«Смотрите же за собою, чтобы сердца ваши не отягчались объедением и пьянством и заботами житейскими, и чтобы день тот не постиг вас внезапно»

(Лк. 21, 34).

— Хён, я дома, — устало говорит Чонгук и бросает ключи от автомобиля на столик у входа. Стягивает устало кеды, и, чуть прикрыв глаза, вяло шоркает в сторону кухни, чтобы выпить чего-нибудь холодненького. Но его останавливает на полпути неясный звук. Он замирает, прислушиваясь.

Какой-то шорох из гостиной. Розовый свет лампы льётся ненавязчиво из щёлки незакрытой до конца двери, и Гук тянется к этому, прижимаясь лбом к стене, а одним глазом заглядывает внутрь. На диване двое мужчин. Чонгук дёргается от ужаса, когда понимает, чем они предположительно занимаются. Тяжёлое дыхание и спешные, рваные попытки стянуть штаны дают ему чёткое представление о том, что тут сейчас будет происходить. И он собирается прикрыть дверь, а после уйти на некоторое время из дома, пока вдруг не слышит болезненный стон, который различает в голосе своего хёна. Чонгук зависает, задерживая дыхание. Он смотрит, что будет дальше.

Чон замечает затылок Юнги, который лежит лицом в диван и почти не шевелится. Он словно вообще в отключке, лежит без сознания.

— М-м, хён, — мычит Юнги, а Чонгук краснеет всем телом, его всего сводит судорогой страха. Ему неприятно наблюдать за этим, но и пошевелиться он не может, пристыв к дверному косяку, следя за всем действием через щель. Как ребёнок, застывший перед спальней родителей, он в ужасе едва понимает, что происходит, не мучает ли один из родителей другого. Но следующий напуганный хрип отрезвляет его. — Не надо.

Юнги грубо вдавливают в диван и сдёргивают джинсы вниз, оголяя ягодицы. Тот пытается сопротивляться, вяло хватается за пальцы того человека. Но его обессиленные руки сбрасывают, попросту игнорируя. Чонгук видел этого человека несколько раз, но они толком не взаимодействовали. Юнги всегда старался держать между ними дистанцию, и Гук понимает, почему. Всё из-за специфики их работы, о которой Юнги вообще не любит говорить с младшим.

— Не надо! — брыкается Мин, но сил нормально сопротивляться у него нет. «Под кайфом», делает вывод Чонгук. Его хён всегда вялый, когда примет дозу. Ему самое то наркотики вместо снотворного принимать. Спать будет, как младенец. Кажется, этот человек тоже в курсе данной особенности.

— Ты моя персональная шлюха, — рычит он, расстёгивая свою ширинку. И у Чонгука всё в груди сжимается, когда он понимает, что именно здесь происходит. Это не секс. И тот запертый в груди страх мгновенно преобразуется в гнев, который он так долго тренировался сдерживать. Хён учил его, объяснял, что нужно делать, чтобы не сорваться и не набить никому морду из-за собственного неумения держать себя в руках. Но сейчас Гук не вспомнит ни один из советов, потому что он уже врывается в комнату и одним резким движением стаскивает взрослого человека с Юнги. Тот от неожиданности нелепо заваливается на бок, падает, не понимая, что происходит. Юнги не реагирует, продолжает лежать лицом в обивку дивана грузным телом. Продолжает мычать бессознательно, не в силах даже толком глаза открыть.

— Мерзавец, — сплёвывает Гук и с ноги пинает лицо того мужчины. Ему повезло, что Чон уже разулся, иначе от тяжёлых подошв его берцев остались бы крупные ссадины. От глухого удара тот падает навзничь, удивлённо распахивая глаза. Пробует встать, но Чонгук, запрыгивая на него, седлает и наотмашь бьёт кулаком. У того губа разбивается, там же кровь начинает некрасиво блестеть. Но Чонгука это не останавливает. Он снова ударяет его, а тому голову в противоположную сторону отбрасывает от силы чистой подростковой ненависти.

Гук хватает его за воротник рубахи и встряхивает, ударяя затылком о пол. И в следующий раз, когда он замахивается, острое лезвие утыкается ему в мягкую кожу под подбородком. Он застывает, удерживая кулак в воздухе и навесу этого ублюдка за полурасстёгнутую рубашку. Тот смеётся хрипло, кровью во рту булькая. Кашляет, потому что давится этой же кровью, но лишь сильнее вдавливает лезвие в кожу. Чонгук вполне способен перехватить его руку с ножом и выкрутить, а потом вспороть тому ублюдку горло, орошая ковёр красным, но нельзя. Это крупная шишка в и без того большой системе.

