«Ледиблог» ждало грандиозное обновление: за минувший месяц рубрики фотографий и видеозаписей существенно расширились, впервые за последний год явив подписчикам новый контент. По многочисленным заявлениям случайных очевидцев, в Париже был снова замечен Кот Нуар — и это стало новой сенсацией.

С тех пор, как Алья Сезер за неимением свободного времени отдала «Ледиблог» некой своей подруге журналистке, а та передала права на его владение кому-то ещё, сайт заметно захирел и потерял бо́льшую часть своей аудитории. Теперь там была сплошь одна реклама да редкие заметки о прошлых заслугах героев, и их заголовки больше подходили броским кичливым статьям низкопробной жёлтой прессы, а не солидному новостному порталу.

Но с возвращением Нуара подписчики вновь заполонили блог. Поначалу.

«Кот Нуар в очередной раз попал в объектив фотоаппарата возле Базилики Сакре-Кёр! Что это: дань памяти усопшим или же планирование следующего акта вандализма?»

«Ещё один рекламный щит разгромлен! Кот Нуар не приемлет вещи фирмы Gabriel? Что за этим стоит: личная неприязнь, подкуп, происки конкурентов или оригинальный пиар-ход? Габриэль Агрест от комментариев отказался!»

«Девять причин не доверять Коту Нуару. Герой или злодей?»

«В тех ли руках оказалось кольцо Неудачи? Сенсационный репортаж и интервью очевидца!»

«Кот Нуар упал с крыши! Герой уже не тот? Смотрите видео с комментариями нашего журналиста в соответствующем разделе!»

«Сенсационное появление Кота Нуара на публике! Герой вернулся, пока что только один, но, быть может, в скором времени к нему присоединится и Леди Баг? Стоит ли опасаться Бражника? Читайте у нас!»

Маринетт лениво прокручивала веб-страницу сверху вниз, изучая материал в обратном порядке: от более свежих новостей к старым, к тому самому дню, когда Адриана не стало и когда впервые и появились новые заметки о возвращении знаменитого героя в чёрной маске.

Глухо закашлявшись: последствия перенесённой тяжёлой пневмонии всё ещё давали о себе знать, — девушка задержалась на отвратительного качества фотографии Нуара и окинула его расплывчатый силуэт, смазанный порывистым движением фотографа, безразличным взглядом.

По большому счёту ей не было дела до картонного героя, которого некоторые недалёкие умы почему-то продолжали возводить в ранг спасителя, как не было дела и до показаний градусника и раздирающего горло кашля; её не беспокоила ни фантомная боль в обесточенном сердце, ни скверное самочувствие; не интересовали и последние новости.

Что толку было переживать о чём-либо, если в конечном счёте Адриана не стало?..

А его убийц так и не отыскали.

Она не спасла его. Не сумела облечь свою любовь в нечто неизвестное ей, но наверняка реальное, что могло бы помочь вернуть его к жизни. Не стала его «личным ангелом-хранителем», как парень изредка шутливо называл её, с его-то ужасным чувством юмора.

При воспоминании о его несмешных, но таких милых сердцу шутках, Маринетт тепло улыбнулась и тут же мучительно, почти сардонически скривилась и беззвучно заплакала.

Сухо, болезненно, без слёз: за прошедшие, полные стерильной серости и запаха медикаментов, дни их уже, казалось, не осталось ни капли. Её всхлипы перемежались лающим кашлем, а глаза краснели раз от раза всё интенсивнее, тут и там вспыхивая узорчатыми кляксами лопнувших капилляров.

Отложив телефон в сторону, девушка провела ладонью по лицу, словно пытаясь откинуть намертво въевшуюся в кожу траурную вуаль, и перевела взгляд на своё предплечье, туго перетянутое узким брючным ремнём. Туда, где ярким пятном оранжевого был растёрт гель для аппликационной анестезии. Самый дешёвый и приторно пахнущий апельсином — то, что нужно.

Это была не первая её попытка свести счёты с жизнью, но оба предыдущих раза окончились неудачей: бдительные родители ловили Маринетт с поличным. Обеспокоившись длительной тишиной, не нарушаемой даже плеском воды, отец выламывал двери ванной комнаты и силой выкручивал кровоточащие запястья девушки, чтобы отнять лезвие без лишнего для неё вреда. Заканчивалось же всё это слезами матери и походом — бесполезной тратой времени и средств, по мнению самой Маринетт — сначала к психологу, а после — и к психотерапевту, дородной мадам Леруа.

