Ни для кого, хоть сколько-нибудь лично знакомого с Неро, не являлось секретом, что тот всегда был ранней пташкой. Он не любил валяться в постели до полудня, не цеплялся за сладкий поздний сон и его нежную бахромчатую вязь, крепко обнимая подушку, — по утрам его распирало действовать. Носиться, суетиться, затеивать внеплановую уборку в гараже, имеющим мистическую способность превращаться в свалку барахла уже спустя несколько дней, или проходиться масляной тряпкой по деталям мотора Красной Королевы, в бессчётный раз проверять, заряжен ли револьвер.

Усидеть на месте Неро не мог, каждую свободную минуту вдохновляясь собственным энтузиазмом и жаждой действий. Самовзвинчивался, самозатачивался, как кинжал с обоюдоострым клинком, и рвался помогать Кирие с завтраком или толкался с Нико в мастерской. Острил, шутил, порой выводя из себя «сов»-лежебок, и их же заражал своим настроем.

И даже присматривая за Ви, опадающим, рассыпающимся, как увядший бутон белой хризантемы, старым привычкам он не изменял, чуть свет вскакивая на ноги.

Но этим утром всё было иначе.

Потому что прежнего Неро больше не существовало.

Он умер, не продержавшись до рассвета. Растворился в своей тоске, упился слезами и лицо обжёг их солью, а вместо него по-рыбьи мутные глаза распахнул другой, чужой Неро. Этому Неро не хотелось вставать, не хотелось поднимать свинцовую голову и активничать, даже пальцем шевельнуть — и то не хотелось. Всё его тело ощущалось раздавленным целиком, до последней косточки, искалеченным, точно случайно попавшая под колёса игрушка. Вот был маленький вёрткий автомобиль из пластика и лака, со спортивным номером на капоте и блестящим бампером, выкрашенным под хром; красивый, обтекаемый и гордый, на зависть мальчишкам из соседнего двора — и вот его нет. Одни осколки вмяты в асфальт шиной собрата покрупнее. И сизое облако выхлопных газов растворяется в воздухе, тает, отдавая горечью на языке и опаляя глаза.

Неро не помнил, когда и как уснул, не знал, сколько сейчас времени и как долго он провалялся в постели. Час? Сутки? Трое? Будь это так, он бы не удивился.

Поясницу ломило, плечи затекли от лежания в неудобной позе, а Плен Чувств — предпоследний из оставшихся — пребольно вреза́лся в живот. Во рту копились сухость и горечь, будто Неро и впрямь выхлопных газов наглотался, смешивались с несвежим дыханием и вырывались отрывистыми выдохами, как алкогольными парами.

Ничего неожиданного. За исключением последних месяцев, жизнь его была преимущественно весёлой, искрящейся и влюбчиво-пьяной, как игристое вино с колкой шапкой тысяч пузырьков. И похмелье после неё оказалось соответствующим.

Поморщившись, щекой Неро потёрся о складки простыни. Залом ткани, врезающийся в кожу, разгладился с хрустким шорохом: кое-кому давно уже не помешало бы побриться. В лицо тут же ударил запах нагретого белья, усиленный едким осадочным — демонических осколков, а откуда-то издалека потянуло грязной водой, тонкой нитью аромата прелой листвы и свежестью, прозрачной, почти осязаемой, твёрдой и острой, как кристалл, какая бывает только после минувшей грозы. Насыщенно, но неприятно.

Неро вдохнул глубже, чувствуя омерзительно тёплую тяжесть в желудке. Выдохнул. Сглотнул кислое, прогорклое, не кривясь. И снова вдохнул.

Наплевать. Даже если его вывернет прямо здесь и сейчас, на простыни, — наплевать.

По комнате гулял сквозняк, щекотал голые ступни и пальцы покусывал, прокрадывался под одеяло к коже — а Неро, несмотря на ощутимую прохладу, постепенно взмокал от жара. Но больным себя не чувствовал. Здоровым себя не чувствовал также.

Но разбитым. Со смятым крылом и гнутой дужкой «хромированного» бампера, а капли пота на коже — дорожками глянцевито поблёскивающего машинного масла. Чиркнешь спичкой, уронишь пару искр неосмотрительно — и взрыв. Ненастоящий, негромкий: хлопок как от подожжённой петарды.

