Поправлялся Ви медленно, с трудом — но поправлялся. Золотой орб залечил его раны, сделал кровь крепкой и вязкой, как густой грог, и тысячью мерцающих частиц усилил. Словно звёздной пылью, украденной с холодной ночной глади; жизнью, отнятой у Уризена. И всего Ви ею до краёв наполнил.
Ви больше не умирал, не сыпался и не крошился белой мраморной пылью — Ви жил. Как и мечтал когда-то. Может быть, не всемогущим Вергилием, склонившим мир к своим ногам, но обыкновенным человеком с обыкновенными человеческими потребностями — и это было не в пример лучше гробовой доски или скитаний в чертогах бывших правителей Нижнего мира. Очевидно.
А потому новой жизнью Ви не пренебрегал, не разбрасывался ею и носа от неё не воротил.
И если поначалу Неро как на крыльях порхал, пьяный и чумной от счастья за него, за себя, за них двоих, то чуть позже оступился, опомнился: деньги почти закончились, неоплаченные счета пылились на столе угрожающей грудой, готовой веерно разлететься по полу и зашелестеть под ногами трескуче, шумно; холодильник пустовал; а ещё — ни он, ни Ви толком не умели готовить.
И жизнь как-то вдруг набрала обороты, сделалась быстрой и суетливой. Сбросив чёрную гриву траура и распустив невесомое перистое, вперёд рванула бешеными скачка́ми, как заскучавший в стойле ахалтекинец.
Пришлось договариваться с Моррисоном и скрепя сердце браться за задания, неизбежно оставлять Ви одного. Всякий раз Неро едва удерживал себя от постыдного собственнического желания запереть его. Закрыть в каменной клетке агентства, как певчую птицу с красной шёлковой нитью на лапке, чтобы не вернуться и не обнаружить комнаты пустыми; чтобы не пропустить страшного, если Ви станет хуже — или лучше настолько, что тот пожелает уйти без предупреждения.
Неро не вынес бы предательства, а потому даже от мыслей подобных открещивался как мог. Но они чернели под сердцем гроздьями винограда, набухали и лопались, точно переспелые ягоды. Кровь отравляли забродившим соком и разъедали затылок всплесками кислого «уйдёт, уйдёт, уйдёт». Угнетали.
Чуткий Ви задавал вопросы — Неро уклончиво отшучивался.
В первый раз он возвращался чуть ли не бегом. Запыхавшийся, взмыленный, толком не отмывший руку от демонической крови— пыльный и грязный, самого себя накрутивший до невообразимого, — он влетел в прихожую и ошалел, обнаружив её пустой. Шагнул вперёд в неверии, гневе, в кислотно-остром испуге — в полнейшем раздрае. Бестолково метнулся к бильярдному столу и, сбив несколько блестящих гладкобоких шаров на пол, отшатнулся. Взлетел на второй этаж, дважды перепроверил пустые комнаты и на негнущихся ногах вновь спустился вниз. Зачем-то заглянул в холодильник. Сунулся под лестницу, из-за черноты в глазах слепой, дезориентированный и одичавший — и запнулся обо что-то.
Остановился и с растерянностью, с недоверчивым счастьем уставился на тёмную, местами до сих пор пестрящую белыми лентами-прядями, макушку, на угловатые плечи в серой растянутой футболке Данте. На свою ненаглядную пропажу.
Ви сидел на полу прямо перед ним, прислонившись к кадке с мумией цветка и изящно подогнув под себя ноги, и в глубочайшей задумчивости листал бог весть откуда раздобытую кулинарную книгу. На пинок не среагировал, разве что вздохнул шумно, утомлённо, с нотами мягкой терпеливости и лёгким укором.
Неро вспыхнул, отступил, бормоча невнятные извинения.
В глазах прояснилось, сердце выровняло ритм, а в коленях птичьим пухом защекотала слабость.
На умирающего Ви не походил, даже при всём буйстве фантазии Неро не приписал бы ему признаков неминуемо наступающей смерти, а на желающего сбежать — тем более. И от облегчения Неро покачнулся, на пол сесть захотел там же, где и стоял, рядом с Ви. Положить голову ему на плечо, обнять бережно, без давления, и выдохнуть долго и громко, всей грудью, не скрывая своего состояния. Букет цветущих чувств, витиевато перевязанный жемчужной ниткой нежности, преподнести с колен.
