«Радуйтесь, праведные, о Господе и славьте память святыни Его»

(Пс.96, 11,12)

Юнги нехотя открывает глаза. Щурится ещё долго, ворочается лениво, но позже нащупывает под собой телефон, и, убедившись, что проспал полдня, тяжко вздыхает от досады. В голове происходят попытки восстановить цепочку событий. Вспоминается только невыключенный телевизор, орден за особые заслуги на груди молодого врача, а затем белый порошок, залитый виски. А потом Чонгук. Как всегда, Чонгук.

Юнги хрипит. Он, сбросив с себя мятую и чуть влажную от собственного пота простынь, ставит ноги на холодный пол, шипя и матерясь. Но не успевает ничего толком сообразить, как замечает ещё одно тело поблизости. Парень спит сидя, прижавшись спиной к бортику кровати, и сопит тихонечко. Юнги чуть наклоняется, и матрас жалобно скрипит. Мин касается пальцами его взъерошенных прядей, тот лишь забавно хрюкает во сне, но не просыпается.

Юнги оставляет его досыпать драгоценные минуты, а сам бредёт на кухню, думая, что стоит сварить кофе, чтобы сказать «спасибо» этому пареньку за вчерашний вечер. Он тянется к шкафчику за капсулой кофе, позже впихивая ту в кофемашину. Эти движения отработаны до автоматизма, и Юнги даже успевает чуть доспать, пока делает бодрящие напитки.

— Эй, мелкий, — Юнги сидит на корточках перед спящим телом, кладёт руку на плечо, и, чуть сжимая, встряхивает. Тот глаза открывает не сразу. Юнги мысленно матерится, зная, что Чона и танком не разбудить. — Чонгук! — Мин ставит чашку с кофе на тумбочку рядом, уже двумя руками тряся младшего. Тот тихо стонет и жмурится. Но глаза приоткрывает неохотно.

— Хён? Ты как? — он вдруг распахивает веки, ловит старшего за плечо, ощупывая, словно тот может исчезнуть. Юнги протягивает тому кофе.

— Всё хорошо. Благодаря тебе, — Чонгук берёт чашку осторожно, неторопливо делая небольшие глотки.

— Ты не пей кофе, — строго смотрит на старшего, а глаза того в ответ закатываются. Юнги усаживается на кровать, раскидывая ноги в разные стороны и откидываясь назад. Тело ломит от плохого сна.

— Не начинай, пожалуйста, — он вздыхает, — я буду пить и есть столько, сколько мне надо. И что мне надо.

— Хён, ты одну зависимость меняешь на другую. А как вчера выяснилось, ещё и безуспешно, — пытается звучать убедительно, но знает, что это, в общем и целом, бесполезно. Мин Юнги упёртый дурак, который никогда не сделает чего-то, если не он сам это решил, а кто-то сказал. Чонгук прекрасно это знает, но всё равно каждый раз пытается воззвать к разуму старшего.

— Я… знаю, Чонгук-а. Прости меня за вчера, — Юнги прикрывает глаза, потирая веки пальцами.

— Что-то случилось? Есть какая-то причина тому, что ты вчера сорвался? Ты был столько лет в завязке с прошлого срыва, — Чонгук поднимается с пола, разминая затёкшие мышцы. Кажется, он выхлебал кофе за пару глотков, потому что чашку ставит на тумбочку пустую, с разводами. Юнги молчит, но челюсти плотно сжимает до желваков.

— Я видел его.

— Где? — Чонгук вскидывает брови. Он знает, о ком старший говорит. С таким трепетом и ужасом одновременно он думает только об одном человеке на этом свете. — Он тоже тебя видел?

— Нет, его по телеку показывали. Он врач, — усмехается Юнги и глаза в сторону скашивает, кусая нижнюю губу. — Никогда бы не подумал… — Гук звучно выдыхает воздух носом, не смея отчитывать старшего больше. Наркотиками тот всю жизнь глушит в себе боль от старой и ноющей раны, которая всё никак не заживёт, гноится и воняет. И хотя он уже много лет в завязке, срывы иногда случаются. Юнги повезло, что он достаточно силён духом, чтобы не утонуть в своём несчастье.

Чонгук всё ещё помнит его слова, сказанные словно в пустоту после очередного срыва.

«Это страшно. Мне кажется, я теперь не боюсь смерти, ведь видел её в лицо».

И Чонгук верит. Верит, что Юнги на самом деле не получает никакого удовольствия от наркотиков, что ими он лишь приглушает боль от зияющей в груди чёрной дыры, некогда бывшей обычной точкой в отношениях.

— Хён, ты только не теряй голову, ладно? — просит Чонгук, беря друга за запястье. Тот кивает несколько раз.

