Глава 15. Прощание и прощение

Своего восемнадцатого дня рождения Дилюк ждал и боялся.

 

Вся его жизнь, начиная со знойного, пропахшего виноградом дня, когда солнце остановилось навсегда, сводилась именно к нему. Отец готовил его к этому дню. Наставлял. Направлял. Постепенно, с едва ощутимым давлением и крепкой ладонью на плече, в то время как Дилюк готовился и сам.

 

Но по-своему.

 

Чудо или божественное вмешательство не повредило бы: в этот день Селестия могла бы снизойти с небес, или Орден Бездны в качестве невозможного совпадения решился бы на провокацию, нахальную и явную настолько, что капитан кавалерии Дилюк Рагнвиндр никак не мог бы остаться в стороне – и пропал бы на сутки, а то и больше; лучше – больше. Лучше – не вернулся бы никогда, вывалившись из звёздного разрыва на другом конце Тейвата.

                                                 

Только бы не находиться на своём месте, там, где ему и полагалось быть. Там, где хотел его видеть отец. Там, где он никогда не хотел бы оказаться сам.

 

Этот день должен был стать переломным в его жизни – но решить, в какую сторону она переломится, предстояло Дилюку. Не отцу.

 

Как бы ни был тот уверен в обратном.

 

Последняя ночь его прежней жизни казалась неумолимо короткой – а Дилюк, жадный, ненасытный, мечтал продлить каждое её мгновение. Тайком выбравшись из комнаты и взгромоздившись на крышу особняка, он запрокидывал голову и смотрел на далёкие звёзды. Не задавая им вопросов, не ища ответы. Но желая остаться в этом моменте навсегда. Он опирался ладонями о ещё тёплую после дневного зноя черепицу, подставлял щёки прохладным ласкам ветра и не думал ни о чём.

 

Но луна всё же погасла, уступив место неподвижному мёртвому солнцу, а ход времени прерван не оказался. Селестия не обрушила свой гнев на землю, да и Орден Бездны предпочёл отложить осуществление своих коварных планов на потом. И со своим восемнадцатилетием Дилюку пришлось стойко встретиться лицом к лицу. Пусть от ожидания грядущего и взмокала спина, а колени окутывала ватным слабость.

 

Утро прошло на удивление сносно. Он даже сумел заставить себя подняться вовремя, сделать зарядку и позавтракать. С недрогнувшей улыбкой Дилюк принял объятия Кэйи, Аделинды, отца; благожелательные похлопывания по плечу сослуживцев, поздравления приятелей и знакомых – каждый хотел прикоснуться к нему, выказать своё расположение.

 

Все были рады ему, желали самого лучшего; многие – совершенно искренне. Среди людей было легче забыть о предстоящем вечере, о застолье и о том, что последует за ним, и Дилюк с какой-то отчаянной восторженностью благодарил каждого за поздравления, за внимание и время, уделённое ему. Кэйа удивлённо качал головой и смеялся, просил вернуть его прежнего драгоценного ворчуна, а Дилюк выпускал когти и сам же их прятал. Сглаживал резкость неуклюжими смешками.

 

Он был взвинчен. Он ждал – как будто бы собственной казни.

 

Но время не щадило: оно просыпа́лось сквозь пальцы песчинками упущенных возможностей; текло пролитым вином – и вот уже вечер отягощал город сумеречной шалью. Рабочий день Дилюка был давно закончен: к несчастью, короткий день для именинника, – как бы сильно он ни протестовал, магистр Эрох не видел причин видеть его на рабочем месте дольше, чем того хотел сам Дилюк.

 

И сейчас, переодетый в торжественное, умытый и расчёсанный, он сидел в особняке в своей комнате перед зеркалом. И сосредоточенно рассматривал подарок Кэйи.

 

Простой и недорогой, но очевидно полезный – выбор Кэйи пал на набор метательных ножей. Ножи были обычными, без гравировки, без отметин или даже инициалов, какие изредка сентиметальничающий Кэйа мог бы собственноручно нацарапать перочинным ножом. Узкие, хорошо сбалансированные клинки удобно ложились в ладонь. Ими легко можно было заставить врагов истошно вопить.

 

Или совершить тихое убийство.

