну чего ты? — Варчук мягко посмеивается. — Я тебя не сожгу, обещаю.

Матвей, очевидно, так и не находит причин отказать.

Он присаживается на край, прикидывая, как бы ему нормально залезть, чуть откидывается назад и внезапно проваливается на самое дно качелей, буквально врезавшись головой в чужую грудь. Замирает и бурчит «и-извини». Антон чувствует неспокойное сердцебиение и дрожь по всему телу от холода. Он пододвигается чуть ближе и приобнимает Матвея за плечи. Холодный такой — да-да, ещё и выёбывается, что не замёрз. Напряжённый Корецкий ещё почти никак не шевелится, пока в один момент не решается повернуться поперек, чтобы юрко прильнуть к плечу и спрятать лицо в изгибе шеи. Варчук, немного опешив, сначала поднимает руки, а затем снова осторожно обвивает ими Матвея и ставит подбородок на макушку, кожей чувствуя щекочущее дыхание на грани с фырканьем. Губы непроизвольно расползаются в улыбке. Это точно он?

— Нормально так?

В ответ Антон получает что-то среднее между «угу» и довольным мычанием. Матвей понемногу расслабляет тело и ещё подгибает ноги, чтобы соприкасаться с чужими, — Варчук, конечно, как печка. Большая такая и очень тёплая.

Антон, еле дотягиваясь носком до земли, методично покачивает качели. Он чуть передвигает руку, и она оказывается на ужасно холодной матвеевой. Боже, как с такими конечностями жить-то можно? Возможно, это ну совсем чересчур, но Антон, ведомый какой-то нежностью и интимностью момента, всё же импульсивно решается скользнуть пальцами в согнутую от расслабленности руку. Чёрт. Блять. Ну и что он делает.

Матвей укладывает голову чуть поудобнее, и Антон в этот момент не дышит. Не дышит и тогда, когда Корецкий вдруг сплетает их руки. Какого хуя. Им тоже обстановка движет?Слишком холодно? Жест ответной близости? Так комфортнее? Или наоборот неудобно одёрнуть руку?

Вот дурак, сам предложил — сам перестать загружаться не может.

Теперь он наоборот дышит глубоко. Всё так ровно и спокойно: ветер очень вовремя стих, никто мимо не проходит и не проезжает (если только вдалеке), качели качаются в одном ритме, Матвей размеренно дышит и понемногу согревается — внутренне Антон расслабляется, но всё ещё страшновато пошевелиться.

Это больше похоже на приручение, нежели попытку сдружиться: Варчук протягивает руки и ждёт. Приманивает. Показывает, что не опасен и что всё хорошо. Иногда делает не то и получает в ответ шипение, а иногда и... Вот так получается. Матвей насторожен и возможно не очень понимает причину такого внимания к нему, но не сбегает насовсем — наоборот подкрадывается.

Причина теперь уже не столько в интриге, сколько в принципах Антона: он бросать тех, кто взаимно тянется (или хотя бы пытается), не станет.

У Матвея вдруг тяжелеет и съезжает вниз голова. Варчук реагирует быстро и, как ему кажется, придерживает слишком резко, но Корецкий просыпаться и не думает. Или просто вредничает.

— Вставай, лисёнок, пойдём обратно, — бархатисто смеётся куда-то в волосы Антон, поглаживая его по плечу.

Ой. Да бля, что ж такое. Случайно вырвалось. Он так в себе не любит эту дурацкую черту говорить иногда вслух то, о чём думает. Интересно, услышал или нет? По крайней мере, Корецкий не вскакивает, как ошпаренный, а лишь сонно мычит в ответ, поднимает голову повыше, теперь уже тыкаясь холодным кончиком носа в шею, и замирает. Вставать он, очевидно, не собирается.

— Ну вот, теперь тебе придётся тащить меня на руках, — всё также еле разборчиво отзывается Матвей, кладёт руку Антону на плечо и прижимается покрепче.

— Ну Матв-е-ей, вста-вай, — Варчук пытается приподняться, слегка толкая Корецкого вперёд. Он сдаётся на удивление совсем скоро, со смехом отлипает и отодвигается в сторону, чтобы Антон нормально слез. Ну, как нормально, тут или ноги перекинуть, или очень сильно подогнуть — Варчук пробует всё поочередно и наконец соскакивает с качелей. Матвей перекатывается на середину и с крайне довольной мордой разваливается на них, потягиваясь и закидывая руки за голову, а ногой тихонечко покачивая себя.

— Идём уже, — Антон встаёт у самой круглой штуковины, утыкает кулак в бок и посмеивается. — А то прямо здесь и уснёшь опять.

