Евар проснулся непривычно отдохнувшим. С изумлением он осознал, что проспал всю ночь без сновидений — впервые с тех пор, как нашел мужа посреди пожженного, заваленного телами убитых становища. В почивальне не было окон, но чутье подсказывало Евару, что сейчас раннее утро; да и в доме стояла тишина. Смирен по-прежнему спал у него на плече — повернулся во сне спиной, но обнимал обеими руками его руку. Евар почувствовал, что рука затекла. Попробовал  вытащить — и, конечно, разбудил Смирена.

Тот перевернулся на спину, с наслаждением вытягивая ноги, но наткнулся на ногу Евара — и Смирена прямо-таки подбросило.

— Господь милосердный! — выдохнул он, вылетая из кровати и бросаясь подбирать одежду. — Почему ты еще здесь?! Если кто-то тебя увидит… Я не могу допустить, чтобы обо мне…

— Да никто не встал еще. Полежал бы, чего мечешься.

В темноте Евар не видел его лица, но всем телом почувствовал его испепеляющий взгляд.

— Пожалуйста, пусть брат Иефвария идет к себе.

— На этот раз даже медяком не одаришь? — Евар взял исподние штаны и верхние из козьих шкур и стал одеваться, сидя на краю кровати.

Смирен затих в темноте.

— Ты ведь понимаешь, я должен быть осторожен, — наконец вымолвил он. — Мы не ялежи. Здесь добрые люди приглядывают друг за другом. — Смирен приблизился к Евару — Око Господне закачалось напротив его лица. — Ты же не в обиде? Придешь ко мне еще? Только… убедись, что никто не заметит.

Перестилая постель после ухода Евара, Смирен нащупал в скомканных простынях скорлупку. Замер с нею в руке. Он уже дважды пропускал молитву и тянул с исповедью, следовало в конце концов исповедаться, не то люди начнут осуждать. Смирен давно перестал корить себя за ложь на исповедях, но сейчас он представил, как будет каяться в выдуманных грехах какому-нибудь Жигору, умалчивая о настоящих, и ему стало тошно. Он вдруг испугался, что… нет, конечно, не проговорится, но неким образом выдаст себя — выдаст то, что испытывает к Евару. А что́, в самом деле?.. Только Евар ушел, а по телу уже разливается томление, и ожидание следующей ночи кажется бесконечным. От простыней пахло его запахом, густым и тяжелым. Смирен вдыхал его, и в памяти всплывали мгновения прошедшей ночи: язык Евара на его языке, большие горячие ладони по коже, его взгляд, пальцы, рот, как он сглатывал, позволяя Смирену проталкивать член еще глубже, и это его «Не бойся». Как хорошо проснуться не от набата. Как хорошо, что несчастный Почитай, да смилостивится Господь, стал последней жертвой леса. Скоро, благодаря Евару, они изничтожат эту старую злобную силу — и больше никогда не будут бояться.

Смирен натянул на голову капюшон и вышел из почивальни. В общем зале накрывали на стол; Евар стоял в стороне от солдат, наблюдая за суетой из тени. Когда Смирен появился в дверях, Евар посмотрел на него. Просто посмотрел, но Смирену вдруг стало радостно от его взгляда, от того, что этому человеку он не безразличен.

— Сядем, возлюбленные, — пригласил Смирен теплее, чем обычно.

Все начали рассаживаться и желать ему доброго утра; краем глаза Смирен увидел, что Евар садится по правую руку. Ему так хотелось тоже посмотреть на него, показать — хотя бы глазами — как он ему рад; но Смирен опасался, что люди что-то заподозрят. А до ночи еще так долго… И Смирен нашелся:

— Мне пора очистить душу. Брат Иефвария согласится принять мою исповедь?

Евар взглянул ему прямо в глаза.

— Честь для такого как я.

— Брат Иефвария добр.