 

Намного позже, годы спустя, Дилюк растеряет их все, кроме одного. Они неоднократно спасут ему жизнь, помогут добыть нужную информацию и даже прокормят в голодных выжженных подземельях Натлана. А тот последний уцелевший нож найдёт укромное место во внутреннем кармане его сюртука. Но случится это ещё не скоро.

 

Сейчас же, нахмурившись, Дилюк вдавил лезвие в подушечку пальца.

 

Кэйа как будто знал, что ему нужно.

 

Даже несмотря на то, что Дилюк старательно и успешно выстраивал стены, отдаляя его от себя, от дома, от отца, – Кэйа всё ещё был рядом; тихо и ненавязчиво, словно бы крадучись, но его присутствие нельзя было не заметить. Он как будто был фоном, цветом, в который подкрашивалась та часть жизни Дилюка, которая не была измазана в чернильно-чёрный. Не такой уж и успешный вышел из Дилюка строитель, получалось. Но он был благодарен Кэйе за то, что тот никогда по-настоящему не оставлял его; возможно, это было причиной, почему он ещё не сдался, не сломался и не стал послушной куклой отца.

 

Эти ножи подойдут даже лучше, чем его собственный, заготовленный заранее.

 

Самое трудное – решиться.

 

Отложив нож и взяв другой, поменьше, Дилюк взвесил его на кончиках пальцев и прислушался к собственным ощущениям. Ничего, кроме деревенеющего страха, кроме холода и занозистой изморози вдоль позвоночника, – ни решимости, ни яростного неукротимого огня, неподконтрольного, как о нём иногда тихо перешёптывались подчинённые, думая, что молодой капитан их не слышит.

 

Убийство человека, аристократа – преступление перед общественностью. Убийство отца – преступление перед самим собой.

 

Да, Дилюку доводилось убивать прежде, но это не могло считаться тем же самым. Это был его отец, всё ещё – его отец; и Дилюк по-своему, как мог, но любил его. Возможно, он мог бы оставить свой чудовищный план и сбежать: проявить себя не с лучшей стороны, показаться трусом и слабаком, но не пачкать руки кровью. Это могло бы сработать, если бы в руках Крепуса не завязывались тугими узлами сотни нитей-связей по всему Тейвату. Отец наверняка найдёт непослушного мальчишку в считаные дни – и вернёт домой.

 

И тогда…

 

Лезвие соскользнуло с кончиков пальцев. Тускло сверкнув стальным обухом, нож полетел вниз, и Дилюк запоздало перехватил его у пола. Неаккуратно схватился за острое и тотчас же дёрнул рукой, прогоняя остаточное ощущение боли. Шикнул себе под нос: порезался.

 

Навряд ли после бегства его ждало что-то хорошее. Впрочем, оно уже не ждало его: отец недвусмысленно намекал на днях, что присмотрел симпатичный дом – и подарит его Кэйе на его совершеннолетие. Кэйа съедет, а Дилюк останется в особняке с отцом. И никаких других цветов и оттенков, кроме того же вездесущего чёрного, не останется.

 

Ладонь крепко сжала рукоять ножа. Большой палец повторно надавил на лезвие – узкой красной полосой тотчас разошлась кожа. Крупная капля крови смешалась с другой такой же, проступившей на ладони из-за неудачного перехвата над полом; тонкие струи протянулись под манжету, оставили пятно. Боли не было.

 

Был только страх.

 

Платье до сих пор стояло перед глазами.

 

Материно, подвенечное. Кружева в три слоя, газовые рукава и блестящий цветочный орнамент, вытканный серебром и бисером; сдержанное, но кокетливо намекающее на открытость, декольте – роскошное платье, которому могла бы позавидовать любая красавица Мондштадта. И именно в нём отец хотел видеть Дилюка в своей постели. Именно этот подарок приготовил и с гордостью продемонстрировал ещё тогда, после их первой серьёзной беседы в виноградниках. Он не оставит Дилюка в покое. Даже сосватав ему девушку их круга, справив пышную свадьбу, Крепус будет регулярно приглашать сына на охоту или в помощь во время сезонов сбора винограда. Одного.

 

Только убийство могло закончить это всё.

 

Отшвырнув нож на столик, Дилюк спрятал лицо в ладони, чистой, не испачканной кровью. Вторую же стиснул в кулак и шарахнул им по столешнице. Со звоном подпрыгнули ножи. Дилюк протяжно вздохнул, душа подкатывающий к горлу вой.

