Куникудзуши.

Никто, кроме мамы, не знал, что с виду отстранённый и безразличный ко всему Куникудзуши имел одну слабость: он очень любил с утра поваляться в постели. И, порой, ему требовалось минут сорок после пробуждения, чтобы прийти в себя, осознать наступление нового дня и подняться. Раньше Куникудзуши мог позволить себе подобное только в выходные, теперь же каждое утро начиналось именно так. Он игрался с Тоши, шевеля рукой под одеялом и позволяя ей нападать сверху; он слушал как из приоткрытого окна доносились голоса или шум автомобилей; он составлял в голове планы на день.

Домашнее обучение заключалось в том, что дважды в неделю Куникудзуши посещали учителя, но, как правило, это происходило во второй половине дня и отнимало не более трёх часов подряд. Всё остальное время Куникудзуши был предоставлен сам себе: он читал учебники, выполнял письменные задания, составлял конспекты и был рад, что никто не вызывал его к доске решать уравнения.

О том, что произошло в тот день, больше не заговаривали. Хотя тогда, стоя перед матерями с заплаканным лицом и размазанной под глазами подводкой, Куникудзуши честно признался, что какой-то маленький ублюдыш (так сказала мама после того, как они вышли за ворота школы) решил его облапать. Шум поднялся немалый. Стоя в коридоре и кусая губы, Куникудзуши отчётливо слышал каждое слово, которым мама ругалась за дверью учительской. А ещё — это он, наверное, запомнит навсегда — чувствовал тяжёлые ладони Эи на своих плечах. Она, по-обыкновению не сказала ни слова, но, если Куникудзуши понял правильно, в тот раз она, как могла, пыталась его обнять.

Решение о переводе на домашнее обучение подписали в тот же день. Наверное просто потому, что хотели поскорее избавиться от разъярённой и кричащей на всех женщины. Но, как бы там ни было, Куникудзуши своего добился. Ему больше не нужно было приходить в школу, не нужно было становиться предметом сплетен всяких озабоченных школьников, не нужно было думать о том, что новый приступ болезни, случись он где-то в людном месте, выставит его на посмешище.

— Жаль только, что с Казухой теперь будете видеться реже. — вздохнула мама, когда они возвращались домой.

— Не страшно. — отмахнулся Куникудзуши. — Переживём.

Сначала он был уверен, что последним его воспоминанием о Казухе будет именно то, где Куникудзуши сидел на полу в туалетной кабинке, а Казуха по другую сторону тщетно уговаривал его выйти. Сначала он думал, что это будет смущение и некоторая обида. (Хотя Куникудзуши не мог сказать наверняка, обижался ли он на Казуху, за то что тот куда вольнее распоряжался своими мыслями и желаниями; или же он обижался на самого себя за то, что не сумел так же.)

Но воспоминание оказалось совсем иным: Куникудзуши торчал в школе до перемены и потом, встретившись взглядом с Казухой, проходившим мимо по коридору, заметил как тот, приложив к губам указательный и средний пальцы, чуть улыбнулся. И Куникудзуши, помимо воли, улыбнулся тоже.

Об этом он и вспоминал теперь временами, когда становилось совсем скучно или когда Тоши, отказываясь играть с утра, спрыгивала с кровати и оставляла Куникудзуши одного. В такие минуты, предаваясь размышлениям, он уверял себя, что в их непонятных отношениях ещё есть надежда на что-то определённое. В иные же, он приходил в отчаяние и ясно видел, что надежда эта безумна. А между тем, занимаясь повседневными делами, чувствовал себя совсем другим человеком, не похожим на того, каким был до той последней брошенной друг другу улыбки.

С Казухой им теперь предстояло встретиться ещё очень не скоро. И хотя Куникудзуши не мог сказать наверняка, когда именно случится новая встреча, был уверен, что она непременно будет. И не искал способов приблизить этот момент. Забивая голову теоремами и датами, он старался поскорее забыть дорогу, ведущую к «Рыжему клёну».

Теперь всё его существо было сосредоточено на учебе и, на удивление, получалось даже лучше, чем в школе: не нужно было отвлекаться на чужие голоса, ничто не мельтешило перед глазами, и даже запахи дома были куда приятнее. И всё непонятное можно было сразу — даже несколько раз при необходимости! — перепроверить в учебнике, а не ждать, когда занятия закончатся, чтобы прийти домой и сделать это там.

Переменив свою жизнь почти полностью, Куникудзуши всё же не утратил некоторых привычек. Так, например, он продолжил учиться готовить, правда делал это теперь по видео урокам и больше отдавал предпочтения сытным блюдам, а не десертам. Часто вся семья ужинала именно тем, что приготовил Куникудзуши.

Также и рисование не осталось забытым. Правда, Куникудзуши не рисовал более того, что подсказывала его болезнь, но старался сосредоточиться на вещах более земных и понятных. В первую очередь, он нарисовал Тоши: на средних размерах холсте, используя остатки масляных красок и мастихин, Куникудзуши изобразил свою кошку чуть более надменной и величественной, чем та была на самом деле, но, не добившись портретной схожести, он всё равно похвалил себя за труды. А на предложение написать портрет Эи или мамы, отказался.

— Обязательно сделаю, но как-нибудь потом. — мотнул он тогда головой. — Когда пойму, что получится красиво.

Шло время. Дни сменялись неделями, недели — месяцами. В какой-то момент вся жизнь стала укладываться в разрозненные отрезки времени между чтением учебников и ужинами, когда мама возвращалась с работы и приносила с собой пространные рассуждения о книгах, работе и всегда, что странно, о погоде. Куникудзуши не чувствовал себя запертым, но на улицу он теперь почти не выходил. И о том, что происходит за окном узнавал только от мамы. Ему казалось, что лето длилось вечность. По утрам его будило яркое солнце, после обеда он слышал визги детей в соседних дворах, а по вечерам мимо окон проходили громко разговаривающие подростки.

А потом вдруг мама объявилась на пороге с поднятым воротом на жакете и мокрым зонтиком, который до самой ночи потом сушился в прихожей. Так Куникудзуши выяснил, что началась осень.

В один из таких дней — дождливых, пасмурных, промозглых — мама аккуратно постучала в дверь, а потом заглянула к Куникудзуши в комнату.

— Чем занят? — спросила она, улыбаясь.

Куникудзуши занимался уборкой. Свыкнувшись с тем, что в комнате он теперь проводил большую часть дня, решено было сделать небольшую перестановку. Для начала он перебрал одежду в шкафу и оставил там только самое необходимое. Потом разобрал книжную полку над кроватью и, вместо больших энциклопедий, заполнил её учебниками и тетрадями с конспектами. Теперь же, когда заглянула мама, Куникудзуши сидел на полу и рассортировывал рисунки в две стопки: одна предназначалась для того, чтобы выкинуть, в другой же стопке оставались ещё нужные и дорогие сердцу картины. В руках у него был самый первый рисунок Казухи, сделанный ещё в начальной школе. Положив его на пол, Куникудзуши вздохнул и повертел головой вокруг, как бы говоря: «Вот…»

Мама зашла в комнату, притворила за собой дверь и, мягко ступая между разбросанными на полу листками бумаги, присела на край кровати.

— Я хотела обсудить с тобой кое-что. — начала она. — Ты не против?

Куникудзуши развернулся, чтобы смотреть в глаза матери, и, поджав губы, ответил:

— Нет. Говори.

Мама начала говорить не сразу. Сначала она, видимо, решила обдумать слова в голове, и как-то немного нервно потирала руки. Смотря на неё искоса, Куникудзуши сразу понял, что разговор предстоит не самый приятный.

— Ты теперь почти не выходишь из дома. - наконец вздохнула она. - Разве тебе не скучно?

Куникудзуши мотнул головой. Он был скорее занят решением, нужно ли оставлять неудачные рисунки сакуры или лучше их выкинуть.

— Совсем нет.

Мама чуть наклонилась и потрепала Куникудзуши по волосам.

— Иногда мне становится за тебя тревожно. - говорила она с улыбкой, но глаза её были скорее испуганными; взглянув в них, Куникудзуши, будто уколовшись, тут же отвернулся.

— Почему?

— Потому что ты всё больше напоминаешь мне Эи.

Куникудзуши скривился, словно его сравнили не с матерью, а с чем-то крайне неприятным

— Я не такой, как она. — возразил он.

Мама вновь не ответила сразу. Она молчала, когда встала с кровати и принялась ходить по комнате: подошла сначала к мольберту, потом к комоду с вещами, на котором, покрытая пылью, стояла награда за победу в конкурсе рисунков. Её она покрутила в руках и снова вернулась к кровати.

— Так или иначе, это не совсем то, о чём я хотела поговорить. — проговорила она, присаживаясь.

— А о чём?

— Один мой хороший знакомый недавно открыл чайный дом и теперь ищет работников. Я подумала, вдруг тебе будет интересно? Там, конечно, временами собирается много народу, но, как правило, все они ищут тишины и спокойствия, так что я уверена, ты сможешь справиться. Будешь выбираться из дома хотя бы пару раз в неделю. Может, друзей заведёшь.

