«Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни всякого скота его, ничего, что у ближнего твоего».

(Исх. 20, 17)

Он впервые осознаёт себя, когда содрогается над унитазом. Из него выходит всё дерьмо, которое он съел или выпил в последние несколько дней. Он не сразу чувствует, что кто-то держит его над толчком, потому что у самого него нет сил на это абсолютно.

В следующий раз он осознаёт себя, когда просыпается на чужом диване, укрытый пледом в синюю клеточку. Юнги не сразу, но отрывает себя от мягкой обивки, чувствуя тяжесть по всему телу. Кажется, будто ноет каждая клеточка, каждый орган, каждая кость. Он сонно осматривается, подмечая, что в этом месте он впервые.

— Как тебя легко сломать, — смеётся по-доброму Ким Соджун. Он ставит перед Юнги горячий кофе и тарелку с тостами. Мина воротит от еды, но он послушно съедает всё это, потому что сегодня ещё в школу. Вот же блять!

В третий раз Юнги осознаёт себя, когда принимает очередную таблетку. Ему просто дают её, кидают, как кусок мяса одичавшей собаке, а он и рад словить заветное угощение. Соджун улыбается как всегда красиво, треплет его по волосам и говорит, что всё обязательно наладится, но для этого надо как следует отдохнуть. Дать организму перезарядиться.

И Юнги верит. Принимает спасающие его самого наркотики, которые позволяют ему забываться и убеждать себя, что это паковы мягкие губы на его шее гуляют сейчас. Потому что только у Пака они такие на ощупь: мягкие, пухлые, упругие. Их хочется сминать, оттягивать, лизать забвенно. В них хочется стонать томно и выдыхать горячий воздух. Но вместо этого он получает неприятный укус в нижнюю губу и запах чужого перегара. И как же больно разбивается Юнги каждый раз из-за тихого «Пак Чимин бросил тебя» в своей голове, когда действие наркотиков сходит на «нет» и выбрасывает его из окна со всей дури. Как же он чертовски разбит. И как же его легко сломать, правда.

В четвёртый раз Юнги осознаёт себя, когда нервно кусает заусеницу на пальце в мужском туалете своей школы. Тут тихо, потому что прямо сейчас идёт урок. Дверь скрипит, и Юнги отвлекается. Делает вид, что моет руки. Парень подходит к нему, неуверенно жуя губу. Его лоб покрывает испарина от стресса, и Юнги понимает его. Но нужно сохранять невозмутимый вид, и Мин лишь слегка ведёт бровью, окидывая взглядом школьника на год младше него самого.

— Деньги вперёд, — говорит сухо.

Парень достаёт мятые купюры из школьных брюк и протягивает Юнги. Тот принимает их из влажных рук, которые явно хорошенько для этого покопались в мамочкиной сумке.

Мин прячет купюры, а в ответ отдаёт пакетик с травкой, которого хватит на десять хороших таких косяков.

— Спасибо, — парень прячет пакетик в карман, и, шмыгнув носом, ныряет в кабинку, а Юнги уходит из туалета, вышагивая ровно по школьному коридору.

Юнги осознаёт, что ему нравится это. Определённый секрет, который обязаны хранить обе стороны, и это такое негласное правило, которое понимают и без лишнего напоминания. И эта власть, при которой скажи человеку облизать носки твоих кед, и они повинуются. Особенно, если уже пристрастились. Главное правильно выбирать стороны, чтобы не оказаться за решёткой.

Юнги сжимает в кармане пакетик с таблетками, помня о следующей встрече в том же туалете, но уже на географии. Теперь у него есть карманные деньги на собственное удовольствие и на банку пива перед сном.

В шестой раз Юнги осознаёт себя, когда без сил лежит в своей комнате и слышит плач мамы с этажа ниже. Он пришёл домой поздно, потому что снова был в клубе, игнорировал её звонки, обдолбался чем-то очень второсортным, а потом заявился домой и проблевался прямо на пороге. На глазах у мамы, которая не могла спать и ждала его.

Она отводит его в ванную, умывает, поит водой. Спрашивает тихо, что пошло не так. И где Чимин. Ведь его уже несколько месяцев не бывает в гостях. Юнги молчит, потому что и сказать-то нечего, едва держится на ногах. Мама отводит его в комнату, помогает снять верхнюю одежду и накрывает одеялом. Ставит тазик у кровати на всякий случай, говорит спать на боку и просит объяснить ей хоть что-нибудь. Её голос дрожит от сдерживаемых слёз. И он объясняет: ему нравятся мужчины.

В седьмой раз Юнги осознаёт себя, когда едва раскрывает залепленные ночными слезами глаза, когда продирает неприятную корку на ресницах и оглядывается. Он в незнакомой квартире, и у него ужасно болит задница. И он плачет снова, игнорируя чьи-то шаги позади себя. Не глядя собирается, натягивает футболку, игнорирует предложение остаться на кофе и выбегает на улицу. В заду горит, сердце давно сожжено, а душа насвистывает какую-то до жути тоскливую мелодию. Как же тяжело, блять!

_______________________

— Держи ровнее, — выдыхает Соджун, оказываясь позади Юнги. — Ноги на ширине плеч, двумя руками обхватываешь рукоять, — он поднимает бледные руки подростка, сжимающие холодный пистолет, прижимаясь со спины. — Расправь плечи и держи на их уровне пистолет. Вдох и целишься, на выдохе — спускаешь курок. Всё ясно? — он сжимает предплечья парня, тоже прицеливаясь, но через плечо Юнги. Тот молчит, сопит тяжело. Вдруг и этот звук стихает, всё тело Мина напрягается. На мгновение воцаряется молчание. Через несколько секунд раздаётся глухой щелчок, и бутылка, стоящая поодаль, вдребезги разлетается стеклом. Юнги опускает пистолет, оборачиваясь через плечо и улыбаясь старшему.

— Хён! — восклицает он, радостно пыхтя.

— Вот это да, прямо с первого раза. Да ты прирождённый стрелок, — смеётся мужчина, выпуская младшего из своеобразных объятий и давая тому пространства.

— Ты то же самое говорил, когда учил драться на ножах, — усмехается Юнги и снова встаёт в боевую стойку, прицеливаясь.