— Только попробуй, блять, — хрипит вдруг Юнги. Чонгук и ублюдок поворачивают одновременно головы, замечая дуло пистолета. — Уёбывай, или прикончу тебя прямо тут, — рука у Юнги дрожит, но целится точно в голову этого мужчины. Тот ещё громче смеётся, снова переводя взгляд на тонкий порез под челюстью атаковавшего его мальчишки. Гук сглатывает тяжело, кривя губы. — Я сказал, проваливай, блять!

Чонгук слезает с него, когда нож перестаёт касаться кожи. Мужчина с трудом поднимается, и, смачно сплюнув на ковёр, уходит, хлопая дверью. Перед этим, конечно, обещает снова прийти и навалять всем и каждому. Но сейчас сбегает, как струсивший, поджавший хвост пёс. Он даже не разувался и был всё это время в обуви, а мыть всё потом Чонгуку. Вот же дерьмо!

Рука Юнги резко опускается, и он роняет пистолет на пол, явно потратив все остававшиеся силы на это действие.

— Хён! — Гук бросается к нему, касаясь неловко плеч, не зная, что ему делать. Он осматривает старшего: футболка задрана немного, оголяя поясницу, джинсы спущены под ягодицы. На белой коже виднеются старые жёлтые синяки, больше похожие на следы пальцев, чем на следы от уколов, которые, к слову, Юнги и не ставил.

— Спасибо, — хрипит Мин, поднимая расфокусированный взгляд на младшего. Его зрачки так сильно расширены, что Гука снова трясти от злобы начинает. Но он берёт себя в руки, сдерживая ярость внутри.

— Давай, надо прочистить тебя, — Чон вздыхает, помогает натянуть джинсы обратно, сам застёгивает ему ширинку и ремень, потому что руки Мина не слушаются, а затем ведёт Юнги в ванную, усаживает на крышку унитаза. Приносит тому графин воды и кивком головы заставляет пить.

— Опять в туалете проведу сутки, — бормочет Юнги. Он чуть качается, но понимает, что происходит. Возможно, страх за близкого вернул ему способность адекватно мыслить.

— Ты снова сорвался, хён. Что тот ублюдок наплёл тебе? — Юнги глотает из графина, осушая сразу половину. Гук набирает горячую ванну, проверяя температуру, чтобы его хён случайно не сварился. — Всегда, когда он тут, ты закидываешься. Сколько можно?

— Ничего такого, я сам виноват, — бормочет он, а потом у него случается рвотный позыв, и он слезает с крышки унитаза, на которой сидел до этого, и ныряет под неё головой, выблёвывая всё только что выпитое.

— Всё в порядке. Сейчас проблюёшься, отмокнешь в ванной, в туалет сходишь пару десятков раз, а потом спать. Всё в порядке, слышишь? Ты не виноват.

— Спасибо, Гук-и, — стонет Юнги, снова содрогаясь в очередном приступе тошноты и кашля.

_______________________

Тут пахнет терпкой сигарой. Под потолком зависают колечки и завитки дыма от сотен самокруток. Но Юнги привык, и ни один мускул на его лице не дёргается, когда он пробивается сквозь дымовую завесу, идя по узкому неоновому коридору. Мин проходит мимо охраны — двух бугаев, коих действительно стоит опасаться. Они не одну шею свернули едва ли не по щелчку пальцев. Но Юнги они знают в лицо, и пока он не выкинет какую-нибудь глупость, не трогают.

Юнги коротко стучит в массивную дверь, а когда та открывается, оказывается в просторном и тёмном кабинете. Он бывал тут раньше, но в последнее время не было нужды появляться тут чаще, чем пару раз в месяц с очередными отчётами и цифрами.

Мужчина, не глядя, указывает на гостевое кресло рядом со своим рабочим столом, а сам продолжает вчитываться в какой-то документ. Между пальцев у него привычный мундштук с ровно тлеющей сигаретой. Мужчина статен, красив. Он изящен и выборочен во всём. Привередлив и действительно жесток, если дело касается его репутации и денег.

Юнги усаживается вальяжно, разводя ноги в разные стороны. Он не чувствует здесь себя неуютно, чтобы скромно ёжиться в предложенном ему удобном кресле. Затем достаёт из кармана свободного пиджака пачку, откуда выуживает сигарету. Он зажимает её губами и прикуривает огнём зажигалки, после затягиваясь.

— Ты же знаешь правила, — спокойно начинает мужчина, всё ещё пробегаясь взглядом по написанному тексту документа. Он медленно опускается в своё кресло, закидывая ногу на ногу.

— Знаю, господин.

— Тогда что ты забыл в государственной больнице с пустяковым ранением? — мужчина, наконец, откладывает документ, ставит свою подпись и печать, на ручке которой красуется красивый резной дракон из дерева.