А Ви, точно прочитав его мысли, удивлённо вскинул глаза и слабо улыбнулся. Неро сбросил куртку — и не стал себя сдерживать: завалился на пол, привлёк его к себе.
— Не раздевайся, — выдохнул Ви ему куда-то в шею, устраиваясь ближе.
— М-м? — промурлыкал Неро, смахивая с острого плеча приставший ссохшийся лист и с запоздалым раскаянием отмечая, как по серому хлопку расплывается пятно демонической крови.
Руку так и не вымыл, суетливая бестолочь.
— Тень опустошила холодильник.
— О!..
Так выяснилось, что фамильяры Ви также уцелели.
***
Вот уже несколько дней подряд в агентстве было не продохнуть из-за густого аромата цветов.
Стойкий дух сладости и пряности, дождевой влаги и совсем лёгкий, ненавязчивый — земли и кисловатой прелости — плотным атласным покрывалом зависли в воздухе, легли на пол и мебель вместе с опавшими лепестками и в складки одежды, в поры кожи въелись невытравимо, намертво. Цветами пропахло всё. Куда ни ступи — всюду они, всюду их запах, стелющийся невидимым шлейфом и лицо трогающий невесомыми душистыми поцелуями.
Стараниями Неро агентство превратилось в настоящую оранжерею.
Яркими каплями крови свешивала острые лепестки настурция, отдавая той самой пряной сладостью и немного — сырой почвой; рядом с ней теснились пёстрыми вкладышами бахромчатые астры и сонно склоняли головы-бутоны увядающие хризантемы. Заняв все свободные тумбочки и столики, цветочные букеты постепенно захватывали и подоконники, книжные полки и диваны — даже рабочий стол Данте приобрёл сходство с комичной миниатюрной клумбой.
— Тебе Клипота недостаёт? — с лёгким раздражением бурчал Ви, принимая очередной густо пахнущий знак внимания, доверчиво раскрывший лепестки перед ним как перед солнцем. — Могу помочь.
— Я в последний раз, честное слово…
Неро виновато улыбался, светясь от счастья чуть меньше, чем украшенная гирляндами и конфетти ель в ночь Рождества, — и на следующий день вновь неловко топтался у порога, сжимая в руке длинные гибкие стебли.
Он, конечно, увлекался и усердствовал излишне рьяно. Но и Ви не очень-то спешил выполнять угрозу вышвырнуть и его, и его подарки в окно — со второго этажа, прямиком в ближайший мусорный контейнер.
А Неро ничего не мог с собой поделать: ему нравилось приносить Ви разное.
До тех пор, пока тот был не в состоянии самостоятельно покидать агентство и вынужденно скучал в четырёх стенах, Неро развлекал его как мог. Притаскивал охапки цветов и кленовых листьев с резной позолоченной каймой, книги и прочую мелочёвку, представляющую какой-либо интерес; с переменным успехом пробовал готовить невообразимые изыски и однажды чуть было не подпалил глумливому Грифону хвост — случайно, разумеется.
Ви стойко терпел своеобразные ухаживания. Почти не сердился. Но когда Неро додумался заказать для них парные футболки с оригинальным принтом в виде попугайчиков-неразлучников-панков, его терпение иссякло. Неро получил и по лицу, и по заднице последним принесённым букетом и вынужденно провёл ночь в одиночестве: на первом этаже, на неудобном продавленном диване у холодильника.
Ну, почти в одиночестве.
Тень, сверкая глазами-алмазами, пришла к нему сразу же. Взгромоздилась сверху, предварительно основательно потоптавшись и по груди, и по животу, и тихо заурчала, мокрым носом ткнувшись в висок. У Неро рука не поднялась её прогнать. Тогда же он, несмотря на тесноту и немалый вес дружелюбной кошки-фамильяра, выспался.
Впервые за долгое время.
Потому что спать с Ви в одной постели с некоторых пор стало попросту невыносимо.
Пусть его самочувствие постепенно улучшалось, а паутина трещин редела и истончалась, затягиваясь линия за линией, но покидать их общую спальню Ви не спешил. Казалось, он даже не задумывался над тем, что вполне может занять пустующую комнату Данте, расставить границы и обозначить рамки — снова отгородиться от Неро. А с учётом того, что день ото дня он выглядел всё здоровее и бодрее, живее, красивее, Неро столкнулся с определёнными… неудобствами.