— Я бы хотел послушать, что он мне скажет. Хотел бы посмотреть на его реакцию, когда увидит меня, не ожидая этого, — проговаривает Юнги и коротко смотрит на реакцию Чонгука, не сочтёт ли тот подобное поведение за детскую обиду? Но Гук задумчиво дует губу, смотря перед собой. — Интересно, какой он сейчас человек. Изменился ли? Или остался прежним?

— Скорее всего изменился так, что не узнать. Люди меняются, и не всегда в лучшую сторону, — отвечает Чон, вздыхая. — Не боишься снова разочароваться?

— Ты чего мудростями тут разбрасываться вздумал? — усмехается Мин, а затем ерошит отросшие волосы Чонгука, пока тот фыркает и отмахивается от старшего. — Ладно, идём в кабинет — есть, что обсудить. Сегодня вечером важная для меня сделка, на которую придётся идти в твоём сопровождении, потому что чувствую, соображать к вечеру я так и не начну, — он прикрывает глаза и к вискам пальцы прикладывает. Чонгук кивает, готово поднимаясь, в несколько глотков допивая кофе старшего.

_______________________

Юнги просыпается посреди ночи из-за звонка на рабочий телефон. Он спросонья хватает его, нажимает кнопку принятия вызова и подносит к уху, но молчит. Фокусируется на темноте, отмечая интерьер своей квартиры.

— Господин Накагава, — начинает собеседник, — по приказу господина Ёсинага для вас был пойман Ким Соджун. Он у нас и пока что без сознания. Подъехать сможете?

— Отправьте адрес, — коротко отвечает Мин, сбрасывая звонок. Он нехотя поднимается с постели и трёт тёплыми ладонями лицо. Глаза болят из-за желания забить на всё и поспать подольше. Но он пересиливает себя и наскоро одевается, накидывая неприметное чёрное пальто поверх тёплой водолазки — нынче ночи холодные. Обязательно раскладывает перчатки по карманам. Он знает, чем такие встречи заканчиваются.

Юнги выезжает по полученному адресу, уже подмечая мысленно, что это достаточно тёмное и неприятное место, куда случайные зеваки вряд ли свернут глубокой ночью, если хотят продлить свою бренную жизнь.

Он заезжает в японский квартал, плутая по узким улицам. Несколько прохожих, достаточно поддатых, проходят мимо, скашивая глаза на хороший и дорогой автомобиль. Такими в этом квартале владеет лишь небольшая, привилегированная группа людей. Потому прохожие заметно шарахаются, чтобы не попасть под раздачу в случае чего. Юнги кривится, когда замечает удивлённые пьяные взгляды через боковое зеркало. Такие обычно лижут задницы, лишь бы им перепало чего-нибудь.

Улицы сужаются, утягивая за собой в пучину из грязи и подвального смрада. Приходится припарковаться за баками с мусором, чтобы пройти дальше, где его уже встречает один из псов Ёсинага. Он кланяется ему почтенно и указывает на рулонные ворота старого гаража, испещрённые нецензурными граффити. Наверняка сюда ещё и мочились все, кому не попадя.

Раздолбанную гармошку ворот приподнимают, и Юнги, чуть наклонившись, заходит внутрь. Одинокая лампочка под потолком освещает небольшое помещение, где в центре на стуле сидит Ким Соджун. Он связан, а в рот ему запихали что-то, залепив губы скотчем. На полу у стены валяются связанными гусеницами, как Мину сообщают, его помощники из Пусана. Юнги не узнаёт ни одного из них. Новенькие или специально нанятые.

Юнги тянет из угла помещения чуть пыльный стул, ставит напротив Соджуна. Он осматривает его искривлённое болью лицо с некоторым наслаждением. А затем со всего размаху бьёт ладонью по щеке. Тот вмиг распахивает глаза, осоловело оглядываясь. Он моргает часто, хрипит, как умирающая свинья, и Юнги тошно от этого. Он кривит губы, усаживаясь на стул, смахнув с того слой пыли. Одним жестом просит двух псов Ёсинага покинуть место допроса, но быть поблизости.

Соджун, сфокусировав взгляд на лице напротив, деревенеет. Словно не ожидал увидеть живым. Но затем его лицо расслабляется, и он задушено хохочет, а после давится своей слюной из-за набитого рта.

Юнги тянет руку и сдирает скотч с кожи громким неаккуратным движением. Мужчина стонет тихо и жмурится. Ощущения не из приятных, особенно если взять во внимание растительность на лице.