— Я потерял сознание на месте, скорую вызвали прохожие. Это лишь череда случайностей, — Юнги запрокидывает голову и выдувает ровную струю табачного дыма. Воцаряется молчание. Мин снова смотрит в чёрные глаза своего господина. Тот красив, даже обворожителен. Но также опасен, если по глупости или из-за чрезмерного доверия упустить его из виду. Если показать спину, замечтавшись.

— Ты никогда не рассказывал мне о Чон Чонгуке, — его губы изламываются в усмешке, а Юнги чувствует, как сердце обмирает на полсекунды, забывая, что надо биться. Он знает. Знает о Чонгуке. И о том, что тот был с ним в тот день на сделке. — Что это за красивый мальчишка? Твой шугар детка?

— Он не знал, что мы в таких случаях делаем. Поэтому и вызвал скорую помощь, — непреклонно говорит Юнги, старательно избегая конкретизации личности Чонгука. Но голос его стал твёрже, холоднее. И это с головой выдаёт его волнение. Мужчина перед ним по-идиотски хихикает, и брови его подскакивают вверх, что совсем не спасает положения. Юнги мрачнеет.

— Мне уже доложили всё про него, можешь не распинаться. Вы давно живёте вместе, он сирота. Мальчик хорошо учился в школе, а в прошлом году закончил колледж. Который ты ему оплатил, — в сторону Юнги тычут мундштуком, а Мин глаз не спускает с господина. Его приталенный в полоску пиджак красив, но сейчас пугающе близко подводит его хозяина к образу сумасшедшего шута. — Он знает, чем ты занимаешься.

— Отчасти, — вмешивается Юнги, перебивая господина. — Он знает ровно столько, сколько должен, чтобы не задавать лишних вопросов и знать, что делать в случае опасности.

— Твой сладенький малыш очень подставил нас, — надувает губы он.

— Господин Ёсинага, — настаивает Юнги, — вы можете не волноваться об этом. Я держу всю ситуацию под контролем и с уверенностью могу сказать, что в этот раз всё прошло успешно.

— Твоя страховка до сих пор с настоящими данными. Ты же помнишь, что ты уже несколько лет под наблюдением легавых, мой милый Накагава? — он сплетает свои длинные пальцы вместе, убрав мундштук на подставку. Опускает подбородок на сцепленные пальцы и клонит голову вбок.

— Я разобрался с этим. Проблем не возникнет.

— Верю. Потому что ты не подводишь меня, Накагава. Но проверь, что замёл все следы. И не мелькай пока тут. Если приведёшь хвост, с твоим малышом придётся познакомиться лично.

— Понял вас, господин Ёсинага, — кивает Юнги, туша окурок в ажурной пепельнице на столе господина.

— Как твоя рана? — мужчина прислоняется к спинке кресла и чуть качается в нём, болтая ногой.

— Скоро заживёт.

— Скажи своему Чонгуку, что у нас есть конкретные врачи, к которым мы бежим, если в нас вдруг втыкают нож или спускают пулю, — он подмигивает Юнги, и тот чуть поджимает губы. — Сходи к Ёсано, она посмотрит на ранение.

— Без надобности. Сколько мне не высовываться?

— Десять дней хватит, чтобы шумиха стихла, — мужчина затягивается сигаретой, а затем снова отставляет мундштук в сторону. — Кто это был?

— Ким Соджун, — роняет Юнги, понимая, что принимает сейчас, возможно, самое тяжёлое решение из всех.

— Он давно не давал о себе знать. В Пусане от него был толк лет так восемь назад. Сейчас же его жалкие потуги заработать что-то катятся в тартары, потому что парень снова подсел. Никто не захочет покупать кокс с рук обдолбанного в хлам идиота, — Ёсинага задумчиво потирает подбородок, а после возвращает взгляд к Юнги, — вот же завистливый засранец. Уберём его быстро.

— Господин Ёсинага, я бы хотел сделать это сам. Но прежде расспросить о причинах.

— Мужчина, заменивший тебе отца, брата и любовника, — тянет Ёсинага, снова усмехаясь, — так поступил с тобой, когда ты от него сбежал. Интересно, почему?

Юнги сжимает челюсти, потому что это неприятная тема. А Ёсинага никогда не был тактичным. Мин жалеет, что когда-то выложил этому человеку свою тяжёлую историю знакомства с Ким Соджуном. Но после он такой ошибки не совершал — ни про Чимина, ни про Чонгука тот не знает. Лишь последний инцидент выдал наличие Чона поблизости с Мином, но не более.

— Мне нужны пара человек, чтобы отыскали его самого и его шайку, пока те ещё могут быть в Сеуле. А допрос я проведу сам. И убью его сам, если потребуется.

— Пришлю тебе пару псов, так и быть, — Юнги почтительно кланяется.

_______________________

— Ненавижу! — кричит Чонгук. Он хватает учебник в руки и хочет разорвать его напополам, и Юнги уверен, сил бы у него на это хватило. Но тот помнит, что книжки куплены на чужие деньги, поэтому только швыряет в стену. Несколько страниц всё же не выдерживают и отрываются, разлетаясь в стороны, как перья. — Грёбаная математика! Я ничего не понимаю!