Смирен опасался, что его учтивая улыбка выглядит не учтивой, а неподобающе довольной. Не годится так откровенно ликовать на виду у всего гарнизона. Кто не знает этот нехитрый предлог с исповедью? В монастыре, чтобы предупредить разврат, заставляли выходить на исповедь во внутренний двор, чтобы все видели, что послушники исповедуются, а не уединились грешить друг с другом. Смирен, конечно, никогда не рисковал с послушниками. Он презирал, когда другие попадались. Он всегда был осторожен. Но сейчас… Нет, он не даст людям повода для сплетен. Ему ведь и правда нужно исповедаться. Почему бы не Евару? Как-никак, у них один грех на двоих.

Поев, Евар собрался в путь — разыскивать ялежей. Смирен смотрел, как тот придирчиво проверяет свои причудливые орудия, — и к собственной досаде беспокоился. Опять пробудились подозрения о Еваровом друге, ради которого он сейчас в одиночку отправится в лес. Что за друг такой? И что будет, если он его найдет? Староста поселения к югу отсюда, Оплота благочестия, с отвращением рассказывал: среди ялежей есть мужчины, которые живут с мужчинами подобно женам. Они даже проводят обряд, связывающий их навеки. Он еще поэтому предпочел Евара лесорубам-ялежам: подумать только, наймешь такого, а у него в становище женомуж — мерзость!

Завернувшись в плащ, Смирен вышел, чтобы проводить Евара до ворот. Он украдкой поглядывал на него, но не мог угадать по темному угрюмому лицу, что у Евара на уме. Смирена не оставлял страх, что он его лишится. Да и обладал ли он им когда-нибудь? Прошлой ночью… Что было прошлой ночью? Лесоруб всего лишь ему отсосал, что в том невиданного.

Они подошли к воротам, как вдруг Тяжка-печаль, стоящий в дозоре, закричал:

— Ялежи! Ялежи!

Евар бросил посох на снег и взобрался на стену быстрее Смирена. Когда Смирен поднялся следом, вереница ялежей пересекла половину пустоши. Смирен никогда не видел так много. Раньше они приходили в Царствие торговать по двое-трое — больше Смирен бы и не пустил. Но сейчас они шли всем скопом, с женщинами, детьми, стариками, со своими убогими жилищами, разобранными и уложенными в повозки.

— Они уходят из леса, — пробормотал Евар.

Он слез со стены так же ловко, как залез, и кинулся в конюшню. Смирен нагнал его у дверей.

— Я с тобой, — сказал он решительно.

— Нет. Не ходи за мной, эчхи не твоя забота, — отрезал Евар. Смирен лишь уверился в том, что нельзя его отпускать.

— Не забывайся, лесоруб. Ты мне не указ, — бросил он, выводя свою лошадь. — Стой-крепко, Прах! — крикнул Смирен двум старшим солдатам. — Берите ребят и езжайте за нами!

Стой-крепко подал ему меч. Ударив пятками бока лошади, Смирен припустил за Еваром.

За ночь нанесло столько снега, что даже их привычные к лютым зимам лошади двигались медленно. Вереница ялежей свернула в сторону от поселения. Смирен понадеялся, что они их так и не догонят, но Евар подхлестнул лошадь, и Смирену тоже пришлось поспешать.

Евар крикнул через плечо:

— Убери меч! Напугаешь…

Смирен меч не убрал. Он заметил, что при виде них ялежи похватали копья и луки; даже женщины вытащили свои костяные ножи. Еще не хватало не успеть выхватить меч, если дикарям вздумается напасть.

Евар вскинул руку в странном жесте. Натянув удила, он дважды прокричал что-то на их языке.

Ялежи опустили оружие.

Под их настороженными взглядами Смирен и Евар поравнялись с одной из повозок, на которой под грубо обработанными шкурами лежал изможденный старик. Смирен попервости принял его за мертвеца, но тот с трудом разлепил веки и уставился на Евара взглядом, полным гнева.

Евар спрыгнул с лошади; поклонившись, коснулся лбом борта повозки. Сказал что-то с таким подобострастием, что Смирену стало противно: так унижаться перед безбожниками! Старик приподнял подрагивающую руку. Прокаркал на своем. Евар ответил, все еще сгибаясь в поклоне. Старик его оборвал. Подозвал одного из молодых воинов — тот взялся за шкуры, бережно отвернул их, раскрыл на груди старикову одежду и отодвинул повязки. Смирен увидел ужасные раны: словно свирепый зверь терзал старика когтями, грыз и вырывал куски плоти.

