Раннее утро встретило Маринетт невыносимой головной болью, затхлым привкусом во рту и непривычной тяжестью во всём теле и, в частности, на спине. Вяло шевельнувшись, девушка почувствовала, как эта самая тяжесть задвигалась вместе с ней, а затем неожиданно заскользила вниз, по обнажённой коже, к пояснице. Маринетт оцепенела, разом избавившись от остатков сна, и задержала дыхание.

Мужская рука. Определённо, это была мужская рука.

И тотчас события минувшей ночи безжалостно обрушились на её затуманенную похмельем голову. Нечёткие, расплывчатые, с большими провалами между отдельными моментами, воспоминания выстраивались в логическую цепочку и приводили к одному крайне неприятному выводу: она довела себя до такого состояния, что позволила первому встречному затащить себя в постель.

«Браво, Маринетт!» — тут же мысленно выругалась девушка и до боли в жевательных мышцах закусила уголок подушки.

А тот самый первый встречный вдруг сонно завозился подле неё, и Маринетт, тихо выдохнув, уткнулась лицом в наволочку и постаралась выровнять дыхание. Следовало лишь притвориться спящей и дождаться его ухода. А затем забыть об этой нелепой ошибке, как о страшном сне.

Парню стоило убраться прочь. Прочь из согретой их обнажёнными телами постели. Прочь из убогой комнаты дешёвого мотеля, тесной и не слишком чистой, аскетично обставленной, пропахшей смешанными запахами их парфюмов и лежалой пылью. Отвратительной комнаты — свидетельницы её падения.

И прочь из жизни Маринетт.

А незнакомец, словно догадавшись о её мыслях, тянуть со сборами не стал: видимо, тоже старался унести ноги как можно скорее и избавить себя от разговора со случайной любовницей. Скрипнула входная дверь, отрезая его тень негромким сухим звуком, и девушка облегчённо выдохнула и позволила себе открыть глаза и устало потянуться. Тело слегка ломило от непривычной и уже давно забытой, предшествующей пробуждению, нагрузки.

Она лениво перекатилась на другой бок и бегло осмотрела место, где спал парень, но ничто, кроме скомканных простыней и слабого горьковатого аромата одеколона, не напоминало о его присутствии. Тем лучше.

Лёгкий сквозняк прошёлся по полу, взобрался чуть выше и нахально обжёг высунутую из-под одеяла ступню холодом и утренней свежестью — окно оказалось немного приоткрыто, — и Маринетт поёжилась и безотчётно провела ладонями по плечам и животу. Она чувствовала себя грязной, сальной и липкой от чужих, к счастью, почти полностью выветрившихся из памяти вместе с остатками алкоголя, прикосновений.

Незнакомец действовал аккуратно: ни одного характерного следа на коже не осталось; ни одна царапина не пересекала её бёдра; ни один кровоподтёк не темнел на шее или в области груди. А скользящие движения губами и языком, как известно, отметин не оставляют.

При мыслях о произошедшем Маринетт передёрнуло от отвращения, и она, замотавшись в одеяло, будто назло всё ещё хранящее запах этого подлеца, свесила ноги с кровати и на несколько секунд уставилась в стену. Взгляд неосознанно цеплялся за уродливые светло-зелёные обои с цветочным орнаментом и, оскальзываясь на последнем, постепенно сползал книзу.

«Что ты на это скажешь, Адриан? — с горечью подумала девушка и уныло покачала головой, но сразу же пожалела об этом: разноцветные пятна вспыхнули перед глазами проблесками софитов, ярких, ослепляющих, таких же, как и в Le Java, дыхание сбилось, и Маринетт неминуемо замутило. — Напилась в одиночестве в публичном месте. Да за кого он меня вообще принял?! Снял меня, словно… Ч-чёрт».

«Словно кого», — безжалостно вколачивалось в пульсирующий болью затылок, оседало на кончике языка кислым привкусом похмелья и явственно читалось — стоило лишь пристальнее обратить внимание на детали — в каждом предупредительном по отношению к ней жесте парня.

Тогда, в баре, он подсел к ней не случайно. Наверняка различил в толпе одиноко пьющую девушку и решил слегка поразвлечься. И Маринетт вполне вписалась в тот контингент, к которому себя никогда не относила и от которого обычно старалась держаться подальше, и не разочаровала своего «спутника». Стала для него лёгкой, доступной добычей, разморенная духотой клуба и избыточным количеством водки и кофейного ликёра, податливая, обмякшая и согласная практически на всё.

Унизительно. Подло. И до обидного предсказуемо.

Девушка мучительно скривилась и, высвободив из-под покрывала руки, сцепила их в замок и с силой сжала.

Ей бы следовало принять душ, попытаться соскрести мочалкой каждое прикосновение случайного любовника — старательно, скрупулёзно, до жжения и покраснения раздражённой кожи, чтобы вытравить любое напоминание о нежеланной бурной ночи, — но задерживаться в этой комнате, где буквально всё кричало о случившемся, дольше необходимого Маринетт не хотела.