 

Как объяснить отцеубийство Ордо Фавониус? Кто поверит ему? Кэйа? Для него это также станет большим потрясением, к тому же тень подозрения может пасть и на него как на возможного соучастника; нужно обеспечить ему надёжное алиби – это последнее, что Дилюк мог для него сделать. Поздно бежать, поздно идти на откровение и искать сторонников: своими бездействием и молчанием Дилюк самолично загнал себя в угол. Четыре года он убеждал себя, что не всё так плохо, что время ещё есть, что, может быть, он всё-таки неверно понял отца – и вот он здесь. Вот к чему он пришёл.

 

Он лгал самому себе. Он не готовился. Он не был готов – к такому невозможно подготовиться.

 

Тихо скрипнула дверь, знакомый горький парфюм опустился на комнату тяжёлым удушливым саваном. Рывком выпрямившись, Дилюк придал лицу заученную благородную отстранённость и напряг плечи – с последним справляться так и не научился.

 

– Пора собираться, мой милый мальчик, – нежно выдохнул на ухо Крепус, поправил Дилюку волосы и оставил ладонь на плече. – Мы покинем праздник раньше остальных. Так что, прошу тебя, не напивайся. – И добавил веско, как к полу прибил ударом: – Это важно, ты же понимаешь.

 

Дилюк кивнул, опустил взгляд.

 

На туалетном столике по-прежнему тускло блестели сталью разложенные в ряд метательные ножи; вторым таким же рядом – их отражение в зеркалах. Один из ножей, самый маленький и невесомый, будет спрятан в его рукаве.

 

Этой ночью всё закончится.

 

Крепус наклонился, поцеловал сына в макушку; Дилюк не задрал подбородок, чтобы подставиться под ласку, но и не попытался избежать нежеланного прикосновения – он сидел неподвижно, отчуждённый и молчаливый, стискивая зубы и дожидаясь, когда же отец наконец покинет его комнату. Не принимая происходящее. Но и не сопротивляясь ему.

 

Отец по-прежнему имел над ним много власти.

 

– Гм, что это, сын? Это никуда не годится! – Крепус вдруг заглянул ему за плечо, и в его голосе зазвенело плохо скрываемое недовольство. Опомнившись, Дилюк спрятал руку – слишком поздно. Отец успел заметить пятно крови на манжете. – Немедленно переоденься и приведи себя в подобающий вид! Ты же не хочешь выставить меня в невыгодном свете? В столь значимый для нас обоих день, не так ли, мой мальчик?

 

– Нет, отец.

 

Уловив в одном из ножей отражение своего неподвижного мелового лица, Дилюк выбрался из-за туалетного столика. Он приблизился к шкафу и распахнул створки, спиной ощущая изучающий взгляд отца. Тот оставлял на коже раскалённые следы даже сквозь одежду. Клеймил как породистую лошадь; не как лошадь – как собственность. Метил. От него хотелось закрыться, забиться в тот же шкаф или облачиться в плотный огнеупорный плащ, накинуть капюшон и попросту выпрыгнуть в окно. Вместо этого Дилюк вытащил свежую рубашку не глядя. Зацепил тремпель за ручку верхнего отделения шкафа и замешкался.

 

Нужно было раздеться.

 

Но отец вальяжно расселся на стуле у туалетного столика, на прежнее место Дилюка, и широко расставил ноги. Судя по всему, уходить он не собирался.

 

Стиснув зубы и коротко сглотнув, Дилюк отстегнул запонки. За ними последовала брошь. Он стянул шейный платок и пробежался пальцами по пуговицам, выталкивая их из петель. В комнату словно бы напустили холодного воздуха, и озноб бил по пальцам мелкой дрожью, мешал сбрасывать рубашку с плеч и вынимать руки из рукавов. Сковывал каждое движение.

 

Избавившись от рубашки, Дилюк неаккуратно забросил её на распахнутую створку шкафа и торопливо сдёрнул с тремпеля чистую. В этом не было ничего постыдного или интимного: он неоднократно переодевался вместе с сослуживцами в общих раздевалках, купался с Кэйей голышом в озере, случалось, даже перед Аделиндой представал в одном нижнем белье.

 

Но то, что раньше казалось нормальным, в присутствии отца превращалось в трескучий напряжением стыд.

 

Как будто всё, что делал Дилюк, было грязным и аморальным. Он никогда и ни в чём не был достаточно хорош. Безграничное отцовское разочарование.

