Когда они со Смиреном вышли, в общем зале оказалось непривычно малолюдно. Едва завидев своего господина, один из солдат обратился к нему так, словно они давно его дожидались:
— Брат Смирен, там ялежи костры жгут!
— Они не ушли? — Лицо Смирена приняло озабоченное выражение — Евар не мог понять, изображает он или его и в самом деле тревожат ялежи. Он вступился:
— Должно, встали на ночлег. С рассветом уйдут.
— Пока они не подпаляют наши стены, пускай себе жгут, — отмахнулся Смирен.
— Нет, возлюбленный бы поглядел, там дым до небес, — сказал другой солдат, который ездил с ними утром. Евар его запомнил — он более всех был недоволен приказом Смирена оставить ялежей в покое.
Смирен сжал губы, как обычно, когда скрывал досаду.
— Хорошо, брат Прах, пойдем поглядим на их костры.
Он сел у двери в сени и позволил кому-то из юнцов помочь ему с сапогами; потом надел стеганую шерстяную куртку, плащ, шляпу и вышел вместе с Прахом из дому. Уже стемнело, сыпался мелкий снег, огни факелов на стенах метались на ветру. Смирен пошел вперед, прикрывая лицо от ветра. Евар двинулся за ним — одному дьяволу ведомо, что этим людям взбредет в головы сделать с ялежами. Если их даже один вид ялежских костров так перебаламутил…
Следом за Смиреном Евар поднялся на стену. Далеко в черной тьме ночи пылало кольцо огня. И в самом деле многовато костров для становища; может, старик-вождь умер от ран и они его хоронят.
Смирену передали зрительную трубу. Он поднес ее к глазу и направил к пылающему кругу на горизонте.
— Не разглядеть ничего за огнем, — сказал Смирен. — Жгут костры и ладно. Может, дикари им поклоняются. Нам-то что за забота?
— Не по нутру мне это, — сказал Прах себе под нос.
— Что ж, — Смирен отвернулся от огней, — не пора ли собираться на Покаянную?
Повинуясь господину старосте, солдаты послезали со стены — остались лишь те, кому выпало нести дозор. Смирен зашагал по снегу, выкидывая вперед длинные ноги — Евар только сейчас заметил, как забавно он это проделывает. Они прошли по улицам поселения, собирая по пути других исповедников — на этот раз те выходили из домов без жен и малых детей — и поднялись в молитвенный дом.
Евар нехотя снял шапку, поеживаясь от стоящего здесь холода. Смирен прошел мимо, чтобы повесить шляпу на отведенный для него гвоздь, и тайком дотронулся мизинцем до Еваровой руки. Евар поймал его руку в складках плаща. Смирен тут же отнял, но не смог удержаться и не взглянуть на Евара. Всего одно мгновение они смотрели друг другу в глаза; потом Смирен спохватился, сделал вид, что на самом деле наблюдает за своими солдатами, входящими в дом. Он снял с пояса молитвенник в добротном кожаном переплете и уткнулся в него, сосредоточенно переворачивая страницы, хотя нужная уже была заложена узорчатой лентой. Евар вспомнил, как Смирен вот так же сводил к переносице свои белесые брови, когда сосал член. Поразительно, сколько набожности в этом блуднике.
Почувствовав, что на него смотрят, Смирен бросил взгляд на Евара. Потом вновь опустил глаза к книге, но Евар заметил румянец у него на щеках. Так быстро краснеет. Он, казалось, ни на мгновение не способен забыть, что грешит — и не дает забыть Евару. Как будто они подельники в преступлении. Смирен, верно, так и видит то, что между ними, — преступление… С мужем всё было иначе. С ним Евар был свободен, а не тащил на себе вериги вины и стыда; любил, а не «предавался греху».
Смирен встал лицом к людям и начал читать покаянную молитву. Он признавал пред Богом и братьями, что грехам его нет числа, каялся во всем, что совершил, называл себя презренным и ничтожным, запятнанным скверной, и молил Господа его очистить. Слушая его, Евар подумал: что же творится у бедолаги на душе? Ведь он вырос на таких молитвах. Наверное, туго ему пришлось, отпрыску семьи Зегерщьерна, светочей праведности. Какой любви от него ждать… Может, оно и к лучшему. А то Евар казнил бы себя, что предает мужа.