Кое-как поборов приступ тошноты и лёгкое головокружение, она сбросила одеяло обратно на кровать и, больше не прикасаясь к ней и не оглядываясь на смятые простыни, принялась одеваться.

Её вещи нашлись здесь же, разбросанные по полу в страшном беспорядке, сумочка оказалась нетронутой, а на количество пропущенных вызовов девушка даже побоялась взглянуть. Подхватив платье, Маринетт случайно заметила странный проблеск рядом, но, вглядевшись в крошечный круглый предмет повнимательнее, презрительно искривила губы и щелчком пальцев отправила пуговицу мужской рубашки под тумбочку.

Нужно было позвонить Алье и извиниться за своё неожиданное исчезновение. Но разговаривать с кем-либо, тем более обо всём произошедшем, ничуть не хотелось. Девушка ещё не была готова придумать более-менее убедительное оправдание и, натянув на лицо нейтральную улыбку, лгать лучшей подруге.

Она напилась в одиночку в баре, ушла с каким-то незнакомцем, едва держась на ногах, так и не дождавшись возвращения Сезер. Как можно было обелить себя в глазах Альи и как — в своих собственных? Обман избавит её от лишнего внимания со стороны подруги, но не заставить молчать совесть. А Маринетт ненавидела ложь.

Но она сама во всём виновата. Расслабилась, потеряла бдительность и расплатилась за это сполна. Непростительная глупость и легкомыслие.

Оставалось надеяться, что этот парень, кем бы он ни был, позаботился о безопасности. И не «наградил» свою партнёршу заболеваниями определённой группы.

— Да будь ты проклят! — вспыхнув от стыда, в сердцах воскликнула Маринетт и решительно схватилась за дверную ручку, намереваясь оставить этот мотель вместе со столь унизительным фрагментом своего прошлого позади.

— Да будь оно всё проклято! — в тон ей вдруг донёсся из окна возглас, полный негодования и раздражения.

Девушка вздрогнула и крепче взялась за ручку. Этот голос, в отличие от черт лица его обладателя, она помнила слишком хорошо. Её «приятель» не ушёл далеко; он находился где-то поблизости и явно был чем-то крайне раздосадован.

— Опять ты за своё? — раздался второй, более тихий и скрипучий голос, и Маринетт, подумав всего мгновение и взвесив все возможные «за» и «против», осторожно приблизилась к окну.

Ей было интересно хотя бы украдкой взглянуть на негодяя, чтобы освежить в памяти его образ и впредь держаться от него подальше; посмотреть в его глаза — наверняка они были тёмными и насквозь фальшивыми, — чтобы запомнить их навсегда, а лучше — всё-таки забыть и никогда не вспоминать. Девушка затаила дыхание, отодвинула шторку и выглянула наружу.

А там, в заставленном мусорными баками тупике, спиной к ней, стоял молодой мужчина — или парень, понять было невозможно — и хлопал руками по карманам. Неопрятно расчёсанные светлые волосы, затёртая кожаная куртка, чёрные джинсы и кроссовки — людей, предпочитающих подобный стиль, было не счесть. Он был высок, но не крепко сбит, а ещё ему наверняка было холодно в этой одежде ранним декабрьским утром, и Маринетт мстительно хмыкнула себе под нос, заметив, как тот ссутулился и зябко повёл плечами.

— Отвяжись, и без твоей трескотни паршиво, — огрызнулся незнакомец, и девушка неодобрительно сощурилась и поискала глазами его собеседника, но отчего-то никого не увидела. Должно быть, разговор происходил по громкой связи. — Чёрт… Куда я дел зажигалку?

Маринетт похолодела и отступила на шаг назад: он же не вернётся в номер за ней? На подобную встречу она никак не рассчитывала.

— Ты снова принял этой дряни, завалился в клуб и спустил все деньги на выпивку девчонке, имени которой даже не спросил, — между тем вновь подал голос невидимый собеседник парня. — Теперь тебе нечем платить за квартиру и не на что жить. И всё, что тебя беспокоит — это пропавшая зажигалка? Неужели?

— Боже, как же ты меня достал! — простонал молодой человек. — Просто скажи, видел или нет, как я её выкладывал!

— Вообще-то я Плагг, но, если тебе нравится, можешь называть меня и так.

Девушка беззвучно усмехнулась, забавляясь столь неоднозначным разговором и всё ещё не понимая, откуда доносится источник второго голоса: слишком чёткий для телефонной связи, слишком тихий, но при этом достаточно звучный, чтобы она хорошо слышала каждое слово.

