«Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую»

(Мф. 5, 38-39).

— Хён, меня не будут искать? — взволнованно тянет Чонгук, удерживая в руках увесистую сумку со своими вещами. Они ждут поезд на вокзале. Юнги также держит пару средних чемоданов за высокие ручки, сохраняя невозмутимый вид, но всё же хмуро оглядываясь в поиске знакомых лиц.

— Не будут.

— Но если я пойду в школу, то об этом узнают. И тебя тоже выследят. Хён, давай лучше останемся? — чуть жалобно просит Чонгук, и Юнги кривится от этого.

— Мелкий, — вздыхает Мин, чуть наклоняясь к низенькому пареньку, едва достающему ему до подбородка ростом. И как он повалил целого мужчину? Юнги дружелюбно стискивает его плечи. — С нами всё будет хорошо. У меня есть знакомый в Сеуле, он даст нам жильё на первое время. Пойдёшь в школу, доучишься по-нормальному. Потом, если захочешь, в колледж или университет. У нас всё будет хорошо, слышишь? Никто не станет нас искать.

— Но тот аджосси был так зол на тебя. Мне кажется, он будет искать тебя, — Чонгук звучит уверенно, но в его голосе прослеживается тревога за близкого человека.

— Мы дадим ему отпор, если он снова попытается достать нас. А пока сосредоточься на учёбе. Ладно? — Чонгук медлит, но кивает неуверенно. Юнги вздыхает, притягивая парня к себе и крепко обнимая. Чонгук хватается за его парку, крепко стискивая кулаками плотную ткань. — Я всё решу. Тебе не нужно ни о чём волноваться. Твой хён сделает всё, чтобы ты смог доучиться и стать хорошим человеком, ладно?

— Ты же не бросишь меня? — тихонечко спрашивает он, чуть дрожа от слабости, которую может себе позволить в этих объятиях.

— Никогда. Мы всегда будем вместе. Веришь мне? — Юнги крепко обнимает его, одной рукой трепля макушку с густыми красивыми волосами.

— Ты говорил не верить людям, — усмехается Чонгук, щекой потираясь о футболку, от ткани которой идёт приятное тепло мужского тела. От этого чувство безопасности растекается в мальчишеском разуме сладко, а после застывает там ещё надолго.

— Говорил, но я очень хочу, чтобы ты верил мне. Чтобы доверял и всегда мог обратиться за помощью к своему хёну. Пообещаешь мне это?

— Ладно. Обещаю. Спасибо тебе, хён, — Чонгук носом трётся коротко о грудь Юнги, принюхиваясь. Пахнет кондиционером для белья и телесным запахом Мина, которым пропитана вся их старая квартира. Пахнет домом и безопасностью. В этот момент Чонгук впервые понимает для себя: дом — это не место, дом — это человек.

Поезд прибывает в соответствии с расписанием. Юнги подталкивает Чонгука в сторону их вагона, помогает поднять сумки и затащить чемодан. Они занимают свои места, оставив вещи в специально отведённом для багажа месте — на полках в начале вагона. Чонгук скоро засыпает, заткнув уши наушниками. Его голова сразу кренится в сторону плеча старшего, и Юнги просто помогает ему — укладывает на своё плечо, обнимая младшего.

Юнги с тоской смотрит в окно на проносящийся мимо Пусан. Город, в котором он родился, вырос, встретил Чимина, а после стал тем, кем является сейчас. Добрая часть жизни сейчас остаётся среди улиц, по которым он уже не пройдётся в ближайшее время.

Юнги нравится Пусан, если быть совсем честным. Тут есть море, тут ветрено, и не так людно, как в столице. Это всё ещё город-миллионник, но он не чужой, а наполненный тёплыми воспоминаниями, событиями, которых больше никогда в жизни не повторится. Вся его жизнь заключена в стенах этого города, и он впервые сбегает, с тоской оглядываясь.

Впереди их ждёт что-то страшное и неизвестное, новый огромный город, в котором стать кем-то — непосильная задача. Их легко могут растоптать, как крошечных надоедливых насекомых. Но Юнги пообещал Чонгуку, что у того обязательно будет крыша над головой, возможность учиться и быть нормальным человеком. Ради этого обещания он горы свернёт. Юнги жмётся ближе к младшему, прикрывая глаза от невероятной печали, осевшей тяжким грузом на его сердце.

Чон сонно причмокивает губами, а Юнги рвано выдыхает, до ужаса боясь в этот момент расплакаться.

_______________________

Чимин суёт под мышку личное дело нового, только что госпитализированного пациента с пока что не выявленной проблемой в ЖКТ. У него хорошее настроение, и он с лёгкой улыбкой входит в общую палату, где лежат сразу несколько человек. Преимущественно мужчины.

— Кто тут господин Нам Хичоль? — Чимин вчитывается в имя на первой странице личного дела, а затем видит поднявшего руку мужчину средних лет. — Добрый день, я ваш лечащий врач — Пак Чимин. Проведу вам диагностирование, а затем, когда выясним причину болей, займёмся непосредственно лечением.

— А ты тот пидор, о котором все говорят? — грубо отвечает не по теме он, и Чимин на секунду выпадает из реальности, потому что ничего подобного в его заранее простроенном в голове диалоге с пациентом не было.

— Простите? — моргает он. Вдруг ему показалось, и мужчина что-то другое имел в виду?

— Ты, говорю, гомосек тут? Я хочу другого врача. А то ещё пропишешь мне для профилактики массаж простаты, — отчётливо насмехается он, и добрая часть палаты вязнет в мерзком хохоте.