— Дерьмо, что у тебя во рту, выплёвывай сам, — проговаривает Мин, складывая скотч в несколько раз и выбрасывая на пол. Тот мотает головой и улыбается. Играется с ним. Щёки его набиты, а под приоткрывшимися губами виднеется мокрая ткань. Юнги под страхом смерти этого рукой не коснётся. — Ублюдок, — шипит Мин и внезапно бьёт кулаком тому под дых. Ким хочет согнуться от боли, но верёвки не позволяют, и он просто безжизненно обмякает, свешивая голову и вяло выплёвывая тряпку изо рта. — Не рад меня видеть? А я вот, наоборот, поболтать захотел. Вырвался в глубокую ночь к старому другу.

— Выкарабкался, значит, — хрипит Соджун и осматривает его внимательно, как дорогую куклу на прилавке. — Всё у тебя хорошо, я посмотрю?

— Было, пока ты не решил поднасрать мне своим присутствием, — отвечает Мин и достаёт из кармана сигареты. Такие ситуации требуют сосредоточения, и Юнги жадно затягивается, чтобы получить каплю расслабления в скованные напряжением мышцы.

— Что ты хотел?

— Увидеться. Всего-то.

— Мог бы весточку послать, мудила. Нож в живот — это как-то не по-приятельски, — Мин тихо выдувает струю дыма и закидывает ногу на ногу. Тихо шмыгает носом и следит за каждым изменением в мимике собеседника. Тот только хитро улыбается и рассматривает в ответ.

— Посылал. Но ты ж, сука такая, ни на одну не ответил, — Соджун чуть качается, а после наклоняется вперёд и сплёвывает под ноги Мину. Тот опускает взгляд, замечая чужой зуб. А эти чёртовы псы постарались на славу. — Босс ничего тебе не говорил обо мне, верно?

— Босс заботится обо мне и знает, что видеться с тобой мне не хочется.

— А мне он говорил, что ты оскорбляешь меня при целой зале высокопоставленных, что не считаешься со мной и называешь педофилом.

— Ты ведь и правда педофил. Совратил семнадцатилетку, подсадил на наркоту и трахал, сколько хочется, как доступную куклу. Скажи спасибо, что после всего этого дерьма твои яйца до сих пор при тебе, — Юнги тихо причмокивает губами, перекатывая дым из лёгких в полость рта.

Соджун сипло смеётся, и Мин кривится. Тот совсем не в себе, говорить с ним не о чем, а перемывать общее тяжёлое прошлое — уже не хочется.

— Так, что ты хотел от меня? Добиться встречи тебе удалось, — Юнги закидывает ногу на ногу и вздыхает, окидывая взглядом разодранные и грязные джинсы когда-то своего наставника.

Смех стихает. На две секунды воцаряется тишина, прерываемая лишь шумом автомобилей где-то за квартал отсюда. Юнги выжидает. Соджун смотрит ему в глаза, пристально, грубо и с ненавистью. А в следующее мгновение Юнги видит, как в него летит смачный плевок. И хотя метили в лицо, он не долетает — слишком уж далеко они сидят друг от друга. Однако на пальто теперь чужие сопли, и у Юнги кипит всё внутри из-за этого. Он с силой стискивает челюсти, втягивая густой от накалившейся атмосферы воздух.

— Сука, — выдыхает Юнги сквозь сжатые зубы. Выбрасывает не до конца скуренную сигарету, не утруждая себя тем, чтобы потушить уголёк.

— Думаешь, поскакав на хуях шестёрок и получив от них часть монополии в идзакаях да клубах со шмарами, ты стал выше меня? Думаешь, поднялся, да? Каково тебе знать, что то, что я имею — заработал своим умом и смекалкой, а ты, имея немногим больше — поработал задницей? — он смотрит с вызовом, верёвки натягиваются от его порыва встать и ударить ученика. Но псы Ёсинага сработали на славу — верёвки держат замечательно, даже не трещат от натуги. Зато натирают кожу до крови даже через одежду. — Ты мой личный позор. Уродливое пятно на моей идеальной репутации. Ты! Всё это дерьмо из-за тебя.

Юнги хмурится, жуя щёку изнутри. Никто не смеет упрекать его в том, каким образом он достиг своего настоящего положения. У всех есть прошлое, и оно не всегда начищенное до блеска. Иногда оно с грубыми ошибками, с неправильным кругом общения, с сильными болезнями или нелицеприятной бедностью. Поэтому никто не имеет права упрекать Юнги в том, как он смог получить свою часть власти и денег, вырвавшись со дна.