Дочитав, Смирен преклонил колена, положил ладони перед собой и коснулся лбом пола. Подняв голову, обратился к своим исповедникам:
— Простят ли меня добрые люди?
— Бог простит и мы прощаем, — ответили они.
Смирен встал и стал слушать, как каются другие. На его губах блуждала благостная улыбка; он прижимал к груди молитвенник и весь был точно герои поучительных картинок, какие ходили среди исповедников. Небось опять потащит Евара в свою почивальню, как только они останутся наедине.
Раскаяниям исповедников конца-края не было. В толпе не замерзнешь, но Евар помирал от скуки под однообразные молитвы. Он опасался, как бы его самого не заставили просить у них прощения — еще чего не хватало… Смирен пробрался к нему поближе и опять будто бы невзначай коснулся его руки. Сделал еще один шаг назад и привалился к нему спиной. Евар сунул руку ему под плащ. Смирен затаил дыхание, но не отошел. Медленно Евар провел ладонью по бедру, остановился на ягодице и сжал. Смирен прерывисто выдохнул; Евар видел сзади, что его шея и уши побагровели.
Снаружи донесся вой. Будто вой метели, но с треском, скрипом, леденящими душу взвизгами. Прах, читавший молитву, замолк на полуслове. Исповедники сгрудились, как стадо овец, заслышавшее волка; Смирен не отдавая себе отчета схватился за Евара.
— Что это? Из леса?
— Это сам лес, — сказал Евар. — Он почувствовал, что ялежи ушли.
Смирен теперь побледнел как полотно.
— Что это значит? Лес проснулся?
— Да. Завтра схожу один, попробую снова убаюкать. — Смирен прошел через толпу — люди почтительно расступились — и забрал шубу и шапку. — Дрянное это дело, когда лес просыпается не в срок. Он становится беспокойнее. И злее.
Евар вышел из молитвенного дома; растерянные исповедники потянулись за ним. Он сразу ушел к себе. Предстояла нелегкая работенка, и надо было подготовить самые сильные средства, к которым Евар предпочитал не обращаться. Обучая его путям леса, муж всегда предостерегал: раздобыть их трудно, а совладать — еще труднее.
Разделавшись с приготовлениями, Евар вышел в общий зал. Уже отобедали; двое солдат помладше чистили стол, там же другие учились читать с каким-то человеком из поселения. Смирен, покусывая нижнюю губу, писал письмо. Судя по тому, как он раздумывал над каждым словом — своему тестю щердигу. Когда Евар приблизился, Смирен сказал ему, не отрываясь от письма:
— Пусть брат Иефвария спросит на кухне, его накормят. И я велел истопить баню для возлюбленного брата. Полагаю, это важно для завтрашней работы.
— Кланяюсь, — поблагодарил Евар.
Смирен поднял взгляд и улыбнулся ему глазами. Потом опять вернулся к письму — чтобы не смотреть на Евара и не выдать себя перед людьми. Перечитывая написанное, он услышал, что Евар ушел в кухню. Смирен перевел дух. Он посыпал чернила песком, сдул, сложил письмо; стал плавить сургуч на огне свечи. Все еще сомневаясь, стоило ли писать, капнул сургучом на бумагу и приложил печать. Долго смотрел на оттиск крохотной четырехконечной звездочки. Возможно, следовало подождать, пока вся эта досада с пробудившемся лесом, ялежами и неведомым зверем не разрешится... Но в прошлом году Ямншё выговорил Смирену за то, что его письмо не дошло на Юлялу: Ямншё ждал от зятя поздравлений, а после праздника они ему уже без надобности. Жигор-плотник намеревается ехать на днях в Оплот благочестия — отдать старших детей в обучение своему брату, что живет там, — тоже плотнику. А уж оттуда кто-нибудь да передаст письмо дальше. Глядишь, доберется до Ямншё вовремя.
Время тянулось как смола. Смирен разрешил старшим солдатам вымыться вместе с Еваром, раз уж ради лесоруба они переводят дрова на пар; но сам, разумеется, не пошел. Никто не удивился: Смирен и прежде не ходил в баню вместе со всеми. В конце концов, многие столпы веры учили воздерживаться от телесных утех, к коим относится и чересчур частое мытье. А от старосты, тем более из семьи Зегерщьерна, и подавно ждали особого самоотречения.