На большее Неро уже не был способен.

Перевернувшись на спину, он сбросил с себя толстое брюхо одеяла и вяло удивился его наличию: откуда вытащил покрывало, как и когда укрылся — сплошной провал в памяти. Ещё и в одежде заснул в довесок. Молодец, Неро, в следующий раз сразу на полу у двери устраивайся, лучше — предварительно выхлестав бутылку какого-нибудь дешёвого пойла, чтобы уж наверняка, чтобы из своего нового образа не-человека не выпадать. Именно таким ты, безусловно, и нужен Ви.

…ах, Ви.

В душе не всколыхнулся вихрь при упоминании этого имени, как непременно случилось бы прежде; сердце не дрогнуло, а дыхание как было равномерным и скрежещущим, точно туго смазанное колесо в груди проворачивалось, таким и осталось. Неро тяжело приподнялся на локте, смахнул с лица паутину сонливости и посмотрел на Ви. На его восковое тело, на то, что от него осталось. Посмотрел тупо, мылко, ни к чему не готовясь, ни на что не рассчитывая.

И вскочил как ужаленный.

Кровь прилила к лицу, ударилась частым пульсом, и гулко замолотило о рёбра сердце. Кованым тараном. Сильно. Больно. Ожесточённо, словно ожило, словно выломать костяную арку и грудь разверстать рваными багряными крыльями захотело. Потому что место Ви, продавленное, густо усеянное песчинками и обмазанное охристой свернувшейся кровью, пустовало.

Спичка. Искры. Взрыв — и не петардный хлопок, а свирепая артиллерийская канонада, перетряхивающая нутро и заставляющая конечности отниматься и дрожать.

Неаккуратно скатившись на пол, Неро отбил локоть и с чувством выругался, не слыша самого себя. И как был, лёжа на спине, уцепился за край простыни — и рванул её на себя. Брызнули потревоженные белые частицы, взвились в воздух и закружились снежным танцем, сухой крошащейся метелью, а складки шёлка тяжело легли на грудь и Неро всего с головой накрыли. Как если бы обняли, нежно и тепло, с приятным давлением, успокоить пытаясь, — да где им!

В глазах — жгуче и слепо, руки не слушались, путались в мятой ткани, а тошнота подкатывала к горлу желчным комом. Неро же суетливо перетряхивал простыню, собственную панику вместо воздуха глотая жадно, часто; каждый глоток — залпом. Сквозь пальцы скользкие заломы шёлка пропускал, прочёсывал их как волосы, точно в одном из них Ви притаиться мог. Забиться хитрой мышью в укромном месте и зеленющими глазами-бусинами сверкать, забавляясь над Неро, маленький негодяй. Но и сам Неро не лыком шит, он отыщет его, непременно отыщет: Ви же должен быть где-то здесь, определённо, должен. Не может его не быть.

Но его не было.

Отшвырнув в сторону бесполезную простыню и кое-как поднявшись на четвереньки, Неро разорил постель. Остервенело вывалил на пол всё вплоть до матраса и каждый шов, каждое пятно скрупулёзно изучил, но характерных следов не нашёл. Ни мраморно-белых обломков плеч или бёдер с росписью трещин, ни кусочков, хрупких, крошащихся в руках светлым песком — с лица, ни даже волос. Ничего. Совсем ничего.

Деревянно поднявшись на ноги и отступив от устроенного им беспорядка, в неверии, в страшной отупляющей растерянности, Неро беспомощно осмотрелся. Вернул взгляд взбитым простыням, сел на корточки и поворошил их тщательнее.

Наверное, он что-то упустил, был невнимателен и неаккуратен. Не приметил нужное, не разглядел подсказку, не отыскал тайный посыл, который Ви непременно оставил бы для своего непутёвого недо-любовника. Он не посмел бы уйти вот так.

Не посмел бы исчезнуть бесследно.

Ткань протестующе пучилась жемчужно-белыми волнами, кое-где просвечивала приставшей кровью и вмятыми в складки обрывками кожи, похожими на бумажные полоски; тонко мерцающей пылью переливалась как золотой нитью. Неро собрал перламутровые частицы на кончиках пальцев, протёр и придирчиво обнюхал. Хотел было сунуть в рот, но решил, что это перебор: он человек, а не ходячая лаборатория из популярных видеоигр. Да и как это могло бы помочь? Выстроить ему дорожку с указателем «Ви — там, через три метра поверните налево»? Глупость какая.

