Лагерь Альбедо ночь изуродовала.

Сделала его тёмным, будто бы кончиком сигары выжженным в салфеточной белизне гор; некрасивым пятном, лишённым всякого света, — и словно обвела угольным, намеренно указала как на что-то чужеродное, неестественное. Обломками льдин взирали с высоты небес звёзды. Холодные, злые, молчаливые. Осуждающие.

А у кромки горизонта — слоистая бурая грязь, оставшаяся от красноты заката.

Остро пахло хвоей. Мороз колол кончики пальцев и забирался под воротник, рукава; цеплял давний стыдный шрам на животе.

Отряхнув волосы от снежного блеска, Дилюк потёр озябшие ладони, натянул рукава глубже и наконец шагнул в чужой лагерь. А Альбедо, опередивший его намного и даже не удостоверившийся в том, а следуют ли за ним, уже неспешно занимался разведением огня. Присев на корточки перед очагом, он разбрасывал искры в древесные заготовки, но пламя дымило и шипело, точно спросонья недовольный кот, и не слушалось.

Ну, ещё бы. И хворост, и дрова наверняка отсырели.

Усевшись прямо так, на снег, Дилюк протянул руку — и огонь тотчас же занялся, воспрянул красным и тёплым. К пальцам стал ластиться, уже не как сердитый, а как сытый, соскучившийся по вниманию кот. Замурчал тихим треском.

Скупо поблагодарив кивком, Альбедо скрылся в сгустившемся мраке. Оттуда же звякнул стеклом и тихо зашипел, как-то совсем обычно, по-человечески, по-простому, как если бы ударился локтем об острый угол или ногой мебельную ножку задел, — и ночь вдруг перестала казаться лютой и злой. Огонь дыбился, горбил спину и плавил снег; Дилюк и сам почувствовал, как понемногу оттаивает.

Дело ли было в «очеловечившимся» Альбедо, в костре, запахе дыма или же в закрытости лагеря от стылых ветров, но ощущение уюта, дома — странное и неуместное, — объяло его всего.

А вместе с теплом и спокойствием проснулись, дрогнули крыльями бабочки.

Куда же без них.

К тому моменту, как Альбедо вынырнул из полутьмы с котлом в руках, Дилюк уже успел скатать снеговика, небольшого, умещающегося в ладони, и усадить рядом с собой. Второго такого же он зубами разломал, забивая першение в горле острым холодом, но алхимику об этом лучше было не знать. Это его, Дилюка, личное дело. Ничьё больше.

Поставив котёл над огнём, Альбедо устроился напротив. Невозмутимый, спокойный, разве что щёки от тепла немного порозовели, он вынул планшет и, задумчиво прикусив карандаш, вскинул взгляд на Дилюка. Полоснул узким просветом аквамарина, перечёркнутым линиями ресниц, — и принялся за рисование.

Тихо скрипел по бумаге грифель и, множа штрихи, терял звук в треске пламени. В одному ему понятной задумчивости Альбедо вновь коснулся губ карандашом. Начинать разговор он явно не спешил.

А Дилюк нахмурился, скованно повёл плечами и собрал горсть снега в ладонь. Протёр между пальцами.

Молчание затягивалось. Ощущение уюта — уже остаточным воспоминанием; шалью Аделинды, сброшенной с плеч спросонья.

Да, они с Альбедо были мало знакомы. Едва ли перебросились и парой фраз. Но по ощущениям, по зудящей колкости в затылке и чутью на дурное, всю жизнь — заклятые враги друг другу.

И словно бы в подтверждение грифель заскрипел громче, злее, разошёлся короткими отрывистыми звуками — и под ногами будто бы из ниоткуда разросся толстый шерстяной плед, закруглился, окаймился, распустился простеньким цветочным орнаментом. Снеговичка — и того приподнял собой. Дилюк же едва не подскочил, за малым не материализовал клеймор и не пустил по лезвию полосу ревущего огня; остановила искра, белозубая усмешка — это Альбедо спрятал планшет, невозмутимо расправил складки другого пледа, который таким же образом соткался и под ним самим.

Снег на ладони растаял, вскипел раскалённым — и Дилюк демонстративно швырнул остатки в огонь. Отряхнул руки.

Шутник, значит.

Однако же везёт ему на них; что с ними делать, Дилюк знал. Научился. И потому отзеркалил Альбедо его же бесстрастным выражением лица.

Иногда игнорировать проблему действительно было лучше, чем разбираться с ней.