— Чонгук, просто посиди немного и подумай! Не должно всё получаться идеально с первого раза, — пытается успокоить его Юнги. Он встаёт со стула и хватает мальца за плечи. Тот рычит и скидывает руки хёна. Он шипит и скидывает всё со стола на пол, а затем с размаху бьёт по поверхности стола, и тот трещит. Его крик затихает. Чон застывает так, пытаясь отдышаться. Наверняка его руку прошила жуткая боль, но кулак он по-прежнему до белого сжимает. — Тише, — продолжает Юнги.

Он осторожно берёт его за плечи. У того взгляд стеклянный, челюсти сжаты до предела. Он трясётся от того, что агрессия не вышла до конца, ещё есть силы на разгром.

— Давай, глубокий вдох, пока лёгкие не затрещат от кислорода, — диктует Юнги. Чонгук судорожно вдыхает, впиваясь ногтями в ладони. — Хорошо, теперь медленно выдыхай, — Юнги гладит плечи мальчишки, тот выдыхает отрывисто, его всё ещё потряхивает. — Молодец, ещё раз.

Чонгук прикрывает глаза, всё ещё стискивая кулаки. Когда он повторяет дыхательное упражнение, Юнги тянется к его рукам, берёт кулаки и расправляет пальцы, гладит ладони и растирает лунки от ногтей на коже. Тот совсем обмякает. Юнги тянет мальца на себя и гладит по спине.

Они сидят в тишине добрых двадцать минут. По началу Чонгук ещё пыхтит зло, его иногда потряхивает от адреналина, но каждый подобный тик Юнги сглаживает пальцами, растирает кожу и дарит чувство умиротворения. Не из-за чего злиться и крушить всё вокруг. Мальчику очень нужен кто-то заземляющий, и Юнги надеется, что у него хорошо получается спасать его из раза в раз.

— Прости меня, — хрипит Чонгук, обнимая в ответ и хватаясь за хёна, как за свою единственную надежду.

— Всё хорошо, бесёнок. Это всего лишь графики функций, они мало кому пригождаются. Не волнуйся об этом, — Юнги улыбается, прикрывая глаза и укладываясь щекой на макушку ребёнка. — Давай лучше займёмся тогда корейским языком, да? Плевать на эту математику, — Чонгук на это охотно кивает. Он отрывается от Юнги и поднимает с пола всё, что сбросил со стола. Малец открывает учебник по корейскому, и, стыдливо шмыгнув носом, тихонечко принимается писать в тетради систематично подрагивающей рукой. Юнги хлопает его по плечам ободряюще и идёт к брошенному учебнику по математике, параллельно доставая скотч, чтобы вклеить выпавшие страницы.

_______________________

Чимин одёргивает чёрный пиджак за полы вниз, поправляя и отряхивая невидимую пыль. На улице жутко холодно, поэтому Чимину пришлось войти в помещение и отогреваться там, уже сняв строгое пальто.

Ким Тэхён приходит вовремя, тоже трясясь от жуткого мороза на улице посреди осени. Отродясь такой погоды в это время года не было. Ким стучит зубами, однако тон его лица ровный — накрасился. Кудри свои уложил, глаза чуть подвёл. Он снимает перчатки и прячет в карманы.

Чимин кивает ему, и они вместе уходят к лифтам. Поднявшись на нужный этаж, по траурным венкам не составляет труда найти нужное помещение. Небольшая комнатка занята процессом поминания умершей.

Чимин осторожно заходит внутрь, видя рядом с постаментом детей умершей. Их всего двое: дочь и старший сын. Женщина в траурном ханбоке сидит на коленях на полу, а мужчина в такого же цвета костюме и белых перчатках приветствует всех, кто решил прийти попрощаться с его матерью, госпожой Чхве.

Пак кланяется им, Тэхён вместе с ним. Они подходят к коврику, Пак опускается на него коленями. На постаменте перед ними фотография ярко улыбающейся Чхве, перетянутая чёрной лентой на европейский манер. Вокруг множество цветов и свечей. Но не католических, как в храме, в который ходит Чимин. А обычных, едва ли не ароматических. Он делает один земной поклон, а затем тихо здоровается с умершей.

— Вы были прекрасной женщиной, госпожа. Ваши дети будут помнить о вас и передавать эту память своим детям. Не бойтесь, что вас могут забыть. Я же обещаю в свою очередь, что также сохраню память о вас. Вы дали мне мудрое наставление, теперь оно направит меня. Покойтесь с миром, госпожа Чхве, — Чимин, чуть медля, встаёт с колен и подходит к дочери женщины. Та поднимается и приветствует врача кивком головы. Чимин передаёт ей белый конверт с наличностью, что подразумевает под собой вполне уместное подношение.