Смирен надеялся, что люди отвлекутся на баню и прекратят то и дело проверять, что там с ялежами. Их растущее недовольство, мнилось Смирену, висит в воздухе как дым от ялежских костров. Густеет, мешает дышать. Поскорей бы ялежи убрались восвояси. У Смирена не было никакой охоты заступаться за них снова.
На другом конце стола молодой солдат читал по слогам из Малого часослова о божественном порядке: на смену дню приходит ночь, тепло сменяет холод, не вечна земная красота, и всему живому приходит конец. Одна лишь душа бесконечна. Придет час, спадут с нее оковы плоти, и она вознесется, дабы пребывать в объятиях Господа во веки веков.
Смирен отчего-то хорошо запомнил, что эти строки пришли ему на ум, когда его свалила колвочь. Он лежал в лихорадке в огромной фамильной кровати, похожей на похоронные дроги, — в ней когда-то отошла в мир иной его достопамятная бабка, Вальборея Зегерщьерна. Слуги не входили в спальню из страха заразиться; оставляли поесть у дверей. В первые дни он еще мог передвигаться — растапливал камин, нагревал себе воду. Но вскоре болезнь одолела; он слег и уже не вставал. Трясся в ознобе в пропитанной потом и рвотой постели и просто ждал — ждал, и ждал, и ждал, когда смерть его приберет.
Тогда-то ему вспомнились эти строчки, прочитанные в детстве — про объятия Господа. Ему представилось, как Всевышний встретит его и привлечет к себе. «Моя бедная душа, — промолвит он. — Есть ли на свете горе, подобное твоему горю? Есть ли страдание, подобное твоему страданию? Преклони же голову мне на грудь, измученная душа. Усни и ни о чем не печалься. Здесь конец твоим невзгодам». И Смирен, повинуясь ласковому голосу, смежил веки.
Он проснулся обессилевшим, мучимым жаждой, голодным — но здоровым. Вывалился из постели и подполз к двери, еле открыл — за порогом оказалось пусто: прислуга давно прекратила носить ему поесть. Должно быть, они выжидали положенное время, чтобы уже без опаски войти и вынести его труп. Тогда Смирен, держась за стену, подковылял к окну. По двору как раз шла ключница; собрав последние силы, Смирен позвал. Напугал бедную женщину до полусмерти.
После ключница всем рассказывала, будто господин Зегерщьерна был объят белым сиянием. Многие охотно верили. Нечасто им доводилось слышать о тех, кто переборол колвочь. Что это, если не чудо Господне? До сих пор, видя на Смирене следы, оставленные болезнью, люди проникались к нему уважением. Его отцу и брату пришлось принять страшную смерть, чтобы прослыть избранниками Всевышнего; Смирену же хватило всего лишь не умереть.
Возвратились солдаты, ходившие в баню, — распаренные и возбужденные. Уже накрывали на стол. Все расселись, нетерпеливо следили, как из кухни выносят дымящиеся миски с густой похлебкой, пареную репу в горшках, соленья и взвар. Последним вошел Евар и сел на свое обычное место. Волосы и борода закудрявились от влаги. От него пахло зверобоем, можжевельником и кедровым деревом. Смирен незаметно втянул носом этот запах. Чернота под ногтями и в сгибах пальцев так и не отмылась, но все-таки кожа стала заметно светлее. «Может, и не полукровка», — подумал Смирен.
Засмотревшись на Евара, Смирен не сразу заметил, что все взгляды обратились к нему. Он смутился, поспешил сложить руки, прислонился к ним лбом и произнес благодарственную молитву. Все коснулись груди, лба и губ. Смирен отпил из оловянного кубка, давая понять, что разрешает приступить к трапезе. Люди набросились на еду. Смирен же ел мало: за день праздности не успел проголодаться; задумчиво разминал сухари в похлебке, наблюдая, как орудует в своей миске Евар.
После ужина солдаты разбрелись кто по кроватям, кто по длинным скамьям вдоль одной из стен, кто расселся прямо на полу. Смирен оставил гореть одну свечу, и некоторые пристроились возле нее читать и разглядывать картинки на потешных листках. Евар пошел в свой закут. В очередной раз он окинул придирчивым взглядом подготовленные для завтрашнего инструменты и снадобья, приподнял прислоненный в углу посох, постучал им об пол, проверяя на слух висящие на нем амулеты. Разделся, явственно ощущая чисто вымытое тело — что ни говори, а бани исповедники ставят на славу! Евар с наслаждением потянулся, забрался под тяжелое одеяло и только закрыл глаза, как скрипнула дверь.
