Стричься Дилюку не нравилось никогда.

Его густая грива, непокорная, непослушная и жёсткая, сражалась с ножницами и отстаивала каждый волосок до последнего. Буйные пряди перекатывались в руках, выскальзывали и тяжело опадали на плечи. Своевольничали. И ножницы, не будь они достаточно массивными, длинными и острыми, ничего не могли им противопоставить. Сказать по правде, во времена своих странствий Дилюк зачастую сдавался – и просто отсекал мечом слишком уж отросшие концы; ему не было дела до цирюльников и парикмахеров, всё, что волновало его тогда – поиск правды.

Тот, кто покушался на его отца, мог однажды прийти и по его, Дилюка, душу, и пускать всё на самотёк было верхом глупости и беспечности. Глупым Дилюк, может, и был – о, он определённо был, – но уж точно не беспечным.

А потому с волосами он справлялся сам, иногда успешно, иногда – туго бинтовал запястье или пальцы, которые так неудачно оказывались на пути лезвия. Дилюк и сейчас плюнул бы на всё и просто отсёк то немногое, что уцелело после Пиро снаряда, пущенного Ильёй ему в затылок, если бы не одно «но».

«Но» было непреодолимым.

Непререкаемым.

Непобедимым.

Оно – она – стояло позади него, влажной расчёской мягко распутывало ссохшиеся от крови колтуны, перебирало и укладывало волосок к волоску и негромко ворковало. Причитать, укорять или осуждать его предпочтения в выборе свободного времяпрепровождения Аделинда никогда не пыталась. Дилюк обожал её. И за это в том числе.

– Такую красоту погубили, милый мастер, – печально вздохнула Аделинда и аккуратно протянула сквозь пальцы обожжённую чёлку, осмотрела скрученные оплавленные концы. – Как же мне с вами теперь быть? Хотите совсем коротко? Или по возможности сохранить длину?

– Поступай, как тебе хочется.

Возможно, она знала.

Об отце. О нём.

О них.

Возможно, ему просто хотелось вернуться в прошлое, позволить себе чужую жалость, которую сейчас он позволить уже никак не мог. Поверить и удостовериться окончательно, что он не один – и никогда не был, – но Дилюк не задаст ей вопроса. А Аделинда, удивительно тонко чувствующая и тактичная, самовольно не даст ответа на то, о чём её не спрашивают. Не вмешается.

Как не вмешивалась и тогда.

За это Дилюк порой ненавидел её.

Но не той ненавистью, которой пылал к врагам, нет: это было сродни ребяческой обиде; обиде мальчишки, нуждающегося в помощи, в совете, хотя бы в обыкновенной человеческой поддержке – и не получившему её. Обиде на несправедливость. На созвездие, под которым он родился и которое было, конечно же, ни при чём. И – ужасно, он же сам ужасен и больше никто, – обиде на близких: за то, что всё случилось с ним, именно с ним, а не с кем-то из них. Чувство постыдное, отдающее слабостью, отдающее мальчишеской несамостоятельностью – Дилюку почти удалось выкорчевать его из сердца; но «почти» – и нити-корневища иногда напоминали о себе струнным давлением в его мякоти. Особенно в такие моменты, как сейчас: когда они наедине и атмосфера располагает к искренности. И можно представить, что никого не было, ничего не было – и напрасно Дилюк возводит стены там, где следовало бы мосты.

Но нет.

Больше никакой искренности: он не мог ни на кого полагаться. Он остался у себя один.

Ножницы зацепились за прядь, негромко хрустнули над щекой, и на пол, освобождённый от тканого сумерского ковра, ссыпались ржавчиной короткие концы.

Прикрыв видящий глаз, сквозь завесу ресниц Дилюк наблюдал за мягкими текучими тенями; камин размеренно горел перед ним: Аделинда всегда зажигала его в главной зале по ночам, чтобы особняк сохранял тепло. Сейчас был поздний вечер, ещё не ночь, но остальная прислуга уже была распущена, и кроме них действительно никого не осталось.

Теряя в мягком полумраке очертания стен, особняк ощущался всеобъемлющим. Пустым. И необжитым.

Ножницы срезали ещё одну обожжённую прядь, и ладонью Аделинда распрямила вздыбившийся вихор. Как погладила. А Дилюк колко улыбнулся самому себе: вздумай она предать его, вонзи лезвие в шею – и остаток его жизни сократится до нескольких минут. Он знал, что она так не поступит, а ещё знал, что прекратить смотреть на окружающих под углом их потенциального предательства не сможет уже никогда.