— В тебе живёт ребёнок улицы. Ты очень способный к подобному. Когда научишься нештатных барыг шпынять — цены тебе не будет.

Выстрел раздаётся, но в этот раз ни одна из бутылок не падает и не бьётся. Раздаётся глухой стук о снятую с чьей-то протёкшей крыши кровлю, являющейся концом их импровизированной тренировочной площадки.

— В молоко. Рано похвалил тебя, — говорит Соджун и пинает легонечко парня под зад, а тот ойкает и кряхтит обиженно. — Отрабатывай. Ты скоро мне понадобишься.

— Возьми с собой в клуб сегодня. Хочу посмотреть, как ты ведёшь дела и как продаёшь, — просит Юнги, не выходя из стойки. Он пытается взять бутылку из-под когда-то шампанского на мушку, но умудряется ещё болтать попутно, за что получает ещё один поджопник и понятное «молчи, когда целишься, балбес».

— Ты знаешь мои условия. Бросишь — и увидишь новый мир. Дилеры не наркоманы, ты прекрасно знаешь это правило.

— Хён, я уже почти полтора месяца не принимал, — отвечает Юнги и стреляет. Бутылка разлетается на кусочки, и Мин тянет довольную улыбку.

— Молодец. Движешься в верном направлении, — он засматривается на широкую улыбку мальчишки, а потом хватается за какое-то то ли полотенце, то ли просто тряпку, и шлёпает ей по пятой точке младшего. — А ну за работу! Стоит тут, зубы мне заговаривает. Боже, — стонет Соджун, но садится на стул и расслабляется, наблюдая за тренировкой своего донсена. Уже несколько лет как совершеннолетнего, уже готового к идентичной работе, но всё ещё зависящего от химического удовольствия. Его руки незаметно дрожат, и Соджун улыбается этому. Зависимый. — И жду завтра пересказа моей лекции об огнестрельном оружии. Ты учил хоть что-то, а? Лопух, — по-доброму усмехается Соджун.

— Всё будет.

_______________________

Чимин заходит в своём обычном настроении в больницу, понимая, что до начала смены ещё есть немного времени. Он одёргивает рукав, пряча часы под ним, и думает о том, чтобы выпить кофе и, возможно, найти Тэхёна, чтобы стаскать того в кафетерий и забить голову его болтовнёй. Отвлечься хотя бы чуть-чуть от наполняющих голову мыслей. Несколько медбратьев, выкатывающих кушетку и аппаратуру из палаты поблизости, громко смеются, но замолкают, когда видят его. На перебой здороваются, а затем продолжают свою работу, возобновляя разговор.

Чимин только тихо выдыхает, делая шаг в сторону лифта. Прикрывает глаза, успокаивая сердцебиение от быстрой ходьбы. И в этот момент его обдаёт лёгким порывом воздуха, как когда кто-то подходит и встаёт рядом.

— Привет, — этот кто-то и правда оказывается рядом и перенимает всё внимание Чимина на себя. Тот смотрит на подошедшего и вздрагивает. В голове внутренний голос тихонечко стонет «только не это».

— Ты обещал больше не появляться тут, — сухо говорит Чимин, снова устремляя свой взгляд на двери лифта и игнорируя приветствие. Он молится, чтобы тот поскорее приехал. Смотрит на верх и следит за цифрами, показывающими, на каких этажах останавливается лифт. Надеется искренне, что выглядит спокойно, когда внутри снова забушевала буря, вернувшая ему тревогу. Лифт был далеко от первого этажа, и то и дело тормозил где-нибудь, иногда возвращаясь наверх подобрать ещё кого-то.

— Ты попросил, но я ничего не обещал, вообще-то, — спокойно отвечает Мин. — Мне сказали, ты пьёшь кофе. Держи, — он тянет стаканчик с напитком Чимину, и тот недоверчиво скашивает глаза, осматривая на предмет угрозы его жизни. Ничего такого. Стакан как стакан. Из какой-то кофейни, не из автомата даже.

— Там яд? — Юнги хмыкает.

— Зачем мне тебя убивать? — он всё ещё держит стаканчик в вытянутой руке.

— Месть? Ненависть? Слабоумие?

— Возьми уже свой грёбаный кофе, он обжигает мне пальцы, — Мин буквально впихивает его в руки Пака, тот ошалело держит не такой уж и горячий стаканчик, не смея ни слова выдавить из себя.

Лифт дзинькает, выпуская поток людей, так что Чимину и Юнги приходится разойтись и встать с двух сторон у дверей лифта. В кабине под конец оказывается пусто, и Чимин ныряет туда, истерично зажимая кнопку закрытия дверей, но Юнги оказывается рядом. Стоит, молчит.

— Что тебе надо? Я разве неясно попросил тебя не маячить перед глазами? Ничто не мешает мне вызвать охрану, — огрызается Чимин, теряя остатки самообладания. Чужое наличие дискомфортом бьёт его по голове, и он больше не может делать вид, что у него есть силы терпеть это.

— Я к Чон Хосоку. Чего ты так нервничаешь? Словно мы враги, — Чимин вздрагивает. А кто они вообще друг другу? Кто, если не враги, после всего случившегося между ними?

— Послушай, — он поворачивается к нему лицом, видя надутые от удивления губы Юнги. — Мы не враги. Но мы и не друзья. И не приятели. И не знакомые. Тебя не существует для меня. Сделай вид, что и меня здесь нет. Не смотри на меня, не говори со мной и забери кофе, — он впихивает стаканчик обратно в руки опешившего Мина. — Я старался забыть тебя, как страшный сон, всё это время, а теперь ты снова и снова появляешься на горизонте. Если не хочешь стать чьим-то ночным кошмаром, тебе лучше исчезнуть и продолжить жить так, как жил до этого. Забудь меня и то, что мы ненароком встретились.

Лифт мерно едет, не останавливаясь ни на одном из этажей. Юнги смотрит на него долго. Тишина больно давит на уши, и Чимин буквально чувствует, как шумит кровь в его голове, как она течёт по венам, как кипит и бурлит от злости и страха. Мы злимся на тех, кого боимся. Чимин знает это чувство слишком хорошо, чтобы ошибиться и сказать, что Юнги не пугает его сейчас.

— Единственная возможность мне исчезнуть — это умереть.