Он узнал шаги Смирена.
— Мне бы выспаться к завтрему, — сказал Евар.
— Да, разумеется. Я понимаю. — Шаги остановились у лежанки. — Я всего лишь… Можно мне… Можно немного побыть с тобой?
Евар улыбнулся в темноте.
— Залезай.
Он потеснился, и Смирен скользнул к нему под одеяло.
— Я всё думаю… вдруг лес опять будет кричать, — сказал Смирен как будто в свое оправдание.
— Завтра схожу угомоню его, — успокоил Евар. — Есть много хитростей. К весне переборем ваш лес, не сомневайся.
Смирен удобно устроился на Еваровом плече.
— Мне тебя сам Бог послал, — прошептал он — и надолго замолчал, устыдившись своего признания.
Евар притиснул его к себе крепче, забираясь ладонями под рубаху, жесткую и пахнущую чистым. Ишь ты, свежевыстиранное для него надел.
— Смирен — а как дальше? Ты же не просто Смирен? — спросил он, чтобы тот прекратил наконец смущаться.
— Смирен-будь-пред-Вседержителем-и-возвысишься. Это из «Проповеди в Зенце». Там дальше: «…а возгордишься — будешь низвергнут». Отец ее любил.
— Вот как. А я думал, вот эта, про агнца. Как там…
— «Смирен агнец, невинен и чист»? Это же поучительный стишок для детей, — рассмеялся Смирен.
— А что, тебе бы подошло.
Смирен поднял голову и сказал, почти касаясь губ Евара:
— О, по-твоему выходит, я невинен? — Чуть шевельнув ногой, он чувствительно дотронулся до Еварова паха. Евар поймал его ногу и зажал между своими.
— Дери тебя черти, агнец, выспишься тут с тобой, — и, откинув его голову за волосы, захватил губами его губы.
Смирен бесстыдно подставлялся; сам стянул с себя рубаху, стоило Евару только взяться за ее подол. Евар почувствовал, что Смиренова рука шарит между его ног — он перехватил, положил на уже полувставший член. Смирен застонал, точно это был его собственный. Евар поцеловал его подбородок, спустился к шее, царапая губы о щетину; прикусил ключицу, задрал Смирену левую руку и лизнул подмышку, вновь вырывая у него стон. Смирен вцепился в его ягодицы, притягивая ближе — так, чтобы их члены соприкасались. Он обхватил было оба, но Евар остановил:
— Обожди-ка…
Подтащив к себе суму, он нашарил горшочек с нерпичьим жиром — эчхи покрывают им лицо в морозы. Он обмазал им член Смирена, уже поднявшийся к животу, вытер руку у себя между ног.
— Что это такое? — спросил Смирен с подозрением.
— А тебе не все ли равно? — Евар взял его член, повернулся спиной, направил — Смирен ахнул.
— Все равно, — повторил он, закидывая на Евара ногу, чтобы протолкнуться дальше — его член легко заскользил между бедер. Евар опустил руку к своему члену.
— Не спеши там, — сказал он Смирену; но тот уже сграбастал его бедра и вбивался быстрее и быстрее, заглушая стоны о его спину. Евар закрыл глаза, лениво поглаживая себе член. В тишине громко раздавались шлепки Смиренова паха о его ягодицы. Смирен гнал так, что Евар подумал: точно натрет; бесцеремонно сбил руку Евара с его члена и принялся ласкать сам — не столько ласкать, сколько мять.
Вдруг он остановился, вдавил ногти левой руки в бок Евара; по его телу прошли волны дрожи — одна, вторая, третья…
— Евар, Господи, Господи, Евар!.. — вырвалось у него. Он толкнул бедрами еще раз — и Евар почувствовал, как между ног растеклась сперма.
Смирен загнанно дышал, по-прежнему держа в руке его член. Евар разжал его пальцы, вместо паха устроил его руку у себя на животе и накрыл своей.
Еле ворочая языком, Смирен сказал:
— А ты как же?..
— Обойдусь. — Евар ощущал спиной, как сердце Смирена постепенно унимается. — Спи, агнец.