Сначала отец, затем Кэйа, бывший магистр Эрох, после – уже практически безболезненно – Бао Эр.

В конце концов, и сама Аделинда была человеком его отца, не Дилюка. Но по возвращении уволить её он так и не смог. Без оправданий для самого себя, без причин – просто не смог. Не исключено, что из-за тех же струн-корневищ, накрепко проросших его сердце; не исключено, из-за тех же просроченных надежд на то, что она могла в действительности не знать, а иначе непременно поддержала бы молодого мастера. Заступилась за него. По-матерински подтолкнула к правильному пути, к пути не-убийцы, которым он в итоге мог бы и не стать. Что она всё же была его человеком, а не человеком отца.

Или хотя бы просто человеком с сердцем.

Рассчитай он её, с объяснениями или без, и укажи на дверь – она склонила бы голову, покорно сказала: «Да, милый мастер, я всё понимаю». И это разбило бы Дилюку сердце.

С сухим хрустом очередная прядь волос стала короче, летяще уронила концы на пол. Дилюк сонно моргнул, склонил голову ниже, чтобы Аделинде было удобнее остригать его.

Наверное, что-то было в нём самом. Что-то, что побуждало людей вокруг относиться к нему так, как он того, вероятно, заслуживал; напрасно Дилюк сердился, винил и искал причины в них самих – ему бы следовало отпустить прошлое, по-настоящему отпустить. Перешагнуть через застарелые обиды и двигаться дальше. Но ножницы среза́ли следы его недавнего доверия, даже не доверия, но всё ещё – потаканию словам Кэйи.

Кэйа снова использовал его в своих интересах.

Не то чтобы это было впервые, не то чтобы должно ранить или причинять страдания, но…

– Вы сегодня необычайно тихий, – подметила Аделинда, осторожно касаясь подбородка Дилюка и разворачивая его голову боком, чтобы свет от камина и канделябров добрался и до его оплавленного правого виска. – Хотите поговорить?

– Гм, спасибо, нет. Думаю, я просто задремал.

– Сестра Розария приходила.

– Вот как. – Удивление на положенном ему месте не обнаружилось. Приходила и приходила. Возможно, лжи в словах Дилюка было меньше, чем он сам себе вообразил: он действительно устал и начал проваливаться в дрёму.

– Прошлой ночью, – продолжила Аделинда и гребнем выровняла завившуюся прядь, кончиками пальцев сжала неровный конец. – Она искала вас.

Прошлой ночью. С четверга на пятницу. Именно тогда, когда Дилюк находился на гостеприимном приёме у Фатуи; и на ужин – ушной хрящ под свежей кровью из глубокой рваной раны, а в качестве столовых приборов – металлический лязг кандалов.

– А ближе к рассвету пожаловал и мастер Кэйа. – Ножницы щёлкнули, и обрезки волос щекотно задели запястье. Дилюк отодвинул руку, задумчиво забарабанил пальцами по подлокотнику; не перебивал, не расспрашивал, не вмешивался. Какие-то вещи пускать на самотёк он всё же научился. – Также хотел узнать о вас: вернулись ли вы после смены в таверне, не отлучались ли посреди ночи. Он совсем осунулся, знаете, я думаю, вы могли бы приглашать его на ужины. Хотя бы по выходным, вам так не кажется? Не думаю, что мастер Кэйа уделяет достаточно…

– Я услышал тебя, Аделинда, – сухо отрезал Дилюк и остановил стук пальцев. – Благодарю.

– Простите, мастер Дилюк. – Ножницы зависли над его шеей. Тень Аделинды на стене сделалась неподвижной. – Мне показалось, вы должны знать.

– Теперь знаю.

– Простите ещё раз.

– Тебе не за что извиняться.

– Есть за что: я рассказала ему. – Дилюк мучительно улыбнулся, но не проронил ни слова. – Что ещё с ночи вы направились в сторону Драконьего Хребта: мастер Кэйа был слишком взволнован, и я забеспокоилась, не случилось ли с вами беды! Простите меня.

Она помолчала ещё немного, но, так и не дождавшись ответной реплики, печально вздохнула и вернулась к стрижке. А Дилюк выровнял дыхание, расслабил руки и наконец отвёл взгляд от её тени. Тепло камина согревало, мерный звук ножниц и бережные прикосновения к волосам, к лицу, успокаивали; навевали сонливость. Он и сам не заметил, как провалился в тихую дрёму; но клюнул носом и сразу же проснулся.