Теперь уже Куникудзуши задумался. Ему совсем не интересно было попробовать поработать в чайном доме, но совсем не потому, что работа, как таковая, его тяготила. Вовсе нет. Он очень живо представил себе запахи чая, посуду чайники, людей, которые приходят туда в поисках некоторой аутентичности… И самого себя, не всегда контролирующего галлюцинации, тоже представил. А вдруг он случайно уронит какой-нибудь сервиз? А вдруг покажется гостям не очень вежливым? Мама, конечно, хорошо делала, что думала о нём, но почему она не подумала о людях, которым придётся иметь с ним дело?

И всё же он не хотел её огорчать, поэтому произнёс:

— Я не против.

В конце концов, он ведь может не понравиться хозяину, верно? И тогда его не возьмут. Куникудзуши сохранит при себе своё беспокойство, а мама не сможет сказать, что он не даже не попытался.

— Тогда сходи туда на неделе. - голос мамы тут же стал радостнее. - Я уже говорила о тебе, но предупрежу ещё раз. Присмотрись, поговори с хозяином, проведи там немного времени. Если почувствуешь себя неуютно, не обязательно соглашаться.

— Хорошо. — кивнул Куникудзуши. — Куда идти?

***

Это заведение, называвшееся чайным домом Каморэ, с виду напоминало скорее постоялый двор, чем то, чем являлось на самом деле; его широкий двор по старой традиции был выложен песком, а о ровных линиях на нём заботились каждое утро.

Границы чайного дома были обозначены низким, едва доходящими до щиколоток, деревянным заборчиком, а потому само здание — низкое, с покатой синей крышей, деревянными балками и бумажными фонарями над входной дверью, — отлично просматривалось со всех сторон улицы. Просторный двор же, находившийся позади чайного дома, был надёжно скрыт от посторонних глаз. Чтобы попасть туда, нужно было сначала зайти в здание.

В чайном доме был только хозяин и двое его подчинённых. Первый встречал посетителей сразу же, стоило им переступить порог. Большую часть времени он скучал за стойкой, которая завершала недлинный коридор. То был юноша на вид совершенно молодой, улыбчивый, немного шумный, но абсолютно радушный ко всем. У него были короткие, чуть рыжеватые волосы, россыпь веснушек на бледной шее и синие глаза, в которых даже в самый солнечный день сложно было разглядеть проблески света. Юноша был очень противоречив внешне, к тому же совершенно не являлся японцем. А потому видеть его при входе в чайный дом было немного странно. И всё же юноша хорошо знал язык, умел правильно кланяться и при гостях вёл себя именно так, как следовало бы вести себя порядочному хостес. Юноша отзывался на имя Аякс, и это пока всё, что можно было о нём сказать.

Вторым работником чайного дома тоже был юноша, ещё моложе предыдущего. Он был невысоким, немного угрюмым, и постоянно хмурился. Его работа заключалась в том, чтобы подносить гостям чаи и, в особых случаях, если того желали посетители, устраивать чайные церемонии. Работа не требовала большой говорливости, а потому юноша почти всегда молчал. Или, вернее сказать, он занимал эту должность как раз потому, что не был особо словоохотлив. Если присмотреться к этому юному работнику чуть лучше, можно узнать и его жёлтые глаза, и зелёные пряди волос у лица, которые во время работы он закалывал шпильками, и тонкие, в недовольстве поджатые губы. То был Сяо. И в чайной он оказался не случайно, ведь хозяином дома был его отец.

Чжун Ли определённо был старше того возраста, на который выглядел. Догадаться об этом, впрочем, было несложно. Стоило Чжун Ли открыть рот и начать разговаривать о сортах чая, китайской опере или о каменных породах, которые лучше использовать при создании сада камней, в нём тут же угадывался человек, умудрённый жизненным опытом. Кроме того, что был владельцем, Чжун Ли также принимал участие в жизни чайного дома. Он никогда не отказывал гостям в компании, развлекал их беседами или игрой в шашки. Каждый, кто хоть раз пересекал порог чайного дома, запоминал Чжун Ли как человека весьма почтительного, рассудительного и спокойного. Он имел твёрдый взгляд, при ближайшем рассмотрении блестевшие янтарными переливами, собирал длинные волосы в хвост, подвязывая их лентой, а в левом ухе носил серьгу, чтобы отвратить неудачи. Хотя, конечно, в процветании чайного дома он едва ли мог благодарить эту серьгу — всё дело было в грамотном ведении дел и умению находить подход к людям.

Могла ли Яэ Мико найти для своего сына лучшее место для подработки? Едва ли. К тому же она была знакома с хозяином.

Итак, однажды вечером, в холодную и ветреную погоду, когда, казалось, никому не могла прийти охота задерживаться на улице, Куникудзуши бродил мимо чайного дома уже добрую четверть часа и никак не мог решиться войти внутрь. Он совершенно не переживал и ничего не боялся. Дело в том, что у входа в чайную, по левую сторону, если обернуться лицом к входной двери, рос раскидистый клён. И, увидев его, Куникудзуши испытал нервное потрясение. Разве мог он войти внутрь, когда так беспокойно трепыхалось сердце? Разве мог он предстать перед хозяином чайного дома с влажными от нервов ладошками? Разве мог он открыть рот, зная, что скореев сего начнёт заикаться? Нет, конечно же он не мог.

И потому Куникудзуши ещё долго ходил по улице и прислушивался. Что же он слушал? Голос, который раздавался по ту сторону чайного дома, очевидно со двора; голос этот был молодым, но твёрдым, и звучал так громко, что его слышно было на улице. И в то же время во дворе, откуда раздавался этот голос, больше не раздавалось ни звука. Голос говорил:

— Знаете, как появилась первая кузница в этой стране? В далёком прошлом люди добывали руду в горах и сооружали там цеха для работы с ней. Постепенно они отстроили крупнейший завод на восточном побережье континента. В горах осталось множество дорог и туннелей, и некоторые из них ведут к древним руинам, что погребены глубоко под землёй. Сейчас, пожалуй, не осталось никого, кто знал бы все эти пути…

Куникудзуши, дождавшийся окончания этой истории, вошёл наконец внутрь. Первое, что он увидел — небольшой коридор, заканчивающийся приветственной стойкой, а затем сворачивающий вправо. В чайном доме было тепло, немного даже душно, и Куникудзуши потянул плотно затянутый на шее шарф, чтобы немного его ослабить. Он не спешил проходить дальше и всё стоял на месте, осматриваясь. Под потолком висели блестящие бумажные фонари; недалеко от входа, в тяжёлом круглом горшке, в почтении свесил ветви бонсай; напротив него на стене развернулся красный веер, больше пригодный для танцев на улице, чем для обмахивания в жару; а за стойкой, скучающе подперев голову и устремив взгляд куда-то дальше по коридору, сидел рыжеволосый парень.

Куникудзуши, громко топая ногами, чтобы обратить на себя внимание шумом, а не словами, подошёл ближе. Парень тут же повернул голову, резво улыбнулся и, выпрямив спину, поспешил поприветствовать нового гостя.

— Желаешь согреться чаем или просто ищешь компании? — чуть смешливо спросил он, не сводя с Куникудзуши пустых синих глаз.

Тот в ответ помотал головой и, словно ища успокоения, одной рукой вцепился в край своего шарфа.

— Нет. — сказал он. — Я здесь по поводу подработки.

Куникудзуши понятия не имел, что стоило говорить. Хоть мама и уверила, что его будут ждать, но, может, хостес у стойки вообще не в курсе, что кто-то должен прийти? Не проще ли было попросить его просто позвать хозяина? Или это тоже было бы слишком странно?

Но парень, кажется, всё понял. Протянув глубокомысленное «ооо!» он попросил Куникудзуши подождать немного, а сам направился дальше по коридору — туда, где украшенная резным драконом дверь, скрывала помещение чайного дома от двора.

Куникудзуши, оставшись один, снова стал присматриваться к обстановке. За стойкой, в узком, но достающем почти до потолка стеллаже, располагались фарфоровые горшки и вазы, разноцветная посуда и небольшие, по виду глиняные, пиалы для чая. В коридоре Куникудзуши заметил три прикрытых фусума, ведущих, по всей видимости в три разные комнаты — по левую сторону такая дверь была одна, а по правую две, из чего можно было сделать вывод, что левая комната по размеру такая же, как две правые. Вероятно, предназначались они для разных целей.

Дверь в дальнюю правую комнату была приоткрыта, и оттуда по полу тянулся луч мягкого жёлтого света. А потом оттуда же показалась любопытная собачья морда. Пёс посмотрел на Куникудзуши и, растолкав фусума боками, деловито направился к нему. То был сиба ину, похожий на рыжий бочонок. Перебирая короткими лапками, он переваливался из стороны в сторону, а его когти забавно стучали по деревянному полу. Закрученный баранкой хвост вилял игриво, и Куникудзуши подумал, что пёс, наверное, настроен настроен дружелюбно. Но он не любил собак, и стоило тому подойти ближе и начать обнюхивать ботинок, брезгливо отошёл в сторону.