Евар отшатнулся. Он вновь заговорил, захлебываясь словами — но тут старик, превозмогши боль, приподнялся в повозке и плюнул в Евара.

Смирен услышал, как подъехали солдаты во главе с Прахом. Они мигом достали оружие и направили на ялежей.

— Нет, не надо, не надо! — выкрикнул Евар. Он посмотрел на Смирена — посмотрел по-новому, едва ли не умоляюще — и Смирен испытал странное удовлетворение.

— Уберите, — велел он своим людям. — Отпустим их с Богом. Едем обратно.

Неохотно они развернули коней и пустили шагом, оставляя ялежей позади. День был безветренный, по-зимнему морозный, но солнечный; от снега слепило глаза, а черная стена леса ярко отделяла землю от неба. Смирен ехал мимо, ощущая, что за ними наблюдают. В сравнении с вековыми деревьями, что вонзались в небеса на захватывающей дух высоте, люди и лошади казались ничтожными. Лес будто затаился. Ждал и готовился, копил злобу. Смирен поклялся бы, что слышит его клокочущее дыхание. Даже сейчас, в дневном свете, Смирену стало не по себе. Солдаты, судя по всему, испытывали то же: они переговаривались вполголоса, ругали ялежей, недовольные, что староста их остановил, — но Смирен понимал, в чем истинная причина их беспокойства. Не один только он заметил, как похожи увечья старика-ялежа на следы, оставленные на теле Почитая и на той растерзанной свинье. Рано Смирен радовался мирной ночи. Их напасть не заявилась к ним давеча лишь потому, что наведалась к ялежам. Да так, что они наутро же собрали весь свой скарб и бросились вон из родного леса. Смирен глянул на Евара. Ялежи что-то знают — и знает Евар. Надо заставить его говорить. Похоже, нынче не Смирену, а Евару предстоит исповедаться.

Конечно, Евар напрочь забыл об исповеди. Подавленный, он пошел за Смиреном и опустился на постель, как будто не совсем понимая, что творится вокруг. Он даже не разделся — так и потел в шапке и шубе, глядя себе под ноги, на тающий снег, который сам же нанес.

— Хватит отмалчиваться, — сказал ему Смирен. — О чем ты говорил с ялежами? На них напали этой ночью, я прав? Напало то же, что изводит нас.

Евар медленно кивнул. Он наконец заметил, что сидит в теплой одежде — встал, снял рукавицы, шубу, повесил мокрую от снега шапку на столбец кровати.

— Говори, — приказал Смирен.

Евар со вздохом уселся обратно, принялся разглядывать свои руки, грязные от въевшихся в кожу снадобий.

— У эчхи… ялежей… есть поверье, — начал он, тщательно подбирая слова, — о звере. Он вечно зол. Он питается горем и ненавистью. Он жаждет одного — убивать. И никогда не насытит свою жажду.

— Если ты знал об этом, какого рожна ничего не говорил?! — вспыхнул Смирен. — Из-за тебя бедный Почитай… — Смирен задохнулся от злости. Прошелся взад-вперед, остановился перед Еваром, скрестив руки на груди. — Как его отвадить?

Евар посмотрел на него снизу вверх — Смирена поразило глубокое, усталое отчаяние в его глазах. Прежде он этого не замечал. Или не давал себе труда заметить.

— Я не знаю, — проговорил Евар. — Его не останавливает железо. И огонь тоже не отпугивает. Он не лесная тварь. Он… как… дьявол.

— Нет никакого дьявола, его выдумали истинноверцы, чтобы оправдать свои злодеяния, — оборвал Смирен заученной фразой. — И что же? Как от него защититься? Ты лесоруб, разве это не твое ремесло — истреблять все лесное?

Евар покачал головой, уронил голову на руки.

— Не знаю, — повторил он бесцветным голосом. — Наверно, только убить.

— Так убей.

Смирен смотрел на Евара сверху вниз. Тот не двигался, сидел сгорбившись, запустив пальцы в волосы, и больше не казался таким уж гигантом.