Корецкий, закатив глаза, бормочет «ну ладно-ладно», в том же спокойствии чинном садится и сначала осоловело вертит головой, видимо, ещё пытаясь отойти от дремы. А затем вдруг выпрямляется и поднимает на Антона голову, как будто что-то вспомнил. Хотя чего как будто — так и есть.

— Постой, а мы можем сначала подняться на крышу библиотеки? Ну, если ты не сильно устал.

— Что такое?

— Да-а ничего такого на самом деле, — Матвей отмахивается рукой.

Он снова сильно ссутуливается, утыкаясь взглядом куда-то в сторону, и пока говорит, поочередно давит на кулаки до хруста пальцев. Хотя ему бы по виду больше подошли тыкающиеся друг в друга указательные пальцы.

— Просто одну штуку отдам. Я её как увидел, почему-то о тебе сразу подумал... — тёплая усмешка и немного смущения. — Она в рюкзаке просто лежит, а рюкзак на крыше.

Что-то для Антона? От Матвея?

Антон откровенно тает и ненадолго теряет дар речи. Боже, он.

Почему он о нём думал? Нет, как бы Варчук тоже думал, но не в таком... трогательном ключе.

Корецкого это молчание настораживает.

— Но типо если тебе не очень нужно, то мы можем... — торопливо добавляет он, но Антон его перебивает с такой нежностью в голосе:

— Пойдём, всё хорошо.

Изумлённо-растерянно-смущенное лицо Матвея, когда ему говоришь что-то, что его тронет или заденет, — это, несомненно, одна из лучших вещей, что Антон видел у людей.

Путь обратно они явно срезают и оказываются у того же чёрного входа уже минут через пять. Варчук слепо даёт себя вести по тёмным лестницам и коридорам, по которым как будто бы уже лет сто не ходили, — они до жути тихие, узкие, отчасти сырые и стены будто давят со всех сторон. Антон особо не приглядывается: не хочется, да и времени нет.

У железной лестницы, какие обычно в подъездах ведут на крышу, Матвей взмывает вверх и без труда открывает незапертый люк. В нём действительно виднеется ночное небо. Сразу веет прохладой.

Антон кое-как залезает следом и с восторженным лицом пытается вертеть головой ещё тогда, когда она только показывается из проёма. Он встаёт во весь рост и чувствует, как его целиком обдаёт лёгкий ночной ветерок. Это слишком высоко, чтобы что-либо видеть кроме повсеместно окружающей синевы и нескольких башен замка. Варчук как будто к самому верху неба поднялся: оно казалось таким необъятным, но с тем же близким-близким, что протяни руку — и дотронешься до чего-то действительно материального. Антон шагает к ограждённому краю, чтобы взглянуть вниз. Тут не страшно — он высоты не боится. Тут дух захватывает.

— Вау, — с придыханием выдаёт наконец Варчук, глядя на мир, который внезапно стал как игрушечный по размеру, и бросает короткий взгляд на Матвея, стоявшего поодаль. Боже, а он такое каждый день видит. — Повезло тебе.

— Хочешь номер?

Антон успевает только рот открыть, а Матвей уже разбегается и легко ныряет в воздух, как будто в воду. Варчук вцепляется в перила, чуть перегибаясь, и с ещё более диким восторгом смотрит на то, как он подлетает к самой земле (засранец рисковый), а затем резко выравнивается. Манёвренный такой — туда большой кружок с резким заворотом, обратно по прямой с сальто, снова по кругу с ускорением и вращением вокруг своей оси. Его самого почти невозможно разглядеть, только яркую голубую полосу. Он вылетает за пределы территории, там кружит среди деревьев — затем на огромной скорости возвращается обратно. Антон всё это время очень внимательно за Матвеем следит, но когда тот долетает до самых стен, Варчук уже не может так перегнуться через перила, не упав, поэтому теряет его из поля зрения. Он хмурится и пытается немного поменять угол обзора, чтобы было видно стены. Корецкий всё не возвращается. Либо прикол, либо довыёбывался — наверняка первое, так что Антон спустя минуты пол наблюдения убирает одну руку с перил и встаёт боком, поставив вторую на талию. Минута. Полторы. Варчук всё ещё совершенно один в полной тишине. Он снова заглядывает вниз с крайне озадаченным лицом и лёгкой паникой в глазах, пытаясь взглядом зацепиться хоть за что-то.

Только в итоге зацепляется не он и не взглядом — Матвей со спины вдруг хватает его за плечи, паря в воздухе, и хихикает. Да бля, как у него так получается быть вообще незаметным?

— Я здесь, не переживай.

