«Свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще, взирая на начальника и совершителя веры Иисуса, Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление, и воссел одесную престола Божия»

(Евр.12:1,2).

В кабинете главврача Ким Сокджина свежо, пахнет чем-то ненавязчивым, свойственным для этого человека и места, где он проводит большое количество времени. Чимин неуютно ёрзает в кресле, ожидая, когда директор вернётся. А пока он даёт волю своим навязчивым мыслям, что заполняют голову и не дают покоя. Уволят ли? Сделают выговор? Кто-то донёс на него? Что ему скажут в этот раз? Он не готов ни к одному из исходов, поэтому и трясётся так, словно из него сейчас дерьмо палками будут выбивать.

Сокджин возвращается быстро, выдыхая, когда закрывает дверь. Он кладёт на стол папку и садится в своё рабочее кресло, прочищая горло.

— Что происходит, Чимин?

Ким Сокджин серьёзен. Он хмурится, но это не портит его красивое лицо, а наоборот, придаёт особый шарм. Чимин вздыхает. Он так чертовски устал от всего, что происходит сейчас вокруг. Все проблемы мира как будто разом свалились на него одного, а он один из Атлантов — держит целое небо.

Чимин прикрывает глаза ладонями и чуть не плачет от того, как сильно тиски давят на горло. Обида, злость, усталость, тревога. Подбородок дрожит, хочется заскулить побитым псом. Все те муки, что запрещены Библией, сейчас есть в нём. Они — одно целое с ним, неотъемлемая часть, слитая воедино. Он не может отказаться от собственных эмоций и чувствует за них стыд.

Сейчас он как никогда далёк от Бога, и тот будто совсем отошёл от него в последнее время. Теперь, когда Чимин говорит сам с собой, то в самом деле чувствует себя сумасшедшим, а не беседующим со Всевышним. И это пугающее чувство. Как если бы ты долго владел чем-то, а в один день оно исчезло, и все вокруг заговорили «этого никогда и не было, тебе всё это казалось». Пугающая пустота на месте того, что когда-то ежедневно писало сюжет жизни.

— Почему я только сейчас узнаю о том, что происходит в больнице? Травля. Да и не первый день уже, как выяснилось, — продолжает главврач, и Чимин трёт глаза, не зная, что ответить. Он чувствует себя нашкодившим мальчишкой на ковре школьного директора, который ещё чуть-чуть и пригрозит тем, что позвонит маме и нажалуется на нерадивого сына.

Ким кривится. Чимину думается, что из-за его ничтожности. Что Сокджину невдомёк, как это Чимин, будучи взрослым мужчиной, не может справиться с группой недоброжелателей, как он терпит подобное в свою сторону. А ещё, потому что узнал. Узнал о Чимине и о его тайне. Он совершенно не видит во взгляде директора тревогу и непонимание того, как всё то ужасное, что происходит у него под носом, им самим остаётся не замечено.

— Я не… это сложно объяснить, — вздыхает снова Чимин, а в голосе дрожит отчаяние. Ситуация двоякая получается. И ябедничать не хочется, но и помочь себе сам он не в силах — нужен авторитет, который бы задавил обидчиков.

Стук в дверь раздаётся вовремя. Сокджин отвлекается на вошедшего и коротко ему кивает. У Чимина сил нет шевелиться, обернуться и тоже встретить вошедшего, но через пару секунд на кресло рядом опускается Ким Намджун, и хирург поднимает на него взгляд короткий. Сначала испуганный, потому что урывками помнит вечер в кафе, а затем благодарный — помощь человека, который видел его опущенным на дно, сейчас нужна как никогда.

— Ситуация неприятная, — говорит психиатр.

— Мне на стол принесли коллективную жалобу. Требуют уволить Пак Чимина за отношение к сексуальным меньшинствам, — Сокджин выкладывает перед ними лист бумаги с описанными требованиями. Он упирает локти в стол и опускает на сведённые вместе пальцы голову. Чимин не смотрит в сторону руководителя, и уже представляет, как пишет заявление по собственному желанию, забирает вещи из шкафчика и, вероятно, устраивается в государственную поликлинику, где придётся терпеть к себе отвратительное отношение и зарплату, едва дотягивающую до прожиточного минимума.

— Что делать будем? — Намджун берёт лист в руку и пробегается взглядом. — «Недружелюбная рабочая атмосфера… работники, не соответствующие правильной модели гражданина Южной Кореи», ну и ну… Что это ещё за коммунизм? — он хмурится, читая мельком дальше.

— Чимин, что ты можешь сказать на этот счёт? Как вообще вышло так, что обо всём узнали в больнице? — продолжает Ким Сокджин, а Чимин сжимается лишь сильнее.

— Мне жаль, — тихо отвечает он, обнимая себя за плечи. — Я ничего не смогу исправить. Подвёл вас, Сокджин-щи. Я могу просто написать заявление по собственному желанию и уйти, не принося вам проблем.

— Стоп, — Ким Сокджин тормозит его, хмурясь. — Ты сейчас извиняешься за то, что тебя дискриминируют что ли? — удивлённо тянет он.

— Я… нет, просто… не представляю, как так вышло, и что мне теперь делать со всем этим. Я сам не знаю, кто я, но всех интересует моё прошлое. Очевидно, толпу не переубедить. И я не хочу этим заниматься.

— Тебе стыдно? — переспрашивает Намджун.

— Честно? Да. Как будто толпа догола раздела и рассматривала, примерно такое чувство.