Вдруг лицо Мина серьёзнеет, он суёт одну руку в карман, а второй стискивает ненавистный стакан с кофе, больше всего который хотелось швырнуть в стену.

— У тебя была такая возможность, когда бы ты мог избавиться от меня, как от кошмара, о котором говоришь. Ты мог убить меня. Но ты спас. И почему же?

Чимин смотрит прямо, впервые за долгое время не пряча глаза. Внутри бушует буря, сердце заходится в бешеном ритме, и голос едва не дрожит. Пак радуется, когда голос не срывается в самый ответственный момент.

— Это глупый вопрос. Потому что я врач. Когда я спасаю жизни, я смотрю на физические повреждения, а не на личность спасаемого. Мне было плевать, кто на столе передо мной, ты или президент Южной Кореи. Поэтому не строй из себя уникальность и не смей попрекать меня моей работой.

Лифт медленно тормозит и открывает двери в реанимационное отделение с характерным дзиньканьем.

— Исчезни из моей жизни. Прошу, — уже тише говорит Чимин, и, чуть помедлив, уходит. Юнги остаётся в лифте, потому что онкологическое выше. И потому что так и не смог сказать ему, что Чон Хосок вовсе его не ждёт, и сейчас его даже на рабочем месте нет.

Чимин уже не в таком хорошем расположении духа идёт к ординаторской, когда его вылавливает Сокджин прямо в коридоре.

— Новое дело, — он отдаёт ему папку и идёт в ногу с хирургом вдоль коридора, — девушке двадцать, её молодому человеку двадцать один.

— Аборт? — удивляется Чимин, открыв папку и прочитав первую страницу. — Этим гинекологи занимаются. И удалять плод я не буду. Найдите другого специалиста, — он закрывает папку и протягивает главврачу.

— Нет, ты сделаешь это. Узнай срок беременности, проведи все сопутствующие анализы и мазки, а после — аборт, — Ким строго смотрит ему прямо в глаза

— Почему я? — спрашивает он, застывая на одном месте.

— Поймёшь, когда выпишешь пациентку. Она в двести третьей.

Пак со вздохом смотрит на удаляющийся силуэт директора. Абортами он не занимается, хотя и долго и скрупулёзно изучал тему удаления плода из тела женщины. От гинекологической практики он, правда, отказался. Но так как матка и, как следствие, ребёнок, входит в спектр его профиля, он имеет полное право на такого рода операцию. Чимин чешет раздосадовано затылок и всё же сворачивает в ординаторскую, чтобы выпить свою утреннюю порцию кофе. От кофе Мина же он отказался.

Тэхён зевает и потягивается на диване, когда Чимин заходит. Он приветственно машет ему, прикрывая рот. Кажется, кто-то сегодня вымотался на ночном дежурстве.

— Ты что-то не в духе с самого утра, — говорит Ким, зная, какое выражение лица бывает у его друга, когда тот хочет убить кого-нибудь. Но так как знает, что на него рука Чимина не поднимется, позволяет себе иногда поиздеваться над ним.

— Сокджин-щи дал мне вести аборт у молодой девушки, — говорит твёрдо Пак, включает кофемашину и ждёт, пока та промоется.

— И что? Из-за этого злишься? — Ким осоловело хлопает длинными ресницами, устраиваясь поудобнее на диване и подпирая голову ладонью.

— Ты же знаешь, как я отношусь к подобному, — Чимин ворчит. Он и сам понимает, что звучит сейчас, как вредный дед, но он на самом деле не приветствует эту операцию и всегда категорически против её проведения.

— Знаю, но поверь, твоего мнения тут никто не спрашивает. Если девушка решила, значит на то есть причина.

— Наверняка она никогда не слышала о контрацепции, наделала глупостей и не хочет нести ответственность.

Кофемашина уведомляет об окончании промывки, и Пак ставит кружку, чтобы приготовить эспрессо. После заливает всё молоком и усаживается на диван напротив Кима.

— Наверняка ты просто её не видел и судишь о ней, отталкиваясь от своих религиозных убеждений, — Ким недовольно кривит губы. — Иногда я думаю, какого хрена этот сноб мой друг, — он вздыхает и смотрит на Пака, как на несмышлёного ребёнка, — ты должен принять тот факт, что дела тел женщин тебя не касаются. Ни тебя, ни Господа Бога твоего. И что женщины сами решают, что им делать с нежелательной беременностью. А ты, как врач, должен только провести операцию и сделать всё, чтобы она прошла успешно. Всё.

Чимин недовольно ухмыляется, поднимая взгляд на Тэхёна. Он говорит важные вещи, Чимин понимает это. Но в то же время в его голове всё ещё есть отношение церкви к абортам, которое он давно усвоил и принял. Это убийство. И это грех.

— Она убивает своего ребёнка.

— Скажи, чтоб не убивала, — жмёт плечами Ким, ковыряя ногти, — и передай Богу, чтобы платил ей алименты, а папашка радовал ребёнка своим присутствием хотя бы по праздникам. А не то чадо потом вырастет недолюбленным и несчастным, и следующим о нём позаботится уже наш детский психиатр — Ким Намджун, — Ким суёт руку в карман халата, поднимая взгляд на хирурга, — но это в лучшем случае. В худшем эта девушка «случайно» утопит своего ребёнка из-за развившейся послеродовой депрессии.

Пак раздражённо цокает, берёт кружку с собой и отправляется в нужную палату. Ещё из коридора через стекло он видит молодую пару. Девушка лежит в постели, укрытая по пояс простынёй. Рядом с ней сидит парень. Он нежно держит ту за руку, говорит что-то наверняка успокаивающее, выводит круги пальцами на её коже. А девушка улыбается.

Чимин здоровается, когда входит. Он ставит кружку на тумбочку рядом с постелью, придвигает стульчик и усаживается, закидывая ногу на ногу.

— Добрый день, Ким Хёна, я ваш лечащий врач, Пак Чимин, — девушка улыбается ему, приветственно кивая. — Что ж… аборт, я правильно понимаю?

— Да. Я неделю назад узнала, что беременна. Сразу попробовала попасть на приём к гинекологу, меня перенаправили в вашу больницу.

— Хорошо. Хёна-щи, вы же понимаете, что такое аборт? Верно? Мы удалим из вас плод, и он умрёт.