Тэхён опускается на коврик коленями следом за другом, точно так же кланяется два раза, но речь его короче:

— Мы не были так хорошо знакомы, госпожа, но в чём я точно уверен — так это в лучшем мире, о котором мы, живые, можем только видеть сны. Покойтесь с миром.

Тэхён поднимается, также преподнося свою часть денег для семьи умершей.

— Пройдите в следующий зал для поминального обеда, — старший сын Чхве указывает им обоим на второе помещенье, откуда едва слышно гудят голоса гостей. Чимин с Тэхёном направляются туда.

Все столы в традиционном стиле — низкие. Потому приходится узкие брюки подобрать в паху, чтобы не сдавливало и ткань не натягивалась, треща по швам. Они усаживаются. Тэхён спокойно наполняет их рюмки рисовым вином. Чимин молчит, рассматривая гостей.

В основном, все такие же пожилые, приближенные к возрасту самой умершей. Они негромко переговариваются, всё же соблюдая умеренную тишину для этого места. За столиком в другом ряду негромко смеются, вспоминая моменты общей молодости. Чимин прислушивается. Говорят о том, как госпожа Чхве, ещё будучи студенткой, на спор поцеловала свою одногруппницу. Взрослые лишь шутят, но никто не выражает агрессии или несогласия. Всем просто забавно с ситуации, даже наоборот — поощряют её храбрость.

За другим столиком плачут, терпеливо вытирая слёзы с красного от раздражения лица. Пожилая женщина некрасиво сморкается, чем вызывает негромкое цоканье со всех уголков поминальной комнаты. Приличия-то надо соблюдать хоть какие-то! Но та всё не успокаивается, завывая и надрывно бормоча что-то «да как же так, как же так».

Тэхён поднимает рюмку, и Чимин подхватывает его, выпивая залпом содержимое. Вино приятно греет грудь, а после и желудок. И Чимин выдыхает впервые напряжение за все эти дни, удовлетворённо прикрывая глаза. Он ловит за хвост мысль, что это уже второй раз, когда он прикасается к алкоголю. Это проблема.

— Есть будешь? Ты немного схуднул за последнее время. Ты хорошо питаешься? — тихо интересуется Ким, облизывая губы и собирая остатки вина с уголков.

— Не думаю, что могу просто прийти и есть за счёт этой семьи. Давай посидим немного и пойдём, — хрипит в ответ Пак, прочищая горло тихим покашливанием.

— Так почему ты так старался спасти её? — только Чимин открывает рот для ответа, как Ким не даёт ему сказать, дополняя: — Тот бред про «потому что я врач, тупой ты индюк» я уже слышал. Давай что-то другое.

Чимин вздыхает обречённо, опуская напряжённые плечи. Всё же собрав мысли воедино, он решает высказаться, поделиться с Тэхёном:

— Мы много проводили с ней времени. С госпожой было легко. Не как с другими пациентами. Все, знаешь, стремятся оскорбить тебя. Доказать, что они лучше знают своё тело. С боем отказываются от лечения, потому что ты «неверно диагностировал», ведь они совсем не курят, не врут о неудобных ситуациях врачам и у них точно не было связей с проститутками. Спорят, потому что ты сопляк и жизни ещё не видел, ничего не понимаешь, но пытаешься учить старших. А она была другой. Ей было со мной интересно, она заворожённо слушала все те заумные вещи про центрифуги, которыми я пытался успокоить то ли её, то ли себя, — он хмыкает, не поднимая глаз. Тэхён выражения лица не меняет, друга не перебивает и внимательно слушает. — Люди обычно верны своим принципам. Держатся за них до последнего, доказывают что-то вечно кому-то, ругаются… Она как-то сказала мне, что тоже раньше была такой. С амбициями, с эгоизмом и огромным самомнением. Пока правильное окружение не научило её одной простой вещи: она абсолютно нихрена не знает об этой жизни. И не ей судить других. И даже если она чего-то не понимает, не значит, что это неправильно. Поэтому она сказала мне делать то, что мне хочется, к чему рвётся душа. Потому что она не делала, ведь принципы не позволяли, а потом сильно пожалела, когда её время стало неумолимо истекать. Она даже сказала что-то поэтичное на манер «время как песок сквозь пальцы». Я посмеялся тогда с этой высокопарности, а сейчас такое чувство… будто я сам, как идиот, растопырил пальцы, заставляя время бежать вдвойне быстрее.

Тэхён молчит некоторое время, обдумывая монолог Чимина.

— Всё ещё не думаешь, что поговорить с Юнги-щи нормально и разъяснить ситуацию — хорошая идея? — вдруг решается подать голос Ким. — Расскажи ему, что случилось тогда. Почему ты оставил его. Он поймёт тебя, и вам обоим будет легче, — Чимин вздыхает, отводя взгляд в сторону. Не хочет. — Наверняка ты именно об этом и думаешь, анализируя слова женщины.