Тут в конце коридора показался и рыжий хостес. За ним шёл мужчина, статный, с широкими плечами и заложенными за спину руками. Не сложно было догадаться, что хозяин. Стоило им подойти ближе, Куникудзуши исполнил поклон, который тренировал всё утро.

— Прошу прощения за беспокойство. — отчеканил он. — Вы господин Чжун Ли, верно? Моя фамилия Райден.

Куникудзуши выпрямился и, стараясь не смотреть в глаза хозяину чайного дома, сосредоточил внимание на блестящих пуговицах его занятного одеяния — вроде бы простой костюм, а весь усеянный традиционными узорами, орнаментом, напоминающим драконью чешую, да ещё и с нефритовым Ю Дай на поясе.

Чжун Ли ответил на приветствие коротким кивком.

— Почти как Райдзин, верно? Не удивительно, что имя вашего рода в прежние времена гремело в Японии. — голос его был спокойным, почти даже располагающим, но твёрдым и громким, так что Куникудзуши сразу узнал того, кто несколькими минутами ранее рассказывал о кузницах.

— Полагаю, вам история моего клана знакома даже больше, чем мне. — Куникудзуши постарался улыбнуться. Он ответил так не столько из вежливости, сколько из действительности. Он действительно знал о своём клане немногое: Райден были потомками сёгуна и лет пятьдесят назад у них случился какой-то стыдный конфликт с кланом Каэдэхара. Вот и всё.

Чжун Ли кивнул головой, приглашая проследовать за собой и, продолжая держать руки сведёнными за спиной, неспешно повёл Куникудзуши в пустую комнату по правой стороне коридора. Рыжий хостес снова остался в одиночестве и, тихо вздохнув, принялся гладить за ухом крутящегося вокруг него пса.

— Если возникнет желание послушать, я как-нибудь расскажу всё, что знаю. — Чжун Ли завёл Куникудзуши в маленькую комнату, где посередине стоял невысокий стол, а вокруг него лежали круглые подушки для сидения; тонкие стены здесь были расписаны тушью и повторяли сюжеты древних мастеров живописи; а больше ничего в комнате не было. — Я не большой эксперт, разумеется, но история японских знатных фамилий интересовала меня ещё в студенчестве.

Вошедшие сели за стол друг напротив друга, и тут же, как по щелчку, рядом с ними появился Сяо. Он поставил на стол глиняный чайник с ещё горячим чаем и две пиалы. На секунду блуждающий и любопытный пурпурный взгляд Куникудзуши столкнулся с недовольным и суровым жёлтым. И юноши узнали друг друга. Куникудзуши тут же отвернулся, чуть сжимая голову в плечи, а Сяо хмыкнул, прижал к груди медный поднос и вышел из комнаты.

Наконец заговорили о важном.

— Ты ищешь работу, верно? — Чжун Ли осторожно отпил чай из своей пиалы.

Куникудзуши, зная, что так будет вежливо, отпил тоже, хотя чай — это последнее, что ему сейчас хотелось. Запоздавшее волнение наконец появилось и сдавило спазмом желудок.

— Подработку. — поправил он. — Не хочу, чтобы это сильно мешало моей учёбе, но в то же время испытываю крайнюю нужду находится в компании. Чайный дом — это, пожалуй, самое подходящее место. Здесь очень спокойно, но в то же время всегда многолюдно.

Куникудзуши, набрав в грудь воздуха, говорил больше словами матери, чем своими. Сам он едва ли нуждался в компании. С другой стороны, совсем немного, но ему было любопытно.

— Понимаю. — Чжун Ли продолжал неспешно убедить чай в пиале, держа ей для удобства двумя руками. — Молодым людям всегда хочется общества, и я это полностью одобряю. Полагаю, мой сын напросился работать здесь по той же причине, хотя и продолжает утверждать, что это всё исключено ради помощи в семейном деле. И мне, так кстати, действительно нужны работники. Будешь помогать Сяо на первых порах, согласен? А потом, когда привыкнешь, сможешь управляться и в одиночку. Работа не сложная: следить за тем, чтобы у гостей зря не простаивали пиалы, да заботиться о чистоте.

Куникудзуши кивнул.

— Большое спасибо. — он вдруг подумал о клёне у чайного дома, с которого наверняка летели красные листья; вспомнил о старом семейном доме, в который его так часто приглашали; вспомнил о метёлке, приставленной к воротам, которую не он умело крутил в руках, словно танцевальный атрибут; и голос его дрогнул. — Я буду стараться изо всех сил.

Чай допивали, разговаривая о культуре чайных домов в Японии. Хотя, разумеется, говорил больше Чжун Ли, а Куникудзуши только цедил маленькими глотками горьковатый чай и, время от времени, задавал уточняющие вопросы, чтобы казаться по-настоящему вовлечённым в разговор.

За плотной фусума, в соседней чайной комнате, тоже слышались ленивые, размеренные разговоры. Иногда раздавался тихий стук шагов, гремела глиняная посуда, и вновь всё затихало. Куникудзуши счёл это место достаточно спокойным и даже почувствовал себя в нём уютно в той степени, в которой может чувствовать себя человек, находясь в незнакомой обстановке.

Всего на мгновение он подумал о том, что Эи бы здесь, наверное понравилось: к чаю по-желанию могли подать сладости, а столы здесь были низкие, традиционные — именно так, как она и предпочитала. К тому же, для уединения, можно было расположиться в одной из чайных комнат, а не сидеть с другими на улице. А вот маме бы, вечно суетной, разговорчивой, шумной, такое бы вряд ли понравилось…

Когда закончили с чаем, Чжун Ли повел Куникудзуши через коридор в маленькую комнатушку в самом дальнем углу по правую сторону. С того места, где располагалась входная стойка, эту комнату нельзя было рассмотреть полностью, поэтому её существование привело Куникудзуши в замешательство. Он тут же одёрнул себя и подумал, что где-то ведь действительно должна была располагаться кухня.

Хотя на куню эта комната походила едва ли. В ней было небольшое окно, располагавшееся под самым потолком и служившее больше вентиляцией; на небольшом острове посреди комнаты сушились заварочные чайники и пиалы; прямо за ним имелась гремящая от воды мойка, а вдоль стены прямо под окном находились закрытые полки с десертами.

Чжун Ли сразу пояснил:

— Закуски и сладости мы заказываем в ресторане, что чуть выше по улице. Привозят их каждое утро и, как правило, к вечеру почти ничего не остаётся. Так что еда здесь всегда свежая.

Куникудзуши кивнул, сам не зная, чему именно кивая. И в эту же секунду за его спиной, протискиваясь с полным подносом грязной посуды, на кухне появился Сяо. Он поставил поднос на остров и, обращаясь к Чжун Ли, быстро произнёс:

— Сенча заканчивается. И Да Хун Пао совсем немного осталось.

Чжун Ли кивнул:

— Передам Аяксу, чтобы в следующий раз заказывал вдвое больше.

В своём положении Куникудзуши мог только смотреть, переводя взгляд с одного человека на другого. Он сделал вывод, что Сяо, вероятно, и есть тот сын, о котором Чжун Ли упомянул ранее. Хотя сходства между ними практически не наблюдалось, но тот второй — вероятно Аякс - вовсе не был азиатом. А ещё, как только прозвучало это имя, Сяо изменился в лице, всего на долю секунды стало заметно, что он словно бы старался сдерживать подступающее к нему отвращение.

Что бы здесь не происходило, Куникудзуши стало интересно остаться и понаблюдать. И тут же, словно прочитав его мысль, Чжун Ли обратился к нему:

— Приходить достаточно будет трижды в неделю. Дни можешь выбрать сам. В будни смена начинается в одиннадцать, на выходных — в час. — потом он обернулся и посмотрел на Сяо. — Это теперь твой помощник, так что фронт его работы определишь сам.

С этими словами Чжун Ли, заложив руки за спину, деловито вышел из кухни. А Куникудзуши, не успевший сказать и слова, понял, что его только что приняли на работу. Он посмотрел на Сяо. Тот, словно это совсем его не касалось, сложил грязную посуду в раковину, а чистую, разложенную на острове, собрал вместе.

— Формы у нас нет. — пробурчал он тихо. — Но лучше надевай что-то более свободное в следующий раз. — Сам он был одет в тёмно-синие хакама, перевязанные на лодыжках лентами — вероятно, для большей маневренности, и в белую майку с открытыми плечами. На поясе у него висела чахэ, носящая, скорее всего, декоративную функцию, а на шее висела длинная игла, предназначенная для чистки чайников. — Помой посуду, а я пока проверю, не нужно ли гостям ещё чего-нибудь.