— Вам не за чем пугать нас, доктор Пак. Мы знаем, что это за процедура, — вступает в разговор вдруг её молодой человек. — Но на данном этапе жизни понимаем, что не потянем ребёнка. Мы ещё университет не окончили, живём на деньги родителей и на заработок с фриланса. Вы же должны понимать, что ребёнок сейчас — это самая большая глупость, на которую мы можем быть способны?

Чимин поджимает губы. Конечно, он понимает. Он не поддерживает раннюю и тем более подростковую беременность, но всё же детоубийство…

— Я сделаю УЗИ, чтобы понять, на какой стадии сейчас ваша беременность, нормально ли развивается плод и нет ли патологий, — Чимин откладывает папку в сторону и включает аппарат. — Поднимите вашу рубаху до груди и прикройте пах простынёй, — Пак тактично отворачивается, чтобы подключить нужный датчик к аппарату и находит в ящичке гель. Он наносит немного на датчик и прижимает к нижней части оголённого живота девушки. Та чуть дрожит от холодного геля. — Когда произошёл половый акт, предположительно приведший к беременности? — он хмурится, всматриваясь в помехи на экране.

— Я… не знаю? Я принимаю оральные контрацептивы последний год, поэтому мы не пользуемся презервативами. Я не понимаю, как это произошло, — отвечает девушка, а парень кивает на её слова, не отходя ни на шаг от её постели и расслабленно поглаживая её руку.

— С этим вам поможет гинеколог. Возможно, произошёл гормональный сбой. А, может, что-то не так с конкретно вашими контрацептивами. Специалист подберёт вам другие таблетки, — он чуть надавливает на датчик, наконец, найдя плод. — Вот и он. Семинедельный, я бы сказал. Никаких нарушений, расположение хорошее.

Чимин спокойно осматривает что-то очень отдалённо напоминающее младенца. Ещё слишком бесформенное, но уже имеющее зачатки ручек и ножек, которые едва просматриваются при таком шуме аппаратуры.

— Я возьму у вас несколько мазков на половые инфекции, анализ на ВИЧ и биохимию крови. К завтрашнему дню результаты анализов будут готовы, и если всё в порядке, я назначу операцию.

— Спасибо, — спокойно говорит девушка, когда Чимин достаёт из кармана пробирки. Он берёт мазок из полости рта и все следующие гинекологические мазки.

И пока он занимается этим, парень наклоняется и говорит вкрадчиво своей девушке: 

— Я знаю, о чём ты думаешь. Но ты всё делаешь правильно. Ты не обязана коренным образом менять всю жизнь только из-за одной случайности. Ты молодец, что решилась на аборт, потому что наш будущий ребёнок будет расти в семье, которая его ждала и хотела с самого начала. И мы будем готовы к нему, сможем покупать всё, что он захочет. Но не сейчас. Милая, ты же понимаешь?

Чимин опускает палочку в пробирку и закручивает её, подсматривая за парочкой. Девушка поджимает губы и кивает несколько раз. Она чуть тянется к нему, и парень ласково целует её в лоб, успокаивая тем самым.

— Если планируете беременность, уточните об этом у гинеколога. Вам подберут щадящие препараты, после которых цикл восстановится быстрее.

— Доктор Пак, операция же никак не скажется на моём здоровье? — уточняет девушка тише.

И Чимин мог бы сказать, что это опасно, чревато бесплодием, мог бы вспомнить прочие байки, которыми пугают женщин, лишь бы те не делали аборт. Мог бы, но помнит слова Тэхёна о том, что он не имеет права распоряжаться женским телом, если он сам не женщина. А Чимин точно не женщина.

— Нет. Операция абсолютно безопасна и никак не повлияет на репродуктивную систему.

Пара выдыхает и улыбается друг другу счастливо.

— Спасибо вам.

— Отдыхайте, я отнесу ваши мазки и кровь в лабораторию. У нас в кафетерии отличный кофе и сэндвичи, если наскучит сидеть в палате.

Пара жмётся ближе друг к другу и за руки берётся.

Чимин берёт кофе с тумбочки и выходит. Уносит все анализы в лабораторию и сворачивает на служебную парковку. Он усаживается там на перила, сверля хмурое небо таким же хмурым взглядом. Он только что самолично подписался на то, чтобы убить плод, который мог бы в последствии развиться в полноценного человека. Но ключевое слово «плод». Должен ли Чимин называть так всех эмбрионов, чтобы ему проще было принять реальность?

Отпивает из кружки уже подостывший кофе и хмурится. Он вытаскивает телефон и пишет смс Тэхёну о том, что он сделает это. Ответ приходит быстро: «Ты сделал одолжение этому человеку. Никто бы не хотел родиться, зная, что он последствие нежелательной беременности».

Чимин вздыхает и прячет телефон в карман, свешивая голову и чуть вздыхая от неприятной горечи противоречия собственным принципам. Так ли формируется личность, или же наоборот — ломается?

_______________________

Спустя пару дней Тэхён ловит его после операции, когда Чимин смывает с лица брызги чужой второй положительной. Что-то пошло не так во время вскрытия, и из тела пациента с аппендицитом выстрелила струя крови, брызжа в лица всем присутствующим, но Паку досталось больше всех. Принял весь удар на себя, так сказать. Чимин с тихим чертыханием пережимал артерию, жмуря глаза и прося ассистентку вытереть ему с лица кровь, чтобы он хотя бы мог спокойно фокусировать зрение сквозь красную пелену. Но после операции, конечно, приходится ещё раз умыться.

— Чимин-щи, как рабочие будни? — Ким вальяжно опирается задницей о раковину, в которой Пак оттирает лицо. Он складывает руки на груди, с деланным интересом рассматривает убранство туалета для персонала. Тут отчётливо пахнет сигаретами. Кажется, не только пациенты нарушают правило больницы не курить на её территории.

— Пять операций и куча неразобранной документации, — устало выдыхает Чимин и выключает воду. Проводит по лицу руками, старательно собирая капли, чтобы не текли за ворот медицинской блузы. — И я молчу про взгляды всех вокруг после нашего суда. Чувствую себя вором в законе.