Со своим проснувшимся либидо. С обыкновенной человеческой физиологией, терзающей не хуже раскалённых пластин-лезвий хаоса, вогнанных в спину, в живот, в пах — искрящих и не прекращающих бешеного вращения.
Каждый вечер становился извращённой пыткой, искусно замаскированной под подготовку ко сну. Неро измучился, исстрадался и был готов самолично сбежать в другую комнату — если бы был уверен, что и там его личное проклятье по имени Ви не настигнет его. Дважды, отчаявшись, он глотал снотворное, надеясь уснуть до того, как Ви зайдёт в спальню — и дважды чутко вздрагивал и мгновенно просыпался, стоило несмазанным дверным петлям издать характерный скрип. Распахивал глаза и задерживал дыхание; замирал не то в священном ужасе, не то в немом восхищении. Цепенел как добыча перед хищником за секунду до неминуемой гибели. Сдавался.
И видел тонкий силуэт, подсвеченный бледным светом ночника словно бы изнутри, словно бы Ви был с сияющей сердцевиной, пульсирующей, пробивающейся рассеянными лучами сквозь полупрозрачную матовость кожи; грифельными разводами на плечах — магические узоры, и линия узких бёдер, едва узнаваемая в складках мягких мешковатых штанов. У Неро кровь в лицо — горстью красного перца, порохом и тлеющим пеплом. И уже не отвернуться, век не сомкнуть и не притвориться спящим — не вспомнить о приличиях, о морали. Не вспомнить собственного имени.
Он же не железный, не каменный и не настолько правильный, каким, может быть, считал его Ви. Не Святой Рыцарь Святого Ордена Его Святейшества — уже не первый год как. Не безгрешный.
И не безразличный к нему, Ви, ни на один вдох, ни на один удар сердца.
А Ви, притворив за собой дверь и перекрыв Неро единственный адекватный путь к отступлению, раздевался. Спокойно и невозмутимо. Медленно настолько, что можно было посчитать это бесстыдством или намеренной провокацией, он стягивал с себя футболку, пластично прогибаясь в пояснице, — и следом ронял на пол штаны вместе с бельём. По комнате прохаживался в мнимой задумчивости, светлый, обнажённый, демонстрируя и контуры острых рёбер, и впалый живот, и тонкую цепочку курчавых волос, ведущую к паху, и нежный пушок на бёдрах. Аккуратно раскладывал вещи, трогал корешки книг и поправлял сонные головки хризантем, изящно изгибая запястья, — делал то, необходимости в чём не было никакой.
И не торопился прятать наготу под одеялом.
Как если бы присутствие Неро не то что не вынуждало его вспомнить о стыде, но напротив — заставляло забыть о нём; подстёгивало на откровенность, на пьянящее обольщение, терпкое и густое, как запах увядающих цветов в холле. У Неро в горле першило из-за насыщенного аромата настурции и астр, из-за запаха феромонов и собственного неутолённого желания.
Уризен был мёртв, необходимости во внутреннем демоне Неро не стало в тот же день, но Ви словно бы забыл об этом и целенаправленно сводил Неро с ума. Расчётливый и безжалостный. Непостижимый. И соблазнительный настолько, что сладкой судорогой сводило пах, а виски и ладони потели, покрываясь плёнкой горячей испарины.
Вместе с кожей бы её сбросить по-змеиному, отделаться от нетерпеливого и жадного, закольцевавшегося в пламя, — и вдохнуть полной грудью.
Невозможно.
К моменту, когда Ви наконец забирался под одеяло и прекращал визуальную пытку, Неро взмокал так, что его можно было выжимать вместе с постельным бельём.
И, если бы на этом всё и завершалось, если бы Ви оставлял его в покое и не терзал ни душу, ни сердце, и кровь не кипятил до бурлящей пены, Неро по праву мог бы считать себя счастливчиком, баловнем собственной судьбы. Но нет. На одних провокационных зрелищах его мытарства не заканчивались.
После визуального следовало другое испытание. Более жестокое, более мучительное и продолжительное — длиною в ночь.
Прикосновения.
