Больше они в этом году не видятся. Ваня Новый Год уезжает встречать в Карелию, к друзьям, а Антон — к семье в Воронеж.

Но зато они начинают переписываться в телеграме. Желают друг другу доброго утра, а чаще дня, в условиях праздничных выходных, шлют мемы и фотки, а еще стикеры. У Антона было сохранено около двадцати паков на все случаи жизни и он обожал их использовать — от ублюдских открыток типа «Хорошего дня» в тюльпанах до решающего вопросики кабанчика. У Вани же большая часть стикеров была либо мило-мультяшная, как в вк, либо откровенно пошлая. Последние Антон бессовестно спиздил взял на вооружение. Он отправляет «Съездим в Попенгаген?», написанное черным по розовому, и закрывает диалог — мама позвала есть.

Ужин сегодня грандиозный. Это последний день Антона в родном городе, так что напоследок они решают как следует посидеть втроем — он, мама и отчим. Главным блюдом стола является запеченная курица, вокруг которой стоят пара салатов, маринованные грибы, свежие овощи и колбасная нарезка. Почти что второй Новый Год.

— Ой, я такое вино интересное в магазине нашла, и не дорогое. Очень бутылка понравилась, хоть на полку ставь! — воодушевленно сообщает мама. — Олеж, разольешь?

— Да, красивая, — соглашается Антон. Телефон вибрирует новым уведомлением и он лезет его проверить.

Все тот же стикерпак расцветки мультяшной пантеры-детектива. «Возьми веревки». Антон сглатывает, стараясь не краснеть и блокирует экран, оставляя сообщение неотвеченным.

— Кто тебе там написывает, сынок?

— Да это так... по работе.

— У меня бы такая улыбка на лицо лезла, когда мне с работы пишут, — качает головой мама. — Ладно, давайте есть, а то остынет.

Даже будучи взрослым и способным заказать себе любую еду, Антон продолжает считать запеченную курицу чем-то особенным. Это не впопыхах пожаренные окорочка, а прям целая птица - с хрустящей золотистой корочкой, соком, вытекающем при разрезании, с нотками чеснока, лука и лимона, которыми была нафарширована. С хрустящим свежим огурчиком заходит на ура.

Еще на ура в этот вечер зашло вино. Оно оказалось действительно приятным, с послевкусием каких-то сухофруктов, и они с мамой не заметили, как приговорили обе бутылки. Отец, как всегда, пил крепкое. Антон обычно присоединяется к нему после первого бокала, но сегодня настроение было на вино и пошалить.

Ко второму пункту он приступает, вернувшись после ужина к себе в комнату. Нужно собирать вещи и попытаться поспать перед поездкой, но все это Антон отложил на попозже. Сейчас было время более важного дела. Время нюдсов.

Он сел на кровать и закусил губу, всё-таки начав сомневаться, что это хорошая идея. Сначала алкоголь его развеселил, но теперь в голову полезли мысли. Нужно ли это все Ване так же, как ему? Правильно ли все это вообще? Не нюдсы, а в целом. Их отношения. Они вообще в отношениях? Да, их диалог в телеге выглядит более чем красноречиво, но Антон сейчас явно на волне эйфории от близости спустя долгое время одиночества. А Ваня? Может, он просто подыгрывает, поняв, что тогда сказал глупость, а сейчас не знает, как остановить это все?

Поток мысленных вопросов прерывает вибрирующий новым уведомлением телефон. Антон открывает диалог и видит, что Ваня прислал кружочек.

Видно плохо, видимо, свет идет от уличных фонарей, но все самое важное видно. На секунду показывается бородатое лицо с хитрым прищуром, а затем включается задняя камера. Кот. Рыжий, с плотным подшерстком и длинными усищами кот, который сидит прямо на снегу. В кадре появляется татуированная рука и начинает чесать кота во всех стратегически важных местах, от чего тот валится на спину, немного приоткрывая пузо. К мягкому и манящему пузику рука не лезет, продолжая чухать возле шеи. Ракурс меняется, видимо, Ваня хочет показать красавца с самых выгодных сторон.

— Тох, смотри кого встретил. И да, на ощупь он такой же мягкий, как на вид.

Тоскливые вопросы, еще пять минут казавшиеся неотвратимо важными, растворяются в воздухе. Хорошее настроение возвращается и Антон решает тоже записать кружочек. Не с нюдсом, а просто. Сказать, что кот афигенский. И рыжий тоже. И вообще, как дела, чем занят, когда в Питер? Антону хочется общаться, и не просто, а с этим конкретным человеком.

А затем Рудбой бьет на опережение.