Куникудзуши кивнул и, закатав рукава, подошёл к мойке. Он совсем не рассчитывал приступить к работе так быстро, но на самом деле ничего против этого не имел. Чайная понравилась ему и своими ненавязчивыми запахами, и разномастной посудой, и глиняными чайниками… И даже Чжун Ли, болтающий как старый дед, Куникудзуши скорее тоже понравился. Он только не рассчитывал встретить здесь своего бывшего одноклассника, и эта встреча теперь производила на него гнетущее впечатление.

Открыв краны, Куникудзуши слышал твёрдые и торопливые шаги за спиной. Он прикусил губу, размышляя, а потом тихо произнёс:

— Не говори никому, что видел меня. Ладно?

Под этим размытым «никому», конечно имелся в виду всего один человек. И Сяо, вероятно, это понял. Он хмыкнул.

— Я здесь работаю с весны. — сказал он. — И никто не знает.

***

Куникудзуши быстро втянулся в работу. К концу первого дня он уже запомнил, как лучше оставлять сушиться глиняную посуду; к концу первого месяца узнавал в лицо постоянных гостей. Некоторым из них — как правило, это были исключительно пожилые, развлекавшие себя тем, что пили на улице чай и приставали ко всем с предложениями сыграть в карты, — называть себя Зуши.

Сяо же называл своего нового напарника по фамилии, и всех их разговоры ограничивались только организационными моментами.

— В коридоре разлили чай. — бывало, говорил Сяо, на секунду забегавший на кухню, чтобы схватить поднос с десертами и скрыться за одной из фусума.

— На улице просят ещё чай с облепихой. — в другое время отвечал ему Куникудзуши, так же появлявшийся на кухне лишь за тем, чтобы оставить у мойки грязную посуду.

Поговорить о чём-то постороннем совершенно не было времени, да и не то чтобы у них находились общие темы для разговора. В школе бывшие одноклассники были лишь соседями по парте, а в чайном доме они были сосредоточенным на работе персоналом. У Сяо имелись свои причины — он помогал отцу в семейном деле; у Куникудзуши свои — он пытался доказать матери, что желание учиться дома ещё ничего не значило, и он по-прежнему имел возможность достойно социализироваться.

Всё, что Куникудзуши узнавал о чайном доме, он узнавал, наблюдая. Так, например, некоторые люди появлялись здесь чаще и они, как правило были одиноки. Эти люди выбирали места на улице и никогда не отказывались, если другие гости предлагали им сыграть в шашки или в карты. Часто сюда заглядывали и дети, вероятно, возвращающиеся домой со школы. Обычно не старше двенадцати — шумные, весёлые, взъерошенные. Денег им, правда, хватало только на одно пирожное, которое они делили на всю компанию. Куникудзуши так же замечал, что Сяо иногда, абсолютно случайно, забывал уносить с пустующих столиков десерты. И закрывал глаза, когда дети, хихикая, утаскивали их с собой…

Но не одними посетителями полнился чайный дом. Персонал тоже вызывал интерес. Так, например, Аякс оказался очень весёлым молодым человеком с громким смехом и с какой-то, возможно даже слишком, открытой душой. Куникудзуши он не нравился, но он не мог не отметить, что этот юноша, очень колоритный и шумный, был словно ярким акцентом на скучном холсте. И нарисовать его однажды было бы интересно.

Куникудзуши также заметил, что отношения Аякса и Чжун Ли как будто бы выходили за рамки рабочих. Хотя ничего, кроме смешков и тихих переговоров, не было, Куникудзуши чувствовал повисшее в воздухе напряжение. Хотя, вероятно, исходило оно от Сяо, который, видя этих двоих вместе, слишком уж сильно раздражался.

А однажды Куникудзуши выпал шанс увериться в своих подозрениях.

В тот день гостей было немного, и обязанности распределили просто: Сяо занимался чайными комнатами, а Куникудзуши хлопотал на кухне. Он как раз собирался мыть пиалы, когда Сяо, громко топая, ворвался в комнату, с грохотом опустил железный поднос на остров и издал какой-то замученно-хриплый рык.

— Эй! — возмутился Куникудзуши, не оборачиваясь. — Посуду-то за что?

Сяо, прежде чем начать отвечать, стукнул кулаком по столу.

— Я там… — задыхаясь от возмущения, начал он. - …а они! — подошёл к Куникудзуши и, схватив его под локоть, выволок в коридор. — Смотри!

Куникудзуши покрутил головой и, поняв, что кроме Аякса, стоявшего за своей стойкой и Чжун ли, прислонившегося спиной к стене рядом, никого не было, стал смотреть именно на них. Слов было не разобрать, но, кажется. говорили они о чём-то отвлечённом. Больше, и это на самом деле удивительно, говорил Аякс, а Чжун Ли, прикрыв глаза, скорее слушал, изредка отвечая короткими фразами.

— И что? — спросил Куникудзуши, не понимая; в этот же момент Аякс протянул руку, касаясь плеча Чжун Ли, а тот, растянув улыбку, повернул голову, и поцеловал пальцы этой руки. — А! — многозначительно добавил Куникудзуши. — И что?

Они снова скрылись на кухне. Сяо, нахохлившись как воробей в сугробе, хмурил брови и всё своё негодование с трудом скрывал за поджатыми губами.

— То, что моему отцу тридцать два! — всё же выпалил он, не выдержав.

Куникудзуши многозначительно кивнул, сразу догадавшись, в чём дело.

— В то время Аяксу…? — спросил он.

— Двадцать четыре. Насколько мне известно.

Куникудзуши улыбнулся и вернулся к мытью посуды. В голове его производились вычисления: если предположить, что они с Сяо одного возраста, то Чжун Ли стал отцом в шестнадцать. И даже если Сяо на год младше, возраст всё равно получался не самый подходящий.

Куникудзуши давно подозревал, что родственная связь между этими двумя только на бумаге, но это было не его дело, так что он никогда не спрашивал. А что касается возраста Аякса… Куникудзуши это тоже не волновало. И всё же он поинтересовался:

— А тебя кто из них больше бесит?

— Маленький рыжий гадёныш, конечно!

— Маленький, да? — Куникудзуши хихикнул. — Он выше тебя, если не ошибаюсь. И старше.

— Он… он же… — Сяо пыхтел как чайник. — Ты же видел! Вот это… вот это всё! Вьётся вокруг моего отца, как…

— А тебе отца жалко? — Куникудзуши не дал напарнику договорить, предчувствуя, что слова окажутся не слишком лестными. — На двоих не делится? Или ты думаешь, будто Чжун Ли как козлик на верёвочке, которого можно поманить, вихляя тощими бёдрами, и он пойдёт? Они оба не против, а остальное — не твоё дело.

Отчего-то казалось, что разница в возрасте на самом деле не сильно волновала Сяо. И он просто, как приёмный ребёнок, не хотел делить отцовскую любовь с кем-то ещё. И не хотел вдруг оказаться препятствием, если Чжун Ли решит строить свою личную жизнь. Но так как то были лишь предположения, Куникудзуши оставил их при себе.

Сяо тем временем, утомившись от злобной возни на кухне, остановился:

— Я не хочу на это смотреть.

— Не смотри. У тебя чайная церемония через час. Готовиться разве не нужно?

Сквозь грохот посуды и шум льющейся воды Куникудзуши смог расслышать растерянное хмыканье, а потом раздались удаляющиеся с кухни шаги. Оставшись снова один, он улыбнулся собственным мыслям, и продолжил мыть посуду.

Чем больше проходило времени, тем яснее Куникудзуши видел то, как неестественна, пусть и приятна, для него эта новая жизнь. И как будто бы ему не следовало привыкать… Как будто бы он занимал не своё место и жил только тем, что его до сих пор не разоблачили. Куникудзуши чувствовал, что, кроме душевного благополучия, было что-то ещё — какая-то грубая, властная сила, которая руководила его жизнью. И что это сила — так ему казалось, — не даст Куникудзуши того смиренного спокойствия, которого он желал. Он чувствовал, что все смотрели на него с вопросительным удивлением, что как будто бы не понимали и ожидали чего-то.

Подобные мысли возникали у Куникудзуши не часто, но всё же они были. И по стихийности напоминали неловкие уколы иголкой или ничем не обоснованную дрожь во всём теле. Бывало, Куникудзуши весь день проводил на ногах: приходил в чайную до открытия, принимал курьера с десертами, протирал пустующие столы, между которыми так привычно лавировал уже спустя пару часов. Он не думал ни о чём, что не касалось чая, а потом, принимая из рук гостя пустую пиалу, он вдруг озарялся мыслью: «Что я тут делаю?». И какой-то холод пробегал по его спине. Уже через минуту он даже не мог вспомнить, что такая мысль вообще приходила ему в голову…

В один из воскресных дней как раз случилось нечто похожее. Куникудзуши ползал возле одного столика на улице и собирал рассыпавшиеся по стылой земле красные и чёрные шашки. Два господина, не более чем четверть часа назад, рассорившись из-за игры, опрокинули доску и поспешили покинуть чайный дом. У самого входа их остановил Сяо и, напустив на себя злобный вид, напомнил гостям, что те забыли заплатить за чай. Тем временем Куникудзуши как раз устранял последствия их спора.