— Звучит жалко, — с притворной грустью отвечает Ким, вздыхая. Чимин ухмыляется с выражения лица друга, когда тот надувает губы и тянет вымученную улыбку. Он что-то задумал.

— А что? Хочешь помочь? У меня найдётся пара дел и для главы неврологического отделения, — тихо смеётся, когда Тэхён испуганно смотрит в ответ и мотает головой. Все знают, как тот обожает прохлаждаться и доставать коллег глупыми разговорами о великом или о составе кофе в автомате, но точно не работать. — Так, что ты хотел? — подводит его ближе к теме. Ким точно чего-то хочет от него. И у Чимина даже есть предположения. Но рассказывать о таинственном и неадекватном пациенте, напавшем на хирурга в холле больницы не собирается, пусть Ким хоть треснет.

— Завтра день рождения у господина Чхве. И так как у него стоит смена на ближайшие пару суток, мы решили устроить небольшое застолье прямо в больнице. В приёмном отделении есть пустая виайпи палата, которая никем не занята. Сдвинем кушетки, пообщаемся, выпьем. Как смотришь на это?

— Тэ, я не пью. Кто вообще пьёт на работе? — Чимин отрывает бумажное полотенце, промачивая им сначала лицо, а потом руки. Тот закатывает глаза в ответ.

— Врачи. Нам по тяжести выполняемой работы положено пару граммов этилового спирта, что ты как ребёнок в самом деле! — Ким приподнимает брови в той своей привычной манере, когда пытается что-то кому-то вдолбить. Это выражение часто видят его подчинённые, потому что они те ещё остолопы, со слов самого невролога.

— Подобные сборища не для меня. Я планирую пойти домой и отоспаться, — Чимин выбрасывает скомканное полотенце в урну поблизости и суёт руки в карманы распахнутого халата.

— Да-да, мистер сто скучных отмазок. У тебя завтра смена до восьми вечера, а после ждём на застолье. Хотя бы на часок, — Ким машет на него рукой, не собираясь, очевидно, выслушивать чужие оправдания. Он собирается уйти, но в дверях оборачивается и добавляет: — Серьёзно, Чимин. Мы все тут пашем, как скот. Нужно иногда позволять себе расслабиться, иначе до дурки рукой подать. А ты уже там одной ногой стоишь. И вообще, если ты не придёшь, я опять обижусь!

— Да-да, пашет он, как же, — усмехается Пак, когда Ким скрывается за дверью, оставляя хирурга одного. Он совершенно не обижается ни на оскорбления, ни на провокации. Знает, что Ким ему только лучшего желает, и он буквально единственный его близкий друг. Если бы не Тэхён, Чимин бы ещё в интернатуре вскрылся первым попавшим в поле зрения скальпелем, но посмотрите, где он сейчас! — Кто вообще такой этот господин Чхве? — задумывается Чимин, пока следом выходит из уборной. И всё же успевает удивиться тому, что Ким не задел тему недавнего инцидента. Действительно странно.

В некогда пустой палате шумно и пахнет отнюдь не медицинским спиртом. Люди тут о чём-то громко смеются, пьют соджу и шумно чавкают. Видимо, заказали еду на вынос, потому что стол ломится от угощений. Чимин неуверенно заглядывает туда, уже переодевшийся в свою обычную одежду, оставив форму в шкафчике раздевалки.

Хирург замечает много знакомых лиц: медсёстры и медбратья, санитары, один интерн Тэхёна, который подаёт надежды и пользуется популярностью среди персонала. Невероятно харизматичный малый, со слов самого Тэхёна. Минхо, что ли… Чимин не уверен. Никого из старших нет: ни Ким Сокджина, ни Ким Намджуна. Ни престарелого Чон Усока подавно. У того, смена, кажется. Да и что им тут делать? Сокджин-щи наверняка уже вернулся домой, а Ким Намджун вообще ни разу не был пойман на подобных мероприятиях. Эти двое словно бы выше, чем простые попойки коллектива. Чимин уверен, что после работы их меддиректор выпивает бокал насыщенного красного вина. А Ким Намджун расслабляется после работы в удобном кресле с книгой в руках. В общем, они любят проводить своё свободное время несколько иначе, и кто все они такие, чтобы судить людей, которым по уровню образования полагается быть выше и сдержанней?

Пак ловит взглядом машущего ему Чон Хосока. Он зовёт за стол, освобождая тому табурет, и Чимин, чуть помявшись, всё же переступает порог, здороваясь с несколькими коллегами, которые обращают на него внимание.

— Не думал, что тебя можно встретить на подобном мероприятии, — говорит Хосок, отбирая у кого-то стопку и наливая соджу Чимину. Тот выставляет перед собой ладони и улыбается скромно, говоря, что не пьёт. Хосок смотрит осуждающе и всё равно впихивает стопку ему в руку. — Ещё чего вздумал? Отказываешься от алкоголя, который тебе налил старший? Ай-яй, как неуважительно, господин Пак, — Чон качает головой, и Пак сжимает губы, уводя взгляд в сторону.

Чон к его приходу уже под градусом. Его щёки чуть зарумянились, и он серьёзнее обычного. В своём нормальном состоянии Чон Хосок очень много улыбается, это часть его работы. Ведь онкологическое — место, где боли и слёз и так хватает, а вот улыбок дефицит. А сейчас, будучи выпившим, он посерьёзнел, взгляд стал тяжелей.

— Как обстоят дела с пациентами? — спрашивает из любопытства Чимин, всё ещё держа мокрую и липкую, не раз облитую алкоголем рюмку. Пить он пока не спешит.

— Ты знаешь… — Хосок, тянет свою стопку к губам, и, заметив безучастное лицо Пака, кивает ему. Чимину приходится выпить тоже. Он жмурится от непривычно терпкого и обжигающего вкуса, но после горло постепенно согревается, оставляя приятное ощущение внутри. — Я долго тут не появлялся, много отлынивал, — Пак хмыкает. Ещё как знает. Все знают. Хосока приравнивают почти что к неврологу Ким Тэхёну, главному бездельнику всея учреждения. — Но я не не люблю свою работу. Мне нравится видеть улыбки детей, слёзы счастья и детские уверенные шаги вдоль по коридорам. Нравится иметь возможность дарить людям жизнь и надежду.