Смирен смягчился.

— Отчего на тебя взъелся тот старый дикарь? — спросил он, садясь рядом. Евар выпрямился — как будто очнулся.

— Зверь убил четверых мужчин из его рода. Один был его любимым сыном. Вождь сказал, я должен был убить зверя. Теперь из-за меня им приходится покинуть родной лес. Обречь себя на скитания. — Евар покосился на Смирена и объяснил: — Лес священен для ялежей. Лишиться его — великое несчастье для всего рода.

«Пускай убираются», — подумал Смирен. Бог хранит поселение: избавил от соседства язычников, от которых только и ждешь вероломного нападения или грабежа. Глядишь, и от этой лесной напасти избавит… А пока у Смирена хотя бы одна радость: Еваров друг не нашелся среди ялежей. Греховное суеверие — верить в сглаз, но Смирен боялся сглазить. А еще боялся, что Евар заметит его радость, поэтому спросил, стараясь как можно правдоподобнее изобразить сочувствие:

— А что твой друг, ты о нем разузнал?

Евар молча помотал головой. Смирен уже перестал ждать ответа, и тут Евар вымолвил:

— Он мертв. Я ведь давно знаю… Пора бы перестать надеяться. — Он остервенело потер лицо руками — и вдруг согнулся почти к самым коленям, застыл так, словно пережидал мучительную боль. Смирен не сразу понял, что он плачет.

Ему стало неловко — и за свой вопрос, и за то, что увидел Евара таким. Вот как, значит, дорог был ему этот «друг». Смирена кольнула обида. И презрение: замарать себя с ялежем! Лесоруб, что с него взять. Но все же Смирен почувствовал его страдание. Оно было хорошо ему знакомо — эта непреходящая пытка утраты, бессилия и одиночества.

Он дотронулся до плеча Евара.

— Помолимся вместе, возлюбленный Иефвария? За всех, кого мы не уберегли.

Подтянув к себе таз с уже остывшей с утра водой для умывания, он наскоро ополоснул руки и провел мокрыми пальцами по лбу, векам, щекам и губам; потом так же символически «умыл» Евара. Тот не опустился на колени, как подобало, но и не противился, и Смирен присел у его ног. Он переплел пальцы с его пальцами и начал привычно перечислять имена — отца и брата, жены, детей. Прервавшись, спросил:

— Как звали твоего друга?

Евар помедлил, будто бы решал, стоит ли говорить.

— Что проку от молитв? Твои-то небось хотели, чтобы за них молились. А что ваши молитвы для эчхи?

— Быть может, Всевышний для того и оставил нас одних в земной юдоли, чтобы мы молились и скорбели о тех, кого он забрал.

— Скорбеть и молиться! Чем так жить, лучше помереть, — в сердцах воскликнул Евар.

Смирен переместил одну ладонь выше на Еварово бедро.

— …И утешать друг друга, — сказал он просто. — Господь простит, если две осиротевшие души найдут друг в друге немного утешения.

Евар посмотрел ему в лицо долгим взглядом. Раздумывал; прямота Смирена его ошарашила. Смирен стоял на коленях у его ног, потупившись, и покорно ждал; на его щеках загорались пятна румянца. Евар шумно выдохнул.

— Ну, чего ты, иди сюда, — буркнул он — и притянул ближе, надавив на затылок. Смирен с готовностью подчинился — теперь он сидел у Евара между колен. Евар стянул с его головы капюшон, взял в горсть волосы.

— Какие они были? До колвочи, — полюбопытствовал он, пока Смирен возился с его штанами.

— Светлые. Золотистые. — Смирен смущенно улыбнулся и поспешил добавить: — Ничего примечательного, — как будто Евар уличил бы его в грехе тщеславия. Он быстро пригладил волосы, чтобы не падали на лицо, — а может, ему не понравилось, что Евар их взъерошил, — и вытащил еще не вставший Еваров член.

— А глаза?

— Глаза как глаза. — Смирен нахмурился, орудуя рукой. От его сильных, иногда слишком резких движений член Евара затвердел; на головке появилась капля смазки. Смирен взглянул на нее, облизнул губы, судорожно сглотнул. Евар подтолкнул его легонько.