— Думаю. Но пока не время.

— Не время?

— Да. Слишком много всего происходит, у меня нет сил и времени сесть и всё обдумать как следует. Это сложно.

— Время у тебя есть. Оно есть сейчас. Но его может не быть потом, — Ким наливает им ещё по одной, протягивая рюмку Чимину. Тот хмурится, но выпивает.

— У меня завтра аборт у той пациентки, у Хёны. Поверить не могу, что делаю это, — он мотает головой, как бы стараясь выкинуть эту пугающую саму по себе мысль. Он впервые за уже очень долгое время пойдёт против себя и принципов, навязанных ему церковью и мамой.

— Ты молодец, раз пошёл на это.

— А ты? Всё возишься с тем Чонгуком? — решает перевести тему на самого Тэхёна Чимин. Ему неловко говорить об этом, но услышать хоть что-то о той ситуации хочется.

— Я уж думал, ты про него не спросишь, — неуверенно усмехается, но вмиг принимает серьёзное выражение лица, где всё-таки в движении бровей и блеске глаз мелькает лёгкая озадаченность с испугом. — Я знаю, ты застал нас в не самое подходящее время. И, не знай я, как ты относишься к подобным вещам, совершенно бы не запарился, — он вздыхает, — но я не спал всю ночь из-за переживаний. Пришлось краситься, чтобы не выглядеть косплеером госпожи Чхве, — Чимин на эту неуместную шутку закатывает глаза. — Ты мой лучший друг, и мне важно, чтобы ты поддерживал меня. Будь то выбор между сникерсом и твиксом или секс с парнями.

— Тэхён, — озадаченно выдыхает Чимин, опуская голову. Ему на физическом уровне тяжело слышать это. Ведь он не может врать в глаза Киму и говорить, что он рад за него, когда сам всем своим нутром отрицает правильность подобных связей.

— Но я знаю, что ты слишком слаб для того, чтобы сделать выбор между системой и мной. И госпожа Чхве, кажется, умерла напрасно, так ничему тебя и не научив.

Чимин молчит, поджав губы. Ему тяжело даже поднять взгляд на друга, посмотреть на него так, чтобы он понял — «прости, я научусь этому, умоляю, только не уходи». Он не способен даже на это. Тэхён, видя отсутствие реакции, ожидаемо вздыхает разочарованно. Чимин съёживается от этого звука. Все вокруг только и делают, что раздражаются от его общества. Может, он и правда какой-то неправильный?

Тэхён встаёт из-за стола и уходит, оставляя Чимина наедине с собой в окружении скорбящих людей.

_______________________

Чимин слышит тихий и короткий всхлип. Он заставляет себя проигнорировать это, задумчиво шмыгая носом и рассматривая стеклянную плитку на окнах, выходящих на подвальное помещение. Но когда звук повторяется с чуть большим отчаянием, то Пак снова на него отвлекается. Губы жмёт, но оглядывается. Слева в коридоре снующий туда-сюда персонал, из-за чего здесь достаточно шумно, потому никому нет дела до каких-то посторонних звуков из кладовки. А Чимин стоит возле неё, потому что сбежал от своего научного руководителя.

Он убеждается, что всем плевать, зачем тут ошивается интерн, и поэтому дёргает ручку кладовки на себя. Перед ним открывается вид на такого же зелёного, как и он, Ким Тэхёна. Он вытирает слёзы с красных щёк и смотрит испуганно, словно его застали за чем-то до смерти постыдным.

Чимин ещё раз оглядывается, а затем проходит, переступая через коробку с чем-то непонятным. Он закрывает за собой дверь и неловко присаживается рядом с Тэхёном и сложенными блоками коробки со шприцами, также обвивая колени руками. Они сидят в темноте, где раздаются редкие всхлипы.

С Тэхёном Чимин уже был знаком. Они познакомились неделю назад, когда Чимина пригласили поприсутствовать при биопсии головного мозга. Тэхён там ассистировал нейрохирурга. У Чимина тогда был разбит нос, и Тэхён рассмеялся из-за этого. Он у него и сейчас всё ещё синий, но уже хотя бы не таких размеров, как в первый день.

А сейчас этот Тэхён плачет в больничной подсобке, где в углу пылятся старые, уже не используемые швабры, а на полках полно коробок с перчатками, одноразовыми бумажными полотенцами и прочими расходниками.

— Хочешь поделиться? — тихо уточняет Чимин.