— Сука, ты вечно лез, куда не просили, когда мог просто жить рядом со мной и иметь всё, что нужно. Нет! Притащил вшивого щенка с улицы, пытался завязать с наркотой, влиться в высокие круги общества. Хах! Да ты же ничто. Ты шлюха, всегда таким был. Грязь под ботинками. Тебе всё это досталось только потому, что ты хорошо работаешь ртом и болтаешь умные слова. Блять! — визжит вдруг он от боли, потому что Юнги с силой вонзает ему в бедро перочинный ножик, что как раз кстати завалялся в кармане пальто. Взгляд его горит дикой ненавистью. Ким содрогается, когда наконец смотрит на него в упор — у Мина глаза налиты кровью. Лицо непроницаемо, выражение не изменилось ни на долю, но взгляд… заставляет пожалеть обо всём, что только что сорвалось с языка.

— Всё сказал? — Юнги поправляет пальто. Достаёт платок из кармана и брезгливо стирает им чужой харчок. Платок приходится показательно выбросить. Юнги надевает перчатки, специально заготовленные для такого случая. Когда Соджун успевает успокоиться, Юнги внезапно выуживает из кармана пистолет, и, сняв с предохранителя, резко тычет им под челюсть учителю. Тот дрожит, но на лице сохраняется надменная улыбка. — А теперь послушай меня. Мне плевать, что ты там думаешь обо мне. То, как мне досталось всё это, с кем у меня какие отношения, какие у меня цели и мотивы — всё это не касается тебя. Убеждать тебя в обратном — нет смысла, ты не сто́ишь этого времени. Но кое-что я всё-таки скажу перед тем, как спущу пулю в твою тупую башку, — он на мгновение замолкает, ухмыляясь, — мне нравится быть сверху, мудак ты конченый. Я всегда доминирую. Ты больше меня не унизишь.

Лицо Соджуна на миг меняется на недоумённое, а затем раздаётся выстрел. Голову чуть отбрасывает в другую сторону, а на лицо Мина попадают капли крови. Он отфыркивается, жмурясь на мгновение.

Ему никогда не нравилось убивать. Делал он это нехотя, через силу и только при специфичных обстоятельствах. Однако смотреть за тем, как недоумённый взгляд Соджуна, его учителя, когда-то достаточно близкого человека, пустеет, было приятно. Юнги прячет оружие, замечая на себе пару глаз одного из помощников Кима, связанного в углу. Мин подмигивает ему и выходит, поднимая гармошку гаража.

— Уберите там всё. И всех остальных прикончите тоже. А то на хвост сядут, — Мин достаёт пачку и тянет сигарету к губам, пока вдруг не вспоминает: — Есть салфетки?

Один из псов молча отдаёт ему свой платок, и Юнги благодарно кивает, стирая кровь с лица. Но на сигарете всё равно остаются мокрые красные следы от крови, въевшейся в перчатки.

— Хорошая работа, — он кивает двум мужчинам, а те почтенно кланяются ему, снова шумя гармошкой и возвращаясь в гараж.

Юнги затягивается, запрокидывая голову. Небо чистое, звёзды хорошо видно. Мин засматривается, иногда вспоминая о сигарете. Тянется к ней губами и выдувает дым.

Что ж, с одной единицей своего прошлого он всё решил. Тот сам к нему в руки пришёл и попросил разобраться с ним, поставить ещё одну точку ещё одних отношений.

Позади раздаётся несколько выстрелов, и Юнги принимает это за знак — пора уходить без сожалений. Всё кончено.

_______________________

Чимин боится выходить на смену. Он ожидает подвоха из-за каждого угла, ждёт, что если откроет дверь, то ему на голову помои вывалятся. Боится, что пальцем начнут показывать, как маленькие дети тычут в зоопарке на забавных зверушек. Он вздрагивает от каждого обращения, от каждой просьбы поставить свою подпись или пройти в процедурный кабинет. Сил даже натянуть улыбку не хватает, чтобы сделать вид, что он не сломлен под основание.

Ему кажется, что все смотрят осуждающе. Что все знают о событиях прошлой ночи. Знают, как он облажался, знают, как после напился до состояния, когда ноги не держат. Знают, что Тэхён убирал рвоту с порога квартиры хирурга, потому что тот сначала перебрал, а потом его укачало в такси. Их взгляды говорят о многом — они всё знают.

Ему кажется, что осуждающие взгляды кидают не только медработники, но и все пациенты. Все, к кому он успел зайти сегодня, смотрели осуждающе, кривили губы. Даже пациент под анестезией, кажется, всем собой излучает ауру отрицания. Наверняка ему не хотелось, чтобы важную операцию проводил кто-то вроде Чимина.

Хирург срывается, когда ассистент на простецкой операции по удалению лопнувшего аппендикса не слушает его, закатывает глаза на указания и без энтузиазма передаёт инструменты.

— Мне плевать, что у тебя в жизни происходит, но если ты сейчас же не начнёшь вести более активную деятельность на работе, то все последствия операции лягут на тебя, — чётко проговаривает Чимин, когда его просьбу в очередной раз игнорируют.