— Я понятия не имею, о чём вы говорите. Но не могли бы вы обращаться ко мне на «вы» и сохранять формальность? Я всё-таки ваш врач, — насупливается Чимин, а брови его пациента съезжаются к переносице.

— Ты тупой? Я сказал, проваливай отсюда. Мне нужен нормальный врач, а не мальчик, который привык, что его все в зад целуют. Ненавижу вас, гомосеков, — он натурально сплёвывает на пол, словно хочет промыть рот после произнесённого слова. В палате воцаряется тишина, знаменующая накаливание температуры меж двумя оппонентами.

— Подобный тон попридержите для нашего руководства. А лечить вас будет тот, кто был назначен. Значит, я, — он открывает папку и дрожащей рукой делает рандомные записи: пишет первые приходящие на ум слова, лишь бы создать видимость серьёзности и непоколебимости. Но в следующую секунду у него вырывают из рук эту папку и откидывают в сторону. Она улетает кому-то под кровать. Чимин охает от неожиданности, а его самого толкают в грудь. Из-за этого хирург отшатывается назад на пару шагов, удивлённо окидывая взглядом всех присутствующих. Казалось, будто он заяц, окружённый стаей волков, готовых разорвать его жалкую тушку прямо сейчас. Будто им ничего не стоит вот так вот запугивать несчастное животное, и из-за чувства превосходства момент проливания крови хочется оттянуть издёвками и бешено бьющимся от страха сердцем жертвы.

— Я сказал: уёбывай. Не беси меня лучше, цыплёнок, — рычит мужчина. И Пак, окинув презрительным взглядом пациента, уходит на едва держащих его ногах. За дверью он зажимает себе рот и в ужасе забывает, как дышать.

_______________________

Чимин, сидя на крышке унитаза, уже успел успокоиться и прийти в себя. Выцарапанное чем-то острым — ключами или тем же скальпелем — прямо на дверце одной из кабинок мужского туалета, куда Чимин по счастливой случайности зашёл, μαλακός смотрит на него осуждающе. Чимин сверлит взглядом неаккуратную, рваную надпись, стискивая зубы.

Наверно, он правда заслужил всё это дерьмо. Не будь он так неосторожен — никто бы ни о чём не узнал. А теперь работа, единственное, что у него есть, тоже преследует его.

Кто-то потешается над ним. Рассказывает о нём пациентам, портит казённое имущество, лишь бы насолить Чимину. Лишь бы тот почувствовал себя униженным и пристыженным.

Чего этот человек добивается? Или их несколько? Это группа людей?

Хотят, чтобы он извинился? Чтобы уволился? Хотят публичного унижения? Чимин не знает. Люди злые и жадные — это единственная правда, в которую он долго не хотел верить, но которую жизнь подбрасывает ему из раза в раз, заставляя усомниться в своих принципах.

Разве люди не видят, что ему самому тошно от себя? Что он и так уже наказал себя? Что он мучается, что к Господу обратился за помощью, лишь бы снова почувствовать себя нормальным человеком?

В кармане вибрирует. Чимин вздрагивает, снова фокусируя взгляд на надписи. Он лезет руками в карман халата, нащупывая там телефон.

— Слушаю, — сипло говорит Чимин, толком не взглянув в экран. Его руки дрожат, голос — тоже.

— Чимин-а, — расстроенный женский голос звучит так жалобно и тоскливо, а Пака от этого морозом пробирает вдоль позвоночника, и точка испуга остаётся неприятной пульсацией на затылке.

— Мама?

— Сладкий, как твои дела?

Чимин смотрит перед собой, совершенно поражённый. Он не знает, что говорить ей сейчас. Это первый раз, когда они общаются после того случая на ужине. Должен ли он сделать вид, что ничего не произошло? Или должен потребовать объяснений и извинений за моральный ущерб? Он до сих пор плохо спит и мучается в ночных кошмарах с участием матери. Что он должен сказать своему авторитету, который совершил ошибку?

— Хорошо.

— Чимин-и, маме очень жаль. Мама была не в себе. Но ты… должен понимать, что я ради тебя стараюсь. Желаю тебе только лучшего, Чимин-и. Ты же понимаешь это?

Он сглатывает, приоткрывает губы и смотрит на выцарапанную надпись в кабинке туалета.

— Да.

— Чимин-и. Я не хочу отвлекать тебя от работы, но… он снова тут. Стоит под окнами спальни.

— Кто, мама?

— Твой… — она затихает, наверняка подбирая слова. — Юнги.

— Мама… — выдыхает Пак и трёт ладонью лоб. Он прекрасно понимает, что Юнги не знает, где живёт его мать. Он уверен, что Юнги сейчас занят чем-то куда более полезным, чем мастурбация под окнами дома его матери. — Позвони в полицию, — говорит он, и трёт пальцами уставшие веки.

— Чимин, приди, пожалуйста. Я разрешаю тебе с ним увидеться, только пускай он больше не приходит, — умоляет женщина и нездоро́во хнычет, как будто она совсем обессилена. — Он пугает меня.

— Я знаю. Позвони в полицию — они поговорят с ним куда убедительнее меня, — твёрже говорит Чимин и, чуть выдержав паузу, отключает звонок. До боли стискивает телефон в руке и несильно бьёт им в дверь кабинки. Он жмётся устало лбом к той надписи, совершенно забывая о ней. Глаза закрывает и выдыхает напряжённо. Телефон звонит снова, но он выключает его, совершенно не желая больше разговаривать о чём бы то ни было. А для больницы у него есть пейджер.