Народу в тот день было много, так что даже Чжун Ли, развлекавший гостей разговорами и отвлекающий от мысли, что как-то давно не несут чай, старался не задерживаться у одного столика слишком долго. Он как раз беседовал с пожилой дамой, когда до Куникудзуши донеслись обрывки их разговора.

— Я помню, где вы живёте. — учтиво говорил Чжун Ли. — Очень надеюсь, что я действительно помню правильно. Вверх по улице, верно?

— Верно. — отвечала ему дама. — Не самый оживлённый район, но именно этим он и привлёк меня в своё время. С верхнего этажа всегда такой чудесный вид на город, а ещё соседей нет. Не знаю теперь, найдутся ли желающие.

— А вы сами куда?

— Дочка хочет, чтобы я жила поближе, так что забирает меня в Осаку. Просит ни о чём не беспокоиться, но всё же… — дама, казалось, выдохнула из себя все накопившиеся сожаления.

Куникудзуши, уже закончивший собирать с земли рассыпавшиеся шашки, не торопился уходить. Он стал делать вид, что протирает теперь стол, хотя и сам себе не мог объяснить, чем вызвана эта медлительность. Он никогда не считал себя охотником подслушивать чужие разговоры. Но что-то было в этом… что-то вынудившее его задержаться.

— Вы думали об аренде? — спрашивал теперь Чжун Ли.

— Да. И дочка тоже про неё говорит. — прибавила дама спокойно. — Мне уж всё равно, если честно, лишь бы не бросать старую квартиру, как есть.

И в этот момент Куникудзуши как-то вдруг дёрнулся и с невыразимой ясностью посмотрел прямо перед собой. Он опять подумал: «Что я здесь делаю?», и опять холод лизнул ему спину.

Он оставил коробку с шашками на пустом столе и, резво повернувшись, подошёл к столику, где сидела дама.

— Прошу прощения… — Куникудзуши учтиво поклонился, цепко сжимая пальцы. — Прошу прощения, но я случайно услышал ваш разговор. Можно ли взглянуть на квартиру?

— Ох, милый мой… — дама поставила чашку на блюдце и всплеснула руками. — …да я бы тебя хоть сейчас отвела!

Чжун Ли улыбнулся, прикрывая лицо рукой.

— Не забирайте моих работников так внезапно.

— Ну да-да. Что ж это я. Завтра? Завтра хорошо будет? Подожди, я сейчас адрес тебе напишу.

Суетно мотая головой из стороны в сторону, дама вытащила из-под блюдца салфетку и, не успев ещё ничего сказать, с улыбкой приняла ручку, которую Чжун Ли достал из нагрудного кармана и протянул ей. Торопливо она нацарапала адрес, и протянула салфетку Куникудзуши. Тот принял её, поклонившись.

— Спасибо большое. — сказал он. — Завтра непременно буду.

С этими словами он, сам не понимая, что сейчас произошло, поспешил отойти от столика и вернуться обратно в чайный дом.

Остаток дня проходил для Куникудзуши как в тумане. Он всё думал, и думал, и думал. И каждая мысль, приходившая в голову, была до невероятного правильной, и он сам поражался этому. Так, например, Куникудзуши вспомнил, что почти не использовал деньги, которые получал за работу, и этих денег вполне было достаточно для аренды. Ещё он подумал о том, что квартира выше по улице очевидно находилась ближе к чайному дому, но более того — ближе к школе и ближе для приходящих учителей.

И последнее, о чём Куникудзуши вспомнил — тот самый разговор с матерью, случившийся перед тем, как он пришёл в чайный дом. Разве самостоятельная жизнь не показала бы ей, что Куникудзуши совершенно не похож на Эи?

Он завёл этот разговор за ужином и, торопясь и запинаясь, поспешил высказать всё, о чём думал. Мама не ответила сразу. Она отложила в сторону палочки и коснулась пальцами губ, как всегда дела в минуты глубокой задумчивости.

— Я не против. — вдруг нарушила тишину Эи.

И две пары удивленных глаз тут же обратились в её сторону. В эту минуту Куникудзуши вспомнил, что Эи вообще-то тоже его мать и, более того, именно за ней, не будь она такой странной, должно было оставаться последнее слово в таких вопросах. Но Куникудзуши не рассчитывал даже, что она вообще станет говорить.

Мама захихикала.

— Что ж, я тоже не против. — сказала она. — Но квартиру пойдём смотреть вместе.

Куникудзуши, молчаливо кивнув, согласился.

На следующий день он в компании мамы стоял у входа в дом. Она осматривалась по сторонам, с какой-то смешной дотошностью бродила из стороны в сторону, и изредка говорила, что район в целом ей нравится. «Да и твоя работа близко».

Куникудзуши был с ней согласен. Фасад дома был хоть и стареньким на вид, но аккуратным: светлый, вытянутый вверх, но компактный в ширину. С правой стороны располагался въезд на подземную парковку, которая Куникудзуши мало интересовала. Слева же — это уже было интересно — располагалась пристройка, в который готовили кофе. Прямо перед домом, шагов в пятнадцати от входной двери, начиналась проезжая часть, но за всё то время, что мама, словно лисица, вынюхивала недостатки окресностей, Куникудзуши не заметил ни одной проезжающей мимо машины.

Сама же предлагаемая квартира находилась на верхнем этаже. Поприветствовав хозяйку и зайдя внутрь, Куникудзуши сразу решил, что хочет здесь жить, даже если для этого ему придётся устроить перед матерью слезливую истерику. Квартира не была большой, но выигрывала потому, что была светлой. По сути комната была всего одна, просто разделённая посредине огромным, в высоту упирающимся в потолок, а в длину достигавшим метра три, шкафом. Он не только делил надвое комнату, но разделял и единственное, занимавшее почти всю стену напротив входной двери, стеклянное окно. С одной стороны к стене-шкафу, упираясь изголовьем, была приставлена кровать. С другой — располагался кухонный стол и, соответственно, сама кухня. Больше мебели в квартире не было. Куникудзуши, однако, представлял уже комод для одежды напротив кровати, мольберт у окна и мягкое кресло рядом с ним.

Он настолько увлёкся фантазиями о жизни в новом месте, что пропустил весь развернувшийся разговор, и только успевал кивать, сам не понимая, с чем именно соглашался.

Потом был подписанный договор, перевозка вещей, прощание с Тоши, которую решено было пока не брать с собой на новое место (едва ли кошка понимала, что происходит, но Куникудзуши показалось, что в последнем мяу он услыхал разочарованно-осуждающие нотки); ещё много организационных вещей было, о которых Куникудзуши даже не задумывался, потому что не знал, что об этом вообще нужно задумываться.

Он пришёл в себя только оказавшись один в квартире. И всё было на месте: и комод с вещами, и новый матрас на кровати, и мольберт, и кресло. И самое главное — сам Куникудзуши тоже был на месте.

В огромном шкафу почти не осталось книг — большую часть хозяйка забрала с собой, — но что-то всё же было. Куникудзуши собрал их все и сложил на нижнюю полку. На другую он положил учебники, на третью поставил коробку с карандашами и красками. Свободных полок осталось много, но Куникудзуши мог подумать о том, чем заполнить их, позднее. Он лёг на кровать и как-то по-особенному выдохнул.

В тот одинокий вечер, слыша как за окном шумит ветер и изредка проезжают мимо машины, Куникудзуши испытывал чувство похожее на то, которое он испытывал после похода к стоматологу — словно только что выдернули давно болевший зуб. До этого была страшная боль, ощущение чего-то огромного, давящего. Но больше ничего этого не было. И не существовало более того, что так долго отравляло жизнь, приковывало к себе всё внимание. И опять можно было жить, думать и интересоваться не одной только этой болью.

После этого осознания в душе Куникудзуши совершился полный разрыв со всей прежней жизнью, и началась совершенно другая, новая, неизвестная ему жизнь. Хотя в действительности — этого Куникудзуши не замечал или просто не хотел замечать — продолжалась жизнь старая.

И всё же, смотря на самого себя в родительском доме, Куникудзуши ужасался на себя, на своё полное равнодушие ко всему прошедшему: к вещам, к привычкам, даже к людям. В один миг он, казалось, начал воспринимать мир совершенно иначе. В его голове постоянно роились мысли, но они были не такие, как прежде. Старые его думы крутились вокруг собственной болезни, вокруг жалости, вокруг каких-то тоскливых чувств. которые он подавлял в себе так долго, что даже забыл им название. Новые же размышления касались еженедельных влажных уборок в новой квартире; необходимости проверять включённый свет перед выходом; походов в магазин, чтобы в холодильнике всегда было пакетированное молоко, а в хлебнице — нарезанный для тостера хлеб.