— После того, как мы закончим, я подпишусь в коллективной жалобе. Такой специалист, как Пак Чимин, не может работать с людьми наравне со всеми, — отвечает он, пересекаясь взглядом с чиминовым. Тот чуть зависает, но быстро возвращает своё внимание на операционное поле.

— Ты бы не говорил таких вещей, пока у меня в руках острые инструменты. Ещё одно лишнее слово, останешься с производственной травмой, — шипит сквозь зубы Чимин, когда делает последний стежок и срезает нить.

— Вы же должны знать, что о вас говорят. Что вы не всегда были тихоней и праведником, — продолжает ассистент, не боясь смотреть прямо в глаза хирургу и нагнетать общую атмосферу. Никто не выступает против него, но никто и не защищает Чимина, не встаёт на его сторону.

— Что ж, у всех есть прошлое.

После операции он сам снимает с себя одноразовую форму, потому что никто так и не подходит к нему, чтобы помочь с этим. Он впервые за очень долгое время осознает, что хочет впиться в сигарету до глубокой затяжки. Чтобы горло обожгло, чтобы долго кашлять с непривычки, и чтобы мерзкий запах окутал такое же мерзкое тело, слился с ним воедино. Он давно не курил, больше десяти лет, но сейчас хочется нестерпимо. Горло чешется в ожидании никотина.

Тэхён ловит его пришибленный взгляд, помогает прийти в себя и успокоиться. Узнаёт о самочувствии. Но Чимин столько обезболивающего съел на завтрак, что он даже если бы очень сильно захотел, не смог бы почувствовать ничего, кроме раздражения и страха перед всеми обозлившимися коллегами. Некоторые из них напоминают адских церберов, а некоторые — отвратительно хихикающих сатиров.

— Джиан сегодня не видел ещё, но знаю, что когда увижу, вцеплюсь этой стерве в волосы, — Тэхён протягивает пачку Чимину, и тот без раздумий хватает сигарету. — Видел Хосока, у него даже секретарша с медсёстрами сидит чаи гоняет, обсуждает тебя. Это бред, но так ярко показывает, что людям по большей части плевать на чужие проблемы, но они готовы часами их обсуждать.

— Тоже ещё пока не встречался с ней. И даже не знаю, должен ли что-то сделать или сказать. Я даже не разберу, какие эмоции у меня вызывают мысли о ней. Это и злость, и обида, и жалость, — Чимин задумчиво смотрит в конец парковки, его плечи заметно дрожат от холода. Он подносит сигарету к губам, едкий, успевший позабыться дым касается лица, и Пак с непривычки хмурится, пока тянет этот дым в себя. — Вкусные. С чем? — сигареты лёгкие, не приносят ощутимого облегчения, но это хотя бы что-то.

— Вишня, — отвечает Тэхён, выдувая струю. — Вот только жалеть её не надо. Жалеть ущербных — последнее дело, — Тэхён затягивается и молчит некоторое время. — На твоём месте, я бы прижал эту суку к стене и высказал всё, что думаю о ней.

— Не такой я человек, ты же знаешь, — вздыхает Чимин.

— Знаю. Ты предпочтёшь не решать проблему, а закрыть на неё глаза. Но сейчас ситуация другая. Либо она тебя, либо ты её.

Чимин опускает локти на перила и трёт пальцами свободной руки лоб. Беда…

_______________________

Ким уговаривает Чимина сначала пообедать, а уже потом идти на обход. Чимин кривится, ведь там толпа людей в такое время. Все хотят перекусить и пособирать сплетни. Когда ещё это делать, как не в ланч?

Они спускаются в кафетерий, а Тэхён рассказывает, как они с Чонгуком в прошлый раз чуть не попались Сокджину, но всё обошлось, потому что невзначай шедший мимо Намджун по счастливой случайности отвлёк меддиректора. Чимин качает на это головой и становится в очередь, чтобы купить себе крепкий кофе. Есть не хочется совсем, он ещё со вчерашней ночи не отошёл, и вообще находится здесь исключительно из-за Тэхёна. Но когда подходит очередь, то за кассой его игнорируют. Женщина старательно отводит взгляд, обращается к Тэхёну за спиной Пака. Тот недоумённо моргает, показывая на друга перед ним.

— Прошу прощения, я тут не просто так стою. Я тоже хочу получить свой обед.

— Господин Ким, я вас слушаю, — чётче проговаривает кассирша, поджимая губы и упорно игнорируя хирурга. Её уши краснеют, что не остаётся незамеченным. Чимин удивлённо оборачивается на друга. Тот точно так же не понимает ничего из происходящего.

— Быстрее, вы тут не одни, — ворчит кто-то из очереди позади.