_______________________

Сегодня Чимин настроен серьёзно. В храм он идёт с вполне себе серьёзной задачей — покаяться. В последнее время слишком многое связывает его с Юнги. И дело уже не столько в гомосексуализме, сколько в том, что Юнги — его личное маленькое искушение. Которому он, к своему ужасу, поддаётся. И ему нужен ледяной ушат на голову, чтобы притормозить и осознать всё. С матерью связываться он не хочет и не может, а значит, остаётся только одно место, способное вернуть ему трезвость сознания.

От высоких ворот храма он сразу идёт к Святому Отцу вдоль выстроенных в ряд скамей. Молодой Епископ улыбается ему приветственно.

— Добрый день, Святой Отец. А Епископ Кир… Я давно его не видел. Когда он будет здесь? — Чимин, потерянно оглядываясь, ищет знакомое лицо. Но в храме пусто. Здесь нет никого, кроме них двоих.

— Уважаемый, Епископ Кир вышел на заслуженный покой ещё две недели назад. Он достаточно отслужил, чтобы теперь посвятить свою жизнь отдыху и молитвам. Теперь на его месте я. У вас что-то конкретное? Могу я как-то помочь? — мужчина приятен на вид, он опрятен и молод. Говорит чётко, но при этом мягко, даже успокаивающе. Чимин смотрит на него, немного теряясь в собственных мыслях от новой информации. Как это его духовный наставник больше не работает? И даже не сообщил ему самому? Как же так?

— Я-я… Мы давно с ним знакомы, и он знает мою ситуацию, — мямлит неуверенно Чимин, пряча руки в карманы пальто, чтобы не начать теребить пальцами пуговки на рубашке.

— Что ж… мы могли бы познакомиться поближе. Что думаете? С Епископом Киром вы также однажды знакомились.

— А, да. Да, пожалуй, — Чимин соглашается кивком и лёгкой улыбкой. Когда он идёт в сторону исповедальни, чтобы рассказать о своём тяжёлом грехе и огромном искушении, как вдруг Святой Отец окликает его.

— Прошу сюда, — он указывает на первый ряд скамей. Чимин чуть удивляется, но присаживается, снимая пальто и аккуратно складывая то рядом.

— Меня зовут Ким. А вас?

— Пак Чимин.

— Я служу тут уже некоторое время, и мне тут нравится. Спокойно и умиротворённо, — он легко улыбается. Звучит искренне, по крайней мере, Чимин не чувствует, что тот заставляет себя сейчас рассказывать что-то подобное. — Но вне работы мне нравится рисовать. Я на этом практически ничего не зарабатываю, но в качестве успокоения души и приведения в порядок мысли — работает прекрасно. А вы? Кем работаете, чем увлекаетесь помимо работы?

Мужчина улыбается и смотрит на Чимина, сидя слева от него. Пак в смятении. Они не знакомились так с Епископом Киром. Тот сразу сказал, когда увидел его, что он грешное дитя, которое пятно позора никогда с себя не смоет. Он не рассказывал, чем занимается по выходным и какую еду предпочитает. И Чимин не делился с ним тем, что увлекается медициной и находит это по-настоящему интересным.

— Ох… мне тридцать один, я врач. Хирург, если точнее. Работаю в этой области уже давно, а увлекаюсь медициной с девятнадцати лет, — Чимин неуверенно сжимает руки в кулаки на своих штанах. Почему он чувствует себя так скованно? Он давно ни с кем не знакомился и не рассказывал о себе, мозг уже просто отвык от этого занятия. — Не думаю, что у меня есть хобби. Я уже очень давно поглощён своей работой, ни на что другое времени не остаётся.

— Что, совсем ничего? Ни дорамы не смотрите, ни музыку не слушаете? — Чимин улыбается и качает головой отрицательно. Надо же, в храме интересуются, увлекается ли он современной массовой культурой? — Ну, может, хоть с коллегами выбираетесь иногда куда-то отдохнуть? — Чимин вспоминает последнюю попойку с коллективом, и от этого хочется рассмеяться в голос. Он бы ни за что не хотел повторения того вечера. Он снова качает головой. — Ладно, ну друзья же у вас есть? Жена? Дети? Может быть, вы им иногда уделяете время?

— У меня есть друг. И ещё один хороший знакомый-коллега, — улыбается Чимин, понимая, что кто-то да есть у него. Уже хорошо. Не такой уж он и изолированный от общества.

— Прекрасно, — улыбается ему Святой Отец, кивая самому себе. — Чимин, вы чем-то хотели поделиться? Вас тревожит что-то?

Пак зависает, задумываясь. Готов ли он прямо сейчас после такого приятного знакомства вылить на этого человека все свои проблемы? Да, тот для того тут и есть, но Чимин не может. И не хочет. Все мысли о Юнги стираются, на первое место тут же выдвигается Ким Тэхён со своим очевидным разочарованием на лице. Пак вздыхает, думая о нём.

— Мой друг… Думаю, он обижен на меня.

— Вы повздорили? — интересуется мужчина.

— Можно и так сказать. У него происходит сейчас кое-что важное в жизни. А я веду себя, как дурак, говоря ему, что он не может так жить.

— И почему это терзает вас?

Чимин думает. Анализирует всё, что произошло между ним и Тэхёном на поминках.

— Может, он ждал от меня поддержки? Он всегда меня поддерживает, даже если не до конца понимает суть проблемы. А я в нужный момент не дал ему того же.