Тоши Куникудзуши ещё не успел перевести, но держал в голове, что перед этим следовало бы купить новый лоток и автоматическую кормушку. Кроме него ведь в квартире больше никого не было, а смены в чайном доме порой затягивались до самого позднего вечера. Какая-то новая, совершенно неизвестная, ответственность свалилась на плечи Куникудзуши, и он был рад этой ответственности.

Так проходили дни. Несмотря на уединение или вследствие уединения, жизнь Куникудзуши была чрезвычайно наполнена, и только изредка он испытывал неудовлетворённое желание поговорить с кем-нибудь и сообщить свои мысли с тем же беззаботным спокойствием, с каким это бывало раньше. Но по-настоящему откровенно поговорить получалось только с мамой, пусть Куникудзуши и не доверял ей совсем уж личного, но нередко беседовал с ней о домашних делах, о работе в чайной и в особенности том, что его болезнь, как казалось, отступила.

Он навещал родительский дом каждые выходные. И соврал бы, сказав, что ему совсем не любопытно было посмотреть, как мамы теперь живут без него. Но дома, казалось, ничего не переменилось. И даже его комната выглядела как прежде — рисунки так и лежали на столе, а на книжной полке над кроватью совершенно не скапливалась пыль. Иногда он засиживался — теперь правильно было говорить в гостях — до поздней ночи, и тогда оставался ночевать, а на следующий день как-то естественно возникали причины, почему необходимо задержаться ещё ненадолго.

И всё было обыденно, всё было теперь уже привычно и спокойно — не нарушалось ровное течение времени до одного совсем уж странного происшествия. В тот день — сложно сказать наверняка, но Куникудзуши был уверен, что это непременно четверг — в тот день он, отложив книгу на журнальный столик и, согнав с колен Тоши, решил вернуться из гостиной в свою комнату. То был ленивый день, когда он снова задержался в родительском доме.

С учёбой Куникудзуши разобрался ещё утром, а рабочей смены в тот день не было, так что он просто лавировал из комнаты в комнату, останавливаясь то в одном углу, то в другом. Немного болела голова, но Куникудзуши был уверен, что происходило это вследствие безделья, так что не особо обращал внимания.

Он толкнул приоткрытую дверь в комнату, и тут же глазам его предстало странное: возле стола, обратившись спиной ко входу, стоял Казуха и рассматривал сваленные в кучу рисунки. Разумеется, это не был настоящий Казуха — Куникудзуши понял это сразу же, и ровно в то же мгновение его головная боль как будто бы приобрела смысл. И всё же он соврал бы, сказав, что не удивился. Куникудзуши чувствовал, что нервы его, как струны, принялись натягиваться всё туже и туже; он чувствовал, что глаза его раскрывались больше и больше, что пальцы на руках и ногах нервно подрагивали, что вдруг сдавило дыхание и что все образы и звуки с необычайной яркостью поражали его.

Куникудзуши застыл в дверях, а Казуха обернулся. Он был таким же, как и во время последней встречи — потому что воображение, довольствуясь обрывками памяти, рисовало его таким: чуть улыбающимся, с меланхоличным выражением на лице, с белыми волосами, собранными в кривой хвостик, с ровной спиной и этой забавной привычкой немного склонять голову на бок, как бы беззвучно вопрошая: «И что?»

И в то же время он совершенно точно не был Казухой вовсе: на волосах у него, с правой стороны, торчала красная прядь (потому что Куникудзуши, рисуя Казуху впервые, нарисовал его именно с этой прядью); одет он был в короткие, до щиколоток, хакама и цветастую хаори с кленовыми листьями на рукавах (потому что этот образ, оставшийся ещё с детства, до глубины души восхитил Куникудзуши). И даже голос Казухи не был его голосом на самом деле — слишком неестественно тягуче он звучал.

— Ты же не против, что я здесь шарюсь, да? — Казуха сложил руки за спиной и улыбнулся чуть шире.

— Непротив. — на самом деле ответ даже не был произнесён вслух, он только появился в голове и сразу же стал частью этой странной фантазии; Куникудзуши закрыл за собой дверь, прошёл дальше в комнату и, опустившись на кровать, прижал к глазам ладони. — Но лучше бы тебя здесь не было, конечно.

Шагов Казухи не было слышно, равно как не было слышно его дыхания и тихих смешков. Но всё это существовало, потому что в своей голове Куникудзуши позволял этому существовать. Уже долгое время с ним не случалось ничего странного, и теперь его пугала не столько сама галлюцинация, сколько сам факт того, что она вообще появилась. В ушах вдруг сделалось шумно, вспотели ладони, и начало тошнить, и очень хотелось упасть в обморок.

Куникудзуши глубоко вздохнул и, прежде чем отстранить от лица руки, уже знал, что увидит Казуху сидящего перед ним на коленях. Так и было.

— Не рад меня видеть? — спросил он извиняющимся тоном, ровно таким, за который иногда хотелось треснуть ему подзатыльник.

— Нет. — Куникудзуши мотнул головой. — Мне стало хуже.

Он лёг на кровать и теперь смотрел на Казуху искоса. Тоши, недовольная, что потревожили её послеобеденный сон на коленях, с недовольным мурчанием пробралась через приоткрытую дверь и запрыгнула на стол.

Настоящий Казуха точно бы обратил внимание, но тот, который теперь находился в комнате, даже не повернул головы и, подобравшись ближе к кровати, положил голову на матрас.

— Наверное, это просто такой день. — пальцами он коснулся руки Куникудзуши и принялся успокаивающе поглаживать, как иногда делала мама. Прикосновений Куникудзуши не чувствовал, он даже ничего не видел, просто знал, что так оно и было. — Ты устал и, вместо того чтобы отдохнуть, целый день провёл за книжками.

Куникудзуши кивнул. Это была именно та причина, о которой он подумал в первую очередь. И всё же он возразил:

— Я и до этого уставал.

— Тогда всё дело в том, что скоро весна. Ты ведь заметил это, правда? Как снег начал таять и холодные ветра сменились дождями. Рано в этом году.

Казуха говорил верные вещи, но лишь потому, что именно эти вещи приходили Куникудзуши в голову. Он и правда заметил: днём таяло на солнце, и даже ночью температура больше не опускалась ниже нуля. Потом вдруг, это было по пути в чайную, понесло тёплым ветром, и начались бурные дожди. А сегодня утром и вовсе — Куникудзуши проснулся от того, что в глаза ему светило яркое солнце.

Наверное, в этом была какая-то поэтичность, и Казуха бы смог обернуть её в красивые слова. Но в комнате находился не Казуха, а только Куникудзуши и его больное воображение. Поэтому слова получались сухими и фальшивыми.

— Может и так. — Куникудзуши вздохнул и повернулся лицом к стене; он надеялся, что в таком положении не увидит вовсе Казуху но тот, потому что не обладал телесностью, вмиг переместился и оказался на кровати. — Почему именно ты?

Куникудзуши закрыл глаза, почти зажмурился. И, может, теперь он не видел, но бессмысленные разговоры никуда не делись.

— Ты был бы рад кому-то другому? — спросил Казуха. — А если бы Тоши вдруг заговорила, ты бы лежал сейчас так спокойно?

Куникудзуши в голос засмеялся, и смех его звучал почти истерически.

— Моя голова обо мне позаботилась.

— Но если бы не я, это было бы что-то другое.

«Да, разумеется, и всё же…»

— Лучше бы это было что-то другое.

— Почему?

Куникудзуши открыл глаза. Он знал, что задаёт этот вопрос сам себе и, словно в подтверждение тому, не мог не заметить ехидную улыбку, расползающуюся по лицу Казухи. Он повернулся на спину, положил ладони на живот и, хоть ответ был готов, не торопился о нём даже помыслить. Куникудзуши испытывал чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, спокойно прошедший над пропастью по мосту и вдруг, в самом конце, увидевший, что мост разобран, и до другой стороны не добраться. Пропастью была его болезнь, мостом же — вся та искусственная жизнь, которую он так старательно выстраивал последние годы.

— Потому что я вдруг вспомнил, как мне всё это время было тоскливо.

Куникудзуши прикрыл глаза, чувствуя как их начинает щипать; он почти что зажмурился, стиснул кулаки и поджал колени к груди. От этого напряжения голова начала болеть сильнее, но, стоило открыть глаза, и Казухи в комнате уже не было.

Повернувшись на спину и сложив на животе ладони, Куникудзуши с тяжестью вздохнул — болезнь, которая не беспокоила его уже почти два года, вновь напомнила о себе.

И этот эпизод не стал единственным. Уже на следующий день, стоя у пешеходного перехода и ожидая нужный сигнал, Куникудзуши увидел Казуху в толпе на другой стороне проезжей части. И он бы даже решил, что это настоящий Казуха, в конце концов, они жили в одном городе, но тот расхаживал по улице в яркой хаори и деревянных гэта. Туда-сюда мелькали яркие рукава, а потом Казуха остановился, улыбнулся Куникудзуши и, махнув рукой, исчез.