Он говорит это с неприкрытой тоской и грустной улыбкой. И Чимин проникается этим меланхоличным настроением. Он тоже шёл в медицину с одной целью — давать людям вторые шансы. Но от Хосока сквозит огромным несчастьем, и Чимин не знает, почему. От этого даже чуть неприятно тянет что-то в груди, рвёт грудную клетку изнутри тупыми лезвиями. Чувство похоже на то, когда что-то ужасно родное и важное оказывается вдруг беспричинно тяжёлым грузом, тянущим вниз. Превращается в кандалы, больно натирающие и не дающие сделать полноценный шаг. И от этого больно и обидно. От этого слёзы душат и щекочут горло, заставляя организм вспомнить, что такое разочарование и горячие слёзы.

— Но я понял, что ошибся с главным своим выбором. Онкологическое отделение — это самое ужасное, что случалось со мной. Я не выдерживаю его давления. Слишком тяжело смотреть на увядающих детей, на неминуемые рецидивы и на слёзы родителей, которые ничего сделать не в силах. Которые видят, как прекрасные и яркие цветки вянут даже при тщательном уходе и бережном отношении.

Чимин зависает, слыша впервые такие слова от Чона. Тот считается хорошим специалистом, но такие слова от профессионала слышать непривычно. В медицине просто не принято показывать своих чувств. Обычно, этим занимаются медсёстры, а врачи должны быть хладнокровными и бесстрашными. Без капли сострадания и сожаления. Способные принимать жёсткие решения и не идти на поводу у эмоций. А Чон Хосок сложен из эмоций. Он состоит из ярких моментов жизни, из тёплого утреннего солнца и нагретого за день асфальта. Хосок — это цельный механизм, который подпитывается позитивной энергией, который отдаёт эту энергию, умноженную на два. И сейчас он застрял, шестерёнки заржавели, лопасти перестали работать. Механизм встал из-за недостатка положительных эмоций.

— Я много прогуливаю и нарываюсь на штрафы, потому что… сил моих больше нет смотреть на большие глаза с угасающей в них надеждой. Из раза в раз. Всё повторяется. Все случаи одинаково трагичны.

— Хосок-щи, — Чимин кладёт ладонь ему на плечо, выражая свою поддержку. — Мне жаль. Любая смерть ужасна, но детская смерть бьёт по психике с двойной силой.

— Ты же верующий, Чимин-а? — как-то горько спрашивает Хосок, осушая ещё одну стопку. Пак кивает коротко, закусывая нижнюю губу. — Тогда объясни мне, пожалуйста, почему Господь позволяет детям умирать? Как же он допускает это? — Чимин молчит. Он сжимает неосознанно плечо коллеги. У него нет ответа на этот вопрос. Ни у кого во всём мире нет ответа на вопрос о том, чем дети заслужили смертельные заболевания.

— В мире много несправедливости. Преступность, бездомные животные, умирающие дети и вымирающие виды растений. Но всё это идёт в противовес всему хорошему, что у нас есть. В мире присутствует гармония и она строится только на слиянии чёрного и белого. — Хосок смотрит на него нечитаемым взглядом. И Пак не понимает, принял ли он такой ответ. Доволен ли он им?

— Нет, просто Бог такой же обиженный жизнью ребёнок, который пытается заставить других чувствовать то же, что и он.

Чон грустно отворачивает лицо, и, подцепив колёсико кимбапа палочками, откусывает сразу половину. Чимин грустно поджимает губы, не смея возразить. Руку с чужого плеча убирает, сжимая несмело собственное бедро. Он не будет переучивать взрослого человека и навязывать своё мнение. Главное, что для него Бог таков, и он справедлив в своих решениях.

— Ему нравится видеть, как мы рыдаем из-за несправедливости этого мира, потому что именно в моменты отчаяния люди приходят к Богу, да же? Ведь Господь — верхушка справедливости, — звучит чуть язвительно, но Пак игнорирует этот тон. Чимин вдумывается в чужие слова, размышляя об их истинности.

— Что-то есть в этих словах, Хосок-щи, — Чимин соглашается, хотя слышать о том, что Господь всех их игнорирует и пускает на самотёк, неприятно. Чимин уверен, Господь не может контролировать всё, но он обязательно заботится о тех, кто приходит к нему.

— А что насчёт тебя?

Он подкладывает в тарелку Чимину кимчи и снова наполняет его стопку, видя, что сам тот делать этого не собирается. Пак мнётся чуть, не решаясь ни говорить что-то, ни делать. Но едва он собирается с мыслями, как Чон ухмыляется и переводит взгляд за спину Чимина. Тот видит это и оборачивается.

Тэхён оказывается тут. Он здоровается с кем-то вялым поклоном, улыбается натянуто. Видит Чимина с Хосоком и уверенно идёт к ним. Отбирает рюмку у Чимина и поднимает её вверх.

— За здоровье именинника! Счастья вам и вашим детям! — толпа в медицинских халатах и форме одобрительно гудит, все поднимают свои рюмки и тут же осушают их. Хосок в том числе. А Чимин именинника-то даже в лицо не знает. Он пришёл сюда спросить Тэхёна, собирается ли тот домой сегодня. Но, видимо, нет.

Ким Тэхён устраивается рядом с ними, затем тянется к столу и набивает рот бесплатной едой. Он складывает жареный рис с кимчи в конвертик из салатного листа и пихает в рот так, словно не видел нормальной еды весь последний год. Чимин усмехается такому поведению друга, но ничего не говорит. Хосок находит ещё одну стопку, чтобы каждому по одной.

Тэхён разливает соджу и молча чокается с коллегами, выразительно кивая Чимину. Пак вздыхает и поднимает стопку. Они молча пьют.

Прийти сюда было плохой идеей изначально. Никого не волнует, что Чимин не пьёт. Корея — пьющая страна. Здесь неприлично отказываться от выпивки, неприлично отказывать коллегам в ужине или вот таком вот мероприятии. Всем наплевать, насколько ты асоциален, насколько устал или какие у тебя моральные устои. Личные границы отсутствуют благодаря правилам, которые твердят, что ты всем вокруг должен. Все пьют и Чимин тоже должен пить. Иначе Чимин не уважает традиции и своих коллег. А разве это допустимо?

— Он был тут сегодня.