— Вполне вероятно. Не побоюсь сделать громкое заявление, но дружба это как раз то, когда вы поддерживаете друг друга во всех ситуациях, оказываетесь рядом и подставляете плечо. Возможно, ваш друг в самом деле ждал от вас элементарного хлопка по спине и слов «всё будет хорошо»? Иногда даже этого оказывается достаточно.

— Вы правы. Я… никогда так не делал. Он был тем, кто отдаёт всё, а я был тем, кто принимает, но не даёт ничего в ответ. Это сломало нашу дружбу, — как-то совсем горестно выдаёт Чимин, переплетая пальцы и сутулясь. В нём и так уверенности немного оставалось, а сейчас и вовсе отчаяние заполнило всё его существо, вытесняя хоть какую-то веру в лучшее.

— Думаете, всё потеряно? Может, если вы всё-таки признаете свой просчёт и скажете ему об этом, покажете, что вам интересно, что слушаете и готовы помочь, он вернётся к вам?

Святой Отец всё также спокойно улыбается одними уголками, от него веет уверенностью в собственных словах. И Чимин признаёт его правоту. Может, в самом деле не всё потеряно?

— Стоит попробовать? — неловко улыбается Чимин, спрашивая уже просто так, чтобы продолжить диалог. Он и так знает, что пойдёт к Тэхёну выпрашивать прощения.

— Конечно, Чимин, — Ким коротко хлопает его по плечу и улыбается так спокойно, что Чимин сразу верит во всё, о чём они только что говорили. Он улыбается в ответ, отводя взгляд и уже продумывая всё, что должен будет сказать Тэхёну.

Ночью Чимин плохо спит. Сон не идёт, а в голове переплетаются мысли, складываясь в предположения, страхи, опасения. Чимин лежит долго в тишине и темноте, анализируя все последние события, все разговоры и все встречи.

Он чувствует, что ненависти к Юнги нет совсем. Только стыд и неловкость. Но это не мешает ему показывать напускную злость и недовольство его визитами. Чимину некомфортно, потому что он не был готов к внезапному возвращению Юнги в его жизнь. И, если честно, не понимает, как с этим всем покончить.

Вспоминает ситуацию с мамой. Давно нужно было показать её специалисту, но а теперь Чимину просто ужасно неприятно находиться рядом с ней и тем более заботиться, пытаясь оказать медицинскую помощь. Не знает, как убедить её сходить к врачу. Он тяжко вздыхает, вспоминая последний инцидент. У него из-за этого по щекам расползается румянцем стыд, хотя и не он творил страшные непотребства. Чимин прикрывает глаза, пытаясь выкинуть картинки того вечера из памяти.

Он заставляет себя подумать о другом — о Тэхёне. Они не очень хорошо расстались в последний раз, на похоронах госпожи Чхве. Он сказал Киму, что не понимает его и не готов поддерживать. Но так ли это? Чимин размышляет об этом, вспоминает глаза Кима, полные разочарования. И наверное… Пак всё же неправ. Чимин может поддержать Тэхёна, но в прошлый раз он беспокоился лишь о собственном амплуа. Он думает, что прими он тогда отношения Тэхёна с Чонгуком, сам станет ближе к однополым связям.

Чимин снова открывает глаза, судорожно соображая. Но ведь никто не заставляет его спать с мужчинами, верно? Дело тут вовсе не в том, что он станет автоматически геем, если будет относиться к этому проще. Вовсе нет. Дело в том, что Тэхён — его лучший друг, и он ждёт элементарной поддержки и улыбки, а не осуждения. Неужели Чимин не способен похлопать Кима по плечу и сказать «всё в порядке, главное, чтобы Чонгук хорошим парнем оказался»? Он может. И Чимин кивает сам себе, принимая эту сторону Тэхёна. Он действительно может оказать ему дружескую поддержку, ведь Тэхён — тот самый единственный человек, кто уже долгие годы рядом с Паком, кто выручает, помогает и безоговорочно поддерживает. Он может довериться Тэхёну, но ведь и Тэхён тоже должен суметь положиться на Пака в ответ.

На следующий день Чимин действительно первым делом идёт в кабинет Тэхёна, в общей раздевалке тот не появляется уже пару дней.

Ким находится в своём кабинете, а Чимин перед этим стучит, помня ошибки прошлого. Тэхён приветственно кивает, но видно, что настроение у него не очень. Сегодня Тэхён в очках, а не в линзах. Не выспался, или же совсем не спал.

Чимин садится в кресло на негнущихся от волнения ногах. Ставит перед другом стаканчик с кофе. Тот благодарно кивает, делая сразу несколько больших глотков.

— Хотел что-то? — Тэхён поправляет очки и зачёсывает кудри назад, но видно, что чуть нервничает.

— Халат вернуть и… извиниться, — Чимин также кладёт на стол выстиранный белый халат, который одалживал некоторое время назад. — Я не должен был отталкивать тебя ни в какой из ситуаций, я даже не знаю, что тебя удерживает от того, чтобы не послать меня куда подальше прямо сейчас.

Тэхён сдержанно ухмыляется, но смысл этого жеста Чимина не расшифровывает.

— Я думаю, что хочу рассказать кое-что, — он сводит пальцы рук вместе, вздыхая. Хирург весь скован и неловок. Каждое слово ощущается камнем, избавиться от которого трудно и не всегда возможно.