Аделинда как раз заканчивала. Она не трогала его, не тормошила и не просила встать, но негромко скребла метлой по полу поблизости, собирая обрезки волос. Тех оказалось меньше, чем Дилюк ожидал. Похоже, Аделинда предпочла видеть своего мастера с длинными волосами.

Ну что же.

Пальцами прочесав заметно оскудевшие пряди, Дилюк поднялся. Взялся за отцовскую трость: чей-то подарок, к которому тот никогда не прикоснулся, но который неожиданно пригодился его сыну. Ещё не слишком уверенно опираясь на неё, хромая на правую ногу, он добрался до зеркала в прихожей. Кончиками пальцев зажёг свечу и заглянул в неподвижную гладь. С тем, чтобы обомлеть.

Несколько длинных локонов Аделинда ему и впрямь оставила, но перебросила их на правую сторону, очевидно, чтобы скрыть выстриженные, чрезмерно короткие волосы в области виска. Пробор ушёл влево. От чёлки осталось несколько косых прядей, художественно уложенных и заколотых на концах невидимками. Слева же всё сохранилось близким к прежней длине. А вместо правого глаза – тёмное оплавленное веко.

Он стал пугающе похож на Кэйю.

Коротко сглотнув, Дилюк опустил взгляд, зацепился им за тусклый металлический блеск: у зеркала деликатно лежали ножницы. Те же, какими Аделинда стригла его. Немым оправданием, виноватой тактичностью: «захотите переделать – пожалуйста». И он взял их, раскрыл полотна, протянул между ними оставшиеся длинными пряди. Чтобы совсем коротко. Чтобы не похоже, ничуть не похоже, ничего общего и близко.

Взглянул на себя в зеркале повторно.

И не сомкнул лезвий.

Не стал. Не смог: было в этом что-то и от его неспособности рассчитать Аделинду, признаться Кэйе в чувствах, хоть кому-нибудь – в правде о том, как же по-настоящему погиб его отец; в причине его скоропостижной гибели и в оружии, каким Дилюк собственноручно оборвал его жизнь. В слезах, которые за всю свою жизнь выплакать так и не сумел. Какие-то вещи были сильнее него. И невозможно было остаться один на один с самим собой, со своим прошлым, со своим будущим, которое намертво прикипело к последнему. Заглянуть в глаза правде. И самому себе – в отражении зеркала.

Ножницы Дилюк отложил со вздохом. И больше не посмотрел на них.

– Вашему отцу бы понравилось, – мягко улыбнулась Аделинда из зеркальной глади.

– Гм. – Дилюк завёл руки за спину, больно стиснул собственное запястье: Аделинда наверняка устала, ни к чему обязывать её сметать ещё и осколки с пола; но желание разбить отражающую поверхность нарастающим гулом отдавалось в висках вместе с пульсом.

– Кое-что ещё, мастер Дилюк. – А Аделинда в отражении вздёрнула подбородок, вызывающе, так, словно Дилюк вот-вот должен был сорваться и наброситься на неё с бранью – чего никогда не делал, – и она собиралась отстаивать своё мнение до последнего.

И протянула ему глазную повязку: тёмно-синюю, блестящую гладким атласом, с вышитым вручную серебристым кантом. Дилюк знал её, помнил лучше, чем хотел бы сам.

Раньше её носил Кэйа.

***

Одна ночь и Гидро-гелевые компрессы облегчили боль, но чуда не совершили – и ходить было по-прежнему тяжело. Но ранения и временная, как уверяли целители, слепота на один глаз не отменяли ежедневных дел.

И Дилюку предстояло выбраться в город.

Встряхнуть Кэйю, Джинн, весь Ордо Фавониус, если потребуется, и получить ответы на свои вопросы. Узнать у Вэл, не пришло ли ответное письмо. Разобраться с поставщиками сырья из Сумеру: те бессовестно опаздывали со сроками и не торопились отвечать на письменные запросы. Наконец начать инвентаризацию в таверне и определить, сколько же выпивки он буквально подарил Кэйе в обмен на информацию, едва не погубившую его самого. Дел у Дилюка набралось действительно немало.