Вано

Добрался до дома и уже в кроватке

[Вложение]

Антон резко выдыхает, открыв присланное фото. Как минимум один плюс встречаться с человеком, чье хобби — фотография, есть: то, что он видит, язык не повернется назвать дикпиком, хотя член в кадре присутствует. Мягкий свет, идущий от прикроватной лампы, вырисовывает разукрашенный торс и руку, лежащую на привставшем органе. Ноги чуть раздвинуты и хорошо виден лобок, покрытый мягкими на вид завитками волос. Лицо в кадр не попало, а жаль, Антон соскучился по взгляду, который он ловил на себе в ту ночь в «Кристаллике». Но и того, что есть, вполне хватает, чтобы волна возбуждения прокатилась телу.

Было и так жарко от выпитого, а теперь находиться в футболке стало совсем невозможным и Антон стягивает ее, заодно со штанами, оставаясь в один боксерах. Поудобнее устраивается на кровать и жмет кнопку записи видеосообщения. У него, конечно, не получится такого же художественного кадра, зато он собирается с лихвой возместить этот недостаток искренностью и желанием. Тянет пальцы в рот — совсем не то, что рудбоевские, но хотя бы тоже длинные - красивые даже, вроде. Кольца он еще не снимал, поэтому, взяв два пальца в рот по самые костяшки, упирается губами в холодный металл. Смотрит в камеру поначалу, но вдруг представляет, что это не его собственные пальцы, а ванины, и жмурится от резкой волны возбуждения. Сука, почему он так далеко. Антон выпускает пальцы изо рта и проводит ими по нижней губе, слегка оттягивая ее. Снова смотрит в камеру, боковым зрением видя на экране себя — с поплывшим взглядом и немного по-блядски открытым ртом. Отпускает кнопку записи, отправляя сообщение, а сам тянется рукой к члену, чтобы высвободить его из трусов и начать медленно надрачивать себе. Он не думал, что его так заведет простой кружочек в телегу, причем свой же, но смотрит снова в диалог и сжимает себя крепче. Это оказалось неожиданно возбуждающим — осознавать, что ты лежишь в своей детской комнате и записываешь кому-то видео эротического содержания. Видео, на котором ты открыт, уязвим и пиздецки хочешь, чтобы вместо пальцев во рту был член. 

Сообщение прочитывается мгновенно, а меньше чем через минуту — Антон подозревает, что ровно через сорок две секунды, которые понадобились, чтобы посмотреть кружок до конца — ему приходит запрос на звонок. Обычный, без видео.

— Привет, что делаешь? — на секунду можно было бы даже поверить в невинность этого вопроса, настолько ванин тон голоса был убедителен.

— Подозреваю, что примерно то же, что и ты.

— А именно?

— Сейчас я медленно вожу кулаком по стволу, от основания до головки, почти не задевая ее, — Антон улыбается. Ему дают карт-бланш на разговоры, и дважды его просить не нужно. И всё-таки, он старается говорить тише, боясь, что родители могут услышать. — Думаю, надо снять кольца, чтобы можно было ускориться.

— Тебе уже что, не терпится?

Парень неопределенно хмыкает, зажимая трубку ухом, и снимает украшения. Но браслеты оставляет.

— Да знаешь, надо бы в кулачок и на бочок. Всё-таки завтра в путь-дорогу. — он облизывает ладонь и возвращает ее на член. Так гораздо приятнее. Трется головкой о скользкую поверхность и втягивает воздух сквозь зубы. На том конце провода тоже слышится вздох. — Или у тебя есть другие предложения? Сложносочиненные, сложноподчиненные?

— Думаю, мы остановимся на подчиненных.

— Это типа как "Униженные и оскорбленные", только "Подчиненные и возбужденные"? — не удерживается от шутки Антон. Почему его мозг уехал в сторону уроков русского языка и литературы?

— Ну почти, — смеется Рудбой, но затем его голос становится ниже. — Сможешь делать так, как я скажу, кисунь?

И Антона мажет. От властного голоса, от «кисунь», сказанного одновременно нежно и снисходительно, от желания угодить. Эта просьба могла звучать дешево и пошло, но Ваня умел включать в свою реальность, растворять ненужные мысли, оставляя только удовольствие, разделенное на двоих.

— Я постараюсь. Кстати, сейчас я провожу большим пальце по головке, размазывая по ней смазку. Помнишь, как я тек тогда? Сейчас так же.

— Прекрасно помню. Ты можешь поставить на громкую?

— Не, родители дома, но я могу подключить наушники. Подожди минуту, — слава богу, долго искать не пришлось, те были в кармане штанов. Заодно он до конца снимает трусы. — Я тут.

— У тебя есть смазка?

— Да как-то, знаешь, не думал, что она пригодится. Не привык дрочить в родительском доме.

— А как же вспомнить былое?

— Ну вот, вспоминаю, получается. Только без смазки.

— Ладно. Тогда оближи один палец я вставь в себя, на одну фалангу, хорошо? Ногти же пострижены?

— Такого в детстве не было, — усмехается Антон. — Подстрижены.