— У меня есть время, если ты волнуешься об этом, — улыбается Тэхён. Он кивает на диван, стоящий у стены между шкафом и книжной полкой. Чимин неуверенно идёт туда, присаживаясь в уголочке. Тэхён берёт кофе и садится рядом совершенно расслабленно и спокойно. Он готов слушать, как и всегда. Даже после того, как Чимин отверг его.

— Я рассказал тебе, что после того случая с Юнги, четырнадцать лет назад, мы… переехали с мамой в Сеул. Сбежали от проблемы, как думала мама. Меня в тот раз впервые избили родители. Ну, когда о нас с Юнги узнали. А потом мама будто с ума сошла. У неё постоянно случались приступы агрессии. Я и сам молодец, конечно. Провоцировать её мне казалось весёлым и забавным. Ведь она лишила меня единственного яркого пятна юношества, почему это я не имею права злиться и язвить? Я сопротивлялся. Она учила меня религии, я сопротивлялся. Она объясняла мне, что однополые отношения — страшный грех наравне с педофилией. А я сопротивлялся, ведь не чувствовал это как-то неправильно. Мне просто нравилось целоваться с одним конкретным мальчиком, что же в этом такого? — Чимин жмёт плечами, чувствуя, как словам всё легче срываться с губ. Что собственные чувства уже не кажутся ужасом, они — лишь небольшой кусочек воспоминаний. Не плохое и не хорошее. Просто воспоминание. — И она, не зная, как ещё подчинить подростка, начала бить меня. Регулярно я подвергался побоям. И это были не просто шлепки по рукам или подзатыльники. Это были серьёзные пощёчины, изощрённые пытки. Она… грозилась сжечь мне ухо, если я не выучу за час Отче наш.

Тэхён слушает внимательно. Лицо его постепенно темнеет, брови опускаются и хмурятся. Чимин тихо наполняет грудь воздухом.

— В день, когда мы познакомились… у меня был нос сломан, помнишь? — Ким кивает. — За день до этого я сказал, что меня пригласили на практику в очень хорошую клинику — как раз рекомендация поступила от Ким Сокджина. Мать решила, что я насосал на это место, ведь попасть сюда нелегко. И поразительно точно кинула мне в лицо пустую вазу, что стояла на столике рядом.

— Кошмар, Чимин. И ты молчал всё это время! У тебя же регулярно синяки на лице. Почему ты никогда ничего не рассказывал?

— А что ты думаешь, здесь есть, чем гордиться? Мне скоро тридцать два, а собственная мать бьёт меня, как какого-то провинившегося ребёнка. Мне и так позора на всю жизнь хватает, а тут…

Он отмахивается ладонью, будто это в самом деле нелепость какая-то. Будет он ещё жаловаться и просить помощи в борьбе с собственной матерью!

— Чимин, она ужасный человек. Не имеет значения, мама она твоя, тётя, девушка, сестра… Если она позволяет себе ударить человека — у неё очевидные проблемы с головой. Делиться таким нужно, потому что люди часто не понимают, как самим выйти из неудобной ситуации. Я же… — Тэхён отставляет стаканчик на столик, беря за руку друга своей тёплой, — сильно волнуюсь за тебя. Я помогу, ладно? Мы что-нибудь придумаем. Она до сих пор терроризирует тебя?  

Чимин неуверенно кивает, с ужасом признаваясь самому себе, что он до сих пор сильно зависит от матери. Не финансово, не по-детски нуждается в матери. Он зависит от неё эмоционально, потому что привык иметь сильного наставника за спиной, который учит всю жизнь, направляет и ведёт. Пускай криво, не так, как стоило бы, но оказывает огромное влияние на всю его жизнь.

— Она не живёт с тобой?

— Нет-нет, она живёт по нашему первому адресу. Я четыре года назад съехал от неё, когда появились деньги на собственное жильё.

— Тогда… вы иногда видитесь, да?

— Да, мы иногда ужинаем вместе… Она постоянно попрекает меня тем, что у меня до сих пор нет детей, всё пытается как-то… мотивировать меня, чтобы я обязательно завёл ребёнка.

Тэхён задумывается над чем-то. Он поднимает глаза вверх, размышляя.

— Хорошо. Я придумаю, что тут можно сделать. Может, подговорим кого-нибудь сыграть роль твоей невесты, да ещё и беременной? Всё будет по красоте, — Тэхён показывает большие пальцы и улыбается широко. Чимин не выдерживает и усмехается. Его мать, конечно, в этот цирк не поверит — слишком уж хорошо знает сына.

— А ты? — переводит тему Чимин. Ким кивает вопросительно. — Что там с Чонгуком? Как вы сошлись? — осторожно интересуется Чимин, шмыгает носом. Тэхён вмиг преображается. Он сначала сильно удивляется, а потом смеётся неловко, поправляя волосы. Всё его лицо живо, эмоции так и лезут из него. — Я был бы не против знать, что мой друг в хороших руках.

Чимин сжимает край халата, но позже спохватывается, расслабляя ладони. Тэхён не должен подумать, что ему неуютно, потому что Чимин в самом деле сейчас расслаблен, просто немного волнуется, что Ким не решится поделиться с ним этой историей.

— Мы… что ж, мы сошлись из-за тебя. Он жутко зол на тебя. Из-за Юнги, я полагаю. Из-за вашего прошлого. Он вечно бормочет о том, как по-скотски ты поступил с его хёном. А я защищаю тебя. Мы едва не поцапались сначала, споря из-за вас. А потом… как-то так вышло, что поцеловались. От ненависти до любви, знаешь, — он неловко хихикает. — Он оказался приятным. Маленький ещё, правда. Ему всего двадцать четыре, но он внимательный и обходительный. У нас много общих тем, как выяснилось, и это не только вы с Юнги, — он улыбается, облизывает губы от волнения. — Ничего, что я так… много болтаю?