— Что? — Чимин дрожит. — Кто? — он ожидает услышать имя Мин Юнги, начинает оглядываться в поисках знакомого лица. В голове уже строится план по побегу из больницы без свидетелей. Но Ким устало выдыхает, облокачиваясь о спинку стула. Он надувает щёки и громко стонет.

— Этот ипохондрик. Которому я дал конфеты из автомата вместо лекарства. Он вернулся. Сказал, что таблетки закончились.

Ким трёт ладонями лицо, матерясь. Хосок громко смеётся, хлопая несчастного невролога по плечу. Чимин незаметно выдыхает. Всё хорошо. Мир не крутится вокруг его маленькой трагедии.

— А ты?

— Разменял две тысячи вон у Сокджина и купил ему новые конфеты.

Тэхён снова покосился на рюмку и наполнил свою. Затем вспомнил-таки приличия и, обхватив бутылку двумя руками, налил соджу Хосоку.

— Ну, Чимин-а, за твоё возвращение и удачный исход иска, — он поднимает рюмку. Чимин вздыхает, поднося свою к губам тоже. Не уволили, лицензии не лишили, и на том спасибо. За такое правда стоит выпить.

— Я слышал, вы натворили что-то ужасное. Сокджин-щи несильно об этом распространялся. Но, Чимин, ходят слухи, что ты допустил на операцию женщину с несвёртывающейся кровью. Вроде как, сам же подставился, — Пак отводит взгляд, напрягаясь всем телом. Тема неприятна ему. Он всю жизнь будет виноват перед семьёй госпожи, которую погубил своим глупым, отнюдь не героическим поступком.

— Так и было. Я сглупил.

— Ого. Ты никогда раньше не совершал таких оплошностей, — Хосок удивлённо поднимает брови, а после кусает нори. — У тебя всё хорошо?

— Устал немного. Но вы все тоже устаёте, так что это не оправдание тому, что я сделал.

— Всё в порядке, Чимин-а.

Пак чувствует на своём плече ладонь. Он смотрит на Кима, что улыбается одним уголком губ. И хотя он тоже попал под удар чиминовой дурости, Тэхён не дуется на него больше. Он поддерживает его. За это Чимин чувствует огромную благодарность.

— Отпусти эту ситуацию. Бессмысленно перемывать эту историю из раза в раз. Ничего не изменится. Так не проще ли забыть и делать дальше то, что должен? — Ким сжимает пальцы на его плече, и Пак сильно хочет обнять его сейчас. В этих словах он нуждался больше всего. Просто идти дальше, несмотря ни на что.

Спустя некоторое время состав сидящих меняется. Часть уходит на дежурство, часть — на обход. Единицы разъезжаются по домам. К ним присоединяется дежурная бригада из неотложки во главе с Юн Джиан. Она приветствует всех, поздравляет именинника. А после замечает Пака и мягко ему улыбается. Чимин кивает ей, искренне улыбаясь до щёлочек вместо глаз. Женщина чуть мнётся, но позже занимает место не слишком далеко от них. Чимин пересекается с ней взглядами несколько раз, но Юн отвлекается на чей-то разговор, а после вливается в диалог.

— Так и скоро ты скажешь ей? — спрашивает Хосок. Его взгляд уже чуть помутнён, а уголки губ опущены вниз. Очень пьян.

— Что скажу? — уточняет Чимин, всё ещё не потерявший голову окончательно и контролирующий процесс. Сейчас никто не следит за тем, чтобы он тоже пил, поэтому Пак просто сидит в компании адово выпивающих коллег и обрабатывает всё происходящее.

— Что она тебе нравится. Давай, я поставил на это двадцать тысяч вон, — стонет Чон, жмурясь ненадолго.

— Чего? — удивлённо тянет Пак, надеясь, что ему послышалось.

— Да ладно, вся больница ждёт, когда вы поженитесь, — усмехается Тэхён, хлопая друга по лопаткам. — Она всего на два года старше тебя, но ещё достаточно горяча и очень умна. Такие не могут не быть в твоём занудском вкусе, ну же, — улыбается Ким, притягивая Пака к себе за шею и обнимая.

— Вы что-то путаете. Мы с Джиан-щи только коллеги, впервые слышу подобную чушь, — искренне удивляется Чимин. Никто ещё его не сватал ни с кем из персонала, и сейчас он недоумевает вдвойне.

— Она как-то проболталась сестре Джиу из интенсивного о том, что ты ей о-очень нравишься ещё с интернатуры, но вы всё тянете и тянете это, — снова вступает Хосок.

— Послушайте, я в самом деле не понимаю, о чём вы. Я ничего не чувствую к ней, для меня мы лишь коллеги и хорошие знакомые, — Чимин выставляет перед собой ладони, а взглядом мечется к Юн Джиан, и она ловит этот взгляд. Улыбается мягко, кивает словно на его мысленный вопрос. Она красива, но Чимин никогда не рассматривал её как-то иначе, нежели коллегу, зама неотложки и просто хорошего человека. Может, зря?

— Чего ты так испугался? Ты что, даже девочек в школе не задирал? — смеётся Тэхён, перебирая пальцами его рёбра, пробуя вызвать щекотку. Но Пак давно с повышенным порогом живёт что боли, что приятных прикосновений. Ни то, ни другое не воспринимает, потому попытки Кима развеселить его прогорают.

Хосок, пьяно зевнув, решает поехать домой, вспомнив про свою собаку Микки, который наверняка с ума сошёл от того, что в туалет ходил только с утра, перед работой хозяина. И Чимин благодарен ему за это.

Чимин, чувствуя, как несколько рюмок алкоголя расползлись по телу, с трудом встаёт. Он давно не пил, и с непривычки на пустой желудок пить оказывается ошибкой. Перед глазами чуть плывёт, ноги тяжёлые. Он с трудом передвигает ими. Замечает чуть взволнованный взгляд Джиан на себе, но кивает ей, улыбается уголками губ и двинуться больше не может. Но тут Тэхён приходит ему на выручку, обнимая за плечи и направляя. Чимин уходит, больше не смотря на Юн Джиан. Всё ещё в голове сидит мысль, что все эти сплетни насчёт них могут быть правдой, и оттого смотреть в глаза коллеге просто страшно.