— Они пишут, что им не нравится работать, зная, что их коллега — гей. Вот смеху будет, узнай они, с кем спит их руководитель. Пока люди не знают всей истины, а ты управляешь ими, платишь деньги и справедливо судишь, никто даже не заикнётся, что ты какой-то не такой, — Ким Сокджин наигранно спокоен. Его губы надуты, а ноздри раздуты. Брови то опускаются ниже, то вдруг вскакивают выше, когда очередная мысль посещает его светлую голову. Он облокачивается о спинку кресла, ухмыляясь. Чимин поднимает удивлённый взгляд на мужчину. — Потому что истина проста: никто не знает наверняка ничьи предпочтения, но все они прячут языки в задницы, как только понимают, что ты сильнее их, что имеешь больше власти и больше наглости.

Чимин смотрит на директора, не моргая. Кажется, кто-то выдул весь воздух из кабинета, потому что дышать становится нечем, из-за этого Пак едва может соображать. Он не знает, чему удивляется больше — новому открывшемуся ему факту или же неприкрытой агрессии, которой он никогда ещё не замечал за руководителем. Ким Сокджин — гей? Да ещё и умеет задавить тяжеленной аурой ненависти. Намджун на слова руководителя кивает, лист с жалобой на стол кладёт.

— Что ты такой бледный вдруг? Не говори только, что не знал. Ты всё время проводишь с моим братом, он не мог не растрепать тебе обо мне, — он надувает губы, когда говорит это, а Чимин давится воздухом, забывая, как разговаривать.

— Я… не знал. Тэхён ничего не говорил, — еле выдавливает из себя Пак. — А вы…

— Гей? Да. И я так злюсь сейчас в том числе из-за того, что подобные жалобы обижают и меня, и моего партнёра, и моего брата. Может показаться, что мы с Тэхёном не близки, но когда-то я был первым, кто узнал о причине его слёз. Это сейчас он зол на меня, я могу его понять, но в любом случае, если эти междоусобицы в коллективе продолжатся, он тоже может попасть под раздачу.

— Тэхён и так не на хорошем счету, многие бы мечтали от него избавиться. Здесь одной искры хватит, чтобы подорвать терпение работников, — встревает Намджун, озвучивая опасения Сокджина. Чимин вздрагивает, только сейчас осознавая, что под удар из-за его собственной глупости попасть может и Ким Тэхён, который так героически отстаивает его честь, прикрывает своей грудью от нападок.

— Я не знал, — всё ещё заторможенно и ошарашенно бормочет Чимин. Он в ужасе от всех открывшихся ему фактов. Ким Сокджин вздыхает и смотрит на Намджуна, кивает тому умоляюще, потому что знает, что психиатр в разговорах по душам лучше, он умеет расположить собеседника к себе.

— Чимин, посмотри на меня, — говорит Намджун, и Пак медлит, но поворачивается к нему. — У тебя сейчас тяжёлая ситуация, я не знаю, как ты собирался пережить её в одиночку. Но послушай меня. Я поговорил с Тэхёном, он рассказал мне немного о том, как ты себя чувствуешь в последнее время. Тебя никто ни в чём не винит, на тебя все давят, ты постепенно сходишь с ума от несоответствия с обществом, к которому привык себя относить.

Чимин слушает, но с трудом воспринимает информацию. Он смотрит в глаза Намджуну, но постепенно взор размывается слезами, которые пока не спешат соскальзывать на щёки. Но когда Чимин моргает несколько раз, густые капли сначала зависают на ресницах, а затем всё-таки медленно касаются кожи лица, ползут вниз. Пак наскоро стирает их рукавом халата.

— У тебя развилась внутренняя гомофобия. Это процесс неестественный, не выработанный тобой самим, а лишь перенос отношения общества к гомосексуализму на себя. У тебя внутри поселилось чувство несовершенства из-за того, что ты являешься представителем подавляемого меньшинства, — Намджун придвигается ближе и легко берёт руку Чимина, поглаживая пальцы. — Мама каждый день говорила тебе, что ты неправильный. Церковь всегда была против этого. Общество в большинстве своём негативно настроено по отношению к квир-сообществу. Это не твоя вина, Чимин. Ты чувствуешь эту удушающую боль внутри себя не потому, что ты неправильный, а потому что тебя заставили так думать. Ты не виноват.

Чимин всхлипывает. Он не помнит, как оказывается прижатым к груди психиатра, как плачет ему в халат, и как трясутся от рёва плечи, по которым скользят тёплые ладони врача. Намджун мягко улыбается, прижимая к себе такого маленького сейчас и беззащитного человека, а Сокджин сочувствующе вздыхает, оставаясь на своём месте.

— Тебе никто никогда не говорил, что ты важен? — тихо спрашивает Ким, и Чимин, как маленький ребёнок, яро мотает головой. — Но ты важен. Такой, какой есть. С любовью к мальчишкам, со своими золотыми руками, которые спасают всех, без какой-либо дискриминации, со своими заплаканными глазами и страхом перед миром. Важен вот таким.

— Спасибо, спасибо вам, — бормочет Чимин, всё же отстраняясь от мужчины и чуть стыдливо касаясь кончика носа. Сокджин спешит подать ему коробку с носовыми платочками, и Чимин берёт сразу пару, чтобы промокнуть влагу под носом и стереть с щёк слёзы. — Меня, что же, не уволят?

— Если ты найдёшь мне такого же отменного специалиста, то можешь увольняться, — взмахивает рукой Сокджин. Но он улыбается, наблюдая за младшим. — Я никогда не лишу себя тебя и твоих рук, Пак Чимин.

— Но… что делать со всеми остальными? Они достаточно агрессивно настроены. Меня не обслуживают в кафетерии, со мной отказываются сотрудничать во время операции, моих распоряжений ослушиваются, мне портят имущество. Я потерял всякий статус здесь, — Чимин взволнованно переводит взгляд с одного на другого. Сокджин вмиг хмурится, а Намджун размышляет о чём-то, не меняя выражения лица.