А на улице, словно бы в насмешку над его состоянием, ленивой кошкой разлеглась жара. От её густого и плотного рыжего хвоста не было возможности спрятаться под закрытой одеждой и капюшоном. Требовалось надеть рубашку полегче. Но раны были ещё заметны, новая укладка не могла скрыть их все, и Дилюк решился на отчаянные меры: он надел шляпу. Шляпы он терпеть не мог. Потому что в его более молодые годы каждый, буквально каждый встречный считал необходимостью сообщить Дилюку о том, что он…

– Вы такой миленький, мастер Дилюк! Вам так идёт!

– Благодарю, Хилли, – сквозь зубы протянул вежливость Дилюк, за полой шляпы скрыл лицо и тотчас поспешил прочь с территории винокурни.

«Миленький». Даже не «милый». Это его наказание и крест, путь, которым ему предстояло сегодня следовать. Рыцари Ордо Фавониус, как и простые горожане, наверняка будут позабавлены и развлечены. И Дилюк, сцепив зубы, ускорил шаг, тяжело опираясь о трость и припадая на повреждённую ногу.

Пусть только посмеют.

К штабу Ордо он добрался довольно поздно, когда солнце уже стояло в зените, а над мощёными дорожками пролитым маслом растекалось раскалённое марево, и почти не удивился, застав Джинн на её рабочем месте. Не на перерыве.

– Доброго дня, Джинн. – Предупредительно сняв шляпу, Дилюк мягко закрыл за собой дверь, шагнул в кабинет. – Надеюсь, не помешал.

Он помешал.

Янтарь света свободно лился в широкие окна, изгонял рассеянный полумрак из углов и усыпа́л поверхности крупицами-бликами. При ближайшем рассмотрении стала заметна стопка документов, аккуратно передвинутая к краю стола, а в центре – и миниатюрная чашка с дымящимся травяным чаем, и свёрток с пирожными, перетянутый кокетливой розовой лентой; очевидно чьим-то подарком, к которому Джинн ещё не успела притронуться. Однако же она лишь повела плечом и поднялась навстречу Дилюку, приветственно протянула ему руку.

– Здравствуй, Дилюк. – Он был чрезмерно благодарен ей уже за то, что она никак не прокомментировала ни его шляпу, ни новую причёску, ни глазную повязку. – Очень удачно, что ты заглянул сам: я как раз собиралась посылать за тобой.

– Даже так. – Склонив голову, Дилюк дежурно коснулся губами кончиков её пальцев и тотчас же распрямился. – Что-то произошло?

– Произошло. – Джинн нахмурилась, костяшками пальцев потёрла подбородок. И быстро, остро взглянула на него. – Фатуи требуют твоей выдачи.

– Неужели? – хмыкнул Дилюк. – Ну так пусть придут и попробуют забрать меня.

Это не было новостью: Фатуи зачастую пытались подловить его, похитить, изничтожить на пути к их собственным целям – ситуация на Драконьем Хребте была тому прямым доказательством; не единственным, не первым и наверняка не последним. Потому Дилюк лишь сунул трость под мышку и расслабленно прошёл вглубь кабинета, перевернул песочные часы и лениво проследил за сыпучей подвижностью песчинок. Фатуи могли сколько угодно точить на него когти и скалить клыки – он не будет им по зубам; и это было прекрасно известно каждой из сторон. Должно быть известно и Джинн.

Но отчего-то она его уверенности, сдобренной перцовой едкостью, не разделяла.

– У них есть на это все основания – теперь есть! – с раздражением бросила она. Вернулась за стол, возвратила часы в исходное положение. – Дилюк, Селестии ради, объяснись: что это было?!

И хлопнула ладонями по столу.

Чашка жалобно звякнула; зарябив тревожными кругами, ароматный напиток выдохнул паром. От такого напора Дилюк опешил. Утратил ироничную насмешку, окаменел и вспыхнул багряным: никогда прежде Джинн не позволяла настолько агрессивного поведения по отношению к нему. Но она, такая же пунцовая, распалившаяся не меньше его, не позволила ему и рта раскрыть:

– Кэйа просил меня не вмешиваться, говорил, что разберётся сам и у вас всё под контролем! – давила она, и в её штормовых глазах мерцали белые молнии. – А в итоге ты убиваешь главного исследователя аномалий Драконьего Хребта – да, Илью, и нет, не нужно смотреть на меня так! – крадёшь документацию, Глаз Порчи и попросту сбегаешь!

– Джинн!..