 

Щёки горели, а брови смыкались у переносицы. Дилюк старался не суетиться, не задевать ткань раненой ладонью и вести себя спокойно и уверенно; как будто взгляд отца его не трогает, как будто он не слышит одобрительное причмокивание губами и не мечтает содрать с себя кожу, только бы избавиться от этого сального ощущения между лопатками, – и в какой-то момент ему показалось, что он справляется. Новая рубашка приятной прохладой прильнула к телу, закрыла Дилюка от алчущего взгляда. Дышать стало легче, и сковывающий плечи мороз отступил. Он уже прикоснулся к пуговицам, намереваясь покончить с этим как можно скорее, – и в этот момент горячие отцовские руки потянули за воротник, обнажили полосу кожи под ним.

 

– Прекрасный выбор, – мягко пророкотал Крепус. Перебросив волосы Дилюка на левое плечо, он прижался губами к оголённой коже.

 

Дилюк застыл. Колкие мурашки россыпью проступили на спине и шее, и отец, очевидно истолковав причину их появления по-своему, негромко рассмеялся – рывками воздуха по тонким волоскам на коже – и поцеловал уже выше линии кружев, в шею под ухом.

 

Снова кружева.

 

Полностью поглощённый собственными переживаниями, Дилюк даже не обратил внимания, какую рубашку выбрал. Именно эта была подарком отца на его прошлый день рождения. Элегантная, из плотной качественной ткани, с высоким стоячим кружевным воротником и такими же манжетами, она наверняка стоила целое состояние и больше подошла бы эксцентричному Кэйе, чем Дилюку. А ещё рубашка напоминала верх платья, разве что выреза на груди не имелось. Однако сходство было настолько очевидным, что проигнорировать его не получилось бы при всём желании. Отец напоминал. Заявлял свои права. И от планов своих оступаться явно не собирался. А Дилюк, сумасбродная эгоистичная неблагодарность, ни разу не надел её. За прошедший год он подрос и раздался в плечах, но рубашка была ещё впору, разве что теперь теснее облегала фигуру, и Крепусу это очевидно понравилось.

 

Как и то, что Дилюк выбрал именно её.

 

Ошибка, имеющая свою цену.

 

Просунув руки под мышками Дилюка, отец жадно схватил его за оголённую грудь, а ртом приник к шее плотно, влажно, втягивая кожу и зажимая её зубами. Одной ладонью нетерпеливо спустился вниз и надавил на пах. Твёрдыми пальцами умело ощупал контуры вялого члена и тут же потянул за шлёвку брюк.

 

Мир вокруг, казалось, потемнел и оплавился сухим, жгучим. Сердце билось размашисто, гулко и болезненно. У Дилюка застучали зубы. Он сжался и качнулся назад, но задом лишь втиснулся в отцовский пах и ощутил крепкую эрекцию. Тяжёлый горький запах парфюма стлался повсюду, проникал под одежду вместе с чужими пальцами, и каждое прикосновение ощущалось ожогом. Чёрной сажей, осыпавшей его всего.

                                 

Он в ловушке, и бежать уже некуда; кричать, просить о помощи – поздно.

 

Отцовская щетина уколола шею, с влажным звуком язык прошёлся по уху широким мазком, горячо и омерзительно щекотно. Шумное дыхание коснулось оставленного следа и мгновенно охладило его. Мурашки проступили отчётливее. Дилюк крепко зажмурился. Всё не могло закончиться вот так. Не здесь. Не сейчас. Пожалуйста. Но вот уже ладонь с силой, властно сдавила мошонку, и Дилюк не выдержал: заёрзал и сдавленно всхлипнул от боли и унижения, – а Крепус словно бы опомнился. Он отпустил его, суетливо зашуршал тканью позади; морозом по коже – предположение: он же не мог раздеваться? Хотя бы не теперь? Ещё не время, у них же был уговор!

 

Но к мокрому следу на шее прижался платок, и отец, аккуратно промокнув им же оставленную отметину, убрал руки и окончательно отстранился.

 

– Дилижанс будет ждать через полчаса. Расчешись и приведи себя в порядок, – севшим, хриплым голосом приказал Крепус и стремительно вышел из комнаты.

 

Ладонью механически вытерев ухо и шею, Дилюк развернулся к туалетному столику.

 

На нём, безразличные ко всему происходящему, ровным рядом лежали метательные ножи.