А Неро мучил тактильный голод; он и не подозревал, что нечто подобное однажды произойдёт с ним. Раньше — мимолётная ласка Кирие, тычки под бок от Нико или объятия детей, особенно Джулию, что так любил цепляться за ногу и кататься на ней «как на гигантском роботе». Если бы Неро и захотел, не смог бы припомнить, когда в последний раз его личное пространство таковым оставалось. Но он привык. Он не был против.
И оказался совершенно не подготовлен к тому, что лишится этого надолго.
Сейчас же рядом был только Ви — охрипшая певчая птица с подбитым крылом, не то приручённая, не то позволяющая заботиться о себе до тех пор, пока не встанет на крыло самостоятельно; тот, кого коснуться хотелось сильнее всего, приласкать и за ответную нежность душу отдать в рабство навечно, — но Неро не смел. И своё личное «уверен, так будет лучше для него» взращивал в тихом одиночестве, ценой собственного сна, собственного спокойствия; как Уризен — первые ростки хищного древа.
Целого города, что можно было утопить в реках крови, Неро за душой не имел, а потому кропотливо и сосредоточенно топил её же, свою душу. В воздержании.
Помня о том, каким грубым мог быть сам и каким хрупким на деле оказался Ви, как полупрозрачная тонкая кожа черствела, шелушилась под ладонями бумагой, а на сухом горячем лбу проступали глубокие разломы, Неро оберегал Ви. Защищал от самого себя. И от того губительного, что мог сотворить с ним в порыве чувств.
Ви же, казалось, не было дела до чужих тревог. Расслабленный, тёплый и мягкий ото сна, он мог закинуть на Неро руку или ногу, всем телом прижаться плотно и жарко, изверг. Обнять. Мазнуть губами по виску и выдохнуть что-то ласковое, невнятное, в полудрёме.
Оголённый провод поднеси, колко обожги голубоватой искрой, чтобы на грани с болью, чтобы пробрало до поднутрений сердечных, — один в один прикосновение Ви.
Галопировало и дробилось наэлектризованное сердце, капли пота щекотали кожу, а Неро лежал неподвижно и мысленно по рукам себя бил, запрещая себе даже думать «об этом». Он боялся начать ненавязчиво поглаживать плечи Ви, боялся диким цветком сорвать с его губ поцелуй, чем внезапнее — тем слаще, подкупив себя невинным и игривым, а потом с ужасом поймать себя на том, что домогается спящего. Что доламывает растрескавшиеся плечи и бёдра, засыпая собственную грудь белёсой пылью и дыша ею жадно, ненасытно, как наркотическим порошком, — и вздрагивал, сгонял морок вместе с мелким тремором в пальцах.
Ви был ослаблен недугом и полностью зависим от Неро — и пользоваться этим означало плюнуть самому себе в лицо, в душу.
И Неро терпел.
Считал овец, мысленно напевал себе последнее из услышанного по радио и, дождавшись, когда Ви прекратит ворочаться, а дыхание его углубится и выровняется, украдкой сбегал в ванную комнату. Ненадолго. Стыдно.
Выбор невелик. Иначе он попросту лишится рассудка.
Вот и сейчас ночник погас, рыхлым обсидиановым заволокла комнату полутьма, а матрас устало заскрипел, прогибаясь под тяжестью ещё одного тела. Пахнуло жимолостью и сандалом. Чистой кожей Ви, его ещё влажными после душа волосами. Неро же, уткнувшись лицом в подушку, игнорировал ноющую боль в паху и насильно заставлял себя дышать глубоко и ровно; не задыхаться. Считал зелёных эмпуз, жонглирующих ножницами, — для разнообразия.
Где-то на четырёхсотой — плюс-минус двадцать — овце-корги-эмпузе-бог-весть-ещё-какой-твари Ви засыпал. Не так уж и много.
Целая вечность для того, кто ждёт, мучимый собственным телом.
«…тридцать одна, тридцать две, тридцать три».
Горячий, податливый, как разогретый над пламенем полупрозрачный столбик свечи, Ви перекатился к Неро, больно задел локтем его бок. Выдохнув чуть резче, чем следовало бы глубоко спящему, Неро вжался в подушку плотнее, зажмурился. Он перетерпит, переждёт, как делал уже много раз до этого — не сломается и не даст Ви понять, что от одного его близкого присутствия раскалённым паром клубится и серебром конденсируется изнутри; размягчённым воском растекается — как Ви по простыням после контрастного душа.