Он мог бы сказать, сквозь пламя и дымную вуаль глядя в чистые озёрные глаза: «Зачем ты пришёл в Мондштадт? По чьему приказу и с какой целью? Ошибись единожды — и я убью тебя».

А вместо угроз вдруг выдохнул в ночную прохладу:

— Как он отнёсся к твоему появлению?

Секундное откровение, безотчётный порыв. Вот так просто, как счищенной ножом сукровицей под ноги ссыпалось.

Уточнять смысла не было. Альбедо наверняка догадается: неприязнь неприязнью, белое к белому, чёрное — к чёрному, но свою должность тот едва ли получил за красивые глаза. В противном случае Дилюка ждало разгромное разочарование в способностях Джинн к подбору кадров.

— Улыбнулся, — снисходительно хмыкнул Альбедо. От сердца отлегло: сказать по правде, разочаровываться ещё и в Джинн Дилюк готов не был. — И предупредил, что убьёт меня, если я открою рот. Он был довольно убедителен, осмелюсь заметить.

Настало время хмыкнуть Дилюку. Мысленно, вглубь себя. И тотчас же поморщиться, уже видимо, со следами нарастающей боли и запоздалым «я не должен был»: внизу живота, по линии давнего шрама, ударило жёсткими сухими крыльями, заскребло, засвербело. Пронзило мучительным.

Ну, началось.

— Но было в его взгляде кое-что особенное, — продолжил Альбедо, тактично не замечая изменений в выражении лица собеседника, — кое-что, о чём он никогда, вероятно, не признался бы вслух: глубже, чем чёрные элементали Бездны, дальше, чем звёзды над нами — о, сейчас они особенно прекрасны, мастер Дилюк, ни в каком другом уголке Мондштадта вы не увидите их такими, как здесь, так что не упустите момент, — страх.

— Страх? — вздрогнул Дилюк, нахмурился, споткнувшись на окончании фразы. Подобрался к огню ближе, а снеговичка переселил на снег: тот уже начал лаково блестеть таянием, крениться набок.

— Страх. — Кивок. — И следующим, что он сказал мне… Дайте-ка вспомнить. — Альбедо поднялся, отряхнул безупречно чистый плащ и вновь скрылся во тьме лагеря. Продолжил уже откуда-то справа, более приглушённо: — Он посоветовал мне держаться от вас подальше. Вероятно, это было не столько советом, сколько угрозой. Не уверен. К несчастью, именно эта интонация осталась мною понята не до конца.

И вернулся с двумя пиалами, налил из котла горячего и протянул одну Дилюку. Соблазнительно пахнуло специями, травами и вываренными овощами. Пар полупрозрачным кружевом ткался над чашей, обвивал запястья и тотчас же бесследно таял на морозе. Кружева Дилюк не любил по-особенному, по-страшному. Была причина. Но пиалу принял, коротко поблагодарил и пригубил суп.

— И почему тогда не держишься?..

Глотнул бульон снова — и сгорел заживо тотчас же; вспламенился, выпростал огненные крылья и внутрь себя их подвернул как будто бы. Расплескал в самом себе горячее, горючее. Во рту — не кипяток, но по ощущениям жар невыносимый; и сладость тонкая, травяная, и горечь, и убийственная острота — густые концентраты перца и соли, едва ли смягчённые тимьяном, нежностью овощного навара. Слёзы брызнули из глаз, и Дилюк, задохнувшись от крепчайшего вкуса, выронил чашу куда-то на плед не глядя; закашлялся, свернулся в клубок поломанным и обожжённым. Схватился за горло и ногтями с нажимом провёл по коже, едва ли ощущая и боль, и саму кожу.

Отдышаться получилось не сразу.

Вкус душил, петлёй перехватывал горло. Сморгнув с ресниц влагу — рукавом не вытер, не пристало человеку его статуса, — Дилюк распрямился уже в гневе, в полыхающей ярости. И обнаружил с удивлением, как легко дышаться стало; как смолкли бабочки, как стихли их крылья и давний шрам оставили в покое.

По пледу растекалось тёмное пятно, аккуратно нарезанные овощи осиротело лежали поверх. Вокруг — ореол тёмных вкраплений-специй.

— Мне жаль. — Ему не было жаль, ничуть не было! Уголки губ Альбедо были слабо приподняты, а глаза — о, Дилюк уже начал явственно ненавидеть их обладателя! — смотрели открыто и невозмутимо. Отвратительно заинтересованно. Отвратительно непричастно. — Я должен был предупредить. Впрочем, рискну предположить, что теперь вам стало лучше. Не так ли?