— Тебе портят имущество? — главврач снова опирается на стол, прищуривая глаза.

— Да, мне исписали угрозами и оскорблениями шкафчик, облили одежду кровью.

— Сколько ещё вещей в больнице происходит, о которых я не в курсе? — зло вспыхивает руководитель и поднимается со своего места, принимаясь расхаживать по кабинету. — Что ж вы молчите, как партизаны? — недовольно вздыхает он.

— Вероятно, есть один или два зачинщика, которые всё это начали. Остальные поддержали, как стадо безвольных овец, — предполагает Намджун. — Узнаем, кто главный, прижмём. С остальными проведём несколько часов секс-просвета, чтобы неповадно было.

— Ты заметил кого-то особенно агрессивно настроенного? — спрашивает Сокджин, обращаясь к Чимину.

— Сначала нет, но… Юн Джиан из неотложного.

— Джиан-щи? — удивлённо поднимает брови руководитель. Намджун лишь кивает на слова Чимина, поджимая губы.

— Предлагаю поиграть в детективов. Подсяду на обеде за стол к медсестричкам, разболтаю их, послушаю, кто пускает слухи.

— Не увлекайся, — говорит Сокджин. — Чимин, я не дам тебе работать в таком состоянии, не то у нас случится ещё одна "госпожа Чхве". Ты освобождён от работы, пока не придёшь в норму.

— Что? Я не согласен, я способен контролировать свои эмоции, — выражает протест Чимин, хмурясь.

— Не способен. Ты уже однажды, когда потерял контроль над своей жизнью, попытался взять контроль над чужой. Превысил полномочия, пошёл наперекор правилам больницы и оказался на поводу у чувств. Больше я такого не позволю в стенах моего учреждения, — категорически отказывает Ким, выставляя перед собой ладони.

— Подождите, а работать-то кто будет? — едва не подскакивает Чимин.

— Те, что задирали тебя. Вот пускай и отрабатывают часы. А тебе пройти курс антидепрессантов и терапию, — Сокджин садится за стол и пишет что-то. Вероятно, освобождение и рекомендацию.

— Справедливо, — всё же соглашается он. — Честно, я шёл настроенный на увольнение. Вашему партнёру очень повезло, Ким Сокджин-щи, — тот хмыкает на это. А Чимин чуть смущается, шмыгая носом.

— Слышал? Тебе очень повезло со мной, — улыбается Сокджин, с прищуром глядя на сидящего напротив него Ким Намджуна. Чимин удивлённо икает второй раз за этот разговор, оглядываясь по очереди то на одного, то на другого. Пак готов поклясться, что впервые видит Сокджина с такой игривой улыбкой, с этими искорками в глазах. Да ведь и повода не было.

— Я и так это знал, — улыбается Намджун, и на его щеках проступают ямочки. Чимин охает, опуская взгляд.

— О, так вы… Я думал, Намджун-щи, что раз у вас дочка, то когда-то и жена была, — неуверенно вставляет своё предположение Чимин. Оба мужчины удивлённо смотрят друг на друга.

— Ты не знал, что она удочерена?

— А должен был? У вас даже фамилии одинаковые.

— Мало, что ли, в Корее Кимов живёт, — усмехается Сокджин. — Вот, посмотри, Джун-а. Этот человек вообще ни одну больничную сплетню не знает. Мне кажется, каждая медсестра в курсе, сколько ты возился с Джинён, и что после стал её отцом. А Чимин-щи вот не знал.

Все сдержанно смеются, а Чимин недоумённо зачёсывает волосы назад. Существует столько всего, о чём он и не подозревал. Он был так увлечён собственным покаянием, что совершенно игнорировал людей вокруг.

_______________________

Сокджин протяжно выдыхает, поправляет пиджак, смахивает крошечный волос с плеча и вновь смотрит на сцену. Небольшая площадка, специально сделанная для публичных выступлений с презентациями или речами, перед ним то и дело принимает всё новых ораторов. Ким не хочет быть тут, но должность обязывает. Подобные медицинские конференции проходят ежегодно, и ему необходимо присутствовать, как руководителю одного из любимых спонсорами медицинских учреждений Сеула.

Сокджин улыбается, приветствует всех знакомых. Он встречает нескольких инвесторов, что поднимают бокалы, когда замечают его. Жмёт руку министру здравоохранения и обнимается со своим старым одногруппником, который теперь открыл частную клинику.

На подобных мероприятиях чаще всего считают деньги. Сколько потратили, на что потратили, во что стоит вложиться, какие приоритеты на будущий год, у кого отобрать последний шанс, а кому подарить исцеление.

Сокджин сдержано аплодирует, когда организатор объявляет в микрофон следующего, кто идет на эту сцену. Молодой мужчина, приблизительно возраста Сокджина, скромно улыбается и кланяется, когда поднимается на сцену. Он встаёт за кафедру и кладёт на неё планшет с заготовленным текстом.