А Ви, тронув дыханием его висок и щёку, поёрзав ещё немного, вдруг аккуратно потянул за уголок подушки — и вытащил её из-под Неро. Лёг бессовестно близко, вплотную.
Сухо сглотнув, Неро приоткрыл один глаз и покосился на него. Словно высеченный из белого камня и тьмой умытый, ладони под щёку умостивший невинно и беззащитно, как послушный мальчик перед сном, Ви из-под полуопущенных ресниц смотрел на него в упор. Чёрными иглами зрачков насквозь прошивал. Магнитил — тусклым малахитом.
Неро вздрогнул, метнулся — мысленно, и на месте остался недвижимым, пришпиленным. Примагниченным.
А у Ви руки в крови, блестят и отсвечивают лаковым чёрным; он сердце Неро комкает ими, сжимает, ногтями поддевая тугой перикард, или это Тень вихрится дымным, забавится, бесовщина хвостатая, или же всего-навсего мокрые волосы кольцами сложились, вокруг запястий завились, так что кажется, что полосы кровавые крест-накрест пересекают, — в темноте не разобрать толком.
Проморгавшись в смятении и развеяв морок, Неро взял выше: ямочка на подбородке, тонкие линии носогубных складок, едва-едва различимые в чернёном синем, и сами губы. Губы. Полные и налитые цветом, чуть приоткрытые, с изломами-морщинками в уголках и вкраплениями белого: влажным блеском на красной кайме.
«Ох, Ви…»
А взгляд — всё такой же игольчато-ершистый, не смягчённый бахромой ночи, и почти смеющийся. Что-то знающий, что-то прячущий за собой или в себе таящий.
Неро медленно закрыл глаза, складки простыни под одеялом стиснул человеческой рукой. Болезненно затвердевшим членом непроизвольно потёрся о матрас.
«С-сорок шесть, сорок семь, сорок восемь».
Сердце под счёт подстраивалось, грохотало в груди — на всё агентство разносилось звучными ударами. Расколачивалось о рёбра.
А воздуха в лёгких — ни на глоток.
— Неро, ты спишь?
«…сорок… Сорок девять, пятьдесят».
Да, он спит. Его нет — его нет ни для кого, в особенности, для заскучавшего в его постели Ви. И Ви бы стоило последовать его примеру — и заснуть уже, в конце-то концов! Подыскать другое время и место для разговоров, дьявол!
Но Ви не торопился отходить ко сну.
Тяжело вздохнув, как-то чрезмерно громко, скорбно и драматично, со вселенской усталостью на выдохе, он перекатился на спину — и сбросил с себя одеяло, заодно наполовину стащив его и с Неро. Ладонь положил Неро на лопатки, вверх-вниз ею провёл щекотно, едва касаясь, и кончиками пальцев по позвоночнику зашагал — к пояснице. По остистым отросткам, по коже — прямиком по нервным окончаниям.
Неро ни жив, ни мёртв, даром что ошарашен настолько, что выдать себя ни возгласом, ни резким движением не в состоянии.
И ему любопытно. Огненно-искристо любопытно, какой круг ада будет следующим, какую пытку заготовил для него Ви на этот раз.
А Ви добрался до резинки боксёров — и раздражённо щёлкнул по ней пальцами; положил ладонь на поясницу, на её изгиб — и надавил. Неро распахнул глаза, зубы стиснул и напряг спину, но заставил себя расслабиться тотчас же. Сбился со счёта. Другой же рукой Ви коснулся своей шеи, скользнул кончиками пальцев книзу: по груди и контуру рёбер, увитых чернильными петлями, по животу и цепочке курчавых волос — к паху. Украдкой прослеживая каждое его движение — а что не различая, то дорисовывая мысленно, — Неро подавился вдохом, покрылся мелкими колкими мурашками как пластинчатой чешуёй. А Ви погладил его поясницу, ногтями поскрёб по шершавому и хмыкнул негромко, довольно, словно бы самому себе под нос; словно бы ни о чём не догадавшись.
Невинный послушный мальчик, как же, как же.