— Не так ли! — рявкнул Дилюк и вскочил на ноги. Клокотал в груди гнев, кипел не выплеснутым; одна ошибка, капитан Альбедо, всего одна — и игра в благовоспитанного джентльмена закончится тотчас же!

— А что до вашего вопроса… — Альбедо невпечатлённо взглянул на Дилюка и глотнул из своей пиалы. Дёрнул уголком губ. Негромко кашлянул. — Гм, похоже, и впрямь немного пересолил. Так вот, наша возможная встреча показалась мне интересным экспериментом. Поэтому я ждал. Догадывался, что вскоре увижу вас здесь. — Тонкая улыбка — уколом перца, отголоском минувшего пожара. — И я не ошибся.

— Да неужели?! — Всё ещё разъярённый, Дилюк метнулся к выходу и обратно. Носком сапога пнул снеговичка. — Это прекрасные, как нигде в Мондштадте, звёзды нашептали? Или кто-нибудь ещё?

— Может, кто-нибудь, как никто в Мондштадте, прекрасный? — спрятал улыбку в пиале Альбедо.

И Дилюка осадило, выхолодило всего и хлестнуло больнее, чем могло быть ладонью наотмашь. Он и метаться перестал, и замер; собственное дыхание — чистое, без шелеста крыльев и привычного распирающего давления в горле, — преисполнилось рыком. Знакомой тяжестью материализовался меч.

Альбедо же отставил чашу в сторону, также поднялся на ноги и, с сожалением качнув головой, переступил через остатки снеговичка.

— Он приходил сюда прошлой ночью. — Бесстрашно приблизился и встал практически вплотную. Запрокинул голову, сощурился, точно умный хищник, снежный барс — не человек, — перед броском. — Принёс мне образцы для исследования и потребовал выдать результат немедленно; поразительная настойчивость, дело, видимо, не терпело отлагательств. А вам, должно быть, это знакомо?

И вынул из кармана склянку.

Поднял высоко, покрутил в свете затихающего пламени, так чтобы Дилюку со всех сторон видно было. Флакон обычный, ничем не примечательный, таких с десяток в любой мало-мальски обустроенной лаборатории находиться должно; свет томился в гладких боках, стекал плавно и янтарным остатком оседал на дне. А Дилюк и зубы стиснул, и плечи напряг: спина неприятно взмокла, рубаха прилипла к коже холодным.

Потому что не узнать склянку не было возможным.

Он сам вчера покупал зелье у Тимея в такой же, в ней же: тот же крошечный скол на притёртой пробке; да если бы и без скола, если бы и без явной демонстрации — очевиднее некуда. Отвратительно. Нет, отвратительно настолько, что хуже попросту быть не может. Альбедо не должен знать, Кэйа не должен знать — вот же вездесущая дрянь, за этим ли он и подменил свёртки?!

Дилюк стиснул зубы крепче.

Ещё ничего не доказано. Ничего не кончено — и его тайна по-прежнему только его.

— Образцами, как ни странно, оказались обыкновенные бытовые инсектициды. — А Альбедо словно знал, куда следует надавить. Мягкость и благозвучность в его голосе сменились на горную изморозь. Ужалили болезненным. — Занимательно, не находите? Но вот загвоздка. — И развернул флакон снова, показал Дилюку крошечную печать на дне; похожая на трещину или приставшую грязь, не сразу можно было различить в её очертаниях два скрещенных меча и крылатый щит — герб Ордо Фавониус. — С чего бы капитану интересоваться обычным зельем из лавки моего подмастерья? Только если это зелье не приобрёл кто-то…

— Разрешено ли простому гражданину быть посвящённым в исследования Ордо? — струной выпрямил спину Дилюк. Шагнул назад. — Не думаю, что я должен знать…

— Вы, безусловно, понимаете, насколько опасным может оказаться применение этого средства не по прямому назначению, — жёстко обрубил Альбедо и спрятал склянку. Отступил к костру. — В конце концов есть и медицинские препараты схожего свойства, почему бы не воспользоваться ими?

— Довольно! Я не…

— К тому же инсектициды нельзя смешивать с алкоголем, это вы знали?

— Алкоголь я не употребляю.

— Но употребляете яд.

— Капитан Альбедо, вы забываетесь! — вспыхнул Дилюк.

— Ну-ну, не стоит так волноваться. — Альбедо отступил ещё дальше. А взгляда не отвёл. Отсветы пламени мазали по его подбородку и щекам разбавленным красным, затемняли глаза — заостряли образ; взгляда отвести от него и против воли не получалось. — Я ограничился кратким описанием, не вдаваясь в детали. Капитан Кэйа остался недоволен моим отчётом, но возразить ему было нечем.