— Добрый день, коллеги. Как уже и сказали, моё имя Ким Намджун, я работаю психиатром во всем вам известной частной клинике Северанс под руководством господина Хана, — раздаются уверенные, но сдержанные аплодисменты. Кажется, не один Сокджин приметил новое лицо на этом ежегодном собрании. — Хотелось бы затронуть актуальную проблему для сегодняшнего дня. Если обратиться к статистике запросов о психиатрической помощи молодых людей в возрасте от двадцати до двадцати пяти, то можно проследить одну достаточно чёткую линию сходства. Что же может объединять мужчин и женщин разных возрастов, разного социального статуса и материального положения? Об этом я подготовил небольшое исследование. Позвольте представить вам свою презентацию, господа…

Сокджин заинтересованно приподнимает брови. Никто ещё на его памяти тут не устраивал исследований. Максимум делали подсчёты и создавали статистику тяжёлых случаев за минувший год. Он чуть внимательнее слушает. Мужчина внушает доверие, он приятно выглядит, и речь хорошо поставлена. Слушать его также интересно. Не то, что всех директоров до, которые только и делали, что чеки прикрепляли, лишь бы уверить всех присутствующих, что да, со взятками они нынче завязали. Хотя все и так знают, что это неправда, но представление поддерживают, улыбаясь ободряюще.

После конференции состоится торжественная часть. С неё Сокджин всегда спешит сбежать, но перед этим обязательно похвалив просекко и перекинувшись парой дежурных фраз с директорами и министрами. Но теперь он не спешит, лавирует между столами с закусками и медленно подбирается к новому лицу в этом обществе. Ким Намджун разговаривает с директором своей материнской клиники. Сокджин выплывает из-за его спины, ненароком пристраиваясь к ним.

— Ох, Ким Сокджин-щи, — улыбается и кланяется ему директор.

— Рад видеть вас тут, господин Хан, сегодня ваше представление отличилось, — отвешивает комплимент Джин.

— Всё это благодаря моему коллеге, — он кивает на Намджуна. Тот улыбается, Сокджин видит ямочки на щеках, и это отчего-то поражает его.

— Ким Сокджин, — он протягивает руку психиатру.

— Ким Намджун, — он жмёт её в ответ.

— Ким Сокджин глава государственной клиники Асан, один из самых успешных управленцев нашего времени и доброжелательный молодой человек.

— Не такой уж я и молодой, уже третий десяток к концу подходит, — улыбается Сокджин, замечая на себе беззастенчивый взгляд психиатра сверху вниз.

— Я прошу прощения, вы возможно не заметили, но большинству тут за шестьдесят. А вы ещё молоды и, не сочтите за лесть, невероятно красивы, — в разговор вступает Намджун. Сокджин смотрит на него с капелькой удивления, но комплимент принимает, склоняя голову.

— Извините, Сокджин-щи, мне нужно переговорить с министром Чхве. Я оставлю вас с Намджуном?

— Конечно, — Сокджин кивает, провожая взглядом директора. Намджун прокашливается, привлекая к себе внимание. — Ваше выступление было интересным. Сколько лет хожу на эти собрания, ничего столь толкового пока не слышал.

— Разве? А что здесь не инновационные проекты и планы на будущее обсуждают? — удивляется Намджун.

— Нет, здесь обычно обсуждают деньги. Полагаю, ваш руководитель получит свою долю за вашу презентацию, она была хороша.

— Что? Вы неправильно поняли, я не для прибыли представил данное исследование.

— Знаю. Но он получил от этого выгоду, хотели вы этого или нет.

— Извините, Сокджин-щи, можем мы поговорить в другом месте? Там, где меньше изучающих взглядов? — Ким кивает проходящему мимо мужчине в пиджаке, не то депутату, не то кандидату.

— Неподалёку есть хороший гриль-ресторан, их поставщика мраморной говядины я знаю лично, ручаюсь за качество.

— Пойдёмте, — Намджун ставит пустой бокал на стол, и, попрощавшись со своим руководителем, уходит вслед за Сокджином.

Сокджин закатывает рукава белой рубашки, когда официант включает им встроенный в стол гриль и коротко сообщает правила безопасности. Намджун начинает говорить, только когда выпивает стакан пива, а Сокджин выкладывает кусочки мяса на решётку.

— Сколько уже практикуешь психиатрию? — спрашивает Сокджин, надевая перчатки и разрезая слишком большие куски ножницами. Он сразу по Намджуну понял — умный до кошмарного, но в той же степени неуклюж. Тот старательно не прикасается к приборам и установленному грилю. Готовить наверняка тоже не умеет. Джин просто берёт эту часть на себя, не задумываясь особенно. В конце концов, это он предложил данный ресторан. Да и важнее ему сейчас узнать этого подающего надежды специалиста, а не впечатлиться его навыками прожарки говядины.

— Пять лет, — отвечает Намджун, тоже расстёгивая пуговицы на манжетах и закатывая немного, чтобы не запачкать жирной едой и соусами.

— Позволь узнать, как ты попал под крыло директора Хана? — интересуется Джин, переворачивая щипцами первую партию мяса.

— Он спонсировал университет, в котором я учился. Темой моего диплома стали терапия и лечение некоторых специфичных психических расстройств. Благодаря моему дополнительному образованию по профилю фармакология, я смог изобрести такое соединение элементов, которое вызывает меньше побочных эффектов и не приводит к такому привыканию. Господин Хан обратил внимание на меня, оформил патент на моё изобретение, так что я многим ему обязан.

Ким слушает это с лёгким удивлением. Не каждый день можно встретить гениев, подобных его новому знакомому. Он кладёт ему на тарелку горячий и хорошо прожаренный кусок говядины, Намджун благодарно кивает.

— Значит, теперь ты психиатр высшего класса, к которому, несмотря на всего пять лет практики, запись на год вперёд, который пишет исследования во внерабочее время и который по гроб жизни обязан своему непосредственному директору. Но работать всегда мечтал с детьми, досада.

— Что? Откуда вы… — приподнимает брови Намджун, искренне удивляясь.

— Вас таких по глазам видно. В голове кладезь знаний, огромный потенциал, который так и прёт наружу, и надежды, возложенные на вас влиятельными людьми. Но вам самим хочется чего-то более простого, приземлённого. Глаза у вас добрые. По ним сразу видно, что за человек перед тобой.