Зашелестел шёлк простыни, горячий сухой бок Ви дрогнул, а ноги заелозили по матрасу. Смятое, скрученное неаккуратно и туго, одеяло оказалось зажато между колен Ви. И прежде, чем Неро успел сообразить, что происходит, прежде, чем смог подготовить себя к пикантному и карамельно-жжёному, облитому напалмом, Ви выдохнул длинно и неровно. Восхитительно сладко. Тихо — но будто бы разогретым лезвием воздух рассёк. И ногтями впился в поясницу Неро: резко, грубо — ржавой болью полоснул, как если бы затупленным скальпелем пласт кожи снял без анестезии. Неро ахнул — и простыню закусил моментально, зажёвывая предательский возглас; пахом вжался в матрас, почти врезался, плотно и неприятно, потому что уверенности не было никакой в том, что он продержится дольше Ви.
Пусть из них двоих и ласкал себя лишь один.
Обзор скудный, смазанный иссиня-чёрным, но не заметить невозможно, как Ви запрокинул голову, как прокатилось под кожей адамово яблоко, сыпуче очерченное остаточным светом; и как он выгнулся в спине, жадно схватил спёртый цветочный воздух ртом, красными губами. Со свистом втянул его, дёрнул бедрами и напряг их.
У Неро шею и плечи ломит, лежать на плоском неудобно, но он не смел шевельнуться, спугнуть момент. Развеять миг красоты, не предназначенной ни для чьих глаз.
В том числе и для его собственных.
Хорошо, что ночник выключен и тьма обволакивала текучим муаром, скрадывала оттенки: лицо Неро пылало. Ресницы дрожали. Он дышал одним воздухом с Ви, делил с ним мгновения тайного и пикантного. Глотал его страсть, его огонь — но не обжигался; или же вспыхнул искрящимся белым и сгорел дотла в ту же минуту, сам того не ощутив.
Лбом уткнувшись в матрас, Неро разжал одеревеневшие пальцы и губу зубами прихватил, окончательно заливаясь стыдом, — и почувствовал, как исчезло давление с поясницы; секундой позже — чужие прохладные губы прикоснулись к его виску, игриво ущипнули за кожу. Вздрогнув, Неро перекатился на бок и сам потянулся к Ви. Чтобы не к виску, не к щеке, не неаккуратным мазком по уголку губ — а по-настоящему; минуя собственные запреты, собственное «так лучше», свесившее тяжёлые косматые ветви.
Губы, раздражённые нервным укусом, нашли другие, полные и мягкие, приоткрытые с готовностью. Ресницы сцепились с ресницами Ви. И щекотно, и смешно, и неловко — и навсегда бы так, на всю жизнь.
— Так и знал, что ты не спишь, — удовлетворённо хмыкнул Ви, отстраняясь и с лукавой весёлостью всматриваясь в лицо Неро. — Специально вынуждаешь меня идти на крайние меры?
— Нет, — буркнул Неро, пряча глаза и вновь вжимаясь лицом в простыню. — Мог бы просто спросить.
— Я спросил.
— А… чёрт. Точно, — неуютно заёрзал Неро. Вслепую нашарив похищенную подушку, он притянул её и накрыл голову; забурчал невнятно: — Я, м-м, наверное, не расс…
— Ну да! — отчего-то развеселился Ви. Набросив на себя одеяло, он подкатился к Неро вплотную. Бесстыже поддел пальцами резинку его нижнего белья и отпустил — со щелчком. — Зато отлично расслышал всё остальное! Ещё и подглядывал наверняка.
— Нет! — как ужаленный подскочил Неро. Несчастная подушка запущенным снарядом устремилась к потолку, канула в темноте. — Ты… ты был… Ну, знаешь, громким.
— Ты тоже иногда бываешь…
Подброшенная подушка обрушилась Неро на затылок; по ощущениям — под завязку набитая гранитной крошкой и свинцом, стыдом и пудовыми кольцами вины. Холодный пот проступил на спине, каплями скопился в ложбинке между лопатками и отсыревшей солью защипал виски. Глухо застонав, Неро обессиленно растянулся на матрасе.
Ви всё слышал.
Ви всё слышал!