Они провожают Хосока на улицу, где тот заваливается в такси, посылая Киму и Паку воздушные поцелуи и саранхулечки. Тэхён хихикает с такого хёна, но запихивает ноги старшего в машину, захлопывая дверь такси и диктуя адрес водителю. Хосок уезжает домой.

Чимин стоит на входе больницы, кутается в свою куртку. Тэхён снова оказывается рядом, не менее пьяный, чем он сам. Они, не сговариваясь, идут на служебную парковку, где все обычно тайком курят. Молча плетутся по улице, обходя здание больницы, а Чимин глубоко дышит. Холодный вечерний воздух всегда вкусней и ярче, он приятнее ощущается в лёгких. Пак наслаждается этим искреннее, прикрывая веки.

Тэхён чиркает зажигалкой, а после протягивает пачку сигарет Чимину. Тот отказывается, просто устраиваясь рядом с другом. Ким выпускает негустой дым от первой затяжки и выжидающе смотрит на Чимина. Пак же смотрит в небо, где сверкают редкие звёзды. Из-за холода воздух разряжен, небо более чёткое и ясное. Чимин пересчитывает яркие точки и видит только семь на всём небесном полотне. Все примерно одинаково светят, не так сильно, но достаточно, чтобы их можно было заметить на иссиня чёрном покрывале с оранжевой городской засветкой ближе к горизонту. Совсем необязательно быть больше, лучше, светить насыщенней, чтобы тебя заметили.

— Что случилось у вас с Мин Юнги? — прямо спрашивает Тэхён, и Чимин не удивляется. Он ждёт этот вопрос уже непозволительно долго.

Пак медленно поворачивает голову и смотрит в глаза друга прямо, не стараясь увиливать, лгать и изворачиваться, чтобы не обжечься снова о правду. Но рассказать об этом уже кому-да-нибудь душа просится, нет сил держать эту распирающую боль внутри, контролировать собственные эмоции и делать вид, что всё хорошо.

— Я когда-то сильно его любил, — медленно говорит Пак, следя за реакцией Кима. Он ищет в его глазах что-нибудь, что бы заставило его замолчать. Что-то, что дало бы ему сильную пощёчину, способную заставить остановиться. Но Тэхён смотрит спокойно, внимательно, чуть заинтересованно. И это подкупает. Чимин прикрывает веки и выдыхает рвано. Только сейчас замечает, что всё это время дрожал ужасно. Его пробирает до макушки то ли от холода, то ли от того, что он собирается рассказать. — Но я сделал кое-что ужасное и бросил его. Заставил жить в неведении очень долго. Возможно, по сегодняшний день.

Ким смотрит проницательно. Ни один мускул на его лице не дёргается в отвращении, когда Чимин признаётся в любви к мужчине.

— Что такого ты сделал? — Чимин же чуть удивлённо смотрит на него в ответ, не находя подходящих слов.

— Тебе, что, не стыдно за меня? Я признался тебе в том, что был с мужчиной, — поражённо лепечет Чимин. Его взгляд бегает по всему телу расслабленного Тэхёна, но тот лишь хмыкает и сбивает пепел.

— Стыдно не любить никого. А быть влюблённым — это прекрасно, — Тэхён вспоминает про сигарету и затягивается глубоко, щурясь. Его длинные пальцы с винтажными кольцами красиво держат сигарету. Камни на кольцах иногда блестят от попадающего на них света фонарей. — У меня тоже был опыт с мужчинами, и что, я стал меньше твоим другом? Стыдно тебе за меня? — смотрит с вызовом. Чимин зависает. Тэхён что? С кем был опыт?

— Но разве однополый секс — это не неправильно? Разве это не аморально? Обычно, таких людей относят к психически нездоровым.

Чимин не смотрит на него. Опускает взгляд на свои пальцы, нервно перебирает их и теребит заусеницу. Пак сам не знает, почему спрашивает всё это, почему ему нужно знать мнение лучшего друга. Но внутри где-то сидит вальяжно чувство, что лучше бы Киму было смачно плюнуть ему в лицо и сказать, что он мерзкий мужеложник, обрезанный рукав, которого надо палками забить, чем вот это огромное понимание в его глазах. Чимин дрожит от своих мыслей.

— Если двое взрослых людей, тщательно проанализировавших свои интересы, осознают, что нравятся друг другу, неужели им нельзя быть вместе? Что же в этом такого? — Тэхён жмёт плечами, словно рассуждает о том, что омлет не хуже яичницы. Это же всего лишь взбитые яйца с молоком. Подумаешь. Немного другое блюдо в ином исполнении, но суть одна.

Тэхён молчит какое-то время. Сигарета догорает, но тот не сразу выбрасывает её. Держит ещё фильтр, крутя между длинных пальцев. Думает о чём-то.

Чимин облизывает губы, хмурясь. Не то. Тэхён говорит всё не то. Почему он их защищает? Почему он тоже имеет к этому отношение? Он должен плеваться сейчас и кривить губы. Должен прочитать ему нотацию о том, как это неправильно, какая это скользкая дорожка, что Чимин обязательно обожжётся и получит осуждение со всех сторон. Обязательно должен предупредить, чтобы Чимин не смел больше никому рассказывать этого ужаса, чтобы не навести позора на свою семью. Должен пригрозить кулаком, а после уйти, оглянувшись с презрением, плюнуть под ноги. Но ничего из этого он не делает, и у Чимина коротит в голове. Словно уже сотню раз отработанный до идеала план вдруг дал сбой, ситуация пошла под откос и свернула совсем в другую сторону, ответвляясь и создавая новый виток, который он видит впервые и к которому просто не готов. Пак просто не знает, как быть в таком случае, ведь никто ещё не выражал подобного мнения и поддержки, зная все обстоятельства.

— Если Мин Юнги — тот человек, из-за кого ты ушёл в религию, то… расскажи мне, что же он такого сделал? Что такого произошло, раз ты стал гомофобом, посещающим католическую церковь и ненавидящим себя самого? — Ким поджимает колени к себе и смотрит на Чимина. Ждёт.

Чимин поднимает на него, наконец, мокрый взгляд и понимает, что Юнги для этого было достаточно просто существовать. Вот, что он сделал.

— Нам тогда было по семнадцать…