Антону стоит больших усилий не дрогнуть слишком сильно и постараться выдержать строгую гримасу. Матвей и не думает его отпускать, и так они и пялят друг на друга, пока Варчук не выдаёт:

— Что, Питер, заберёшь меня к себе в Нетландию?

Корецкий только заливисто смеётся в ответ, отлипает и плюхается почти на край, у своего рюкзака. Антон присаживается рядом, скрестив ноги. Портфель, судя по состоянию, используется годами; он не такой уж и большой по размеру, но копошится в нём Матвей как в бездонной дыре.

— Откуда у тебя столько вещей?

— Краду.

Оу. Зато честно.

Корецкий удачно наклоняет рюкзак, и Антон среди прочей неинтересной лабуды замечает торчащий кусочек узкого грифа. О-о-о...

— Ой, это укулеле?! Дай-дай-дай, — с совершенно детским восторгом восклицает Варчук и протягивает лапищи. О господи.

Матвей явно нехотя вытаскивает инструмент, чуть потряхивая его из стороны в сторону, чтобы стрясти всякий хлам, и протягивает Антону так, как протягивал бы горячую картошку.

— Откуда у тебя?

— Нашёл.

— А-а, как это самое... тихо спиздил и ушёл? — Варчук берёт инструмент и крутит в руках. Лёгкий такой. И состояние неплохое, несмотря на сомнительный способ хранения. А ещё, кажется, расписан вручную не очень умелыми руками: жёлтые цветочки похожи не то на подсолнечники, не то на одуванчики. Интересно. — А зачем тебе? Ты же не играешь.

Матвей, очень медленно повернув голову, бросает на него хмурый взгляд и вскидывает брови. Выглядит так, будто ему нанесли очень серьёзное оскорбление.

— Играешь?! А-

— Ты меня не заставишь. Сто лет не играл, — безапелляционно перебивает его Матвей, уже предвидя просьбу Антона.

— Ну пожа-а-алуйста, — Варчук наклоняется, делает максимально жалостливое лицо и складывает в замок руки.

— Я петь не умею, — недовольно бурчит Корецкий сквозь зубы.

— Ну так не пой, просто сыграй. Да и знаешь... я тоже не умею, но мне вообще не мешает.

Матвей закатывает глаза. Сравнил, ага.

Он, ещё чуть помедлив, всё-таки принимает из чужих рук укулеле и неуверенно прижимает к себе. А пока думает что сыграть, Антон уже перескакивает на другой вопрос:

— А ты ещё на чём-нибудь умеешь?

Корецкий очень осторожно перебирает струны, почти беззвучно.

— Умел на фортепиано.

Антон удивлённо скидывает брови и несколько раз кивает, мол, нихуево. Для него, человека, совершенно лишённого слуха, голоса и такого умения уследить за всем сразу, все способные играть на музыкальных инструментах — настоящие волшебники.

— В музыкалку в детстве сдали небось?

— Да, — Матвей зажимает несколько аккордов, вспоминая мелодию, и недовольно бубнит: — И честно? Я её всей душой ненавидел. В меня в целом пытались натолкать побольше всего, но я вообще не этим интересовался. Меня никто не спрашивал. Музыка, спорт, рисование, языки, вообще учёба... как ты видишь, это всё теперь только рвотные позывы вызывает.

Ох, вот как.

Антон виновато опускает голову. Зря он настоял.

— Прости, — шкряб-шкряб ногтями по грязной царапине на кедах. — Не думал, что у тебя с этим не очень приятные воспоминания связаны.

Матвей лишь прикрывает глаза и играет. Не слишком даже медленное и грустное, но что-то задевающее, судя по тому, как он целиком погрузился в себя и как будто уже чисто механически жал аккорды. Антон сосредоточенно следит за руками: ладонь узкая, пальцы короткие, все в шрамах и царапинах, некоторые даже чуть кривоватые, но очень умелые и гибкие. Затем Варчук переводит взгляд на лицо и успевает подметить только плотно сжатые губы, как Матвей вдруг снова возвращается к еле слышному перебору струн и спрашивает:

— У тебя не так всё, да?

Антон со стыдом отворачивается (господи, ничего же такого), как только слышит его голос, и немного теряется.

— Ага... Как заметили, что матеша больше всего нравится, так сразу в престижную физмат-школу отдали. Куда просился — туда отдавали. На спортивные кружки, конечно, в основном.