— Я думал, ты уже спишь, когда… — Желание спрятать голову не только под подушкой, но и под одеялом — укрыться от целого мира, от смешливого, но внимательного взгляда Ви — ещё никогда не было столь сильным. Осязаемым. Как тёплая узкая ладонь, снова улёгшаяся на поясницу. Останавливало одно: одеяло у них общее, а Ви, жмущийся к боку Неро, всё так же раздет. — Когда я уходил.
— Об этом я и хотел поговорить, — посерьёзнел Ви. — Почему там, а не здесь? Почему один? Что такого ты делаешь с собой… — Ладонь вдруг двинулась вбок, легко проехалась по пояснице и скользнула под живот, а пальцы поднырнули под резинку, коснулись головки члена. — Чего не могу сделать с тобой я?
— Стой! — Неро рывком сел, свесил ноги с кровати и спрятал рдеющее лицо в ладонях. — Во-первых, дело вообще не в…
Он не увидел — по звучно скрипнувшей кровати догадался, что Ви, не дослушав, хищно метнулся к нему. Рвануло за плечи, дёрнуло назад — и Неро опрокинулся на спину, ударился лопатками о жёсткие пружины. Вскинул глаза — а над ним Ви в ореоле собственных спутанных волос, словно в терновом венце или клубке блестящих змей, сотрясающих раздвоенными кончиками языков. Его глаза сверкают полированными камнями, губы кривятся обиженно, раздражённо и нетерпеливо, так что взгляда не отвести. Не сразу, не без труда.
Неро и не пытался.
— А в чём?! Сколько можно делать вид, будто меня не существует?! — Горечи в голосе — захлебнуться. — Когда я был жив не более, чем просроченная пицца в морозилке Данте, ты всегда был рядом, разговаривал со мной. Даже безбожно издевался над произведениями Блейка, чтоб тебя! А сейчас что?!
— А сейчас… Мне страшно, — честно признался Неро. Но вместо голоса неожиданно выдавил из себя скрип, ломкий скрежет — и самого себя не расслышал.
— Страшно поговорить?!
— Нет. Не поговорить.
Лицо Ви ожесточилось, застыло, сделавшись прекрасной восковой маской, — и тотчас смягчилось. Разгладилось и ожило. Терновые змеи успокоились, прекратили трясти крошечными лаковыми головками.
Он понял.
И наклонился, губами настойчиво прижался к губам Неро, щекой задев кончик его носа. Уколол мятным дыханием, растопил насильственной нежностью. А Неро вжался в постель, попытался отвернуться, но сам же поймал припухшие алчущие губы, зубами стукнулся о зубы Ви — и отказался подчиняться самому себе. Целоваться, будучи вверх тормашками относительно партнёра, оказалось не настолько удобно, как показывалось в фильмах, но едва ли кого-либо из них это волновало. Нисколько.
— Сколько же с тобой проблем, несносный мальчишка!..
— Один-один.
Сердце полыхало, брызгало жгучими искрами, а в голове у Неро дымно и пусто, выстлано тёмно-синим бархатом: комнатная темень просочилась в него, распустила лепестки как десятки цветов в комнате, и прочие мысли отсекла запахом и цветом. Вкусом губ Ви. Умопомрачительным вкусом губ Ви.
Обхватив его за плечи, Неро завалил Ви набок, бросил в смятые простыни как в плещущиеся волны с гладкими шёлковыми гребнями пены; сам же забрался на кровать с ногами и перехватил острые локти. Дёрнул Ви к себе. А тот зашипел вдруг болезненно, шумно, и напрягся всем телом — Неро разжал пальцы, отшатнулся.
Затравленно взглянул на Ви.
Вокруг его глаз рассы́пались глубокие тени, которых раньше не было; тени, похожие на трещины, на сочащиеся смертной тьмой разломы. А на пальцах Неро — светлые крошащиеся хлопья, липнущие к коже отвратительно знакомо.
— Нет! Подожди! — Ви вскинулся взволнованно, выпутываясь из простыни, и потянулся к Неро.
Но тот уже выскочил из постели. Чумной, шальной и всклокоченный, как после сражения с сотней демонов одновременно, он о самого себя запнулся и взглядом панически заметался по комнате, чтобы в широко распахнутых глазах Ви не видеть белое: своё искажённое страхом лицо.
— Прости! Вот же пиздец! Я не хотел… Не хотел! — И вылетел из комнаты, грохнув за собой дверью.