Глупость.

Да. И правда глупость. Уж куда стрелке и указывать, так это наверх. Или вниз — вопрос спорный.

Неро покачнулся, сел на пол и обхватил себя за плечи. Тяжёлой смольной волной накатила апатия, не опрокинула навзничь, но с ног до головы изгваздала всего, вязкая, более прилипчивая, чем та, что была с ним по пробуждении. Следом за ней бесшумной поступью подкрался холод, о спину потёрся неприятным ознобом. В комнате, оказывается, стоял настоящий мороз. Сквозняк гулял по полу голодным котом, шипел в щелях и драным хвостом лодыжки окольцовывал. Это Неро виноват, он впустил голодранца, он забыл закрыть окна, конечно: после ссоры с Кирие уже не мог думать ни о чём, кроме своего бедственного положения, — и забыл.

А теперь и думать стало не о чём. И ссориться — не из-за чего.

Вот так просто. Как в сборнике детских сказок разных народов мира: ложись спать, добрый молодец, утро вечера мудренее. Утро настало — проблема и впрямь разрешилась сама собой. Раз — и нет проблемы. Нет Ви. Ничего нет. Один Неро заржавевшим столбом гнётся посреди разгромленной комнаты и не знает, как дальше быть. Героем чьей сказки он должен был стать, но не стал? Кого должен был спасти — но не спас?

Окунуться бы в колдовскую зелень, себя в жертву ей принеся, и заглянуть в эти глаза ещё хотя бы раз: на минуту, на мгновение, на четверть удара сердца. На прощание.

Взмолиться о прощении, крепко взяв за руку, и горло своё подставить, и сердце предложить — что угодно, что пожелаешь, только скажи. Попроси. Намекни тонко, полутоном, полувзглядом, как ты умеешь, чтобы можно было теряться в догадках и никогда не чувствовать себя уверенным в собственной правоте; но жалким, никчёмным, не достойным твоего внимания — не то что любви. Уклончивостью и сухой немногословностью намеренно доведи до белого каления, до грубой занозистой ярости. Растопчи. Уничтожь. Перетряхни всего и в тугой узел завяжи — и к пламени свечи поднеси, к острому полупрозрачному кончику, полному тяжёлого жара, если наскучит.

И смотри. Смейся. Насмехайся, чтобы больно, чтобы как можно больнее сделалось.

Только останься.

Останься, Ви.

Пожалуйста.

Канонадный залп стих, железный молот прекратил таранить грудь, а на месте взрыва зазиял чёрным кратер, глубокий, обугленный, витиевато-узорно усыпанный частицами золы. К полу придавило так, что не подняться, не расправить плеч. Неро и не пытался.

Значит, вот так это и случилось. Ви ушёл сам. Как будто понял, что надежда на его возвращение потеряна, как будто решил не мучить Неро и милосердно отпустил его.

Оставил его одного, не спросив разрешения, не получив согласия, — сделал выбор за них двоих. Снова. Неисправимый упрямец.

Нежно улыбнувшись в пустоту, Неро опустил голову. Слепо подгрёб к себе простыню, скомкал её, скрутил и обнял крепко-крепко, носом в складки вжимаясь и вдыхая жадно, глубоко, как в последний раз. Терпким запахом демонических осколков напитываясь, синтетическим — стирального порошка, и неприятной сыростью лежалой ткани. Пахло сильно, крепко. Отталкивающе. Слёзы наворачивались на глаза и утяжеляли ресницы.

Из-за отсутствия запаха Ви хотелось выть.

Спрятав лицо в складках простыни, Неро прикусил ткань и замер, крупно дрожа. Напуганным ослеплённым оленёнком в свете фар, трёхмесячным щенком, потерявшим хозяйскую руку в потоке людей. Обречённым. Брошенным. И закачался медленно-медленно, из стороны в сторону, бережно баюкая простыню, как младенца, как ещё живого Ви, и для стылого сквозняка створки сердца понемногу распахивая.