— И что ты хочешь в обмен на молчание? — нахмурился Дилюк и раздражённо дёрнул плечом. Сдался. Довольно с него игр. — Мору? Сколько?

— Мне ничего не нужно. Повторюсь: это исследование показалось мне достаточно интересным экспериментом.

— Ты говорил не об исследовании.

— Вы полагаете? Не припомню.

— Капитан Альбедо.

— Мастер Дилюк, вы слишком взбудоражены, — вздохнул Альбедо, обезоружено поднял руки. — Я честен с вами, будьте и вы честны со мной. Налить вам ещё суп? Мне совсем не нравится, как вы дышите.

— Не нужно, — лязгнул зубами Дилюк. Стиснул руки в кулаки и спрятал в карманы. Оглянулся на чернеющую пасть выхода. — Если это всё, то благодарю за гостеприимство. Мне пора идти.

Он не располагал временем вести бессмысленные беседы с алхимиком, путаться в его искусно расставленных сетях на потеху последнему; быть шутником-скоморохом — это не про него, совсем нет. Он воин. И у него были дела поважнее.

— Я бы крайне не рекомендовал вам этого делать, — вдруг снова подал голос Альбедо.

— Делать что? — остановился у выхода Дилюк, метнул раздражённый взгляд себе под ноги, на тёмный, отливающий всё тем же разбавленным красным, снег.

— Вы скажите мне, — бесшумной тенью, снежным барсом с пружинящей кошачьей поступью возник перед ним Альбедо. Он не схватил за руки, не прикоснулся даже, но по ощущениям — вцепился клыками в глотку; наконец настиг добычу. — Что вы собрались делать? Ночью на Драконьем Хребте? Один?

— Вернусь домой. Не более, — избежал его прямого взгляда Дилюк. Хотел было неуютно вжать голову в плечи — сдержался. — Надеюсь, теперь твоё любопытство удовлетворено? Эксперимент удался?

— Их много, мастер Дилюк; нет, не стоит так смотреть на меня, уверен, вы не хуже меня знаете, о ком идёт речь, — бесстрастно улыбнулся одними уголками губ Альбедо. И развернулся, неспешно вернулся к костру и принялся скатывать плед как ни в чём не бывало. — Не мне указывать вам, как поступать, но предостерегу: их исследования не столь успешны, как им самим того хотелось бы, поэтому они злы и раздражительны. Они жаждут крови — не Дурина, так вашей.

— Для чего им кровь Дурина? — насторожился Дилюк. Сам вернулся к костру, стряхнул овощи и снег со своего пледа, но не скатал в рулон; так и замер ищейкой, взявшей след.

— Наконец-то вы начали задавать правильные вопросы. — Голос Альбедо — серость и горечь свежего дыма, треск костра; эхо, затихающее в высоких соснах. Приглушённый. И до костного остова пробирающий. Сомнений ни на остаток: теперь-то в они в действительности заговорили о важных вещах. — Подготовьтесь как следует. Выспитесь. Ознакомьтесь с соответствующей литературой — уверен, мисс Лиза не откажет вам в помощи, — и возвращайтесь. Не думаю, что в ближайшие несколько дней произойдут изменения. И тем не менее не затягивайте. А что до инсектицидов… — Он поднялся и забрал у Дилюка плед, скатал его самостоятельно. Прислонил оба рулона к камню — и они расслоились, ссыпались на снег тёмным, грифельным; серебристой карандашной стружкой. Как и не было их никогда. — Как мы оба определили опытным путём, перцовые концентраты — явно не ваше. Но я мог бы доработать бытовой инсектицид, так чтобы вы самостоятельно могли изменять его в домашних условиях. И использовать так, как вам потребуется. Без риска для здоровья.

— Не нуждаюсь, — вхолостую, уже без прежней неприязни и больше по привычке, открестился Дилюк. Мысленная перестройка планов и маршрутов на ближайшие дни поглотила его всего.

— Это останется в строгой тайне между нами, — качнул головой Альбедо. Выбрался на свет, к Дилюку ближе. — Никто не узнает. Он не узнает. Считайте это ещё одним экспериментом.

— …тогда спасибо, капитан. Я твой должник.

— Пустое, мастер Дилюк.

— Просто Дилюк.

— Альбедо. — И впервые за ночь в лазурном взгляде промелькнула живая солнечная искра.