Намджун опускает взгляд. Весь его рабочий вид вдруг меркнет, он складывает руки на стол и вздыхает.

— Да, всегда хотел работать с младшими. Но клиника, в которой я практикую, не занимается приёмом детей. Либо же только тех, у чьих родителей карманы рвутся от денег. Я мог бы вне работы брать частные сеансы, но на это просто нет времени. Всё проекты, исследования, отчёты, — он трёт пальцами лоб и чешет бровь, будто бы вмиг превратился из специалиста с прямой осанкой в обычного парня с печальными глазами, что повидал жизнь.

— Всегда больно, когда мечта так близко, но при этом запредельно далеко.

— Вы правда по глазам поняли это? — неуверенно уточняет Намджун, а Сокджин широко улыбается, переворачивая очередной кусок говядины.

— Давай на «ты», ты сам сказал, что я не такой уж и старый, — смеётся он, и Ким смущённо кивает. — Нет, мне это один коллега на конференции рассказал. Больше было похоже на байку о новеньком, но теперь я уверен, что это правда. А людей по глазам я, признаться честно, читать не умею. Максимум могу понять, идиот или поговорить можно, — Намджун смеётся, прикрывая губы ладонью.

— Что ж, за знакомство, Сокджин-щи, — он поднимает стакан с пивом и чокается со старшим.

Намджун год бегает по судам в попытках вернуть себе своё же изобретение. Директор Хан бесится, когда Намджун изъявляет желание уволиться. Но по-настоящему выходит из себя, когда узнаёт, что его любимый протеже уходит к сопернику — Ким Сокджину. И хотя напрямую никто не считает друг друга врагами, всё же они все борются за внимание спонсоров, и у Сокджина, стоит признать, получается лучше. Срабатывают его природное обаяние и неземная харизма.

Потому, когда Намджун сбегает к Киму, Хан свирепеет. К делу подключаются лучшие адвокаты, напарник Намджуна по его старому исследованию, фармакологическая компания, которой был продан продукт исследования Намджуна. И эта борьба растягивается чуть больше, чем на год.

За следующие несколько лет многое меняется. Сокджин открывает новое направление в своей больнице — детская психиатрия, на которую, нужно признать, средства пришлось выгрызать из глоток спонсоров и государства. Зато теперь у Намджуна есть целое крыло с маленькими детскими городками и стены, изрисованные и милыми зверушками, и супергероями, и диснеевскими принцессами. Персонал ходит в яркой форме со зверями. Сам же Намджун тоже таскает рубаху с коалами, жующими эвкалипт.

Психиатр, однако, принёс в его больницу что-то большее, чем просто новое направление. У них увеличивается поток, их востребованность растёт стремительно. Намджун же оказывается по-настоящему профессионалом, который едва ли не лично расследует каждое своё новое дело. Старается находить малышам достойных родителей. А если не может, то… в один день он удочеряет девочку, которая попала сюда из неблагополучной семьи, в которой она повидала жестокие сцены насилия над её братом.

В один день Намджун просто приходит к Сокджину в кабинет, и, недолго думая, выпаливает, что удочерил ребёнка. Что на неделе подписывает несколько бумаг с органами опеки и забирает девочку к себе.

Они с Сокджином уже полгода как встречаются. Он ошарашен, но почему-то ожидал чего-то такого. Они не живут вместе, ничего друг другу не обещают, лишь проводят рядом одинокие ночи. Поэтому Намджун принимает такое решение, основываясь на личных чувствах, подумав, что если Сокджину не придётся по душе его идея, то на этом можно будет закончить всё, что они только-только начали. Отчего-то мужчина категоричен, словно бы ждёт пощёчины за подобную ответственность. Но он готов принять её достойно.

Но, на его удивление, главврач реагирует спокойно, хотя и глубоко поражён. Он лишь кивает и говорит: «Хоть бы познакомил с той, кого я теперь ежедневно буду называть своей принцессой, а то присвоил всю радость себе». Намджун тогда плакал.

Ни на миг больше не сомневаясь в своём выборе, у Намджуна будто камень с плеч сваливается. Он мог теперь спокойно гулять в парке со своей малышкой Ким Джинён, мог привести её в больницу, если школа закроется на экзамены для старшеклассников.

Позже они съезжаются с Сокджином, и это, признаться, лучший год. Год, в который Намджун обретает свою вторую семью, состоящую из двух самых близких ему людей. Каждое утро целуя Джина в уголок губ, а после поднимая Джинён в школу, он боится, как бы эта рутина не развалилась в одночасье. Но годы идут, а его семья лишь крепнет, позволяя быть уверенным в собственном будущем.

_______________________

Дома страшно. Дом теперь кажется чужим. Чимин неуютно ёжится, когда снимает пальто и вешает на плечики осторожно. Он будто пришёл в гости к малознакомому человеку, с которым ещё пока осторожничает и чувствует себя неуверенно.

Вытаскивает из кармана пальто новую пачку Мальборо, похожую на ту, что когда-то много-много лет назад раскуривали с Юнги на пару. Эти сигареты были крепкими, но раздобыть их было проще чем те же Мэвьюс со сливочным вкусом.

Пак скидывает в корзину для белья свою рабочую форму и пару халатов, которые нужно постирать. И раз уж у него теперь отпуск, то это идеальное время, чтобы заняться стиркой.

Ставит греться чайник, достаёт простую глубокую миску и неловко присаживается на стул за столом, смотря на голые острые ветки за окном. Задумывается на время и промаргивается от наваждения, только когда щёлкает кнопка на электрическом чайнике.