А ещё через пару дней Куникудзуши обнаружил Казуху на своей кухне. Он сидел на подоконнике, смотрел в окно, и яркое солнце, играя в его волосах, цеплялось за эту странную красную прядь. Стараясь не обращать внимания, Куникудзуши подошёл к холодильнику, открыл его и стал думать, что приготовить на ужин. Когда в тишине раздался голос, он даже не удивился.

— Не хочешь поговорить? — спросил Казуха.

— Нет.

— Так и знал, что ты на меня всё ещё обижаешься.

От этих слов Куникудзуши вздрогнул, захлопнул холодильник и посмотрел на подоконник. Но там уже никого не было.

На следующий день, решив, что нужна, пожалуй, какая-то определённость, Куникудзуши решился на разговор. Застав Сяо на кухне в тот короткий получасовой перерыв, что у них был, он встал рядом и попросил:

— Расскажи про Казуху.

Сяо, в этот момент распивающий чай, отставил чашку и, скрестив на груди руки, как-то по-особенному улыбнулся.

— А я уже начал беспокоиться, что и не спросишь. — протянул он, самодовольно прикрыв глаза. — Всё нормально с Казухой.

Разумеется, этого ответа было недостаточно, и Куникудзуши, чувствуя в груди тянущее напряжение, уточнил:

— Насколько?

Сяо пожал плечами.

— Носится, как курица, с работой в совете. Хорошо учится. Ни с кем не ругается. — он сделал паузу, открыл глаза и, смотря прямо на напарника, добавил. — Ни с кем не встречается. По крайней мере, никто ни разу не уличил за ним ничего странного.

Этого было достаточно. Куникудзуши позволил себе дрогнуть губами, изображая улыбку.

— Зануда. — подытожил он тихо.

Сяо кивнул, соглашаясь, но продолжил говорить:

— Хотя я помню времена, когда он ходил весь какой-то тоскливый. В конце первого года, кажется? Интересно, что с ним тогда случилось. Он ведь не проявлял большого энтузиазма, когда говорили о подготовке к летнему фестивалю, а потом вдруг — раз! — и в один день ему стало это интересно. Он всё ходил, всё договаривался, всё организовывал. И был такой улыбчивый, отзывчивый, радостный. Но я как-то раз увидел его, когда он после уроков засиделся в комнате совета. Тоскливое зрелище. Казалось, пытается не разрыдаться. Так что я просто оставил его и ушёл. А потом он даже на летний фестиваль не явился, хотя больше всех над ним работал.

— Ясно. - ответил Куникудзуши тихо. — Ладно. Значит, с ним всё хорошо. Теперь уж точно.

***

После смены Куникудзуши, глубоко задумавшись, даже не понял, как оказался у родительского дома, а не в новой квартире. Идти обратно не было уже никакого смысла — темно, ветренно и, казалось, вот-вот должен был начаться дождь. Пошарившись в карманах, Куникудзуши нашёл нужные ключи и отворил дверь.

Свет во всём доме был выключен, и стало понятно, что мама ещё не вернулась с работы. Эи, наверное, безвылазно сидела в спальне, так как даже носа не показала в коридор. И только Тоши прибежала на шум, а потом, жалобно мявкнув, побежала на кухню.

Всё это время Куникудзуши думал только о Казухе — в памяти то и дело всплывали сцены минувших дней: день святого Валентина, частые посиделки в гостях, уютная тишина, когд они шли со школы домой, даже поцелуи. Хотя об этом Куникудзуши запрещал себе думать — сразу же рдели щёки, и скручивало живот, и хотелось облизывать губы. И как бы он не пытался вспомнить, всё больное и неправильное, что было — никак не получалось.

До этого, размышляя о причинах возникших галлюцинаций, Куникудзуши всерьёз надеялся, что это было лишь переутомление. Ну или хотя бы весна, пусть уже заканчившаяся. Но теперь он окончательно убедился, что всего лишь скучал по Казухе. И домой пришёл как раз из-за того, что по дороге вспоминал тот самый день, когда начал рисовать портрет.

Только во время ужина он смог немного отвлечься. Мама расспрашивала о работе в чайном доме, об учёбе, о том, решил ли он, что станет делать после школы — в конце концов до конца учебного года оставались считанные месяцы. Куникудзуши уверил её, что у него есть план, но попросил отложить этот разговор ненадолго, слишком уж уставшим он себя чувствовал.

После ужина он сразу пошёл в свою комнату, а там, не раздеваясь, ничком лёг на кровать. Голова его была тяжела. Представления. воспоминания, мысли вновь охватили его сознание и с чрезвычайной быстротой и ясностью сменяли друг друга.

«Заснуть! Забыть!» — сказал он себе, с уверенностью человека, убеждённого в том, что, раз уж устал, то наверняка сможет уснуть быстр И действительно, в то же мгновение в голове стало путаться, и он стал проваливаться в бессознательное. Волны сновидений стали уже сходиться над его головой, как вдруг — точно сильнейший заряд электричества прошёл через всё тело. Куникудзуши вздрогнул так, что всем телом подпрыгнул на пружинах матраса и с испугом вскочил с постели.

В комнате было свежо, но его душила жара. Куникудзуши отворил окно и сел за стол. Видно было немного — только блестящие от дождя крыши соседних домов, и выше их верхушки голых деревьев, зябко покачивающихся на ветру. На тёмном небе сияли звёзды, и одна из них, более яркая и приятная взгляду, наверное, была Полярной звездой. Куникудзуши смотрел то на крыши, то на эту звезду, вдыхая в себя свежий воздух, лениво вползающий в комнату. И, как во сне, следил за возникающими в воображении образами и воспоминаниями.

Прошло некоторое время, прежде чем Куникудзуши услышал доносящиеся из коридора шаги. И тут же он словно ожил: дрогнул всем телом, вздохнул и, встав, закрыл окно. Он встретился взглядом с недовольной Тоши, которая всё это время сидела на подоконнике и, словно вторя действиям своего хозяина, тоже смотрела в окно. Кошка тихо мяукнула, а Куникудзуши, по-своему веря, что она понимает, обратился:

— Надо проверить. — сказал он.

Неторопливо Куникудзуши подошёл к двери, приоткрыл её и, заметив на кухне включённый свет, снова посмотрел на кошку.

— Иди проверь.

И Тоши, наверное, поняла. Проскользнув через приоткрытую щель, она, с протяжным мяуканьем побежала на кухню. Хотя, скорее всего, она просто надеялась, что её тоже покормят.

Куникудзуши отправился вслед за ней. Он слышал, как хлопнула дверца холодильника, а потом зашумел чайник. Сразу стало понятно, кто решил пробраться ночью на кухню, и, подтверждая собственное предположение, Куникудзуши напустил на себя строгий вид.

— Эи! — позвал он, сложив на груди руки.

И на кухне действительно оказалась она. Сидя на корточках и гладя развалившуюся на полу Тоши, она словно бы почувствовала себя пойманной на чём-то нехорошем и теперь смотрела на Куникудзуши округлившимися глазами. По обыкновению она ничего не говорила и, когда эффект от испуга прошёл, выпрямилась и сделала вид, будто по-прежнему находилась здесь одна.

Куникудзуши вздохнул. Может, на него подействовал свежий воздух; может, это был эффект бессонницы; может, он просто не хотел возвращаться в комнату, но он вдруг, неожиданно даже для самого себя, прознёс:

— Хочешь, сделаю как бывает в чайном доме?

И Эи, уже тянувшая руки к хлебнице, замерла. Он обернулась и, подумав слишком долго для ответа, который и так уже читался в её глазах, кивнула. Она послушно села за стол, сложила руки на коленях и принялась наблюдать.

Куникудзуши прошёл дальше на кухню, достал из верхнего шкафа глиняный чайник и приступил к работе. Полностью как в чайной у него бы, конечно, не вышло, но он старался делать всё по правилам, используя те материалы, что были под рукой. Сначала он прогрел заварник только что закипевшей водой. Потом, отмерив нужное количество пуэра, принялся омывать чайные листья: он положил их в чайник и, налив воды столько, что она покрывала заварку, а потом тут же слил. После этого, наконец, можно было приступить к самому завариванию, а это — так считал Чжун Ли, а значит это было правилом чайного дома — лучше делать проливами.

Так Куникудзуши и поступил, а после, разлив чай по пиалам, одну отдал Эи, а вторую оставил себе. Для матери он достал последнее, оставшееся с ужином, пирожное из холодильника, за котором она, очевидно, и пришла в самом начале, а сам решил пить чай просто так. Они сидели за столом, молчали, и только Тоши хрустела сухим кормом возле своей миски.

По лицу Эи сложно было сказать хоть что-то, но Куникудзуши отчего-то был уверен, что ей нравится. Глаза её были удовлетворённо прикрыты, движения плавные и ленивые, не лишённые какой-то болезненной грации. Вероятно, она почувствовала, что Куникудзуши смотрел на неё, не отрываясь, потому что открыла глаза и тоже посмотрела на него.