– И вместо того, чтобы выручить из плена обыкновенного невинного горожанина, обвинить Фатуи в похищении и тем самым выставить их прочь на законных основаниях, мы имеем… то, что имеем. – Джинн уронила руки, тяжело откинулась на спинку стула. И тут же, быстро опомнившись, выпрямилась и вежливым жестом ладони предложила сесть и Дилюку. – Теперь оправдываться приходится нам, – уже суше, холоднее добавила она и сложила пальцы в замок. – А Фатуи на шаг ближе к тому, чтобы заполучить желаемое. Тебя.

Дилюк вынул трость и сжал набалдашник крепче; ребристый металл неприятно впился в ладонь. Опёрся о неё тяжело и недовольно. Садиться не стал, но на сиденье небрежным жестом бросил изрядно надоевшую шляпу.

– Я. Ничего, – медленно, цедя слова, словно ртутную горечь, отчеканил он. – Не знал. О ваших с капитаном договорённостей. Меня поставить в известность он также не посчитал нужным.

– Архонты, Дилюк! Кэйа сказал…

– И что бы там ни сказал Кэйа – он солгал, – позволив себе убийственно вежливую улыбку, закончил Дилюк. – Прости, что не оправдал надежд и свернул шею ублюдку, расставившему на меня капканы.

– Прекрати, – поморщилась Джинн. Отставив подальше от документов чашку с наверняка остывшим чаем, она поднялась и вышла из-за стола. – Послушай меня, пожалуйста, внимательно. – Остановилась перед Дилюком и мягко, просительно положила ладонь ему на плечо. Её голос – размеренность и спокойствие, цветущее бирюзой терпение, но взгляд – по-прежнему грозовое небо. – Я знаю, что отношения между вами в последнее время неважные, но…

– Ошибаешься, Джинн, – неопределённо повёл плечом Дилюк, аккуратно высвобождаясь из-под её прикосновения. – Всё нормально.

– Кэйа говорил так же, – с горькой улыбкой отмахнулась Джинн. – И посмотри, к чему всё пришло. Теперь он под присмотром сестёр церкви, ну а ты… Мне жаль, что всё так вышло. Правда. – Она потянулась к Дилюку повторно, но раздумала. Остановила руку на полпути, так и не коснувшись его обожжённой щеки. И лишь рассеянно взяла со стола упаковку пирожных, повертела в ладонях и поставила на место, напоследок тронув бант. – Но скажи мне вот что: знай ты обо всём, согласился бы официально скооперироваться с рыцарями? Или с Кэйей как с частным лицом?

Оглушительная тишина внутри, увитая грубыми петлями неприятия, недоверия, серпентно-серой застарелой обиды – не лучший, но правдивый ответ. Когда-то Дилюк был готов жизнь за Ордо Фавониус отдать. Когда-то он дал бы ответ не раздумывая. Но не теперь. Отвернувшись от Джинн, он лишь устало помассировал пальцами переносицу и медленно, стараясь не хромать, приблизился к окну. В красные черепичные макушки домов не всмотрелся: так и остановился взглядом на крашеной деревянной раме. С ответом приходилось медлить: ответа не было; не того, на который могла бы рассчитывать Джинн; не того, который удовлетворил бы его самого.

Эта ситуация не была похожей на ту, в которой он уже однажды побывал.

В прошлом Кэйа пришёл к нему первым, ввинтился в мысли острым и болезненным, как штопором, и поселил в сердце недоверие, смуту, злость – отказать ему Дилюк не смог. Сейчас же… Сейчас всё сделалось втайне, в какой-то немыслимой секретности от него самого; Кэйа не пришёл, не спросил – он попросту не дал Дилюку выбора. Всё решил за него. Как и тогда, четыре года назад.

В корне неверная стратегия.

– Я знаю, с ним иногда бывает трудно…

– Нет, ты не знаешь, Джинн!

– …но это не даёт тебе повода действовать самовольно и назло, Дилюк! Тебе сколько лет?!

В кабинете стало горячее и как будто бы теснее; нетерпимость растрескивалась в воздухе жгучей сухостью Пиро, развеивалась тугими всполохами Анемо стихии. Шторы тревожно колыхнулись, от чашки чая взвился тонким столбиком пар.

– То есть, по-твоему, это я виноват, что не был осведомлён о ваших сговорах за моей спиной?! – резко развернулся Дилюк. Раны правой ноги мучительно прострелило болью, но едва ли это его взволновало. – В чём ещё я виноват? В том, что не погиб, чтобы вы с чистой совестью могли вышвырнуть Фатуи из города? Скажи, скажи мне, Джинн, чего я ещё не сделал?!