— Я спрашиваю, потому что мне правда интересно. Делись всем, что посчитаешь нужным, — Чимин ласково стискивает продолговатые пальцы невролога, а тот выдыхает всё напряжение, тихо благодаря друга. — Прости, что не сказал этого сразу. Мне важно, что ты чувствуешь. Мне важно, чтобы ты искал во мне поддержку.

— Спасибо, — выдыхает Тэхён, вдруг прижимая Пака к себе, крепко обнимая его.

— Спасибо, Чимин, — хирург счастливо жмурится, обнимая в ответ и поглаживая горячими ладонями плечи друга. — Чонгук злится на тебя. Я не сказал ему, что произошло на самом деле. Так что он придерживается версии Юнги, что ты его бросил и испарился из его жизни без каких-либо объяснений. Без звонков и предупреждений. Всё ещё настаиваю на том, что вам с Юнги нужно поговорить и уладить этот момент. Даже если между вами уже давно ничего нет и ничего не будет, он имеет право знать и жить спокойно.

— Я… это сложно. Я боюсь, что если откроюсь ему, то не смогу удержать дистанцию. Мне страшно.

— Дистанцию? Он всё ещё нравится тебе? — осторожно уточняет Тэхён, держа руки Чимина в своих. Он немного удивлён тем, что события четырнадцатилетней давности всё ещё так будоражат Чимина. Что чувства не утихли, что добрая их часть не стёрлась из памяти. Чувство такое, что для Пака всё это было ещё вчера. И вот он четырнадцать лет живёт этим самым «вчера», не желая его отпускать.

— Я не знаю. Я не понимаю собственных чувств. Но кажется, что решись я поговорить с ним о том, что произошло четырнадцать лет назад, и псу под хвост полетит вся моя нынешняя жизнь, которую я так долго строил. Поговорить с Мин Юнги начистоту — значит окунуться в тени нашего общего прошлого. От одной мысли об этом меня бросает в такую тревогу, что и жить уже не хочется.

— Это как посмотреть, — скромно улыбается Тэхён, поглаживая руку Чимина. — Не так уж и много ты настроил за эти годы — религия да крайне запарная работа, лишающая тебя права на личную жизнь. Как ни посмотри — куча бессмысленного хлама, делающая твоё существование чуть более комфортным и занятным. Ты просто заставил себя меньше думать.

— Но… Я же собрал. Собрал себе новую жизнь. Было бы обидно возвращаться в прошлое, где уже ничего не осталось, кроме перекати-поле и разозлённого Юнги. Не бросать же мне всё это только ради нераскрытой до конца правды.

— Кому, как не тебе, знать, что именно сломав всё, можно начать заново? — он хлопает его по плечу, а у Чимина слёзы на глазах от этих слов. Тэхён прав. Тысячу раз прав.

_______________________

Вот чего Чимин точно не ожидает, так это увидеть Юнги у своего дома в девять утра. Он на мгновение шугается так сильно, что разворачивается и чуть не бьётся о входную дверь лбом. Но Мин замечает его, и позорно сбегать уже нет смысла. Чимин лишь едва слышно ноет себе под нос о собственной неуклюжести.

— И что ты тут забыл? Тебе надоела локация «больница», и ты решил теперь доставать меня в локации «дом»? — вздыхает Чимин и спускается с крыльца, строя из себя саму непринуждённость. Юнги усмехается его шутке и идёт за ним.

— Захотелось угостить тебя завтраком, — он идёт, руки в карманах. Улыбается отчего-то.

— Не завтракаю. У меня дела.

— Да знаю я. Ничего не случится, если ты придёшь в дом Божий на час позже. Господь всё ещё будет там, — говорит Мин, равняясь с ним. Пак косит взгляд на Юнги, кривит губы, но молчит. — Ничего такого, просто кофе с сэндвичами.

— Мне больше нравится яйцо-пашот, — вставляет Пак, и Юнги хмыкает. Он принимает это за согласие, потому кивает и смотрит в затылок врача из-под ресниц.

— Кофе и яйцо-пашот.

— Откуда ты знаешь, где я живу? — интересуется сухо Чимин, но ему на самом деле интересно, кто его сдал.

— У меня есть информаторы, — улыбается Юнги, опуская голову.

— И имя ему — Ким Тэхён? — озвучивает догадку Чимин и слышит усмешку со стороны Мина. Угадал. Чимин передёргивает плечами и хмыкает. В самом деле, кто ещё мог слить адрес Чимина? Разве что, Хосок. Они, вроде, сблизились с Юнги.

— Он продался за сникерс, — хохочет громче Юнги, то сжимая, то разжимая замёрзшие пальцы в карманах куртки. Уж слишком долго он прождал Чимина тут, не уверенный в том, в какое именно время тот выходит из дома.

— Вот же… — усмехается вдруг Чимин и шмыгает носом, а Юнги честно готов занести этот момент в голову, как один из самых лучших в жизни. Наравне с ярким и сочным закатом после бури с грозами.

Они занимают места за небольшим столиком у окна, им тут же приносит меню ещё чуть сонная официантка, но Чимин, не глядя, берёт капучино и яйцо-пашот с тостом. Юнги же заказывает сэндвич и американо, как и хотел изначально.