— Господин Пак тоже пришёл сюда поесть. Будьте добры принять заказ и у него, — говорит Тэхён, хмурясь. Женщина опускает лицо, неловко поправляя прядь волос, выпавшую из-за уха. Но молчит, не обращается к хирургу.

— Вас не дождёшься, — ворчит диагност в почтенном возрасте и проталкивается вперёд, отпихивая Пака и Кима в сторону. Оба ошарашенно охают, застывая на месте. — Мне свинину в остром соусе, миску риса и овощной салат. Побольше соуса, дорогая! — он достаёт кошелёк, отсчитывая нужные купюры. Кассирша спешно обрабатывает заказ, а её коллега спокойно выполняет его, наполняя тарелки едой.

— Что за… — лепечет Чимин.

— Прошу прощения, не могли бы вы выйти? — просит подошедшая к ним работница кафетерия. — Мне очень жаль, но… люди смотрят, нам не нужны конфликты, — она не поднимает на них глаза, пальцы гнёт от волнения. Не каждый день выгоняет врачей из общепита, наверно.

Чимин оглядывается и замечает их. Недобрые взгляды. Все пялятся на них с Кимом, как на экзотических зверушек, но словно бы с долей отвращения. Как будто они уродливые экзотические зверушки, покалеченные.

— Что происходит? — грубо говорит Тэхён.

— Люди… не хотят, чтобы господин Пак обедал вместе со всеми… — говорит она тише, будто бы даже уменьшаясь в размерах из-за того, что говорит.

— Что? — удивляется Ким, а после взрывается смехом.

Чимин бледнеет. Кажется, даже температура его тела на порядок падает. Он похож больше на ледяное изваяние, чем на человека. Ему стыдно, неловко и страшно.

Он как урод в цирке — вокруг зрители, тычут в него пальцами, смеются и кривятся от отвращения к нему. А он пошевелиться не может, отодвинуться в сторону оказывается сложнее всего. В него летят помидоры позора, а он не в силах защититься, даже лицо не прикрывает руками.

— То, чем вы занимаетесь, называется травлей, — громко говорит Ким так, чтобы стало слышно во всём помещении. Вокруг гул постепенно стихает. Все взгляды прикованы к ним. — Вы, грёбаные неучи, ещё и специалистами высшего класса зовётесь, — плюётся Ким, сменяя дикий смех на злое шипение. Чимин дрожит, смотря себе под ноги. Он не в силах выдержать ни один из взглядов голодной публики. — Готовьтесь к сокращениям, к выговорам и административной ответственности за публичную травлю и дискриминацию. А вы, — он обращается к работникам кафетерия, — готовьтесь к увольнению, ведь свою работу нихрена не выполняете, обслуживая выборочно. Идём, поедим в другом месте, — он тянет Чимина за собой, и тот, себя не помня от ужаса, плетётся следом. Прячется за спиной Тэхёна, кусая губу от ужаса и собственного бессилия. Ему по-настоящему страшно.

Тэхён уже набрасывает на плечи пальто, когда зам его отделения просит срочно подойти для решения какой-то ситуации. Ким ворчит, потому что ещё ничего не ел, но ему говорят, что дело не требует отлагательств. Он выругивается, снимая пальто.

— Чимин, сходим пообедать позже. Я плачу.

Он вылетает из раздевалки, буквально вручая пальто в руки Паку, а тот устало кивает, возвращая его в шкафчик. Он убирает их верхнюю одежду и возвращается в ординаторскую, чтобы отдохнуть и выпить кофе, а потом пойти на обход.

Хирург плюхается на диван, устало прикрывая глаза. Он чувствует, как сквозь таблетки, чуть-чуть пульсирует голова, какой тяжестью налиты мышцы. Он пить не умеет, а когда перебарщивает — то борется с последствиями несколько дней после. И сейчас тянется за графином с водой, чтобы налить в стакан и опрокинуть в себя. Руки немного дрожат, он до сих пор не до конца понимает, что его только что публично унизили. То есть не обслужили из-за слухов.

В дверь стучат, что странно. Ведь это ординаторская, куда врачи ходят, как к себе домой. Но стук повторяется, и Чимин говорит неуверенное «войдите».

Девушка заглядывает внутрь, и Чимин понимает, что не знает её. Она заходит в помещение, поджимая губы. Пак подмечает, что та в рабочей кухонной форме, а в руках у неё поднос. Она спешит поставить поднос на столик перед хирургом, и тот удивлённо смотрит то на еду, то на девушку.

— Прошу прощения, господин Пак, я увидела, что произошло в кафетерии… Я работаю тут всего две недели, и ещё ничего толком не понимаю, но я в ужасе от произошедшего. Поешьте, пожалуйста, вы не заслуживаете такого отношения.