Это же он, Неро, это он чуть было не убил Ви. Сам. Своими руками. Как он жил бы в Фортуне с этим неподъёмным грузом на душе, с этой виной? Как ходил бы по комнатам, спал в обнимку с Кирие в постели, где Ви подарил ему поцелуй, их второй по счёту, но первый — по собственному желанию? Сидел в кресле у окна? Смотрел на потолок и видел трещины, пересекающие маленькое кривоватое сердечко?

Неро дрогнул, остановился. Захлебнулся полузадушенным вдохом, съёжился и зажал самому себе уши. Не помогло: мысли наползали друг на друга конгломератом, колотым льдом и битым стеклом, облитым бензином, и тут же — резали, ранили, крошились и скрежетали невыносимо, почти как зубами о мятый шёлк.

Если бы он убил Ви сам, сумел бы заставить себя жить дальше? Сумел бы оправиться хотя бы вполовину? Простить себя?

Простил бы его Ви?

Разомкнув зубы и отняв простыню от лица, Неро вяло отбросил её в сторону, отряхнул руки. Неважно. Теперь это было неважным.

Осмотрелся вновь, с безразличием, но более осмысленно: требовалось найти себе занятие. Начать как-то жить. Вероятно.

Уверенности в этом не было никакой.

В комнате царил жуткий беспорядок. Растерзанная кровать стеснялась деревом и металлом, покрытая застарелыми царапинами и щербинками как давними боевыми шрамами. Около неё выпотрошенной шёлковой змеёй стлалась простыня, скручивалась в петли и обиженно отворачивала от Неро складчатую голову; матрас угрюмо скособочился у стены, а в углу — отброшенные подушки и плотный ком одеяла, очевидно, сбивший пару книг с тумбочки в полёте. Раззявив сухие бумажные рты, те беззвучно вопили и возмущались ровными чернильными строками. Сердито шелестели, тронутые сквозняком. Бесполезные.

Однажды Данте вернётся — этот чёрт был на зависть живуч; жаль, его брат не оказался таким же стойким, — и не будет благодарен Неро за то, что тот разнёс одну из комнат его агентства. Следовало прибраться. Упаковать свои немногочисленные пожитки — и покинуть этот осенне-стерильный склеп как можно скорее. Забыть о нём. О том, через что ему пришлось здесь пройти.

Начать с чистого листа. Попытаться.

Неро поднялся со скрипом, размял плечи, прошёлся взад-вперёд, оценивая фронт работ. И остановился, почувствовав под ногой твёрдое; наступив на одну из книг. Ту самую. Где цветные картинки с тиграми и ангелами, витиеватые буквы, о которые глаза сломать можно, и золочёная V на обложке; на последней странице — детский круглобуквенный «Вергилий», перечёркнутый красным язычком закладки. Кусочек чужой жизни — как последний поцелуй, долгий, чувственный и ненасытный; как удар под дых.

— Что нам делать, Ви? — сухой шёпот сам собой сорвался с губ, когда Неро склонился к книге и кончиками пластиковых пальцев поддел твёрдый переплёт. — Что нам теперь делать?..

Сердце молчало; душевные струны обвисли, растянутые и надорванные, и не желали звенеть. Книга также не дала ответа.

Как быть с самим Ви? Собрать песчинки, сколько получится, и поместить в урну? Оставить здесь? Увезти с собой? Нельзя смести его веником, избавиться от него, словно его никогда не существовало. Он заслуживает памяти, заслуживает большего, чем глухое забвение, даже если был той ещё занозой в заднице при жизни. А он был, о, ещё какой!

Тихо улыбнувшись собственным воспоминаниям, Неро торопливо сунул книгу в верхний ящик письменного стола, вытер глаза ладонью и принялся наводить порядок. Подобрал простыню, сгрудил на кровать. Взглядом зацепился за матрас и пожалел, что начал с простыни, — сбросил её и, путаясь ногами в скользких петлях, направился уже к матрасу. Мимолётно покосился на стул у входа и отметил, что предмет мебели буквально молит о ремонте: колченогий, обветшалый; потускневший лак потрескался на доске-спинке, ссохшейся и пустой, и мелкие трещинки расходятся паутиной к ножке; одна из лаковых чешуек подвешена в воздухе, слабо колеблется на сквозняке…

Ох ты ж, мать твою!