 

***

 

В таверне яблоку негде было упасть. Едва Дилюк в сопровождении Крепуса и Кэйи переступил порог, как его тотчас же обдало залпом конфетти, осыпало лентами и бумажными цветами, и нестройный, но громкий хор бодро проскандировал: «С-ДНЁМ-РОЖ-ДЕ-НИ-Я-КА-ПИ-ТАН». Скандировал даже Кэйа, громко хохоча и хлопая в ладоши. Дилюк не испугался неожиданно яркого приветствия, но отец крепко стиснул его локоть и подтянул к себе. Приобнял за плечи.

 

Дилюк мучительно улыбнулся – и окунулся в праздник вместе со всеми.

 

Было громко и весело. Запахи яств дурманили, столы ломились от лакомств и закусок, а вина лились рекой. Тосты звучно грохотали один за другим, и под аккомпанемент мелодий бардов Дилюк, казалось, наслушался пожеланий на всю жизнь вперёд. После ужина Кэйа сразу же потащил его танцевать, но Дилюк заупрямился и отослал его к девушкам одного. Танцевать ему не хотелось. А Кэйю сразу же увлекли местные красавицы, попытались и Дилюка увести под руку, но тот вежливо отказывался. Взгляд отца неотступно следовал за ним, отмечал, как Дилюк держит спину, как подносит столовые приборы ко рту и даже как склоняет голову, отвечая на поздравления. Отвлечься никак не получилось бы.

 

Дилюк и не пытался. Метательный нож весомо лежал в его рукаве, касался кожи металлической гладкостью, и как будто бы становилось терпимее.

 

Он ощущал себя щепкой, каким-то чудом уцелевшей в водовороте веселья. Водоворот был закручен вокруг него, но Дилюк словно бы не принадлежал его бурным завихрениям; он чувствовал себя обособленно, чужеродно, и одиночество давило на плечи неподъёмными пластами воды.

 

А Кэйа уже вовсю веселился в толпе, и Дилюк, глядя на него, понемногу приободрялся. Пусть как можно больше людей видят его этой ночью, как можно больше свидетелей его невиновности. Хотелось занять чем-то и себя, хотя бы и пальцами мять рукав, но Дилюк сам себя одёргивал. Ни к чему привлекать лишнее внимание своей нервозностью, он и без того сегодня у всех на виду. Именинник, как же.

 

А потому он чинно сидел за столом, рядом с отцом, потягивал безалкогольный пунш и стойко игнорировал широкую ладонь на своём колене.

 

Наконец танцы закончились, блюда были основательно подъедены, а бутылки опустошены. Отгремел праздничный салют, красиво расписав небосклон ярко-оранжевыми всполохами. И Крепус легко подхватил сына под локоть, точно даму, и шепнул короткое «поехали, Дилюк». Уходить отчаянно не хотелось. В последний раз Дилюк оглянулся на толпу в наивной надежде, что кто-то ещё не закончил с разговорами и пожелает задержать мастера Крепуса ещё на минуту-другую; что кто-то поймёт по его взгляду, что нужна помощь, и не позволит им уехать, не позволит Крепусу увезти сына.

 

Но раскрасневшиеся, развесёлые и ещё не уставшие гости уже возвращались к танцам, и до юного капитана им не было дела. В последнюю минуту Дилюк выхватил из толпы взгляд Кэйи, уцепился своим за него как утопающий за соломинку. Должно быть, что-то действительно отразилось на его лице, потому что Кэйа, до этого смеющийся и кокетливо обнимающий девушку, вдруг смёл улыбку с лица и непонимающе нахмурился. Он оставил девушку и начал подниматься с места – а в следующее мгновение закрывшаяся дверь отсекла их друг от друга.

 

Крепус вывел Дилюка на улицу, помог забраться в дилижанс и попрощался с охраняющими вход рыцарями. Он был в приподнятом настроении, его смех барабанной дробью гремел по полупустым улицам. В ответ послышались сердечные благодарности и пожелания хорошей дороги.

 

Никто не остановил их.

 

Никто ничего не заподозрил.

 

Половина дороги прошла в тягостном молчании. Но тягостным оно было только для Дилюка, Крепус же, пальцами придерживая шторку, смотрел в окно и тихо улыбался. Возможно, мысленно он был всё ещё на празднике и отмечал совершеннолетие сына вместе со всеми; возможно, мечтами уже унёсся в недалёкое будущее, в собственную спальню к белому платью, перешитому и расширенному в плечах и талии.