— Простите, как вас зовут?

— Ким Наён, — представляется она, кланяясь. Чимин привстаёт, чтобы сделать ответный поклон. — Я не буду вас отвлекать, мне нужно возвращаться к работе. Приятного аппетита! — она кланяется и тут же выбегает из ординаторской, и Чимин даже не успевает поблагодарить её и вернуть деньги за обед. Но он обещает себе найти её позже.

На подносе оказывается контейнер с горячим рисом, курочка в кисло-сладком соусе, овощной салат и яблочный сок. Он редко обедает так плотно, но сейчас он так расстроен, что подобный жест трогает его. Желудок жалобно сжимается от голода, и Пак не замечает, как уплетает всё разом до последней крошки.

«Меня уволят», — думается ему, и Чимин зависает, не донеся последние пару рисинок до рта.

Всю оставшуюся смену он терпит косые взгляды. С Юн Джиан так и не встречается, хотя несколько раз спускается по долгу работы в неотложное отделение. Она словно испарилась. Поговорить с ней не удаётся, и Чимин уходит с работы с ничем.

_______________________

Чимин видит его сразу, как только заходит в храм. Прямой луч солнца падает на него через стёкла высоких окон. Чимин мешкает, думает даже сбежать позорно и пропустить сегодняшнее посещение, но священник уже замечает его, кланяясь почтительно. И Чимин не может. Сбегать нет смысла, вечно прятаться и скрываться — тоже. В конце концов, они с Юнги делят одну планету, а она, как известно, круглая. Так или иначе встретятся снова.

Пак горько вздыхает и бредёт к скамьям, подумывая сначала сесть в тени в самый угол, а потом вдруг…

«А почему я должен прятаться? Пускай он знает, что я не боюсь его, что мне не стыдно, что его попытка в очередной раз посмеяться надо мной ничего не стоит».

И Пак чуточку увереннее идёт к Юнги, сидящему в центре. Идёт и упрямо игнорирует вопрос, пульсирующий в голове «а что Мин Юнги вообще делает здесь, в храме?»

Чимин садится рядом с ним, здороваясь коротким кивком головы. Юнги замечает его, и на лице нет ни капельки удивления. Он также молча приветствует его, продолжая созерцать в глубине алтаря что-то незримое. Чимин молча ждёт начала службы, пригреваясь под солнечным лучом, бьющим под углом.

Юнги молчит, лицо его расслабленно, он чуть жмурится от прямого солнечного света, но не сдвигается и не меняет своего места. Греется. Чимин отводит взгляд от него, игнорируя напрашивающуюся мысль о том, что Юнги очень похож на кота, и что он практически не изменился за всё это время. Только лишь возмужал, да плечи шире стали. В груди теплится знакомое чувство, и Пак вдруг пугается этого.

Он на секунду задумывается, что здесь они как никогда близки к лику божьему, и тот видит, что Чимин вытворяет. Наверняка и мысли его грязные читает. Чимин засматривается на мужчину, а ведь нельзя. Он не сразу, но заставляет себя отвернуть лицо и посмотреть куда-нибудь помимо разнеженного под солнечным лучом лица Мин Юнги.

— Тут тихо, — шепчет Юнги, будто бы самому себе. Глаз не открывает, губами еле шевелит. — Тут легко можно спрятаться и от суеты, и от личных проблем. Да? — продолжает так же шёпотом, и Чимин слышит, как громко он дышит, почти что сопит.

— Что ты тут делаешь? — он не уверен, что хочет знать, но всё равно спрашивает. Юнги медлит, раздумывая над ответом.

— Решил попробовать проникнуться этим. Говорят, люди даже веру после такого обретают. В религию ударяются. Ну, тут прикольненько в целом, — он жмёт плечами и расслабленно улыбается, оглядывая помещение ещё раз, промаргиваясь из-за того, что солнце пригрело веки.

«Прикольненько… в храме?» — давится Чимин после слов Юнги.

— Я только не пойму, зачем они вывешивают труп голого мужчины постоянно? — задумчиво трёт подбородок Юнги.

— А? — не понимает Чимин.

— Ну, вон, — он кивает в сторону распятого на кресте Иисуса с застывшей смоляной кровью из ладоней и стоп.

— Не делай вид, будто не знаешь, что это Иисус Христос, — недовольно цокает Чимин, чуть закатывая глаза. — Он же буквально главный символ католической и христианской церкви. Символ верности людям.

— Они его убили, он им верен?

— Убили. Из зависти и ненависти. Но на самом деле, Иисус — это такая фигура, которая была дана людям для подражания. Таким должен быть настоящий человек. И убит он был за грехи наши, и все наказания перенёс за всё неправильное, что делали люди.

