Я проводила Ляхтича угрюмым взглядом:

— Предатель.

Ворчала я больше для вида, потому что чувствовала, что усидеть на месте они с Дейлой были просто не способны, особенно теперь, когда к ним прибился покинутый мною Лешка.

— Рот ставлю, что ты здесь тоже не по доброй воле, — вяло трепыхнулась я, старательно пытаясь не разглядывать Марину. Тщетно, Огнева. И жалко.

— Ты бы такими ставками не разбрасывалась, — хмыкнула в ответ Резникова, увлечённо ковыряя следы корректора на новенькой парте. Я, не выдержав гнетушей атмосферы, резвенько сиганула на парту и бодро закачала массивными кроссовками, чтобы хоть как-то отвлечься.

— Так?

— Да.

Главной проблемой Маришки, в отличие от моего бараньего упрямства, была, как ни странно, трусость. Трусость, граничащая с подлостью по отношению к себе самой же.

Да, умная и вообще максимально пиздатая Резникова была хуевой, на самом-то деле.

Я злилась. Очень.

Здесь же тоже моё упрямство постаралось — долго вывозить чужие страхи и переживания на себе я не в состоянии, вот и сдалась. А потом разозлилась, прокрутив наш последний диалог во всех красках, и упрямо отказалась шевелиться снова, конвульсивно пытаясь избавить другого человека от переживаний.

С меня хватило.

Но заботливые друзьяшки — моими они были или Резниковой я уже и не пыталась разобраться — решили все за меня. Снова.

Поэтому последняя консультация по русскому, которую мы проебывали запертыми в какой-то из аудиторий с щедрой подачи Ляхтича и ебаной Дейлы, как-нибудь справилась без нас.

Видимо, я слишком заебала своей угрюмой рожей их обоих.

— Чего ты от меня хочешь? — устало выдохнула я, гася несчадные попытки моего тупого сердца затрепыхаться вновь.

Что тебе от меня нужно?

Я не знаю, сколько мы ещё просидели в тишине, а потом наконеця услышала какую-то возню и, все ещё не глядя на Маришку, скорее почувствовала ее приближение.

— Выслушать. И все.

— Да знаю я все, что ты скажешь, Резникова, — криво усмехнулась я, копируя маску Ляхтича, которую он включал всегда, когда ему настойчиво пытались в ошметки разъебать сердце. — Мне это вновь слушать уже неинтересно. Потерпи мое присутствие ещё пару недель, заткни свою совесть, а я как-нибудь без чужих оправданий обойдусь.

Настало мое время быть сукой — до этого я всячески пыталась таких ситуаций избежать, но соседство с любимыми братиком и сестрёнкой, а также многочисленные беседы с отцом в период подготовки к экзаменам, брали свое.

— Я сказала матери, что мне нравится одна девушка. Не просто нравится… — Маришка сделала глубокий вдох, стоя за моей спиной. — Что я ее люблю вот уже почти второй год как.

С тех пор, как я только начала тусить в отцовском доме.

— И что любовь не выбирают. Уж в моем случае никакого выбора и не было.

Я почувствовала чужое дыхание где-то в районе затылка, все тем же стеклянным взглядом тараня пол.

— Потому что в тебя, Василиса, невозможно не влюбиться.

Я не повернулась к ней даже тогда, когда послышался щелчок поворота ключа в замочной скважине. Я просто молча встала с насиженной парты и ушла.

Марина осталась стоять на прежнем месте.

* * *

Мне было странно осознавать, что я могла понравиться кому-то в том состоянии, в котором впервые попала к отцу.

У меня был нервный срыв на почве того, что в школе кто-то распространил слух о том, что мелкая рыжая Огнева — лесбуха, и мне начали всячески досаждать мемами, шутеечками и, собственно, тем, что у подростков получалось лучше всего, — травлей.

Так что в особняк отца я попала с перебинтованными запястьями сразу после встречи с личным психотерапевтом.

Марта Михайловна больше не могла терпеть психованную девчонку даже несмотря на то, какие суммы денег ей отсылали ежемесячно.

Отец осмотрел меня мрачным задумчивым взглядом и с того момента мы не виделись ещё два месяца, хотя появляться в его владениях меня обязали.

Счастливое обретение семьи, как и всякие приемы, на которые меня начали таскать, обретению душевного спокойствия не способствовали, так что я просто утонула в алкоголе и всевозможных попытках блядства, из которых меня периодически вытягивал Лешка.

В гимнашке нашей я потому и появилась далеко не сразу, хотя в списках числилась сразу после инцидента.

Вероятно, на одном из первых приемов у какой-то важной шишки Маришка меня и заприметила, я же ее не помнила нигде — едва ли я тогда была в состоянии запомнить, как зовут моих братишку с сестренкой.

Тогда мне было похуй на все, я просто хотела сдохнуть, а вот теперь мне требовались ответы, которые отец готов был мне предоставить.

Мы договорились, что обсудим это все сразу после экзаменов, но обстоятельства были первее — Фэш любезно сообщил отцу, что его дядюшка нарыл какую-то нелицеприятную хуйню на мою мать, которая должна была через пару дней всплыть в СМИ, а заодно расстроить мои прекрасные отношения с новой семьей, о чем ему доложила Захарра Драгоций — та самая, с которой Маришка едва не подралась.

Об этой хуйне я, кстати, пока так ничего и не узнала.

— Василиса, ты была рождена вне брака, как ты уже могла догадаться, — сходу рубанул отец, глотая ирладский кофе, в котором процент вискаря явно перевешивал.

— Ага, — я утвердительно качнула головой, нагло потянувшись к отцовской кружке. Он и не возражал. Нервы почему-то в эти душные июньские дни сдавали у всех.

— Когда мы познакомились с твоей матерью, было не самое спокойное время. Твой дедушка еще не начал развивать фирму, сотрудничая с Драгоциями. Знаешь, — отец вдруг поднял на меня усталый взгляд. — Эта история не на один вечер. Поэтому я расскажу пока только малую часть.

Он встал из-за стола и нервно шагнул к окну, поворачиваясь ко мне спиной. В этом мне виделось что-то знакомое — я точно также не могла рассказывать хуевые новости, глядя в глаза.

— Сигареты не найдется?

— Д-да, — удивленно произнесла я, не успев подумать. Пришлось делиться.

У окна мы стояли уже вместе.

Огневы — это и правда пиздец.

И чем больше я в это погружалась, тем страшнее становилось.