— У тебя волосы отросли. — сказала она и, словно удивившись звучанию собственного голоса, как-то неловко дёрнула плечом.

Куникудзуши кивнул и коснулся пальцами отросших прядей, заправляя их за уши. В последние два года у него совершенно отпала необходимость ходить в парикмахерскую и он просто оставил всё, как есть, собирая высокий хвост только во время работы в чайной. И сейчас, смотря на длинные распущенные волосы Эи, небрежно разметавшиеся по плечам, подумал, что похож на неё этим.

— Пока не мешаются. — ответил он.

Чай пили в тишине. Висевшие над входом на кухню круглые часы мерно отбивали ритм, а усилившийся на улице дождь невпопад барабанил по стёклам. Куникудзуши не ждал от Эи беседы, да и сам не то чтобы хотел говорить. И поэтому очень удивился, когда она вновь заговорила:

— Не скучно в новом доме?

Куникудзуши мотнул головой.

— Некогда скучать. — подумав, что этого как-то недостаточно и, пожалуй, нужно тоже что-то спросить, он вернул Эи её же вопрос. — А тебе здесь? Не скучно?

— Я делаю кукол. — ответила та с какой-то больной гордостью в голосе.

Допив чай, Куникудзуши вернулся в комнату. Он всё лежал, стараясь заснуть, хотя чувствовал, что болезнь возвращается, и нет никакой надежды. Он всё повторял шёпотом случайные слова из какой-нибудь мысли, желая этим отвлечься от возникновения перед глазами новых образов. И всё же не мог не слышать — какие-то обрывки фраз, топот ног, грохот посуды на кухне. Ничего этого не было в действительности — Эи ведь тоже отправилась к себе, — но Куникудзуши, всё сильнее скручиваясь в постели, не мог не слышать.

Когда он уже начал засыпать, хотя сознание его всё ещё цеплялось за действительность, ему вдруг почудилось, будто матрас немного прогнулся — словно кто-то ещё примостился на кровати. Чуть вздрогнув, Куникудзуши, однако, не решил поворачивать головы. Он только подумал:

«Обнимал бы ты меня перед сном?»

Но ответа уже слышал. Он подвинул подушку и прижался к ней головой. Но надо было сделать усилие, чтобы держать глаза закрытыми. Казалось, прошло не больше минуты — Куникудзуши вдруг вскочил и сел.

На улице было уже светло. Наступил новый день.

Измученный, совершенно не отдохнувший, Куникудзуши, набрав полную грудь воздуха, шумно выдохнул и с трудом заставил себя встать с постели. Настроение было скверным. Усиливалось оно и тем, что зубной пасты в тюбике было мало; и тем, что он случайно вылил на себя горячую воду из чайника; и даже тем, что на улице было так светло и гадко.

Куникудзуши не ждал от грядущего дня ничего хорошего и, зная, что после ночного дождя гостей на улице будет мало, напросился работать именно там. Сяо на это только пожал плечами.

Смена проходила как обычно: Куникудзуши протёр влажные столы и стулья, собрал в кучу весь прилетевший во двор мусор, принёс чашку чая для какого-то случайно заглянувшего деда, а потом, заметив, как со стороны школы к чайному дому приближалась кучка детей, закатил глаза и поспешил уйти со двора. Дети - это забота Сяо, так он думал. К тому же посетителей больше не было.

Потом, когда радостные голоса стихли, он вышел на улицу снова и тут же застыл на месте. За столиком в тени уже сидел новый гость и как-то странно, по-нервному, дёргал ногой.

Куникудзуши моргнул и посмотрел ещё раз. Он не мог ошибиться — перед ним, вполоборота, сидел Казуха. Выглядел он совсем не так, как видел его Куникудзуши в последние дни: никаких красных прядей на волосах, никаких цветастых хаори и гэта. Казуха был одет просто — в джинсы и толстовку приятного тёмно-красного цвета. Он странно и жалостно улыбался. Увидев эту улыбку, как будто скорбную, Куникудзуши почувствовал, что судороги сжимают ему горло.

Он тут же развернулся и почти что вбежал обратно в чайную. Сяо, с которым Куникудзуши сразу же столкнулся в коридоре, смотрел непонимающе.

— Что? — спросил он в той самой манере, которая давала понять, что отвечать совершенно не обязательно.

Куникудзуши, проморгавшись, всё же никак не мог сосредоточить взгляда на напарнике. Ему до сих пор мерещились светлые волосы, собранные в хвост и эта грустная улыбка.

— Там Казуха. Точнее, мне показалось, что там Казуха, но это, конечно же, не он. — ответил Куникудзуши хриплым голосом, а потом как-то нервно хихикнул и, дёрнувшись плечами, побрёл прочь от двери, ведущей на задний двор. — Давай поменяемся, ладно? Я возьму на себя комнаты.

Сяо ничего не ответил. Только вздохнул и забрал из рук Куникудзуши поднос с блокнотом. Он вышел на улицу, а Куникудзуши отправился на кухню. Почти сразу там оказался и Сяо.

— Это правда был Казуха. — подтвердил он. — Если тебе интересно.

— Не интересно. — отмахнулся Куникудзуши, вместе с тем чувствуя, что в сердце его поднимается и начинает бурлить какое-то забытое приятное чувство.

Значит, это и правда был он! Не какая-то глупая фантазия, не лихорадочная болезнь! И даже не другой человек, просто смутно похожий! Действительно Казуха!

— Он даже не посмотрел на меня. — продолжил говорить Сяо. — Даже когда я подошёл и спросил, какой чай он хочет, продолжал смотреть куда-то перед собой и ответил, что любой сойдёт. Кажется, он о чём-то серьёзно задумался.

Куникудзуши пропустил эти слова мимо ушей. Он думал только о том, что Казуха сидел на заднем дворе чайного дома, но выйти и поздороваться с ним отчего-то было слишком сложно. До конца дня, обслуживая гостей в чайных комнатах, Куникудзуши пребывал в почти что стыдной эйфории от внезапно свалившегося на него счастья. В глазах его вспыхивал радостный блеск, и улыбка изгибала искусанные губы. Куникудзуши старался не выказывать признаков радости, но они сами собой выступали на лице.

Сяо, посмотрев на напарника, только закатил глаза и напомнил, что сейчас не тот сезон, чтобы светиться как новогодняя ёлка. И даже когда он добавил, что Казуха уже ушёл, Куникудзуши нисколько не опечалился из-за этой новости. Он был уверен, что новая встреча случится совсем скоро.

Придя вечером домой и заметив в зеркале своё отражение, Куникудзуши не знал, радоваться ли ему или быть недовольным: волосы отросли и торчали в разные стороны, на лице не было косметики, на щеке краснел какой-то дурацкий прыщ. Но при всём этом выглядел он донельзя, даже неприлично, счастливым.

В тот день Куникудзуши не заснул до тех пор, пока не привёл в порядок волосы и не наклеил на прыщ маленький патч в форме звёздочки.

Как оказалось, всё это было не зря, ведь на следующий день Казуха появился снова. Куникудзуши, взвешивающий в этот момент чайные листья, узнал о его приходе от Сяо. Тот вошёл на кухню, сказал, что на улице заказали чайник пуэра и любое, «на ваш вкус», пирожное из всего ассортимента десертов.

— Это Казуха. — добавил Сяо, когда получил в ответ только короткий кивок головой. — Опять даже не посмотрел на меня.

Маленькая мерная ложка тут же выпала из рук Куникудзуши. Он дёнулся и наклонился, чтобы поднять, а поднимаясь сам, ударился головой о край столешницы.

— Я отнесу. — сказал он, потирая ушибленное место. — Пуэр и пирожное.

Слова вылетели из его рта ещё до того, как он успел о них подумать. Но в этот раз он не собирался упускать Казуху из виду, и потому, поставив на поднос чайник с пуэром и трёхцветные данго, решительно вышел на улицу.

Казуха сидел за тем же столиком, что и вчера. Склонив свою светлую голову, он стучал по столу пальцами правой руки. Красота его, наверное, не стала выразительнее или ярче, но Куникудзуши, под влиянием двухлетней разлуки, словно видел эту красоту впервые. Вся фигура Казухи, его плечи, чуть ссутулившаяся спина, белая шея неожиданно поразила Куникудзуши. И он, пусть решительно, но подходил медленно.

— Я не люблю сладкое, чтобы выбирать на свой вкус. — сказал он, усаживаясь прямо напротив, и чувствуя, как голос дрожит. — Но, слава богам, пока ещё помню, что тебе нравится.

Казуха прервался от своих размышлений и, часто хлопая глазами, смотрел теперь прямо на Куникудзуши. Удивлённо-растерянное выражение на его лице сменилось сначала недоверием, а потом, подобно наскоро зажжённой спичке, вспыхнула в глазах настоящая радость.

— Ой. — пискнул он и, подрагивая губами, улыбнулся.