— Мой брат издевается надо мной. Отправил в морг, где патологоанатом решил, что я родился с золотой ложкой во рту и ничего, кроме денег, не видел, — абсолютно без внутреннего барьера рассказывает Тэхён буквально первому встречному. — Заставил самостоятельно произвести вскрытие и зашивать задницу трупу, — на последнем он всхлипывает, наверняка утыкаясь головой в сложенные на коленях руки. — До сих пор чувствую эту мерзкую вонь.

— Это… действительно неприятно. Мне жаль. Аджосси любят самоутверждаться за счёт нас, молодых специалистов. А кто твой брат?

— Ты не знаешь? Ким Сокджин, главврач сия учреждения, — утирает нос рукавом халата Ким.

— Ого… Вы не очень-то и похожи, — усмехается Чимин, не зная, какие отношения у братьев, и не обидно ли звучат эти слова. — В любом случае, тот патологоанатом не прав. Какая разница, с чем ты там во рту родился? Так поступать просто неэтично.

— Он же в брюхах трупов копается, какая уж тут этика, — Тэхён заметно приободряется — по голосу слышно. — Ну что, пойдём кофейку бахнем? Говорят, тут офигенный кафетерий.

_______________________

В следующий раз Чимин видит его, когда он болтает с Хосоком. Юнги делит с онкологом одну сигарету на двоих и смеётся от чего-то. Чимин тормозит, оставаясь на одном месте и смотря на их спины да лица в полуобороте. И почему так тошно от этого вида?

Пак чертыхается и идёт к ним, плотно закрывая дверь с парковки, чтобы запах табака не просачивался внутрь. Оба оборачиваются на хирурга. Чон охает, забегав глазами. Он не знает, в каких отношениях эти двое, а потому теряется и всучивает сигарету Мину в чуть пожелтевшие от этого занятия пальцы.

— Что за собрание? — недовольно интересуется Чимин. Ему непонятны действия Хосока — тот буквально отрицал Юнги как человека. Он же наркоман. А к таким ближе, чем на сто метров, подходить нельзя. Чон сам так говорил. Так какого хрена он стоит и тянет с ним одну сигарету на двоих?

— Представляешь, Мин Юнги жертвует нашей больнице шестнадцать миллионов вон на новую комнату отдыха для онкобольных. Мы там сделаем массажные кресла, панорамное окно и имитацию ночного неба, — Хосок светится. Чимин хмурится, переводя взгляд на Юнги. Тот не выражает никаких эмоций. Только безразлично тушит сигарету в пепельнице, которую притащил сюда кто-то из персонала, а после смотрит на недовольного Пака.

— Пойду сообщу начальству, — нервно хихикает Чон.

— Стой. Скажи, что пожертвование поступит от имени Цкуру Накагава, — говорит Юнги, поправляя куртку и выпрямляясь.

— А, хорошо, — он улыбается ярко, — а кто это? Японец?

— Мой близкий друг, — Чон кивает на это, в целом удовлетворённый ответом, затем улыбается нервно Чимину, а после оставляет их наедине.

Чимин смотрит пристально на Мина.

— Зачем ты здесь снова? Я думал, мы всё решили.

— Я пришёл пообщаться с Хосоком, — жмёт плечами Юнги, оглядывая непринуждённым взглядом окружающую их обстановку. — И с тобой, если уж совсем честно.

— Ничего нового. Завязывай с этим, правда, — вздыхает Чимин. — У охраны уже от тебя глаз дёргается.

— Я пришёл поговорить о другом, — заключает Юнги, а затем кивает на продрогшего от холода улицы врача. — Тебе лучше одеться. Мы прогуляемся.

— Мы? Я никуда с тобой не пойду, — фыркает Чимин, складывая руки на груди и сжимая замёрзшие ладони в кулаки.

— Мы. Ни тебе, ни мне лишние уши не нужны, так ведь? — он приподнимает одну бровь. Чимин чертыхается, понимая, что его подловили. Ему интересно, о чём хочет поговорить Юнги, особенно, если это не касается каким-то образом их общего прошлого. Он уходит в больницу, чтобы забрать своё пальто и переобуться.

Юнги ждёт там же, постукивая носками кед по промёрзшему крыльцу. Чимин, закутанный в пальто, протягивает ему стаканчик чёрного кофе, купленного только что в автомате, а сам держит свой ирландский капучино. Мин удивляется на секунду, но вмиг принимает невозмутимый вид, спускаясь по ступенькам и идя прочь с парковки, уводя за собой врача.

Недалеко от больницы, буквально на повороте располагается красивый парк. Они сворачивают в него молча. Чимин оглядывает ровные ряды деревьев и пустующие в рабочий и учебный день скамьи. Его нос стремительно краснеет от холода, и Юнги, заметив это, закусывает губу, чтобы не выдать собственную улыбку.

— Зачем вы оба соврали про страховку? Зачем всё это было нужно, если у тебя есть деньги на оплату лечения? — спрашивает о наболевшем грубоватым тоном Чимин, делая громкий швырк кофе. Спрашивает, потому что чувствует себя обдурённым и наивным. Юнги вздыхает.