Он делает так, как Ваня его попросил. Приходится согнуть одну ногу в колене и поудобнее подпихнуть под спину подушку, но в итоге поза получается довольно комфортной. Один палец внутри погоды не делает, но Антону хватает и морального наслаждения ощущением, что его тело сейчас контролируют.

— Можно я продолжу дрочить? — Антон мог и не спрашивать, но ему хочется получить разрешение.

— Можно, только медленно. И палец пока оставь в себе, но не двигай. 

И Антон слушается, начиная водит кулаком по стволу. Сначала совсем слегка касаясь, но постепенно сжимая себя крепче. Наконец физическое наслаждение догоняет эмоциональное, и хочется ускорится, но нельзя, и он тягуче толкается в кулак, загнанно дыша. Сосредотачивается на ощущениях — чувствует, как дырка вокруг указательного пальца пытается закрыться до конца и пульсирует. Каждая пульсация отдается во все тело и заставляет сжиматься раз за разом. Антон представляет, как он так же сжимается вокруг татуированных пальцев, вокруг буковок «L», «A» и «Y», чтобы не хватало только «P» для действительно жесткой игры*, и не успевает вовремя словить стон, захлопывая рот только через секунду.

— Тиш-тиш, хороший мой, тебе же нельзя шуметь. 

Мама тоже так часто к нему обращалась. «Хороший мой, не плачь, коленки скоро перестанут болеть, сейчас наложим пластырь и пойдешь дальше кататься с друзьями». Только сейчас Антону тридцать, на велике он не катался лет семь, а сидя все в той же комнате он занимается совершенно другими вещами. Да и «друг» у него теперь из разряда тех, с которыми мамы обычно запрещают общаться. Как хорошо, что Антону уже никто ничего запретить не может. 

Разве что, Ваня, разве то, во время спонтанного и обжигающе-горячего секса по телефону.

— Мне просто... так приятно... но так ма-ало, — говорит Антон с перерывами, иногда переходя на почти скулеж. — Ну почему ты так далеко? Почему я тут, я хочу быть рядом, хочу, чтобы все соседи слышали, как мне хорошо, — Антон произносит это в запале возбуждения, но искренне. Он уже давно перешел ту стадию, где стеснялся своей громкости. Теперь она его заводит. Замечает, что не его одного, и это добавляет еще больше смелости. И открытости.

Почему-то Ване хочется доверять. Антон не знает, не рановато ли он начал, ведь с одной стороны они уже знакомы месяцы, а с другой — интимно близкой — всего пару недель. Но, то ли это врожденная наивность и стремление видеть в людях лучшее, то ли интуиция — Антон не жалеет, что доверился. Не попробуешь — не попробуешь.

— Мало ему, — усмехается Рудбой в трубку. — Хорошо, можешь вставить палец до конца, если хочешь. Можешь даже два, если все еще будет мало. Знаешь, я бы сейчас с удовольствием взял смазку и растянул бы тебя сам, тебе бы только оставалось бы лежать и наслаждаться. 

Рудбой продолжает описывать, как именно бы растягивал его, спотыкаясь о чувственные выдохи — сам уже на пределе — а Антон, ярко представляя все это в голове, действительно лезет пальцем глубже. Второй не добавляет, слишком большое сопротивление, но и так хорошо. водит начала по кругу, наслаждаясь массажем чувствительного ануса, а затем слегка гладит по простате - совсем вскользь, но ритмично. Это подводит его тело наконец к разрядке и, усилив хватку на члене еще больше, он кончает. Мгновенно переворачиваясь на живот и утыкаясь ртом в подушку стонет, не в силах сдержаться. 

Та часть провода, которая с микрофоном, ложится совсем рядом, и Ваня, кажется, все услышал и понял, потому что начинает нежно нахваливать:

— Ты такой молодец, Тох. Такой хороший, такой горячий. Лежи, отдыхай. 

— А ты?

— А я уже скоро. Подождешь?

— Конечно.

И Антон ждет. Лежит на мягкой подушке, пахнущей чистотой стирального порошка, и слушает совсем сбитое чужое дыхание. После оргазма голова пустая, а тело легкое. Наблюдать, пусть и в настолько усеченном варианте, за дрочкой человека, который подарил тебе этот оргазм - приятно. Нет неловкости, только желание, чтобы он тоже кончил.

— Бля, как представлю твою руку, обхватывающую член, так хоть на второй заход иди. Ты такой ахуенный, Вань.

На этой антоновой фразе Рудбой и кончает, словно ему не хватало для разрядки только его голоса. 

— Ничего, приедешь, и ничего представлять не придется. Спасибо, кисунь. Выспись хорошенько, а я тебя встречу завтра. Или... тебе есть кому встречать?

— Нет, — улыбается Антон. Последние четыре года его никто не встречал. Отношений нет, а все друзья у него не такого уровня, чтобы запаривать их и просить куда-то ехать просто так, чтобы встретить, — некому.