Он заливает кружку кипятком и хмуро смотрит всё так же в окно. Распаковывает сигареты и прикуривает одну, устало вздыхая. Образующийся пепел стряхивает в миску. В голове не то пусто, не то столько мыслей, что ни за одну не зацепиться толком.

Чимин лижет губы со вкусом терпкого табака, отстукивая ритм по керамической чашке.

Он вдруг думает о том, с какими же идиотами его сталкивает жизнь. Люди, не способные мириться с чем-то, чего они не понимают. Решают, что могут вмешиваться в чужие жизни. А кто-то ещё и прикрывается благородством, говоря, что так заботится, хочет, как лучше. Ведь он-то наверняка знает, как лучше, и как выглядит примерный гражданин мира.

Пак хмурится на эту мысль, ведь и сам является приверженцем достаточно специфичной для современного мира области — религии. И хотя он молится Богу, сам ни на кого не давит, не называет коллег неправедными неучами, которым вытоптана дорожка в Преисподнюю за все их грешки. Ведь в голове у него сохраняется чёткое знание того, что религия — его осознанный выбор, а кто-то прекрасно живёт без неё. И Чимин не в праве навязывать это или дискриминировать неверующих.

Он делает первый глоток и щурится от того, что обжигает себе язык. Зелёный чай смешивается со вкусом Мальборо, и становится так тошно, что Чимин тушит недокуренную сигарету о дно миски, сдвигая ту в сторону.

Пак погружается в задумчивость, и мысли его становятся всё глубже, перемешиваются с чётким ощущением, что что-то пошло не так. Он трёт подбородок, улавливая пальцами щетину. Давно пора бриться, он совсем забыл про это со всеми последними событиями.

Чимин ставит на керамический бортик раковины кружку с чаем, а затем всё-таки закуривает снова, держа двумя пальцами сигарету. Он выдавливает гель для бритья на ладонь, и, зажимая сигарету губами, наносит на щёки и подбородок. Вынимает сигарету чистой рукой и размазывает образовавшуюся пену под носом, где щетина усов пробивается сильнее и активнее.

Он выдыхает скопившийся дым и тянет чай из кружки, чуть марая ту пеной. А затем берёт в руки станок, снова зажимая губами сигарету, истлевшую на половину. Пепел ненавязчиво падает в раковину, а Чимин, наклоняясь ближе к зеркалу, ведёт по коже тёплым металлом.

Когда на лице остаются лишь тонкие линии пены, а кожа снова становится гладкой, он выдувает последнюю затяжку и тушит окурок о раковину, а после умывается.

Зависает перед зеркалом, рассматривая ожесточившиеся в последнее время черты лица.

Раньше Чимин страдал от лишнего веса. Его никогда никто не задирал, он не был свиньёй, которую каждый прохожий считал своим долгом пнуть. У него были щёки и пышные бёдра. Но регулярные тренировки позволяли ему отмахиваться, «это мышцы».

Но школа, как и тренировки, уже позади. Он давно не занимается спортом, а последние несколько лет совершенно не следит за собой. Единственное, Тэхён каждый месяц ходит с ним в парикмахерскую, чтобы поддерживать стандартно аккуратную причёску.

Но тело Чимина вызывает у него самого такой комок отвращения, который всё никак не выплюнуть и не проглотить. И сейчас его некогда мягкие щёки исчезли, оставив после себя некрасивые скулы и глубокие носогубные складки, как у матери. Пак кривится, когда замечает эту схожесть. Ему противно от самого себя. Под глазами уже давно тёмные круги, но с этим он смирился — ненормированный рабочий график убивает, все в его профессии знают это, но бороться с этим не представляется возможным.

Чимин помнит, что раньше у него была округлая, но достаточно привлекательная фигура. А сейчас ему страшно опускать взгляд ниже или видеть себя без одежды. Он давно игнорирует этот факт, но отчего-то именно сейчас зеркало издевается над ним, заставляя подмечать всё несовершенство его тела.

Хорошо, что он носит халат большую часть жизни — он скрывает недостатки и не позволяет ни на чём акцентировать внимание.

Чимин зло стискивает пальцами края раковины, едва не опрокидывая кружку с чаем. Громкий стук о кафель отвлекает его, и он, вздохнув, забирает кружку и возвращается на кухню. Наверно, ему и правда нужен врач, который пропишет медикаментозное лечение. А плюсом к этому — психотерапия. Наконец-то он понимает, что не справляется больше сам.

Печальный вид за окном напоминает ему о Ким Сокджине и Ким Намджуне. Чимин задумывается, что вообще никогда бы не подумал о том, что эти двое могут быть вместе. Они не выглядят вызывающе, они не подают виду, что делят вместе постель. Чимин, конечно, замечал невероятную красоту Сокджина, но разве мало в Корее таких красивых людей? Одни айдолы чего стоят. Но это же не делает их всех нетрадиционной сексуальной ориентации.

Чимин задумывается, что эти двое выглядят вместе гармонично. Что они в самом деле подходят друг другу, дополняют и взаимоисключают некоторые качества партнёра.

Но что было бы, узнай Чимин об этом факте раньше? Если бы он застал их в неоднозначной ситуации, или если бы Тэхён проболтался? Какое бы впечатление сформировалось у него тогда? Продолжил бы он воспринимать Ким Сокджина как мудрого и справедливого руководителя? Стал бы он сомневаться в компетентности Ким Намджуна?

Наверно, он бы отнёсся к этому хуже.

Но теперь это не выглядит для него из ряда вон. Это не выглядит неправильно. И это пугает так сильно, что Чимин вмиг ловит приступ тахикардии. Он впервые за большое количество лет хватает за хвост мысль, что ему не противно. Не мерзко. Ему нормально.