Смирен обхватил губами головку, медленно насадился, жмурясь от напряжения, — Евару показалось, что он чувствует эту выпуклую границу между обычной и бесцветной кожей на губах Смирена. Отстранившись, тот избавился от собственного пояса, выправил нижнюю рубаху и сунул правую руку себе в штаны; левой же опять взялся за член Евара и направил его в рот. Он сразу же принялся сосать размеренно и старательно, не задыхаясь, не прикусывая, легко пропуская член по языку, словно для него не было занятия обыденней. От вида его сосредоточенного лица Евар возбудился еще сильнее. Он взялся за Смиреново большое ухо, торчащее из волос: не чтобы направлять — тут Смирен и без него управлялся на славу — а просто забавы ради. Ухо прямо-таки пылало. Смирен начал тихо постанывать — Евар видел, что тот двигает правой рукой все быстрее — и чуть сбился, выпустил член изо рта, глотнул воздуха и в следующее же мгновение вновь принялся за дело. Евар блаженно закрыл глаза.

— А ты знаешь в этом толк, да? — похвалил он.

Тут Смирен подавился. Евар почувствовал, как сжалось его горло. Острое удовольствие пробежало по телу; первым побуждением было удержать Смирена и долбить его в горло, не обращая внимания на то, что он задыхается. Но нет — Евар вытащил член и поднял Смирена с колен. Тот заходился в кашле; лицо стало мокрым от слез и слюны. Евар поддерживал его, пока тот не откашлялся; потом уложил на постель.

— Прости, давай я снова… — выговорил Смирен сорванным голосом.

— Да лежи уж.

Евар встал над ним, придерживаясь за изголовье кровати. Глядя на его раскрасневшееся лицо и приоткрытый от тяжелого дыхания большой рот, стал тереть себе член. Смирен смотрел на него с восхищением. Он погладил бедра Евара, ягодицы, скользнул ладонью между ног и обхватил мошонку. Евар удовлетворенно выругался. Он провел головкой по губам Смирена — тот открыл рот шире, подставляя язык — и Евар кончил ему в рот, на лицо, на волосы.

— Подожди, постой так, — попросил Смирен. Собрав большим пальцем сперму с щеки, он взял палец в рот, задвигал другой рукой на своем члене, не сводя с Евара глаз, и с полувсхлипом-полустоном тоже кончил, упершись ногами в изножье кровати так, что она заскрипела.

Евар откинулся на спину. Он успел вздремнуть, пока Смирен отмывался той же ледяной водой, которой умыл их обоих перед молитвой. Когда Евар открыл глаза, Смирен сидел рядом и зашнуровывал капюшон. Перевернувшись на живот, Евар положил голову ему на колено.

— Больше не боишься, что люди скажут?

Смирен затянул узел.

— Все слышали, что я позвал тебя на исповедь. На исповеди не торопятся. Нужно время, чтобы очиститься от всех своих прегрешений.

— И как, очистился?

Смирен зажал ему рот, чтобы не видеть его ухмылку:

— Не богохульствуй, брат Иефвария! — но и сам улыбнулся, хоть и пытался это скрыть.

— Евар я, — промычал Евар ему в ладонь, мокрую и холодную. — Никто не зовет меня Иефвария.

— Я зову.

Евар привстал и прихватил губами подбородок Смирена, нижнюю губу.

— Ты всех своих полюбовников величаешь по-книжному?

— Обыкновенно я даже не знаю их имен, — усмехнулся Смирен. — Послушай, — он беспокойно провел пальцем под краем капюшона, — ты же зазимуешь у нас в Царствии? Нам пригодится твой совет, когда начнем засевать новое поле.

Евар рассмеялся:

— Мог бы попросту признаться, что не хочешь меня отпускать.

Смирен опять проверил, не выбились ли пряди из-под капюшона.

— Я не могу, ты же знаешь, — произнес он стесненно; но потом прильнул к Евару и, спрятав лицо у него на груди, прошептал: — Я не хочу тебя отпускать.

— Вот и не отпускай, — отозвался Евар.