 

Дилюк не хотел знать.

 

Он мял рукав и трогал сквозь плотную ткань рукоять ножа, пальцами перебирал кожаные полосы крепления – и уже не мог заставить себя прекратить. Нелёгкое решение всё ещё давило на сердце каменным, волновало и тревожило. Но для начала им нужно остаться наедине, иначе Крепусу придёт на помощь – шутка ли, издёвка судьбы, но и такое могло произойти – кучер, а для Дилюка это будет означать конец всего.

 

Второй возможности уже не представится.

 

Отец не должен выжить.

 

– Знаешь, сын, а ведь я тоже мечтал стать рыцарем, когда был твоего возраста. – Крепус одёрнул шторку и повернулся к Дилюку. Тот быстро отпустил мятый рукав и выпрямил спину, приготовился слушать. – Однако я не подошёл для работы – трижды завалил вступительные, ха-ха, подумать только! – и благословения богов, увы, не получил. – И склонился к сыну ближе, как будто бы заговорщицки подмигнул ему. – Похоже, у них были другие планы на меня.

 

Дилюк коротко кивнул, не зная, что отвечать и как реагировать на откровение. Отец пересел ближе, бедром коснулся бедра Дилюка. Продолжил:

 

– Но ты преуспел там, где у меня не вышло. Не только получил Глаз Бога, но даже вступил в ряды Ордо Фавониус. Я…

 

– Отец, перестань, пожалуйста, – нервно дёрнул плечом Дилюк, ощущая, как рука Крепуса свободно ложится на спинку сиденья позади него. – Ты вкладываешь в Мондштадт столько же, сколько и рыцари, но другими деяниями.

 

– Да, знаю. Ты прав, хах, мой мальчик. Что ж… я так горжусь тобой, сын. – Он убрал руку и отсел, завозился под сидением и неожиданно вынул шкатулку. Простую деревянную, с витиеватой золочёной эмблемой, значения которой Дилюк не знал. Он видел её впервые. – Надеюсь, тебе это никогда не пригодится.

 

Дилюк нахмурился, неуверенно кивнул, не решаясь задавать вопросы. Они были, минута от минуты их становилось всё больше, но любое неосторожное слово или действие могло спровоцировать отца. Он и без того фатально ошибся с выбором рубашки и доставлять себе новых проблем не собирался. Не до тех пор, пока дверь спальни не отрежет их от остального мира.

 

– Есть ещё кое-что, о чём я хотел бы серьёзно с тобой поговорить, Дилюк. – Взгляд отца потемнел, сверкнул гранатово-красным предвкушением. – Уверен, ты поймёшь и одобришь моё решение. Но… это подождёт. Иди-ка сюда.

 

И Крепус отставил шкатулку и потянулся к Дилюку. Без усилий подтащил его ближе, взгромоздил к себе на колени – Дилюк даже ахнуть не успел, – и жадно поцеловал.

 

Это не было их первым поцелуем.

 

Но первым, с явным намёком на продолжение.

 

Одну руку Крепус оставил на его талии, вторую же врыл в волосы на затылке, распуская ленту и ссыпая локоны каскадом на спину. Крепко сжал их у корней и надавил, насильно склонил голову ниже.

 

Дилюк дрогнул, но подчинился. Он сражался и с монстрами, и с людьми, что бывали похуже монстров, но до сих пор оставались вещи, которые вгоняли его в паралитический ужас. Горькая ирония, жесточайшая насмешка судьбы: самый дорогой человек, собственный отец, был во главе списка.

 

Цокот копыт перебивал грохот сердцебиения. Казалось, металлические подковы растаптывали сердечную мышцу и мешали её с грязью; негромко, но противно скрипели рессоры – и ощутимее всего было дыхание отца, рваное и непоследовательное. Его ладони сместились на плечи, крепко сжали, и Дилюк выдохнул, открыл рот, а Крепус тотчас углубил поцелуй. Щетина кололась, раздражала кожу, и лёгкий привкус вина на языке отца чувствовался змеиным ядом.

 

Отец, похоже, уже успел слегка опьянеть и останавливаться на невинных ласках не был намерен. Он брал то, что, как он полагал, безраздельно принадлежало ему. Присутствие кучера ничуть его не смущало: у всего есть цена, в особенности у болтливого языка.