Тэхён с Чонгуком. А Сокджин с Намджуном. Это не делает их плохими специалистами, это не добавляет им негативных качеств, это не меняет их отношения к Чимину, это не делает их некомпетентными в профессиональной сфере. Это вообще ничего не означает кроме того, что они влюблены в человека своего пола.

Чимин подскакивает, окидывая кухню взглядом. Становится страшно. А что, если Чимин такой же нормальный? Просто ему мужчины нравятся? Что, если это в самом деле нормально и совершенно никак не определяет его личность? Ведь он уже был с человеком своего пола, и пока его не ткнули в это носом, как котёнка в собственную лужу, он не утруждал себя мыслями о правильности их с Юнги пути.

Ему нужен совет.

Он бегом накидывает пальто, и, запнувшись о пару кроссовок в коридоре, выбегает на улицу. Ему срочно нужно в храм. Срочно нужно слово духовного наставника. Ведь если вся его прежняя жизнь не имела никакого смысла, тогда как удержаться на этом тонком канате между падением в бездну и новой, пугающей жизнью?

Погода выдаётся пасмурной, но тёплой. Успевший выпасть снег тает, превращаясь в слякоть, которую с дорог и тротуаров убрать пока не успели. В воздухе пахнет дождём, и Чимину кажется, что тот и правда пойдёт сегодня, что будет, вероятно, впервые за много-много лет.

Когда двери храма маячат перед ним, Чимину думается, что уже ничто сегодня его не удивит. Он с красными щеками проходит внутрь просторного и мрачного в такую погоду помещения, тормозя тут же. Когда он снова видит Юнги, сидящего на том же месте, что и вчера, то сбивается с толку. Пак смотрит ему в затылок, недоумённо приоткрывая губы.

Юнги пока не видит его, сидит спиной ко входу и лицом к алтарю, и только на шаги чуть оборачивается, вмиг распахивая глаза. Чимин проходит дальше, также прикованный к нему взглядом. Они молчат, смотря друг на друга слегка удивлённо, пока Чимин не находит, наконец, Святого Отца. Юнги отчего-то разочарованно пыхтит, опуская голову. И это в благодатной тишине звучит так громко и так отчаянно. Чимин сжимается весь, прикрывая на мгновение веки. Святой Отец, как всегда, сдержанно улыбается, но, видя замешательство на лице знакомого прихожанина, взволнованно изламывает брови.

— Что-то случилось?

— Да. Можем мы поговорить? В исповедальне, — Чимин надувает щёки, а потом выдувает резко весь воздух. Волосы его взъерошены, сам он прячет подрагивающие руки в карманы и всеми силами старается игнорировать настойчивый взгляд на собственном затылке.

— Конечно, идём, — мужчина указывает рукой на деревянную кабинку с резным узором, Чимин ныряет в неё и хмурится с непривычки. Он давно тут не был, давно не исповедовался вот так, сознаваясь в грехах и признаваясь в сомнениях. Когда-то он делал это едва ли не через день. Когда мама ещё принимала активное участие в его жизни, когда ещё тут работал Епископ Кир. Тогда вся его жизнь была сущим адом, и сейчас он понимает это, как никогда.

Чимин усаживается, снимая пальто и скручивая то в рулон на коленях. Он некомфортно ёрзает, продумывая, что скажет. Святой Отец неспеша проходит следом, усаживаясь за перегородкой и открывая окошко, в котором может видеть лицо взволнованного Чимина.

— Я слушаю тебя, Чимин, — говорит он, отворачиваясь от него. Пак вздыхает, стискивая пальцы на внутреннем подкладе пальто.

— Я гей, — тихое, неуверенное, но вымученное, наконец, признание. Святой Отец никак не реагирует, слушает дальше, ждёт продолжения. Чимин дрожит, неуверенно поглядывая в окошко на профиль мужчины. Но тот никак в лице не меняется. Это даёт надежду. Пак трёт ладонями лицо, едва не роняя пальто. Подбородок дрожит, желудок крутит, его тошнит. — Поэтому я в религии с семнадцати лет. Я встречался с тем парнем, что сидит в зале. Всё было… нормально, пока о нас не узнали. Мне пришлось прийти к религии, чтобы отмыться от позора и греха, каким он меня наградил. Но сейчас, спустя четырнадцать лет, мне страшно, потому что это всё начинает казаться ошибкой. Что мне нужно было бороться, а не сдаваться. Кажется, что я сломал жизни нам обоим, лишив счастья. Кто знает, может, мы до сих пор были бы вместе. А если нет — тогда бы по добру разошлись, найдя себе кого-то ещё. Но то, что сделал я, теперь кажется мне непозволительной ошибкой. Что мне делать? — он снова в надежде поворачивает голову на Святого Отца. Тот смотрит в ответ и замечает в глазах мужчины слёзы раскаяния. Он печально улыбается ему.

— Дитё. Тебя сломали ещё ребёнком, ребёнком ты и остался, — выдаёт он. — Если этот мужчина не угрожает твоей жизни, и его постоянное присутствие — полностью безопасно для тебя, выслушай его. Быть может, вы пожмёте друг другу руки, и, простив все обиды, разойдётесь каждый своей дорогой. А, может, огонёк прежней любви всё ещё горит в каждом из вас, и это объединит вас снова. Кто знает? — Чимин смотрит неверяще. Моргает, стирает пальцами слёзы, заглядывая бесстыдно в окошко. Ему не до конца понятно отношение мужчины.

— Вы не говорите мне, что я грязный, грешный и испорченный мальчишка. Почему?