Моментально позабыв и о матрасе, и о злополучной уборке, Неро метнулся в коридор вспышкой бело-синей молнии. Грохнулся на пол и со вкусом выматерил всё и вся, запнувшись о подушку, но вскочил тотчас, боли не почувствовав, — и бросился из комнаты прочь, к лестнице.

Удивлённый внезапными перепадами настроения обитателя комнаты, прохладный сквозняк осторожно скользнул по-над полом, ещё немного, с ленцой, поиграл со страницами разбросанных книг и задумчиво качнул отслойку лака на стуле. Смахнул со спинки белёсую пыль, не тронув клетчатых пижамных штанов — потому что их там не было.

Но был смазанный отпечаток ладони, по контуру блёкло мерцающий золотым.

***

Пижамные штаны отыскались внизу.

Они стояли у рабочего стола Данте, задорно перемигиваясь зелёным на серо-белом фоне, как огоньки светофора в сумерках. А в штанах был Ви.

Или кто-то, отдалённо схожий с ним.

Этот «кто-то» был костлявым, сутулым, с зубчатой линией проступающих позвонков, глубокими тенями между рёбрами и острыми гребнями тазовых костей, выпирающими над резинкой сползающих штанов полумесяцами. Сгорбившись изуродованной куклой и обхватив себя за плечи, он хмуро покачивался вперёд-назад, точно маятник или исправный заводной механизм. Тёмную спёкшуюся губу покусывал в отстранённой задумчивости и ладонями медленно растирал плечи, сшелушивая ломкое чёрно-белое. Мёрз. Сквозняк гулял по полу тут же, рядом с ним, стайкой тощих серых котов, и тихо урчал в унисон сиплым выдохам.

Этот «кто-то» умел дышать громче, чем полностью бесшумно.

Этот «кто-то» дышал.

Этим «кто-то» — был Ви.

Неро замер на последней ступеньке, во все глаза уставившись на дурацкие клетчатые штаны, словно впервые увидел их. Словно его волновали исключительно они. Ладонь увлажнилась, приклеилась к перилам, а в сердце что-то защёлкало, закрутилось и завинтилось звонко и хрустко: механизм, но не заводной, а другой, пластиковый и хромовый; готовый вот-вот взорваться брызгами красного и радужного, пахнущий бензином — пахнущий зарождающимся огнём. Как в торговом центре у блестящей стеклянной витрины бутика тысячу лет назад.

Ви же постороннего присутствия не замечал. Он мрачно таращился на фото женщины в рамке, а Неро, едва дыша и пальцами по перилам нервно постукивая, — на него.

И с тяжестью в груди, в налитом пламенем сердце, подмечал серо-зелёную кожу, заострившиеся черты лица и ввалившиеся глаза в тёмном узоре венозных нитей. На угловатых локтях — трещины, просвечивающие золотой пудрой, и разводы свежей крови; то же самое и на остальных видимых участках кожи. Ви походил на птенца, выпавшего из гнезда, костистого, помятого и извалявшегося в цветочной пыльце, и даже успевшего с кем-то подраться и одержать верх; на фарфоровую статуэтку, разбитую и собранную из осколков вновь, неумелой рукой, неровно — но кропотливо и с душой. С любовью.

Дышать больно было, глядя на него — такого. Но живого.

Живого.

Кованый таран пробил грудь, чёрные соцветия выстрелили свежими побегами, заколосились ядом и бархатом, а Неро хрипло вздохнул, схватился за сердце и футболку смял безотчётно, сгорая от раскаяния, от счастья, от щемящей нежности и необъяснимой внутренней му́ки. Преодолел последнюю ступеньку чудом, не глядя, не чувствуя ног и на колени едва ли не обрушиваясь, — и шагнул к Ви.

— Ты же не пытаешься сбежать, правда? — натянуто усмехнулся, отпуская футболку и пряча трясущиеся руки за спину, незаметно вытирая влажную ладонь о штанину.

— Если ты пообещаешь больше не читать мне на ночь, — скрипуче усмехнулся Ви и медленно повернулся к нему. Бедром тяжело опёрся о стол: устал. — Боюсь, я немного заплутал. Искал ванную комнату. Не поможешь?..

Немалых усилий стоило Неро обнять его так, чтобы не сломать.