Они молчат. Чимин рассматривает промёрзшую улицу за окном, следит за куда-то спешащим сухим листком, подгоняемым ветром. Замечает ребёнка, неосторожно играющего с мячом у проезжей части. Замечает ругающую его бабушку, которую наверняка родители попросили присмотреть за чадом. Лицо его непроницаемо и бессмысленно — оно пусто.

А Юнги смотрит на Чимина и понять одного не может: как он превратился в это? В это безэмоциональное, безынициативное и несчастное нечто? Да, много времени прошло с тех пор, как он видел это же лицо беззаботно улыбающимся любому прохожему. Однако, в голове всё равно не укладывается: как человек может так выгореть всего за несколько лет? Чимин словно потерял весь свой цвет. Словно его всего такого цветного и яркого передержали на солнце, и он просто выцвел.

— Я немного поковырялся в интернете, — неловко начинает Юнги, сводя руки в замок. Чимин не отвлекается от разглядывания картины за окном, но слушает. — Сейчас идёт достаточно сильный запрет на пропаганду однополых связей. Но раньше с этим проще было. Неверно говорят, что «вот раньше не то что геев, секса не было! А сейчас, поразвелось! Это всё американская пропаганда».

— Не хочу об этом, — тихо говорит Чимин, гипнотизируя непонятно откуда взявшийся камушек посреди тротуара, выложенного кирпичного цвета брусчаткой.

— Я не знаю, интересуешься ли ты историей и мифологией? В школе ты вообще учиться не любил, — усмехается Юнги, игнорируя тихую просьбу Чимина, — но я недавно узнал, что греки вообще ничего против однополых отношений не имели. Зевс, Артемида, Аполлон — самые известные представители этого направления. Гермафродит как олицетворение транссексуалов, а Афина — эталон асексуальности. Философы древности писали о том, что мужеложство — это достаточно обычная вещь, которой сложно удивить или обозлить кого-то.

Чимин незаинтересованно продолжает молчать, но губу нижнюю прикусывает, и это не скрывается из виду Юнги. Тот тихо выдыхает, замечая официантку, несущую им их заказы. Пак принимается есть, а Юнги делает несколько глотков чересчур горького американо и кривится.

— Со временем стало появляться некоторое пренебрежение. Но не именно по отношению к гомосексуализму, а к мужчинам, что предпочитают быть снизу. В рядах ночных бабочек всегда и везде были молодые мальчики, выполняющие точно те же функции, что и женщины. Взрослые мужчины, которых можно было обозначить, как «мужественные», предпочитали проводить время не с одними только женщинами и рабами. Они также предпочитали юношей. Совсем молодых, еще даже не достигших возраста двадцати лет, — рассуждает мерно Юнги, постепенно развивая мысль.

Чимин начинает хмурить брови и есть немного быстрее. Юнги коротко лижет губы и собирается продолжить, но не успевает:

— Мин, мне всё это неинтересно и неприятно, — встревает вдруг Чимин, похрустывая тостом. Он поднимает взгляд на Юнги всего на две секунды, но тому хватает этого, чтобы уловить в них целый океан боли. — Не знаю, зачем ты всё это затеял, но я не куплюсь на статьи из Википедии.

— Мне захотелось поделиться с тобой этой находкой. Мне, в общем-то, всё равно, из-за чего ты там убиваешься и ненавидишь себя, но если я могу заложить зерно сомнения в тебя, я сделаю это, — кивает сам себе Юнги, смотря пронзительно прямо в глаза. Чимин хмыкает, пережёвывая тост и запивая кофе.

— Кто ты такой, чтобы заниматься моим перевоспитанием? — он наклоняет голову вбок и улыбается едко. А Юнги больно, но не от того, что полезность его слов ставят под сомнение, а от этой ненастоящей кривой улыбки, которой Чимин пытается прикрыть свой же страх показаться слабым и наивным.

— Тот, с кем ты спал. Не ворчи и послушай, что умный, благодаря гуглу, гэгэ знает, — ухмыляется Юнги, а затем откусывает сэндвич и пережёвывает наскоро, чтобы успеть сказать как можно больше, пока Чимин не доел и не сбежал отсюда. — Первые очевидные запреты пошли в римской армии. Мужчины половину жизни проводили на службе, а воздержанием заниматься никому не хотелось, — Юнги жмёт плечами. — Мужчина уже тогда считался силой, эталоном непоколебимости и пресловутой мужественности. И потому стыдно было быть снизу. Отношения между сослуживцами запрещались, потому что один из них тогда бы исполнял роль женщины. Как ты уже можешь проследить цепочку совпадений, есть одна главная мысль: люди ненавидят далеко не геев, а женщин. Мужчина, ложащийся под другого мужчину, в лице общества становится уязвимым и униженным — прямо как женщина, которую считают таковой по сей день.

— Я не разбираюсь в феминизме, — признаётся Пак, чуть более заинтересованно прислушиваясь к тому, что говорит Юнги. Это звучит убедительно, как бы Чимин ни отнекивался.

— Не нужно в этом разбираться, чтобы иметь совесть не отрицать многовековой гнёт. И отсюда простой итог: вся гомофобия — это не более, чем страх мужчин оказаться на месте женщин, которых они же сами и насилуют веками. Которых не воспринимают всерьёз и которыми пользуются.

Юнги снова делает глоток остывающего кофе, осматривая Чимина. На нём лица нет. Он уже не ест так активно, лишь вяло жуёт яйцо и пальцы сжимает на ручке чашки с капучино. Размышляет над сказанным.