 

Убивать нужно сейчас.

 

– Я люблю тебя, мой мальчик, – вдруг жарко прошептал Крепус, ненадолго отстранившись, и две кристальные бабочки, сорвавшись с его губ, устремились к потолку, зашуршали полупрозрачными мерцающими крыльями и словно бы подсветили страсть в его взгляде.

 

А Дилюк, поддавшись мгновению, взял инициативу на себя и сам поцеловал его. Других языков любви Крепус не понимал. Это было прощанием. И бессловесной мольбой простить за то, что он так и не сумел стать идеальным сыном, что всегда шёл наперекор и пытался вырваться – даже сейчас, обманчиво взаимно отдавая ласку и самого себя, – и выстроить собственную жизнь по-своему. Что никогда не хотел этого белого платья и быть отцу кем-то ещё, кроме как сыном.

 

Кончиками пальцев Дилюк нежно поддел его подбородок и заставил запрокинуть голову, в то время как во вторую ладонь уже удобно легло лезвие – и в эту секунду колесо наскочило на кочку. Дилижанс ощутимо тряхнуло. Зубы ударились о зубы, на языке – терпкий металлический привкус, а нож – нет, нет, нет! – гладким теплом проскользнул между пальцами, звучно грохнулся на пол. Звон стали, казалось, оглушил. Застигнутый врасплох, пойманный с поличным, Дилюк похолодел и замер, а Крепус уже отстранился, и, придержав сына за поясницу, хмуро заглянул под ноги.

 

Это могло считаться концом.

 

Это стало бы им, если бы в следующую минуту лошади громко не заржали и не метнулись в сторону, так что дилижанс едва не опрокинулся. Дилюк скатился с колен отца, больно ударился спиной о сиденье напротив. Нож затерялся в тенях под ногами. Закричал кучер, тщетно пытаясь усмирить рысаков, а заметно побледневший отец суетливо высунулся в окно.


С небольшим запозданием Дилюк последовал его примеру.

 

Распахнув гигантские крылья и их тенями накрыв близстоящие деревья по самую крону, дорогу дилижансу перекрыл Урса.

Аватар пользователяAllivi
Allivi 05.03.23, 12:30 • 376 зн.

Как всегда потрясающе. Стоит ли говорить о том, что с каждым словом, с каждой фразу меня саму пронизывал ужас?

С каждой минутой руки тряслись все сильнее, и к горлу буквально подкатывал тошнота. И какое же дикое облегчение я испытала, когда прилетел Урса.

И, Архонты, бедный-бедный золотой ребенок Дилюк, который достаточно настрадался...

Аватар пользователяmon soleil
mon soleil 06.03.23, 17:20 • 816 зн.

чувства омерзения, страха и одиночества переданы так чувственно и прекрасно вами, которые не отпускают на протяжении всей главы. сидишь, читаешь, сжимаясь в комочек, надеюсь, что спасут, смогут понять дилюка (нужный человек понял, но так поздно, в момент потери всякой веры в спасение. капкан успел захлопнуться).

отрочество и юность дилюка...

Аватар пользователяkyoli
kyoli 06.03.23, 23:08 • 397 зн.

я думала... весь фанфик думала, что крепус просто нарциссичный отец, который хочет женить сына на какой-то даме...и даже то платье...

ладно, были все предпосылки (настолько неочевидные для меня), но я не ожидала ничего даже близко похожего. восторг от подобного сюжетного поворота.

ну и полное презрение и ужас относительно самой сит...

Аватар пользователяRizhiknay
Rizhiknay 11.03.23, 09:45 • 699 зн.

Какая же Крепус здесь мразь. Отвратительная мразь. Ещё с воспоминания о платье в одной из глав надеялась, что оно не приведет к тому, к чему привело, но... После рассуждений об осведомленности Аделинды надежды было мало, так что ура Урсе.

Интересно, смог бы Дилюк убить отца, если бы дракон не появился? Догадывался ли о происходящем Кэйа? ...

Аватар пользователяkobets
kobets 03.05.23, 09:50 • 236 зн.

Приходится обновлять воспоминания и перечитывать главы в ожидании обновления.. Очень интересно, чем же все закончится! Благодарю вас за такую напряжённую атмосферу, и все жду не дождусь главу с каким-нибудь солнечным лучиком надежды.. <3