Впрочем, без особого результата.

Но в этот раз всё должно быть иначе.

Склонившись к запястью и лизнув ароматную субстанцию, девушка скривилась от неожиданно неприятного вкуса и тут же отстранилась. Кончик языка почти сразу же занемел, но Маринетт не спешила стирать гель с руки: она не знала, подействует ли он на кожу так же, как и на слизистую, а потому медлила и коротала время просмотром «Ледиблога».

Выдать себя криком, а ещё хуже — струсить и передумать из-за боли казалось ей чем-то унизительным. Нужно было действовать безошибочно.

В воде каждое движение воспринималось как-то проще, легче, привычнее, но замка на двери в ванной комнате больше не было, так что девушке пришлось устроиться на полу в своей спальне около раковины и попытать счастья с местным анестетиком, чтобы непроизвольным тихим скулежом не привлечь внимания родителей.

Они не должны были обнаружить свою дочь раньше времени.

Думать о той боли, что она причиняла им своими неразумными, но продиктованными отчаянием и безысходностью выходками, Маринетт не хотелось.

Кончики пальцев стало слегка покалывать от недостатка свежей крови, кожа предплечья потемнела, оставаясь всё ещё светлой в местах недавних шрамов — следов её прошлых попыток, а поверхностные вены вздулись объёмной сине-фиолетовой вязью. Проследив дорожки двух самых крупных из них сверху вниз, девушка облизнула губы и, взяв влажную салфетку, медленно избавилась от излишков геля.

«Прости меня, Адриан, но я больше не могу… без тебя, — с горечью подумала она и, тяжело вздохнув, отвернула в сторону фотографию возлюбленного, на которую до этого момента периодически поглядывала. Его улыбчивое лицо, со всех сторон замкнутое ровными линиями чёрной рамки, придавало решимости и отчего-то вызывало в глазах непрошеную резь. Или же это были вновь появившиеся сухие слёзы, Маринетт уже не знала. Но одно она знала точно: ещё одного дня без него она не выдержит. — Может, ещё свидимся… Совсем скоро. Хотя, знаешь, для таких, как я, там приготовлено совсем другое место».

Закусив зубами заранее заготовленный обрывок ткани, девушка ослабила жгут и быстро, чётко — пока минутный прилив смелости не оставил её, а сила воли была ещё крепкой — провела лезвием вдоль крупной вены от локтевого сгиба к запястью.

***

Маринетт не везло. Тяжёлая очаговая пневмония, полученная ею в ту злосчастную ночь из-за сильного переохлаждения; несколько попыток самоубийства, с каждым разом приобретающих всё более пугающий профессионализм; отказ от еды и воды не приводили к желанному результату — и она жила.

Назло, казалось, самой себе, но жила.

Молодое здоровое сердце продолжало упрямо биться, даже при значительной потере объёма циркулирующей крови, а лёгкие механически сокращались, не позволяя остаткам этой самой крови стать отравленной — и отравляющей, — лишённой кислорода жидкостью.

Её насильно пичкали медикаментами и пищей; встревоженные не на шутку родители проводили долгие беседы один на один с девушкой, а зачастую прибегали и к помощи специалистов, но дело не двигалось с мёртвой точки.

Маринетт жила, но жить категорически отказывалась.

В какой-то момент, незаметно для неё самой, всё зациклилось: институт и рассыпающиеся цветной мозаикой лица друзей, а после — дом с его высокими потолками, широкими окнами и упаковкой сменных лезвий для раскройного ножа под бледно-розовым матрасом.

— Эй, подруга, — раз за разом звала её Алья, уже не надеясь услышать в ответ заветное «да», — может, сходим куда-нибудь вместе? Развеемся?

— Если только над Сеной, и то в виде праха, — кривя губы в непослушной улыбке, болезненно шутила Маринетт и под вздох бывшей одноклассницы лишь отрицательно качала головой. — Извини, но я пас. У меня сегодня… дела.

Не было у неё никаких дел, ни в этот раз, ни в прошлый, не планировались они и в будущем, но Алья старательно делала вид, что верит каждому слову своей несчастной, вконец запутавшейся подруги, а Маринетт виновато улыбалась ей в ответ, прекрасно зная правила этой установленной ею же игры, но не желая идти ни на какие уступки.

Развлечения потеряли для неё всякий вкус.