Юнги подавляет внутреннее волнение. Ему было немного страшно, получив каплю расположения Чимина, вновь вторгаться в его личную жизнь сейчас со своим уставом. Перелопачивать все его принципы и навязывать что-то. Чимин очень просто может плеснуть ему кофе в лицо и уйти. Тогда они снова отдалятся и уже, скорее всего, окончательно. Этот разговор — сам по себе риск огромный. Однако, Юнги делает этот шаг, не боясь даже остаться в минусе.

— Есть ещё несколько интересных, на мой взгляд, моментов. Библия, которую ты, очевидно, увлечённо читал, опять же не повёрнута к женщинам лицом. Ты же знаешь про Содомский грех? Когда содомляне пришли к Лоту и стали просить показать путников, остановившихся у него в доме, дабы «познать их». На что Лот, недолго думая, предложил людям своих дочерей, нежели действительно путников, — Юнги коротко лижет собственные губы, всматриваясь внимательно в лицо Чимина. — Тебе не кажется это действительно мерзким? Тебе не неловко молиться во имя того, кто это поощряет? Кто считает изнасилование женщин — альтернативой и компромиссом? И так ведь всю Библию, любой конфликт разрешается тем, что мужчины просто скидывают женщин в пекло.

Чимин прочищает горло и смотрит хмуро.

— Я всё это знаю. Но я предпочитаю верить в то, что говорится в послании Римлянам: мужчины, возжелавшие мужчин, стали наказаны Творцом за свои ошибки. Значит, что связь с мужчиной — это расплата за прошлые грехи.

— Хорошо. А что ты такого натворил в семнадцать лет? Стащил жвачку с прилавка в магазине? — Чимин цокает на это. — И что это за вера такая, выборочная? Вы все верите в то, что вас простят, молись вы поусерднее, но решаете игнорировать очевидные насильственные моменты, допускаемые Богом, оправдывающие жестокие вещи.

— Ты приводишь неуместные аргументы, совершенно не вникая в контекст. Если ты собираешься отговорить меня от веры, то у тебя ничего не выйдет. Вся моя жизнь строится на том, чтобы жить во имя других, забыв о себе. Это моё наказание, и я несу его крестом всю жизнь, — его брови изгибаются, он выглядит действительно раздражённым. Юнги, однако, не волнуется из-за этого. Он сохраняет спокойствие, потому как уверен в том, что говорит.

— Я не преследую цель избавить тебя от веры, но от религии. Из-за неё ты занимаешься хренью. Самобичеванием без причины, — Юнги складывает руки на груди и сводит брови к переносице. Самое, пожалуй, главное — это отличать религию от веры. Вещи эти совершенно разные, потому и на жизнь людей влияют по-разному. Чимин же, как видит Юнги, подвержен именно влиянию религии. — Молишься ли ты вне храма? Читаешь ли ты священные писания на досуге? Посвящаешь ли ты свою жизнь Господу? Или ты лишь прикрываешься религией, чтобы чувствовать себя хотя бы на долю не таким несчастным и разбитым?

— Мне плевать, как это выглядит для тебя, — говорит он. — Не думаю, что наркоману, занимающимся подпольным бизнесом, стоит читать мне лекции о том, как правильно жить, — фыркает он. Юнги никак не реагирует на эту реплику, но внутри что-то щёлкает обидой. — К чему вообще были все эти исторические сводки на протяжении десяти минут? Чего ты пытался добиться?

Чимин закипает. Юнги знает — следующая его реплика будет решающей, потому что после неё Чимин встанет и уйдёт. Он должен пронзить ей заледеневшее сердце врача, чтобы тот, наконец, засомневался. Это сейчас важнее всего.

— Я рассказал это, чтобы ты имел представление о том, как меняется общество из поколения в поколение. Оно мобильно. Сегодня модно лизать задницы генералам, завтра модно быть феминным мальчиком, а через сто лет нам вообще секс запретят из-за перенаселения. Что ты будешь делать, когда проснёшься через неделю в лгбт-позитивном обществе? Всё это изменчиво и подвижно, тебе не нужно бояться чужого осуждения, потому что всегда будут те, кто поддержит, как и те, кто отвергнет. Вопрос только в том, решишь ли ты наслаждаться своей жизнью и любить тех, кого любится, или же решишь потерять целую жизнь, служа выдуманному духу из католического космоса, от имени которого люди сами создали целый свод правил, ограничивающий их же свободы?

Чимин молча поднимается с места, доставая кошелёк и выуживая оттуда необходимое количество купюр, чтобы оплатить свой завтрак. Когда он накидывает пальто, Юнги хватает его за рукав и не даёт уйти.

— Тебе нужно усвоить одно: Библию написали люди. А не Господь Бог, — Юнги смотрит в его пустые, безжизненные глаза, а после пальцы разжимает, давая тому свободу.

— Я не напрашивался тебе в ученики, αρσενοκοίτης, — Чимин уходит.

Юнги обескуражен. Он не понял, что сказал Чимин в конце, а потому хмурится, когда дверь за врачом с тихим стуком закрывается. Юнги снова провожает фигуру врача, пока тот не скрывается за поворотом. Тихий вздох покидает его губы.

Донёс ли он до Чимина хоть что-то? Хоть какое-нибудь из зёрен сомнения прижилось в его голове? Заставит ли это хирурга занять свои мысли размышлениями снова? Он не знает наверняка. Но, всё ещё удерживая взгляд на повороте, куда ушёл Чимин, надеется на хотя бы крошечный, но успех.