— Гомосексуальность в самом деле считается грехом в христианстве, но, дорогой мой, какой век-то на дворе? Я думаю, терпимость — великое, что может развить в себе современный человек. Не судить чужую жизнь — это я умею отлично.

— Но ведь кто-то решил, что гомосексуальность — это неправильно, значит, не просто так, — пробует противостоять Чимин, хотя и знает, что делает это уже больше из привычки, чем в самом деле из желания внушить себе обратное сказанному.

— Кто-то решил… кто-то решил, что женщины в исламе обязаны носить хиджаб. Кто-то решил, что белые люди выше по статусу всех остальных. Кто-то решил, что ударить ребёнка — допустимая воспитательная мера. Чимин, ты вроде умный молодой человек, а простой вещи не понимаешь: своя собственная голова нам дана на то, чтобы думать, размышлять, приходить к своим умозаключениям и формировать личную точку зрения.

— Меня не научили думать своей головой. Только исполнять чужие прихоти, — огорчённо вздыхает Чимин, сглатывая вязкую слюну. Все мышцы ощущаются тяжёлыми, точно литыми из железа. Он с трудом шевелится, облокачиваясь о стенку позади себя.

— Тогда исполни и мою последнюю прихоть: завязывай с религией.

— Что?

— Вера должна приносить облегчение, освобождение даже. А тебе она приносит одни лишь страдания. Ты не религиозный человек, Чимин, но очень умело ему подражаешь. Послушай меня сейчас внимательно, — он наклоняется к окошечку, привлекая внимание Пака. Тот моргает часто, но испуганно ждёт, что же ему скажут дальше. — Не приходи сюда больше, тебя это ломает. Ты внушил себе, что вера тебя спасёт, наведёт на верный путь. Но в случае любви — религия бесполезный инструмент. А вера — это не образ мысли, это жизнь. Целый свод правил, табу. Это образ жизни. Просто ходить на службу, иметь соответствующую атрибутику и молиться — этого всё ещё недостаточно. И ты, как бы ни старался, перекроить себя не сможешь, — он замолкает на время, задумываясь ещё о чём-то, а после говорит: — Крестик на тебе? Снимай.

Чимин не медлит, сразу ныряет под воротник рубахи и расстёгивает тонкую цепочку, вручает её мужчине. Тот кладёт атрибут в центр ладони и сжимает пальцы перед лицом Чимина.

— Теперь ты свободен. Уходи и строй свою жизнь так, как велит сердце, а не Библия.

— Святой Отец, — умоляющим голосом зовёт Чимин.

— Давай же! — сухо говорит он, выходя из исповедальни первым. Чимин остаётся там, ошарашенно смотря в пустое окошко, не понимая, что чувствует сейчас. Не то облегчение, не то страх перед чем-то новым. Новым, что на самом деле является хорошо забытым старым.

Чимин неуверенно вышагивает в зал, опустив взгляд в пол. Он сначала плетётся, расправляя пальто и накидывая его на плечи, но чем ближе к Юнги приближается, тем шире его шаг. Хочется обойти мужчину и сбежать опять. По крайней мере, он не готов сейчас бросаться в объятия этому человеку. Он совсем не знает его, за четырнадцать лет можно было стать другим человеком, и Чимин не понимает, пугает его больше то, что он уже не тот, или то, что Юнги может оказаться всё ещё тем мальчишкой, который сжимал его пальцы на переменах.

— Чимин, подожди, — Юнги подрывается со скамьи, идя следом. Пак ускоряется, движется к выходу, а после слетает вниз по лестнице, игнорируя голос позади себя. С неба ожидаемо валит дождь вместо снега. Небо серое и неприветливое, ни намёка на солнце. Всё сплошь затянуто дымкой, и только дождь шумит посреди декабря, гулко ударяясь об асфальт. — Чимин! — Пак руки в карманы прячет, шагу не сбавляет. — Твою же мать, Пак Чимин! — кричит так громко Юнги, что Чимин пугается, оборачиваясь вмиг, чуть не запинаясь о свою же ногу. Юнги стоит в нескольких метрах от него разозлённый, со взглядом недовольным.

— Не сейчас, Юнги, — просит Чимин и намеревается продолжить свой побег. У него сердце колотится, как сумасшедшее. Его только что изгнали из церкви, ему необходимо принять этот факт, побыть одному, а Юнги не вовремя преграждает путь.

— Пак Чимин! — раздаётся вопль на всю улицу, перекрывший шум ливня. Чимин ошалело тормозит. — Не сейчас, не сегодня, потом, позже! Хватит кормить меня этим дерьмом! Ты не уйдёшь сейчас! Ты не оставишь меня снова без ответов! Ты, блять, не позволишь мне снова вернуться к тому, с чего я начал!

Чимин оборачивается, ловя на себе взгляды шарахающихся прохожих. У Юнги волосы промокли и теперь свисают вниз сосульками, но того это волнует в последнюю очередь.

— Я люблю тебя! Люблю идиота! И все четырнадцать лет мечтал только узнать, где ты, с кем и как. Не отбирай у меня это! Слышишь, эгоистичный ты ублюдок? Не отбирай у меня этот шанс на воспоминание о прошлом, где все мои мысли занимал мальчишка за соседней партой, а единственной проблемой было достать соджу! Не отбирай у меня это! — его голос к концу хрипнет, и сам Юнги выдыхается, руками в тонкие колени упирается. Чимин стоит посреди тротуара такой же мокрый, с его волос льётся вода, застилая собой взор. Юнги кричал так громко, он привлёк заинтересованные взгляды прохожих. И привлёк внимание давно ослепшего и оглохшего к происходящему Чимина.

Он смотрит на запыхавшегося Мина сейчас и понимает: в его жизни не было ничего искренней этого крика.