— Это как-то несправедливо, — удивлённо отвечает Юнги. — В смысле, что всё плохое делают люди, а страдает один конкретный персонаж за всех и сразу.

— Поучительно, не находишь? — вдруг улыбается Чимин. Юнги хмыкает, но ничего не отвечает. Они недолго молчат, но Чимин, на удивление, прерывает тишину первым. — Так, ты знаком с Библией?

— Нет, но основные знания о христианстве у меня есть. Бог жесток. И более того — его учения ни к чему не привели. Люди продолжают делать ужасные вещи, а его сын умер, став мессией и мучеником, чьё голое тело висит вот так вот в каждом храме, — он снова кивает на статую Иисуса.

— Ты как-то перевираешь и переворачиваешь всю историю, — говорит хмуро Чимин. — Да, этот мир — не радужная сказка, где все счастливы, где нет войн, где все чтут законы и правила. Но для того, чтобы показать людям, чего стоят их зависть, ненависть, жадность, алчность, и существовал Иисус Христос.

— Допустим, Библия — это действительно старая сказка о мудрости жизни, чтобы люди учились жить правильно. Но времена меняются, уже многое, что пропагандируется церковью, не имеет отношения к современным реалиям. Потому и следование канонам религии — это делать шаг назад в развитии.

Чимин молчит, переводя взгляд на нескольких пришедших людей. Кажется, это туристы, которые просто пришли посмотреть на убранство храма, у них в руках фотоаппараты, они перешёптываются между собой, задирая головы и рассматривая мозаики на стенах.

— Но мне нравится фигура Иисуса. Он колоритный персонаж, который часто смеялся над низменностью людей, делал эти фокусы с водой и вином, с воскрешением, — Юнги усмехается, и Чимин тоже чуть улыбается, закатывая глаза. Только Юнги мог назвать Иисуса Христа пранкером. — Один факт о нём привлёк моё внимание. Теологи предполагают, что мужчина был бисексуален.

— Абсурд, — тут же мотает головой Чимин. — Нет никаких утверждений, что он и с девушкой-то был.

— Несколько теологов сошлись во мнении, что Иисус мог быть бисексуальным, потому как в самой Библии есть писание, где он встретился с умершим юношей. Тот полюбил его, просил остаться с ним. Иисус дал наказ подождать шесть дней, а на последний провёл с ним ночь, и тот сошёл на другой берег Иордана.

— Не припомню, где бы это могло быть, — задумывается Чимин, а Юнги внутренне ликует. Он не протестует! И не огрызается. Он принимает эту точку зрения и размышляет о ней. Что-то произошло с Чимином, раз тот так благосклонен к нему сегодня.

— Конечно, это неточно. В этом вся суть Библии — никто не может утверждать точно.

— Ты прав.

— Что?.. — пугается Юнги и резко голову к Чимину поворачивает. Тот жмёт плечами.

— Любой исторический факт можно оспорить, большинство исторических учебников и книг переписаны по тысяче раз. О достоверности и речи быть не может, тем более, если это религиозная история, направленная на помощь людям, желающим встать на верный путь, — Чимин смотрит в ответ. — Я понимаю, почему ты так стараешься всё это до меня донести. В нашем мире достоверности почти не осталось, слепо верить чему-то — глупо.

— Я сплю?

— Нет, — усмехается Чимин. — Народ собирается, скоро служба начнётся. Останешься?

— Надо танцевать с бубнами, водить хороводы или что-то из ряда вон?

— Нет, нужно только послушать, что говорит Святой Отец, а затем молча помолиться. Но молиться тоже необязательно, достаточно посидеть в тишине.

— Хорошо, да, я останусь, — Юнги пальцы сплетает и устремляет взгляд вперёд. Чимин кивает, и, пряча улыбку, наконец расслабляется. У него в душе такой покой расцветает, когда Святой Отец приветствует всех собравшихся, приветствует новеньких, улыбается по-дружески тем, кто частит здесь.

Чимин глаза прикрывает, вслушивается в размеренную речь у алтаря. Юнги ни звука не произносит, просто находится поблизости, тоже слушает и рассматривает всё, что их окружает.

Луч солнца смещается с его лица в сторону, а затем рассеивается. Юнги может ясно видеть всех вокруг. В основном, тут пожилые корейцы и есть один иностранец.

Служба закончилась отсебятиной Святого Отца словами: «Будьте хорошими людьми, слушайте своё внутреннее «Я» и верьте ему, все благодати, как и все страхи, исходят оттуда. Слушайте себя, войдите в гармонию с собой, тогда ничто не будет страшно».

Чимин думает «да будет так», но потребности в молитве не ощущает. Они недолго сидят ещё после службы, а затем выходят на улицу, окутанную густыми сумерками.