Антону иногда кажется, что его жизнь до библиотеки действительно была самой нормальной по сравнению с остальными. Странное чувство, что он какой-то отщепенец в компании на этот счёт, типо, «меня батя бросил в три» — «а я выросла в семье, в которой на меня всем было плевать» — «мне очень мало уделяли внимания, потому что у меня очень много братьев и сестёр» и так далее и далее по очереди. И тут все переводят взгляд на Варчука, а тот лишь смущённо молчит, потому что вырос в хорошей семье. Да, у него оставались в памяти отголоски каких-то родительских ссор и странных моментов вроде запаха чужих женских духов в доме или опрометчиво оставленных (явно не маминых) украшений на тумбе в спальне, но Антона это как-то очень мало касалось и к моменту наступления более осознанного возраста всё стало ровно. Как Варчук ещё чуть позже понял, у родителей после этого остались более менее свободные отношения, но у него не было чувства, что его кто-то бросил. Антона всё также любили, поддерживали, холили, баловали и лелеяли, даже чересчур — домашние дела делать запрещали, ведь зачем Тоше тратить время и силы для этого, когда есть домработница; в школу не пускали, если температура чуть выше нормы, и сами со всеми в лицее ругались, если что не так. Антон чувствовал себя прекрасно и не страдал до тех пор, пока не пришлось жить самостоятельно в НМБ и учиться хоть какой-нибудь готовке и заполнению документов. Тем не менее в плане семьи, как он считал, он пострадал меньше всех ребят.

Так что Варчук ждёт, что Матвей бросит обиженное или даже грустное «завидую», но тот вдруг тепло улыбается.

— Повезло.

Если это правда радость за то, что Антон рос в нормальных условиях, то Корецкий первый, кто так реагирует.

Они больше ничего друг другу не говорят, и Матвей снова возвращается к тихому бренчанию на укулеле.

Его мнения никто не спрашивал. Его интересы никого не волновали. Как сказали, так и делай, потому что родители ведь «знают, как лучше, и желают только добра».

Для Антона дика даже сама мысль о том, что кто-то действительно так относится к своим детям.

— Ты не виноват в том, что так получилось.

Они сталкиваются взглядами. Один смотрит с таким сочувствием и сожалением, другой — как будто сейчас расплачется. В этом они не такие разные.

Снова тишина. Оба пытаются подобрать подходящие слова друг для друга.

— Знаешь, даже не совсем в тошнотной музыкалке дело. Это подарок, — с тоскливым вздохом поясняет Матвей, осторожно откладывает укулеле и обнимает себя за разведенные коленки, снова сгибаясь в три погибели.

— От кого?

— От одной очень важной для меня мадемуазели, — Матвей на пару секунд строит свою обычную хитрую мордашку, а затем снова возвращается к... тому, что было до этого, в общем. Антон даже не знает, как это назвать. — Она сказала, что мне нужно экспериментировать с разными хобби самому, чтобы найтись.

Варчук с очень серьёзным видом кивает.

— И как успехи?

А спустя полсекунды понимает, что ляпнул, и уже пытается сдержать улыбку. Матвей возмущённо восклицает:

— Ты смеёшься?

— Да ладно-ладно, мало ли ты там тихонечко философией у-, — Антон широко зевает,— увлёкся. Блин. Извини.

— Ну всё, сейчас уснёшь тут и не встанешь, — Матвей смеётся и толкает его в плечо. — Иди уже.

Может даже случайно свёл разговор на «нет» в самый нужный момент — Антон видит, что ему и так тяжело, а если бы они продолжили... Так что он без оказания всякого сопротивления поднимается и сразу же потягивается до хруста позвоночника.

— Всё нормально?

Такой простой вопрос — и всё равно вызывает небольшую заминку.

— Да, нормально, — бросает Матвей уже в своей обычной манере, но взгляд и улыбка оказываются очень мягкими и благодарными, когда он подымает голову. — Спасибо.

Антон обворожительно улыбается в ответ, поправляя пижаму.

— Тебе спасибо.

Недоговаривает: за поддержку в виде прогулки, за такой разговор, за понимание, за искренность, за- За то, что всё же пересиливаешь себя, и делишься сокровенным в ответ.

Антон делает несколько очень неуверенных шагов обратно и перед самой лестницей всё-таки останавливается, оборачиваясь. Ещё кое-что наверное стоит добавить.

— Матвей?

— М?

Пауза. Антон ещё раз мягко улыбается, светя ямочками.

— Если на зачёте будет выборно по группам, то присоединяйся ко мне, если захочешь.

Матвей несколько секунд хлопает глазами, глядя ему вслед, и в итоге очень смущённо опускает голову, так и не найдясь что ответить. К тому же Варчук уже скрылся на лестнице. Корецкий задумчиво доигрывает два аккорда и кладёт инструмент на ноги декой вверх, водя пальцем по шершавым от краски жёлтым цветочкам.

Знал бы Антон, что он только и умеет что бренчать на укулеле да разочаровывать всех вокруг.

 Редактировать часть