Но её улыбка тотчас пошла на излом, а мысли о таинственном собеседнике покинули голову, стоило парню вдруг странно вскинуться и зло процедить: «А-а, чтоб тебя! Выпускай когти!» — и спустя мгновение воспламениться искусственным зелёным огнём, обратиться Котом Нуаром и невероятным прыжком скрыться из поля её зрения.

Маринетт зажала себе рот ладонью, едва успев прикусить язык и не дать удивлённому восклицанию выдать её присутствие бывшему герою Парижа. Она отшатнулась от окна, но сразу же запнулась ногой о ковёр и, неловко взмахнув руками, упала на кровать. Кровать с неряшливо смятым постельным бельём, где всего несколько часов назад она и, выходит, Кот Нуар предавались искусственной, дурманящей, навеянной алкоголем — но всё же — страсти.

— Пусть это всё окажется плохим сном, пожалуйста, — зажмурив глаза, глухо простонала девушка. — Кто угодно, только не он… Не с ним!..

Не с человеком, косвенно виновным в смерти Адриана и, возможно, Бриджит. Не с человеком, с которым каким-то немыслимым образом переплелись и продолжали переплетаться самые чёрные события в её жизни. Не с человеком, о котором не болтал только самый ленивый, перебирая грязные сплетни, одна невероятнее другой. Не с человеком, нарочно или же случайно ломающим её жизнь раз за разом.

Стоит ей лишь приподнять голову и постараться идти дальше, как он тут же появляется и вновь рушит всё, что она так старательно выстраивала. Выходит, уже в третий раз.

Не с человеком, ненависть к которому Маринетт старалась не взращивать, но который сделал всё это сам, без её участия. И если раньше ей было безразлично всё окружающее её, то сейчас девушка словно сбросила оковы оцепенения и очнулась от продолжительного сна.

Маринетт медленно открыла глаза и уставилась в потолок.

Её кровь — напалм, и птицы-мысли суматошно заметались в голове, опаляя свои крылья и мгновенно обращаясь золой.

Кот Нуар запустил свою нечистую руку ей в самую душу. Оскорбил её одним своим появлением, гадкий мерзавец, любитель выпивки и девушек лёгкого поведения; облил грязью, уничтожил и растоптал там, на обледенелой набережной, а теперь имел наглость насмехаться способом столь низким и мерзким, что хуже не придумать, и оттого ещё более подлым.

Ей следовало отомстить. Вновь выйти на него — отыскать способ — припереть к стене и вызнать всё о том дне в особняке Агрестов; узнать, почему он отвернулся от Бриджит и почему прошёл мимо тяжелораненого. Заглянуть в его глаза — глаза лжеца, псевдогероя, скрывающего под чёрной маской самого заурядного искателя лёгкой и весёлой жизни — и просто плюнуть ему в лицо.

Раньше она зачем-то пыталась оправдать Кота в своих глазах, по старой привычке выискивая в людях те немногие крупицы света и чего-то хорошего, что у них ещё оставались. Но теперь, увидев, каким парень оказался на самом деле, Маринетт сдалась, стала узницей собственного гнева и возненавидела его.

Свалить вину на кого-то одного было проще, чем принять всё самой и смириться с непростым прошлым.

Она спустилась вниз, к стойке администратора, но никаких ценных сведений не получила: оплата номера производилась наличными, представился её спутник как Август Нуар, и девушка ни на секунду не поверила, что это имя было настоящим. Она вернулась в комнату в смешанных чувствах и, покопавшись в сумочке, вытащила телефон и вновь выглянула в окно.

Кота Нуара на улице, конечно же, не оказалось. Только его следы одиноко темнели на грязном тающем снегу, размытые временной оттепелью и припорошенные мелкими снежинками.

И, глядя на смазанные отпечатки подошв и на то место, где они внезапно обрывались, Маринетт поняла, что решение неожиданно нашлось само собой: простое, действенное и совершенно безумное. Но девушка уже давно переступила черту того, что в обществе принято называть «нормальным», и новое открытие её не испугало. Напротив — подстегнуло к действию.

— Эй, Алья, привет, — негромко начала она, выдохнув на стекло и нарисовав на мутном пятне конденсата улыбчивую кошачью мордочку. — Нет-нет, со мной всё хорошо. Слушай, тут такое дело… Скинешь мне номер твоего репетитора по танцам?..

Нуару нравилась громкая музыка, развязные танцы и выпивка, не так ли?

Маринетт не пойдёт больше в клуб — что-то ей подсказывало, что во второй раз парень на это не клюнет, — что же, она и без этого найдёт, чем его привлечь; привяжет его к себе, заставит стать ручным, покладистым и уступчивым и хитростью вынудит его снять трансформацию, чтобы лишить магической силы и возможности сбежать. Загонит его в угол.

А затем заставит его говорить.

И, не особо вслушиваясь в обеспокоенные вопросы подруги, девушка тонко улыбнулась собственным мыслям и одним решительным жестом перечеркнула нарисованную кошачью мордочку.