– Ты не слышишь никого, кроме себя! – всплеснула руками Джинн.

– Да ну, неужели, а мне показалось…

– У Фатуи разрешение на исследования Драконьего Хребта, подписанное рукой само́й Царицы! Что мы могли противопоставить им?!

– Прости, я что-то не припомню, чтобы Царица властвовала над Мондштадтом!

– Предлагаешь нам взять письменный отказ у Лорда Барбатоса? Разоблачить его?! – Стиснув руки в кулаки, Джинн шагнула к нему. – Кэйа предложил план, да, не идеальный, да, местами опасный, но рабочий, Дилюк!

– Значит, теперь рыцари работают грязно и из тени?! – Докрасна разогретая трость с визгливым звоном грохнулась на пол. – Кодекс Фавония здорово изменился за то время, что я…

– Вот именно! – с неожиданной болью бросила Джинн. Измученная их короткой, но яростной перепалкой, она обхватила себя ладонями за плечи и отвернулась от Дилюка. Прошлась вдоль книжных стеллажей, сердито поджимая плечи и явно тщательно подбирая слова: – За то время, что ты отсутствовал, многое изменилось. Я не хотела вовлекать тебя – никого из гражданских, поверь! Но ты – единственный, кто мог бы справиться; единственный, кому я могу доверять как себе. И Кэйа…

Дверь кабинета с грохотом распахнулась. Крупно вздрогнув, Джинн тотчас вытянулась струной, в идеальной рыцарской выправке распрямила плечи и завела руки за спину. Дилюк же материализовал клеймор – и спустя мгновение с досадой развоплотил его.

– Вот так встреча! – жизнерадостно воскликнул Кэйа, иссиня-белым листопадом кружа в дверях кабинета. В длинном вязаном шарфе, с осипшим голосом и лучистой улыбкой – он мгновенно заполонил собой всё пространство. – О! О-о-о! Милая шляпка, дорогой, твоя?

– Не смей! – зашипел Дилюк и тотчас отвернулся. За уцелевшими волосами пряча исказившееся лицо, глазную повязку и самого себя – чрезмерно уязвимого, чрезмерно распалённого отнюдь не дружеским разговором с Джинн.

Ладонью бы снять с лица паутину проступивших эмоций – таковые непременно нашлись бы; самоконтроль всегда давался Дилюку особенно тяжело, – и растереть между пальцев, как ту же пыль, но не пристало человеку его статуса. И без этого обойдётся. Достаточно начать с контроля дыхания. Благо, на прощание Альбедо снабдил его эликсиром особого свойства и близость Кэйи ощутимых проблем доставить не должна.

Дилюк принял двойную дозу.

– А я так, заскочил на минутку, – между тем жизнерадостно щебетал Кэйа, аккуратно протискиваясь в кабинет мимо Джинн, – услышал знакомые голоса – вы так мило беседовали, уверен, весь штаб слушал, умилялся и плакал, – и решил поздороваться!

– Ты сбежал из лазарета, – устало потёрла виски Джинн, с какой-то безграничной тоской наблюдая, как Кэйа берёт в ладони песочные часы с её стола. И вертит ими с любопытством и азартом, точно впервые увидел подобную вещицу и страшно ею заинтересовался.

– Ах, нет же, я…

– Сестра Джиллиана спрашивала о тебе.

– Ну, может, совсем ненадолго? – Кэйа вернул часы на место и бедром элегантно прислонился к столу. Картинно перекинул конец шарфа через плечо – Дилюк уловил движение через отражение в оконном стекле. – Так как у нас дела?

– Были бы намного лучше, если бы Дилюк знал, на что идёт и какого результата мы от него ждём. – Тон Джинн вмиг сделался ледяным, неподвижным и пугающе спокойным. – Задание провалено, капитан Кэйа. Выговор ты получишь позже. А сейчас проводи господина Дилюка в свой кабинет – и расскажи ему наконец то, о чём и должен был рассказать изначально!

– Оу, ха-ха…

– А после я лично сопровожу тебя в лазарет, так что даже не думай о побеге.

– Джинн, – попробовал было вмешаться уже сам Дилюк, но та лишь указала им обоим на дверь.

– Возражения не принимаются. Идите. Я загляну через двадцать минут. И… – молнии вновь пронзили штормовой взгляд ломаными штрихами, – постарайтесь не убить друг друга.

И Дилюку ничего не оставалось, кроме как покинуть кабинет Действующего магистра в сопровождении Кэйи.