***

Так минул год. А вслед за ним подходил к своему завершению и второй.

Эмоции Маринетт притупились, стали бесцветными и водянистыми, а в глазах поселилась бесконечная, въевшаяся и устойчивая к любой попытке вытравить её, усталость. Девушка, к немалому облегчению родителей и друзей, оставила попытки наложить на себя руки, но ощущать вкус прежней беззаботной жизни и радоваться простым мелочам, увы, заново так и не научилась.

Её личное солнце погасло. И искусственные источники света в виде посторонней поддержки близких и вполовину не справлялись с объявшим её мраком.

Маринетт продолжила прозябать во тьме, фальшиво, неестественно и ничуть не правдоподобно — максимум, на что хватало её душевных сил — улыбаясь всем тем, кто заслуживал хотя бы малых крупиц тепла, и теша себя малодушной мыслью, что рано или поздно всё это закончится, и она наконец-то закроет глаза для того, чтобы больше никогда их не открыть.

Алья же не теряла надежды вытащить подругу из её собственного выжженного мирка; она подкарауливала её у выхода из института, заявлялась домой без разрешения и однажды даже призналась, что ухитрилась тайком сделать себе дубликат ключей. Родители Маринетт обожали мадемуазель Сезер и только поощряли её неуёмную активность, сама же девушка сильно уставала от этой чрезмерной опеки, но была искренне благодарна подруге за всё, что та для неё делала.

Всё кардинально поменялось буквально на следующий день, после того как Алья, совершенно внезапно, даже не предупредив о встрече, выловила Маринетт у выхода из станции метро и с воодушевлением принялась трещать о предстоящем веселье, «которое-ты-точно-не-посмеешь-пропустить!»

И в тот момент, едва только показавшись на поверхности и завидев активно машущую ей подругу, Маринетт замедлилась и удивлённо вскинула брови, и первым её порывом было сделать вид, будто она не узнала Сезер, и поскорее скрыться в подземке. Но это было бы слишком подло и нечестно по отношению к ней, и Маринетт всё же взяла себя в руки и нехотя растянула губы в приветливой улыбке.

Заранее предчувствуя очередной однотипный разговор, девушка приблизилась к подруге и постаралась сделать максимально заинтересованный вид.

— Привет, — коротко кивнула она бывшей однокласснице и застыла, не зная, что ещё сказать.

Алья была неугомонна. И совсем не похожа на неё саму, но это ничуть не умаляло их нежной сестринской — особенно сильно проявившейся после смерти Бриджит — привязанности друг к другу.

Вот только с каждым разом, к сожалению Маринетт, общих тем находилось у них всё меньше.

Жизнь Адриана — прискорбно и крайне печально — оборвалась почти два года назад, но жизнь самой Маринетт продолжалась, и Алья Сезер не была бы собой, если бы позволила лучшей подруге поставить на себе крест и попросту сдаться.

Она ещё увидит её счастливой, станцует на свадьбе и поймает букет невесты! И тогда Нино уж точно не отвертится.

И, преисполненная самых благих намерений, Алья подбоченилась и окинула подругу плутоватым взглядом.

— Привет! Ты занята в эту пятницу? Нино устроился на подработку ди-джеем в La Java и пригласил нас обеих, так что отказы не принимаются! — нарочито бодро начала она, мастерски игнорируя постное лицо Маринетт. — Он будет рад тебя видеть, а заодно, — голос девушки заговорщицки понизился до едва различимого интимного шёпота, а глаза лукаво засверкали, — я покажу вам обоим, что такое настоящий Go-go.

— Да неужели? Берёшь частные уроки? — поддела её Маринетт, впервые проявив неподдельный интерес, и Сезер затаила дыхание.

— Не увидишь — не узнаешь, — как можно небрежнее обронила она, боясь спугнуть удачный момент. — Ну так что, ты со мной? Предупреждаю сразу: станцую только один раз!

— Наверное, всё же нет, прости, — грустно улыбнулась Маринетт, и Алья была в шаге от того, чтобы встряхнуть её за плечи и утащить с собой силой, но всё же сдержалась. — Но я подумаю, спасибо.

— Что ж, это уже лучше, чем ничего, — сокрушённо покачала головой Сезер вслед уже ушедшей подруге.

А спустя пару часов Маринетт, сама не зная зачем, вдруг перезвонила Алье и всё-таки ответила согласием.

Тогда она и помыслить не могла, на что в действительности согласилась.