— Это то, о чём я примерно хотел поговорить, — он отпивает стремительно остывающий на уличной стуже кофе, чуть запрокидывая голову, чтобы осмотреть серое небо на наличие просветов. Пусто. Лишь плотное серое месиво над головами. — Я переехал в Сеул около девяти лет назад. Нашёл работу сразу. Но это не та работа, о которой ты можешь подумать. У нас нет трудовых книжек, стажа работы, мы не платим налоги государству и не копим на пенсию. Я уже девять лет живу под именем, которым меня не нарекала мама.

— И как это связано с твоей страховкой?

— Меня могут прийти искать, когда узнают, что я был у вас в больнице. Это моя ошибка, что я дошёл до состояния, когда Чонгуку пришлось вызывать государственную скорую помощь, потому что он испугался по-настоящему, — Мин замолкает на секунду, а затем тормозит. Чимин делает несколько шагов, после оборачиваясь. — Нельзя, чтобы обо мне узнали. Я хотел попросить об услуге: уничтожь все данные обо мне.

Чимин удивлённо охает, распахивая глаза.

— Но полиция уже приходила, они даже с тобой самим разговаривали, — недоумённо хмурится Пак, оглядывая Юнги коротко. Тот кивает.

— Обычный участковый, который дальше бумажек никогда не копал. Но как только он эти данные передаст выше — за мной придут.

— То, что ты просишь, незаконно. Меня лишат лицензии за это и уволят, если не привлекут к уголовной ответственности, — вдруг снова хмурится он. Но Юнги мысленно восхищается тому, что Чимин не отказывается от самой сути идеи, а лишь говорит о возможных последствиях. Это означает, что он заочно готов согласиться на это.

— Мне больше некого просить. Но я буду очень благодарен тебе за помощь.

— С чего бы мне вообще это делать? Что ты можешь предложить мне взамен? — фыркает Чимин и начинает торговаться, чувствуя возрастающую неуверенность внутри.

— Деньги вряд ли тебе нужны, секс — тоже. Чонгука не отдам. А больше у меня ничего и нет, — поджимает губы Мин, допивая кофе и выбрасывая в ближайшую урну стаканчик. Чимин смотрит прямо, не моргая. Юнги подмечает у него очевидную усталость в лице, пустой взгляд и посеревшую кожу. Но какой же он всё-таки красивый. Его демоны не портят этого лица, а только придают пугающего шарма. Как он с таким лицом людей-то лечит?

— Хочу три честных ответа на три моих вопроса, — чеканит Пак, сам от себя не ожидая подобного. Он переминается с ноги на ногу, на миг поджимая губы в неуверенности. Юнги теряется, но кивает, соглашаясь на такое условие. — Тогда первый вопрос задам прямо сейчас: твоя работа нелегальна и связана с наркотиками?

Они молчат, смотря друг на друга. Эти несчастные два метра между их грудными клетками ощущаются адской морозилкой с ледяными наростами. И как бы Юнги ни пытался пообрубать эти сталактиты ненависти Чимина к нему, у него не получается подобраться ближе.

В ответ он кивает. Чимин обречённо прикрывает глаза. Так, словно больше всего только что в жизни разочаровался. Будто знал правду до этого, но надеялся на лживое «нет», лишь бы на минуту забыться в облегчении от удушающего чувства вины.

— Ты что, один из тех обдолбанных типов, который толкает разбавленное дерьмо подросткам, после чего они попадают непосредственно на мой стол? — кривится хирург. — И этими же грязными деньгами ты пытаешься откупить свой грех, жертвуя их больнице?

— А это уже второй вопрос. Уверен, что хочешь потратить его на свою агрессию? — Чимин кусает щёки изнутри. — А эти деньги… должны же они принести хоть каплю пользы в этот мир, да?

Он выбрасывает недопитый кофе в ту же урну, разворачивается и уходит прочь. Юнги стоит на этом же месте три минуты, провожая силуэт хирурга, пока тот не скрывается за поворотом.

Он только что вложил всю свою потом и кровью строившуюся жизнь в руки бывшего, перекладывая на него ответственность за собственную судьбу. И Чимин может сейчас либо спасти его, либо заложить со всеми потрохами. Он уже знает слишком много.

И в этот момент Юнги впервые ловит в голове мысль о том, что Пак Чимин — его бывший. И он впервые чувствует что-то странное на этот счёт. Некомфортно. Это неправильное слово, слишком грубое и неотёсанное. Его дают тем, кто сделал очень больно, кто растоптал и саморучно искупал в дерьме. И хотя Юнги даёт себе отчёт в том, что Пак поступил с ним некрасиво, называть его бывшим язык не поворачивается. Мин разочарованно стонет в кулак и оседает на ближайшую скамью.